Sacrifice

      Северный ветер дробил соленые капли между пальцев, проносясь сквозь душу и исчезая без следа. Закатав штанины, он впервые ступил в океан. Несмело, с зарождающимся в груди робким смехом. Он осторожно шел вдоль берега, но стихия не нежничала с ним в ответ, раззадориваясь все сильнее, силясь опрокинуть его в свои объятия. И Юуэ не сдержался: стянул легкую просторную рубаху и брюки, нырнул, казалось бы, в самую пучину, но внезапно оказался в компании мелководных рыбешек. Глаза резало от соленой воды, но он никак не мог насмотреться на диковинную раковину, блестевшую на дне под ласковым светом едва взошедшего солнца. Раны жгло океанической водой словно его клеймили, но он знал — стоит потерпеть эти минутные страдания, и уже к вечеру его ссадины затянутся спасительным эпителием. Погружаясь и всплывая вновь, Лун чувствовал себя по-настоящему свободным. В воде не было условностей собственного веса, в воде он мог летать, поднимаясь все выше и никогда не встречая падений.       Вдоволь наплававшись в прохладе, он ступил на показавшуюся неожиданно теплой сушу, чувствуя себя, как минимум, вышедшим из волн Посейдоном. Нехотя натянув на себя одежду, которая мерзко липла к мокрому телу, Юуэ вновь обернулся к океану, пытаясь одним взглядом вобрать в себя всю его суть. Сущность величественной и всемогущей стихии.       Он не плюхнулся, но мягко упал на песок рядом с ним — так потрясающе двигаться умеет только Юуэ. От него тянуло солью и йодом — он был весь как море, как океан, оживший дух и бог этого места. Его волосы — безнадежно вымокшие и извалянные в песке — змеились по плечам, груди, спине, скрывая следы недавних побоев. И пробирающий до костей морской ветер не тревожил его: он оставался расслаблен и недвижим, лишь его безразмерная рубаха раздувалась капризным парусом. Освободившись от наносной мишуры китайских одежд и броских украшений, он был похож на шепот волн: чистую, ясную, совершенную мелодию.       — Тебе стоит распустить волосы — быстрее высохнут.       — Пожалуй, — охотно согласился Юуэ, изгибаясь, чтобы вытянуть ленту из спутанных волос. Шортер украдкой расчесал пальцами его болтавшуюся прядь, смачивая и пробуя на вкус свои солоноватые руки.       Прошло уже два дня с той безумной погони, и синяки на их лицах начали исчезать, растягиваясь по скулам невинной желтизной. Юуэ все еще мучали головные боли, поэтому они старались больше времени проводить неподвижно растянувшись на пустынном пляже около скромного гостевого дома, где им посоветовал затеряться знакомый медик Луна. И вроде бы не самая надежная рекомендация, но выбора у них не было: Шортер все еще был чудовищно слаб и передвигался, опираясь на легкую бамбуковую палку — Юуэ подшучивал над ним, называя Моисеем, а потом они устраивали очень спокойные и медленные бега двух инвалидов, где один пытается накостылять другому своим посохом.       Сейчас Шортер полусидел на песке, привалившись спиной к громадному теплому камню. Плечо было прооперировано и измотано бинтами так сильно, что надевать футболку было попросту бессмысленно. Над ирокезом теперь всячески измывался Лун, пользуясь его беспомощностью, поэтому Вонг в пику ему начал носить бандану, чтобы не давать тому простора для творчества.       Они пытались наслаждаться одиночеством в объятиях природы: от ближайших городов их теперь отделяли мили и неприятности. Но сейчас, лежа на сероватом песке рассветного пляжа, Шортер понимал, что как бы Юуэ ни отмахивался — это его истинное место. Кем бы он ни был до этого, здесь он стал расправившей крылья чайкой — белокожей, оттененной пятном иссиня-черных волос птицей.       Коса, уходящая за край мира. Тонкие серые прибрежные травы. Грязно-белый песок, приставший к ногам. Холодное утреннее солнце. Бездонная синева океана. Фиолетовые пряди, выбивающиеся из-под повязки. Волосы, растекшиеся по плечам дорогими чернилами. Руки, оплетенные бинтами и сеткой выпирающих вен. Темные глаза, устремленные за горизонт событий. Расслабленный отдых на земле и камнях — к черту уютные пледы и коврики. Изысканный узор водорослей на завтрак вперемешку с прожаренной на огне до хрустящей корки рыбой. Безграничность.       Такой была бы их вечность, но Юуэ пристально смотрел на Шортера.       — Ты же знаешь, что мы здесь всего на неделю.       — Угу, только ума не приложу, зачем тебе возвращаться в Нью-Йорк, — Вонг неохотно встречается с ним взглядом.       — Грустно, что придется начать все с начала, но ты и сам прекрасно знаешь мои цели. Такая мелочь не заставит меня отступить, — легкомысленно пожимает плечами Лун, словно речь идет о какой-то халтуре на один вечер. Поднимается и вновь уходит в море, оставив его, прикованного к земле.       «Не отступай, и тогда я пойду за тобой хоть по осколкам стекол».