Elusive ways

... путь к взрыву

      Когда Ванда исчезает из зоны фальшивой досягаемости — не отвечает на телефонные звонки и прячет свое присутствие в обоих мирах, чему обучилась только пару дней назад, — то первые сутки Стрэндж не признается даже самому себе в том, что отчаянно, до неприятной ломоты в костях переживает за нее. До того они общаются не больше недели или двух, — время Стивен не считает только, пожалуй, с ней, — но Ванда — вездесущая, всепроникающая, как и ее магия; она таится в каждом дюйме его дома, ощущается в воздухе, смеется иллюзорно и не по-настоящему, словом, как и всегда. И уже день без нее, как пытка, скручивает, лишает возможности дышать ровно, а контроль, пресловутый, хваленый, летит по наклонной вниз, в самое адское пекло. Стрэндж невозмутим, и облик его — чистый лед, но без Ванды вдруг внутри полыхает пламя искреннего беспокойства.       По истечении недели без Ванды Стрэндж, проснувшись утром, — формально, оправившись от часового дрема, — решает, что если еще одни сутки завершатся томящей тишиной и отсутствием ее силуэта, горящего кровавыми штрихами, то вся мультивселенная наизнанку окажется вывернутой и по атому разобранной, пока Ванда, живая и здоровая, не будет стоять здесь, в безопасности.       Рядом с ним.       Верховному Магу даже смешно: ситуация, контроль над которой он безбожно и неумолимо теряет секунда за секундой, что проводит мыслями с Вандой, донельзя комична и нелепа, потому что он видит, как девочка, резкая, грубая, но напуганная и одинокая, тянет в неосторожном порыве к нему руки, а он не пытается ее даже остановить. Ванда Максимофф, как шторм, настигает его еще год назад, в совсем уже сгинувшей в воды Леты реальности, и с тех пор буря никак не прекращается — она утихает, замирает, но не исчезает из его души. Образ девушки, сильной, проблемной, но несломленной стынет в глазах и заполняет все мысли собой, словно высмеивая оставшиеся слабости Стивена Стрэнджа. И он даже немного на Ванду злится — у нее получается с хирургической точностью извлекать во внешний мир все то скрытое, что таится в человеческой душе. Она утверждает, что у нее самой-то давно нет души, но Стивен только горько улыбается в ответ и качает головой, зная, как сильно она ошибается. Пусть думает так, как ей хочется и кажется единственно верным, доктор Стрэндж при том раскладе все равно остается при своем мнении — он спас ее тело когда-то, теперь он во что бы то ни стало принимается штопать ее душу иглой по живому. Больно, но действенно, хотя до сих пор нелогично и необъяснимо.       Отведенные сутки завершаются чудом, и Стивен не удерживает вздох облегчения, когда Ванда, по обыкновению своему, наконец звонит ему. Он поднимает телефон, не обращая внимания на незнакомый номер, — и слышит молчание. Давящее, непрерывное, пугающее молчание, которое потом разрывает всхлип и тихая, выученная наизусть просьба — «поговори со мной». Только в этот раз голос ее звучит не громче испуганного детского шепота, и Стивен не таит признание самому себе в том, что пугается до дрожи, охватывающей все тело.       — Приходи, — говорит он, маскируя за безразличием своей интонации тревогу и печаль, тянущие сердце вниз, в непроглядные бездны. Ванда вдруг кашляет, и ее задушенное «не могу» тонет в приступе.       И тогда Стивену Стрэнджу требуется только пара заученных движений руками, что иногда все же по-прежнему дрожат как при гипертонии, чтобы она оказалась в метре от него. Стивен так не поступает без ее разрешения хоть озвученного, хоть негласного, но теперь корит себя за такую привычку, глядя на то, как Ванда стоит в просторной светлой комнате, а за ее спиной в окна проглядывают дикие джунгли. Девушка, облаченная в белую тунику, едва достающую до колен, вянет ежесекундно, кусая бескровные губы и сжимая одеревенелыми пальцами телефон. Она оглядывается по сторонам и кивает кому-то впереди — а потом проваливается в портал, не держась больше на ногах и своими руками стараясь ухватиться за протянутые к ней навстречу ладони Стивена, затянутые в старомодные желтые перчатки. Ванда не торопится вставать с холодного пола, но сжимает пальцы Стрэнджа, лбом прижимаясь к тыльной стороне его ладони. Ее лихорадочно колотит, и в первые минуты Стивен по старой привычке вспоминает перечень южных болезней, которым может быть подвержен ослабленный организм девушки из Старого Света.       — Ты болеешь, — шепчет он, но девушка, мотая головой так, что волосы ее распадаются по хрупким плечам, чуть тянет его на себя, заставляя опуститься на колени подле ее трепещущей фигуры. И все возможные варианты с малярией и лихорадкой тут же умирают в прикосновении его губ к ее высокому лбу. — Жара нет. Как ты себя чувствуешь?       — Хреново, — хрипит она и замолкает.       