... путь к реальности
Ванда по привычке встает-сползает с постели ровно после третьего звонка будильника вот уже много-много, кажется, лет. Она инертно плетется на кухню, варит там крепкий густой кофе, расчесывает длинные волосы пушистой старой щеткой, завязывая их в тугой узел на затылке, красит губы яркой карминной помадой из полупрозрачного дорогого тюбика и, застегивая молнию на офисном, но выгодно облекающим в дорогую ткань ее фигуру платье, кивает своему отражению в зеркале. Она одобряет то, что видит, а видит Ванда отражение красивой молодой женщины, пред которой стелются невиданные тысячи и тысячи новых дорог, по которым ей только предстоит пройти. Впрочем, она выбирает уже давно единственную дорогу — на работу, где под ее руководством процветает целый отдел. Ванду коллеги если не любят всепоглощающе и пламенно, то уважают — точно. Она, красивая и умная, — почти клишированно, как осовремененная героиня из романа Остин или Бронте — своими чистыми глазами смотрит в самые укромные уголки душ людей, а в волосах ее даже солнце путается неловкими движениями, словно преклоняясь перед ней. За глаза Ванду, как она давно узнала, конечно, то и дело зовут почти фамильярно и едва с завистью ведьмой, и она бы злилась, будь это неправдой. Но она-то ничуть не злится, только улыбается и отчего-то решает, что если ей предначертано зваться ведьмой, то лучше уж так, нежели как Нэнси из отдела пиара. В конце концов, думает Ванда, заходя в собственный кабинет и бросая на небольшой диванчик белый клатч, в котором хранила ключи, телефон и маленькую бутылочку виски «на всякий случай», у нее и правда иногда получается договариваться с такими людьми, что, будь на ее месте другой человек, извели бы их напрочь. Она опускается в кресло напротив ноутбука с затертыми клавишами и щелкает суставами пальцев, пытаясь вспомнить, что планировала сделать днем: определенно то же, что и вчера. Ванда образцовая сотрудница, Ванда на совесть выполняет все поставленные задачи, Ванда… каждое утро, отключая свой третий будильник, разносящий трели по углам широкой спальни, что холодом убивает ее одну, напрочь забывает о том, что было днем ранее. И ей это кажется диким, пугающим, до извилистых ледяных импульсов первородного страха по позвоночнику: она задается вопросом, а не сходит ли она с ума? Не сходит, как выясняется позже опытным путем. Или, в крайнем случае, если имеет место быть умственное помешательство, то явно не у нее одной: Ванда как-то невзначай интересуется за обеденным перерывом в кафе у Кары, личной помощницы, чем она была занята вчера, и та жмет плечами. Мол, не знаю и знать не хочу. Когда история повторяется с еще несколькими сотрудниками, то девушка порывисто выдыхает, борясь со страстным желанием закричать от нахлынувшей волны необузданного ужаса: воспоминания стираются у всех. В тот миг, когда Ванда осознает это кристально четко, то ей на мгновение кажется, что она откуда-то вырывается, но тут же вновь падает. Из одной бездны взлетает, парит, окруженная тысячами бордовых — откуда бы? — всполохов, но забывает, как можно над этой пропастью удержаться — и камнем летит вниз, разбивая свою душу на хрустальные осколки. И однажды — Ванда не знает, в какой из дней и какого месяца — она, глядя на пыльное оранжевое небо над головой, затянутое ржавыми тугими тучами, придумывает писать в конце дня на ослепляюще-ярких, ядовито-броских стикерах все события, что произошли с ней за те рабочие часы, проведенные в чистом, но угнетающе-душном офисе. Чудом она запоминает эту идею, но привыкает к ней совсем скоро, чувствуя странное одухотворение и фантомное ощущение шанса выбраться из порочных кругов ада Данте. И сегодня она вглядывается в мелкие убористые буквы, которыми испещрена розовая бумага отрывного стикера, вчитываясь. Сравнивает с предыдущими, силясь понять, что ей предстоит сделать сегодня. Ванду не покидает чувство незаконченности собственных мыслей, потому что