По дорогам Ферелдена

Сначала я хотел… гхм, как-то немного стыдно признаваться… в общем, хорошенько ей врезать. Да не так, я не сторонник этих… антиванских штучек! В прямом, прямом смысле!.. …Создатель. Ну вот, я признался, что хотел ударить женщину. И не надо мне, пожалуйста, напоминать, какой я невозможный придурок. Сам в курсе, спасибо. Просто после Остагара я не успел толком перебеситься, поэтому, каюсь, всю дорогу до Лотеринга вел себя как последний мерзавец: ныл, ворчал и тащился следом за «вчерашним рекрутом», как мило заметила наша совсем не милая спутница. Потому, что я всю жизнь так поступал. Подчинялся. Плыл по течению. Не брал ответственность. Звучит не очень-то по-геройски, да я этим и не горжусь, но когда Солона приняла командование нашим отрядом, я испытал огромное облегчение. Поначалу. А потом… кхм. Начал испытывать… как бы это получше выразить? Раздражение? Да, пожалуй. Раздражение. Мерзкое такое чувство. Гаденькое. С одной стороны, я. После гибели Дункана… в общем, «хреново» – это очень мягкое описание моего тогдашнего состояния. Дункан был мне как отец, и хотя он погиб, как и подобает Серому Стражу, в бою с порождениями тьмы, осознание того, из-за чего он погиб не давало мне покоя ни днем ни ночью. Я был расстроен, измотан и откровенно взбешен – кабы не непроходимое болото вокруг, на своих двоих бросился бы в погоню за Логэйном! – так что на фоне вот этой вот непрофессиональной расхлябанности поразительное спокойствие Солоны выглядело как… не знаю… ведро холодной воды на голову в самый разгар лета. И пара снежков вдогонку. Это уже потом, когда я узнал ее получше, до меня дошло, что «ледяная принцесса» – всего лишь маска, которую она надевает, когда чем-то расстроена или вынуждена делать неприятную работу (например, общаться со всякими идиотами); пока я, спихнувший с себя командирские обязанности, мог с чистой совестью жалеть себя, эта девчонка даже бровью не вела, доказывая встреченным по дороге разбойникам их глубочайшую неправоту или убеждая преподобную мать выпустить из клетки убийцу-кунари. Шестнадцатилетняя пигалица. Вчерашняя ученица Круга Магов, не знавшая, как развести огонь без помощи магии, и пялившаяся на самодельную удочку в моей руке как баран на новые ворота. Плакавшая по ночам в палатке, но поутру выбиравшаяся оттуда со все тем же невозмутимым выражением лица… Я был бы первосортным ублюдком, если бы продолжал это игнорировать в угоду своей гордости. К счастью, я все еще не первосортный. И, пожалуй, после той пьяной ночи у костра я впервые почувствовал, что хочу… обнять ее. …В дружеском! В дружеском смысле! Подбодрить и поддержать!.. Создатель милосердный, да после того, что мы увидели в Башне Круга, даже у меня нервы пошаливали, а ведь я не прожил с этими людьми и года! Не знал их по именам, не помнил их настоящие лица… не сумел бы заплакать так, как плакала она, обнимая убитую одержимую, которую звала Юзанной. Поэтому та ночь, после которой у нашей бравой предводительницы наутро немилосердно трещала голова (хе-хе…), стала переломной: я понял, что она такой же слабый человек, а не моя идеальная противоположность; она, надеюсь, поняла, что может мне доверять, не боясь потерять лицо. Так что… нет, у нас по-прежнему не все бывало гладко – мы и ссорились, и даже орали друг на друга, и могли целыми днями упрямо друг с другом не разговаривать – но, по крайней мере, я начал лучше ее понимать. Не как «Серого Стража Амелл», не как «сбежавшую из Круга отступницу» (а мое храмовничье воспитание еще долго не упускало из виду этой крошечной детали ее биографии), а просто как «Солону». Временами всезнайку, временами наивную до дурости. Девчонку, что могла полчаса трещать о свойствах стихийной магии (именно от нее я узнал, почему меня заморозили прежде, чем Солона устроила для гарлоков огненную геенну) и с профессиональным интересом ковыряться в обугленных останках, но на следующее утро визжать громче стаи крикунов, обнаружив в своей палатке забравшуюся туда жабу. Которая пришла в восторг от картошки, запеченной в углях, и играла с мабари в «принеси палку» до тех пор, пока обычно неутомимый пес не рухнул без сил, запутавшись в собственных лапах. Не героиня из сказки, не непогрешимая спасительница. Обычная девчонка, что могла состроить это-свое-непередаваемое выражение лица, будто спрашивая «Ты совсем идиот?», а могла и стащить с костра не успевший до конца прожариться кусок мяса, после чего гонять ее, хохочущую во все горло, приходилось по всему лагерю! Она умела быть настоящей аристократкой, но временами в ней проклевывался озорной демоненок (чаще всего его, как ни странно, вызывала «скромная послушница Церкви» Лелиана), после чего… ну, то утро, когда Огрен проснулся с полной головой грибов, мы нескоро забудем! К слову, гному-то шутка, как ни странно, понравилась («А что? Неплохая закуска!»), но вот Стэн еще долго поглядывал на нашу предводительницу с преизря-я-ядным подозрением… Она умела быть разной. Ранимой и бесшабашной. Бесящей и очаровательной. Иногда казалась такой хрупкой, что к ней боязно было прикоснуться. Иногда – что и тяжесть целого мира не сумеет хоть на волосок пригнуть ее к земле. Умела плакать, улыбаясь. Умела подходить в нужный момент, чтобы выдать нечто жизнеутверждающе-бодрящее. Умела вовремя отступать, не отдавливая старые мозоли. Когда я дарил ей ту розу… В общем, я до последнего не знал, рассмеется она мне в лицо или… Или. Но в одном я был уверен совершенно точно. Никогда прежде мне не хотелось так сильно кого-нибудь поцеловать.