За Ванду говорит ее беснующаяся под кожей и в венах магия, расползаясь от кончиков девичьих пальцев по туловищу Стрэнджа к его виску, и он видит картины жутких пыток. Максимофф держат, как собаку на привязи, в холодной тесной камере; руки ее связаны и покрыты плотными перчатками из грубого материала, который Стивен никак не может различить; и он чувствует беспомощное отчаяние ее мыслей. Лицо Ванды — как мрамор античной статуи, бесстрастно и холодно, но под каменной оболочкой беснуются демоны, который без возможности вырваться из оков, убивают друг друга. Губят Ванду Максимофф. И она близка к провалу, к тотальному поражению и смерти в бесконечных удушающих лентах гниющей в теле магии, но кто-то вроде мессии в ее глазах — Стивен никак лица не разглядит, только золото волос и голубизну прозрачных радужек — вытаскивает ее из казематов, как рыцари вытаскивают бедолаг-принцесс из лап злобных драконов, что держат безвинных девиц в плену башен на одиноких островах. А потом образы жаркой Ваканды и гостеприимного короля Т'Чаллы, но тяжелая тоска по дому в Нью-Йорке и по городу самому, как живому, а еще горклое чувство привязанности — необоюдной и односторонней. Стрэндж не вполне понимает природу того, что заставляет его видеть мир ее взглядом, но он неотрывно глядит в глаза Ванды, и в их прозрачном беспокойстве различает что-то еще, что-то неназванное и неозвученное, и оно рвется к нему.       — Ты — чистая энергия, — с придыханием говорит Стивен и впитывает безграничную мощь Ведьмы, пропускает через себя, растворяется в ней. Мгновение ему и вовсе мерещится, будто бы он слышит мысли Ванды и переплетает их со своими, ровно что одно целое, вот, какие они.       — Ты напуган? — пальцы правой руки девушки взметнулись к его виску, и она аккуратно провела ими по серебряным нитям, что контрастно пленились в дегтярной черноте. Он мотает головой едва заметно, и Ванда кивает, успокоенная его ответом: и впрямь, напугать Верховного Мага Земли почти невозможно. Но отчего-то ей кажется, что если Алая Ведьма приложит к тому усилия, то у нее непременно получится.       — Я не понимаю, как ты подчиняешь их себе, — признается Стивен, и Ванда хрипло смеется.       — Я их не подчиняю. Они меня — да, — жмет плечами девушка и садится на колени напротив доктора, все так же не сводя взгляда с его глаз. Это странная игра, которой оба поддаются без оглядки — и падают, падают, падают друг в друга. — Их подчинит только смерть, но меня все никак добить не могут. Я пыталась однажды сама…       — Той осенью, — говорит Стрэндж, вспоминая, как впервые познакомился с Вандой Максимофф — через тревожные сирены амбулаторного автомобиля и спешные рассказы медицинских сотрудников о пострадавшей в автокатастрофе девушке. О Ванде Максимофф, члене команды Мстители. Интриги, правда, в том происшествии нет никакой: Стивен и без того знает, что Ванда не потеряла бы управление так просто, не выпустила бы руль и не попала бы под хирургические ножи и лампы, если бы сама того не пожелала страстно. Девушка ведет плечом, отстраняясь назад и поднимается на ноги, принимаясь ходить по просторному холлу старого дома на Бликер-стрит. Шаги ее звонким эхом раздаются в ушах, и слух цоканье невысоких каблуков режет. — Зачем?       — Зачем я хотела умереть? — она спрашивает пустоту и, наверное, саму себя. — Чтобы выплеснуть это из себя, выпустить с кровью и освободиться. Оно пленит меня, вынуждает видеть то, что не следует: какие-то вселенские… нелепицы, до которых мне и дела нет. И я схожу с ума от этого, Стивен, я чувствую, как теряю рассудок с каждым днем.       — Попробуй выплеснуть свою магию. Быть может, станет легче, — и мир покрывается изломами вокруг. Зеркальное измерение точь-в-точь отражает реальность, но искажает ее острыми гранями, которые окружают Ванду и Стивена, оставляя вне времени и пространства там, где она может, наконец, позволить себе стать собой, дать выход эмоциям через безграничные возможности внутреннего Хаоса, рождаемого пустотами души. Девушка глядит на мага, стоя к нему вполоборота, ожидая от него, может, чего-то большего, нежели открытия дверей в другой мир. Он протягивает к ней руку, которая практически недвижима, и Ванда перехватывает его ладонь, стягивая перчатку. — Не стоит.       — Пожалуйста, — шепчет она, поднимая голову и в тот же миг обжигая кожу на его правой руке льдом своей. Ванда на ощупь очерчивает каждый шрам на ладони мага и переплетает свои пальцы с его, тут же прикрывая глаза, оборачиваясь спиной к нему и прижимаясь так близко, что лопатки ее соприкасаются с ремнями на его камзоле, а кожа чувствует холод железных пряжек. — Контролируй.       — Как? — спрашивает он, наклоняясь к самому уху Ведьмы, и она, чувствуя, как дрожит ее голос, усмехается и отвечает тихо-тихо:       — Ты и сам прекрасно знаешь.       