она осознает, как вокруг нее происходит настоящая чертовщина, и в ад по околице плетется ее собственный мир, но все, что она делает — исписывает разноцветные ненужные бумажки, а потом перечитывает, перечитывает, перечитывает слова, что вылетали когда-то из-под ее пальцев, силясь найти что-то несуществующее. Словом, она делает недостаточно. Ванда тяжело вздыхает, и тонкая рука ее тянется вперед, чтобы смахнуть гору листочков со своего рабочего стола, но тут она на некоторых, где выведено жирно «среда», замечает одну-единственную схожую деталь. Оранжевые и красные розы — не нарисованные, но выписанные каждый раз на зеленом фоне тошнотворной среды. Бросив быстрый взгляд на экран телефона, Ванда привычно не может разобрать дату, но отчетливо название дня недели. И в этот момент в ее кабинет распахивается, а на пороге появляется курьер с корзинкой роз, цвета которых сливаются в гамму закатного сумасшествия. Девушка подскакивает со своего места так скоро и так резво, что со стороны выглядит так, словно она обжигается, и подлетает к мальчику-курьеру с растрепанными темными кудрями и беспринципной, почти глухой тоской в карих глазах. — Вам букет от… — Дай мне номер телефона отправителя, — просит-приказывает она так, что мальчишка сразу теряется и делает шаг назад, вытягивая руки с корзиной к ней, как щит, что выставляет... Ванда хмурится, потому что мысль ее обрывается, а под солнечным сплетением привычно рождается страх. Мальчик щурится, пытаясь вглядеться в зачарованное страхом лицо девушки и мотает головой — не положено, вроде. Ванда вскидывает руку по неясной причине так, будто бы это ей — смех какой! — могло помочь заставить мальчика отдать номер. Но она замечает его замешательство скоро и медленно тянет ладонь, прося: — Пожалуйста…***
Дом неназванного любителя роз красив. Он находится за городом, и Ванде приходится потратить на дорогу больше часа: она выбегает из офиса, попросив Кару закончить несущественные — несуществующие? — дела и бежит на встречу с иллюзорной возможностью разрушить свою удивительную клетку фантомного, коматозного счастья. Если он отправляет ей цветы исключительно по средам в первой половине рабочего дня, то за временем он парадоксально четко следит и, возможно, он сможет объяснить Ванде… хоть что-то. Она нерешительно подносит руку к двери и, жмурясь, проводит пальцами по гладкому белому дереву, стараясь собраться с мыслями. Она не придумывает, что сказать, но чувствует, что медлить больше не может: тянется пальцами к звонку и замирает, когда дверь со скрипом открывается сама. На пороге стоит мужчина, который не вяжется ни с одним ее представлением о загадочном отправителе. У него высокий рост, худощавое телосложение, седина на висках и то, что Ванда жаждет увидеть уже долгое-долгое время — осознанность и мудрость во взгляде, перемежающиеся со вселенской грустью и примесью тотального бессилия. Девушка на мгновение замирает, и сердце ее начинает биться быстрее. Она не знает, кто этот человек перед ней, но она уверена, что он — решение к какой-то задачке, ответ на которую, несомненно, породит новую. — Я в Вас не сомневался, — улыбается он уголком рта, но глаза остаются неизменно-грустными. Ванда кивает, хотя, в общем, не понимает, почему и зачем, но размыкает губы, чтобы задать какой-то очевидный, как ей кажется, вопрос. Она смотрит на мужчину и думает о том, что ничего о нем не знает — и в то же время он смотрит на нее, как на старую знакомую, быть может, коллегу или соратницу. Девушка жмет плечами и перекатывается с пятки на носки, теряя былую уверенность. Ванда нерушима — так она думает до того момента, пока не видит незнакомца, что шлет ей цветы каждую среду. Она вновь теряется в океане вопросов к нему, силится узнать его имя, но с губы срывается только: — Почему я? — Потому что Вы единственная, кто может мне помочь, очевидно, — лаконично отвечает он и протягивает ей ладонь. Ванда незамедлительно хватается за нее