Пока Стивен говорит беспрерывно, убаюкивающе-низко, он закрывает глаза и ставит миллионы щитов, прежде всего, внутренних. Они должны сдержать не его магию, желающую слиться с энергией Алой Ведьмы, но самого Стивена огородить от глупых поступков. Но она рядом с ним ослепительно сияет, убийственно отпускает свое внутреннее божество, прижимая его изувеченную ладонь к собственным ключицам и растворяясь в каждом новом чувстве: Максимофф ощущает острее каждый порыв воздуха, каждое его осторожное касание, и оттого бордовый огонь первородного Хаоса разгорается ярче, мощнее, пытается пробить рамки зеркального измерения, которое удерживает Стивен, чтобы облегчить ломающие страдания Ванды. Их мир — в рамках иллюзорного пространства, его мир — в ней одной. И объяснения тому Стрэндж не находит не потому, что не знает, где его искать, а потому что не хочет. Все, что требует его душа, стоит перед ним в облике сильнейшего на планете существа с безграничными возможностями, и помочь ей — высший долг, не исполнить который он не может. Ванда сияет, как сверхновая звезда при взрыве, и Стрэндж не раскрывает глаза, но видит многое, видит, однако не понимает. Он, великий волшебник, лучший, судя по словам Вонга, среди всех, что ходили и ходят по бренной Земле, никак в толк не возьмет, что таит и удерживает в себе необученная магии девушка, что пережила много потерь к своим двадцати четырем годам и что переживет невозможное — к своим двадцати шести. Стрэндж редко заглядывает в будущее, потому что это неправильно в корне, но мисс Максимофф в его глазах — и есть чистое воплощение всего неверного. За пределами существующей вселенной он видит Ванду через почти что десяток лет: она все такая же красивая, такая же молодая и такая же одинокая. Ее за руку никто не держит, и не шепчут ей каждое утро о том, какая она превосходная. Ванде вечным спутником станет излюбленное одиночество, что в свои неприступные стены-одеяла завернет фигуру Алой Ведьмы. И Стивен вдруг готов принять решение, которое вот-вот перевернет весь его мир. Зеркальное измерение дрожит, когда огненно-кровавые фениксы рвут и мечут вокруг, разбивая купол. Ванда теряет контроль, он знает-чувствует, но не может ей помочь, потому что теряет контроль вместе с ней.       — Я рядом, — шепчет он в завершение бессмысленного рассказа, но Максимофф не отвечает. Она разворачивается к нему, выпуская из своих пальцев руку Стрнджа только для того, чтобы медленным движением вверх провести ладонями по его плечам и обхватить ими его затылок, притягивая голову Стивена к своей. Он не противится — знает, что нужно, но в ответном неявном движении, с плотно сомкнутыми ресницами, наклоняется ближе.       — Я знаю, — выдыхает Алая Ведьма в губы Верховного Мага и целует его, сжимая пальцами ворот его камзола.       Он чувствует, как обжигает его магия Хаоса, но она только распаляет огонь в душе, который Стивен теперь делит с Вандой в равном соотношении, а потому он обхватывает руками ее талию и едва приподнимает так, что девушка едва носками своих полусапог касается начищенного пола. Она в отчаянном стремлении доказать что-то несуществующее или не имеющее смысла прижимается ближе к Стивену, целуя его с горечью и почти яростью так, будто бы она сама становится тем Хаосом, что беснуется вокруг, будто превращается в своего внутривенного демона, который днями раньше хотел убить хранительницу. А потом она чувствует, как пол уходит из-под ног: Ванда падает на что-то мягкое и чувствует на себе тяжесть тела Стивена, что ни на мгновение не отрывается от ее губ без надобности набрать полную грудь воздуха. То же и она сама делает, жмурясь от яркого багрового света, тянется к нему в беспринципной попытке раствориться в человеке, что спасает ее каждую их встречу, и быстрыми нервными движениями расстегивает маленькие ремешки, стягивает тяжелые одежды с его плеч и дышит синхронно со Стрэнджем, ощущая унисон учащенных пульсаций в их телах. Максимофф не думает о прошлом впервые за холодную вечность ее полусуществования, не отрекается от будущего и ловит порывистыми вдохами присутствие своего настоящего с внешностью доктора Стрэнджа.       Стивен знает, что их связь гораздо глубже примитивной физической, как знает и о том, что избавиться от такого рода симбиоза станет практически невозможно, но все его существо — тело, душа, магия — требует не отрываться от Ванды ни на миг. И он поддается своему порыву, и их безвременье говорит томными вздохами обоих, не используя лишних слов. Ванда Максимофф на физическом и моральном уровне сплетает свое Я воедино со Стивеном Стрэнджем, во власть передавая ему безграничную мощь магии, рожденной Камнем Бесконечности. И когда она, выгибая спину в экстазе, вновь целует его, пытаясь задушить вскрик, то столбы багряного Хаоса взметаются вверх, разбивая зеркальное измерение на тысячи рубиновых осколков, которые алой блестящей пылью накрывают их обоих.