и сжимает пальцами холодную руку, как утопающий сжимает спасательный круг, как альпинист — трос, который его удерживает от падения в смерть. — Мое имя Стивен Стрэндж. — Меня зовут Ванда, — сообщает она тихо и хрипло, и в ответ Стивен смеется. — Я… — Я знаю, кто Вы, мисс Максимофф. И Ванда падает. Она слышит ее, слышит свою фамилию, и мир вдруг кружится вокруг нее с запредельной световой скоростью, перед глазами вспыхивают, как отрывки из старого кино, ее собственные воспоминания, которые ярким лоскутным одеялом вдруг заволакивают ненавистное оранжевое небо. Оранжевое, как розы что дарит ей Стивен без причины-обоснованно, как гной на смешанной с кровью ране, как пчелы, на которых так похожи ее хаотичные мысли, как жидкое безумие, что тонким слоем покрывает весь этот мир — не ее, чужой, вымышленный. Ванда Максимофф сжимает ладонями гудящую голову, и колени ее подкашиваются. Она падает фигурально, метафорично; физически же ее, аккуратно придерживая за плечи, Стивен заводит в светлый дом и усаживает на диван в гостиной. Девушка трясет головой, и ее рыжие волосы, выбиваясь из пучка, рассыпаются волнами, так правильно ложась на плечи. Ванда Максимофф по привычке подскакивает с постели ровно с первыми звуками назойливого будильника вот уже почти четыре года — со сном у нее обычно проблемы, спит она чутко, окруженная вечными кошмарами о летающих городах, взрывах и мертвом брате. Она спускается вниз, на кухню базы Мстителей, выпивает теплый капучино, расчесывает длинные волосы тонкой пластиковой расческой, никогда их не заплетая, подводит темным цветом глаза, не красит губы совсем и, накидывая поверх ситцевого черного платья растянутый серый кардиган, с отвращнием глядит в зеркало: какая же жалкая. Она хочет разбить то, что видит, а видит Ванда Максимофф отражение красивой, но морально опустошенной молодой женщины, пред которой сплошная пустота и маленькая извилистая тропа. Тропа, что ведет к команде «Мстители», тропа, по которой Ванда неустанно идет, тропа, что даровала Алой Ведьме семью. — Вот, выпейте, — тихий голос Стивена Стрэнджа заставляет Ванду отогнать видения прошлого и принять из его рук стакан с водой. Девушка, прижимая стекло к губам, из-под полуопущенных ресниц разглядывает фигуру мужчины и понимает, что не знает его и там, в правильном мире. — Вы, быть может, со мной знакомитесь здесь, но мне посчастливилось узнать Вас немного раньше. И позже одновременно. — Не понимаю, — качает головой она и хочет, сидя на мягком диване, подтянуть к груди колени, но она не в шортах, не в джинсах, а в дурацком офисном платье-футляр, которое не то что сидеть удобно не дает — мешает дышать. — Пожалуй, стоит начать с того, что мы сражались с Вами бок о бок четырнадцать миллионов раз… И Ванда слушает его рассказ про пришествие Таноса, про то, как он, вездесущий Старк, милый Питер оказались на Титане и как… проиграли? Ванда хочет выговорить это слово по слогам, садистски растягивая каждую гласную, но язык не слушается, потому что, быть может, проиграл Танос, когда перенес их всех сюда, ведь Стивен учел каждый нюанс в миллионах вариантов — как, не укладывается у Ванды в голове, и она смотрит на него долгие минуты, когда он заканчивает свое повествование. Максимофф прикрывает глаза и, медленно вдыхая холодный воздух, считает до десяти. — Какова моя роль, когда я заперта… здесь? — она смотрит на свои ладони и замечает, что медленно срывает лак с ногтей, возвращая им привычную небрежность. Ванда находит себя в опустошении и связывает это явление со Стивеном. Он маг, великий магистр, которому подвластно — было — даже время, а она ведьма, что вселяет в него надежду на то, что они смогут победить. Этот парадокс заставляет ее дрожать и бояться не хуже, чем осознание заключения в одном из Камней Бесконечности. Стивен не отвечает: смотрит на нее глубоко, целостно, тяжело, хмурит брови и качает головой. Максимофф вновь хватает его ладонь и спрашивает: — Что мы должны делать? Время взаперти идет иначе. Просиди на одном месте хоть тысячу, по ощущениям, лет, ничего толком не изменится. Останется этот дом, хмурый взгляд доктора Стрэнджа и стремление Ванды спасти вновь обретенную тропу к семье. И Максимофф пользуется этим. Стивен помогает ей восстанавливать силы — всего-то маленький отголосок ее земной мощи, но и этого хватает, чтобы пробуждать ото сна души, которые по указке бездушной неотвратимой смерти заточил в себе камень. Она запоминает все, что он говорит, и думает о том, как сможет раскрыть свои способности в битве с Таносом, как она расщепит его на атомы, как заставит страдать. И ее новую, ее необузданную, ее — как феникса из пепла, рождает гнев. Гнев и Стивен Стрэндж. Оранжевое небо статичным куполом застывает над безымянным городом вне времени, пока Ванда Максимофф и Стивен Стрэндж находят все больше и больше людей, которые заплутали, которые еще борются, которым нужно вновь помочь обрести себя, чтобы быть готовыми освободиться — Стивен ей не рассказывает о том, что он предвидел, но Ванда на то и Алая Ведьма, чтобы своим рубиновым ореолом освещать даже самые тайные знания в человеческих умах. Максимофф знает, что оставшимся там на Земле, нужна будет помощь, и они собирают армию, чтобы в финале нанести удар. Может, они делают это за один день, может, за десяток лет, но Ванде кажется, что рука об руку с доктором она проводит едва ли не всю жизнь. И когда она понимает, что оранжевое гнилое небо начинает рушиться, она вновь держит Стивена за руку и поднимает глаза: она не готова его терять. — Я вспомню этот мир? — спрашивает она, задыхаясь от пыли. — Нет, — честно отвечает Стрэндж. — Но вспомню я, и моих воспоминаний хватит на нас обоих. — Тогда обещай, — шепчет она, разворачиваясь к нему и сжимая руками синий камзол, — что поделишься ими, даже если я буду против. Она целует Стивена в тот миг, когда вокруг все ломается и крушится: падает неизвестный город, осколками крошится небо, и эти руины хоронят под собой тяжелую многолетнюю историю магов, что спасали изнутри половину земных душ.***
Когда незнакомец в красном плаще является в Ваканду, поросшую былью и укутанную могильным холодом, и сообщает, что Мстители должны принять финальный бой, Ванда Максимофф хмурит брови. Она не обязана ему верить, но, глядя на закрытое травой тело Вижна, все же без промедления соглашается и идет за ним в причудливый портал. Доктор Стивен Стрэндж, так он себя называет, кажется Ванде знакомым, но в суматохе битвы она не решается думать о нем больше секунды — у Ванды есть дела важнее мыслей о чужаке. Да только вот он, удерживая стену воды, что готова обрушиться на две армии, неотрывно глядит на нее, опасную, сильную, почти всемогущую, и чувствует, как недосказанность давит на его плечи. Он обещал ей — почти обещал — рассказать о том, что произошло с их плененными душами, но к месту ли? Он гонит прочь ненужные мысли и обещает себе, что смотрит на нее в последний раз за эту битву, но не удерживает короткий полувыдох ее имени, когда Ванда Максимофф далеко от него вступает в дуэль с Таносом, и просит ее сквозь расстояние, а еще время и пространство быть осторожной. Молит об одном: только выживи вопреки всему, и делай со своими воспоминаниями из Камня все, что вздумается. И они выживают — оба. Встречаются на похоронах Тони Старка, и Ванда не возражает, когда Стивен подходит к ней, сидящей на самой земле у озера и глядящей на поверхность, покрытую рябью. Ванда такая правильно-созданная, такая настоящая без офисного платья и с пучком на затылке, такая, какой он привык видеть ее. Девушка поднимает голову и пару секунд глядя на Стивена снизу вверх, потом щурит глаза и едва улыбается. Стивен кивает ей, и девушка протягивает свою ладонь — думает, что не сделай она этого, мир вдруг исчезнет. — Меня зовут Ванда. Я… — Я знаю, кто Вы, мисс Максимофф. И Ванда падает, когда он вкладывает в ее ладонь оранжевый лепесток розы.