Метка скорпиона

— Те скульптуры в церкви… Они очень красивые. Чимин поник голову и принялся толкать вилкой горошек, наблюдая, как тот перекатывался из одной стороны в другую. Сегодня на обед была телятина, которую отец пожарил перед приходом Чимина из школы. Обычно они садились за стол, молились, отец спрашивал про учёбу буквально пару слов, а там они обедали молча. Чимин не особо любил эту угнетающую тишину. В такие моменты он едва ли поднимал взгляд на отца, словно сам его образ в безмолвии становился ещё более пугающим. Пак Вонхёк, отец Чимина, был человеком принципиальным, тем, кто, кажется, всю жизнь придерживался правил и не выходил из строгих рамок. Всегда шёл по «правильной» дороге или, скорее, той, которую он считал таковой. Он часто говорил, что Господь направляет его и всегда следит за ними. И если для него было привычным соблюдать правила, то для Чимина это было скорее тем, что сковывало его. Недавно ему начало казаться, что все эти принципы, которым Вонхёк говорил следовать, имеют форму тёмной субстанции. Та всё время сидит на плечах и напоминает о себе каждый раз, когда Чимин подходит слишком близко к границе дозволенного. Это касалось не только действий, но и мыслей. Ощущая неимоверную тяжесть на плечах, он со временем стал чувствовать, что цепкие когти этой тьмы подбираются к горлу и начинают душить. И Чимин осознавал, что дальше может быть хуже, особенно если Вонхёк вынудит его служить в церкви. Там тяжесть правил окончательно его задушит. Поэтому он должен попытаться оградить себя от этого, как-то убедить отца принять иное решение насчёт его будущего. — Я подумал, — Чимин поджал губы, чуть нахмурившись. Он всё ещё не решался взглянуть на Вонхёка. — Может, мне делать чертежи для этих скульптур, например. Кто-то же этим занимается как-никак? — Скульптуры? — удивился Вонхёк. — С чего у тебя такой интерес к ним? — Он отвлёкся от тарелки и посмотрел на Чимина. В эту минуту их взгляды встретились, и по телу Чимина вдруг прошёлся холодок. — Ну… Он замялся, сжимая вилку в руке. Но сейчас был как раз тот самый шанс рассказать о своём увлечении, нельзя было его терять. Поэтому Чимин встал из-за стола и подошёл к своему рюкзаку, поднял его за ручку и принялся искать в ней блокнот. Как назло, от волнения руки дрожали, и в какой-то момент он просто не смог удержать рюкзак и тот упал на пол. Тетради, учебники, ручки и карандаши — всё высыпалось на пол. Чимин судорожно выдохнул, пытаясь успокоить себя. Он взял нужный синий блокнот и подошёл к Вонхёку, протягивая его, будто билет в своё вероятное будущее. Будет ли тот действителен, зависит от решения отца. Тот посмотрел на Чимина с явным любопытством, но лишь взял протянутый ему блокнот и раскрыл на первой странице. Сердце вдруг забилось чаще. Чимин чувствовал себя, как на экзамене, только сейчас от результата зависела не оценка и не шанс поступить в колледж, а скорее возможность не быть запертым в месте, которое окончательно свяжет Чимина по рукам и ногам. Возможно, высосет последние силы, а без них он утеряет то окрыляющее чувство, которое возникает, когда он видит все скульптуры. Чимин боится потерять эту страсть, а вместе с ней и тягу к рисованию. — Это скульптура Девы Марии с церкви у школы, верно? — Вонхёк прошёлся кончиками пальцев по нарисованной карандашом картине, словно мог так её ощутить. Чимин только кивнул. — Весьма неплохие линии, чёткие… живые. Чимин задержал дыхание, впитывая каждое слово, будто испытывал неимоверную жажду, которую могли утолить лишь они. — Давно ты рисуешь скульптуры? — спросил Вонхёк, листая страницы блокнота и осматривая рисунки скульптур младенцев, ангелов… — Наверное, года три, — Чимин поджал губы. — И ты молчал об этом? — Я думал, что ты не одобришь это. Чимин вздохнул тяжко и не сразу заметил взгляд Вонхёка на себе, сердце снова ёкнуло от испуга. Чимин чаще всего старался не заглядывать ему в глаза, слишком те казались ему пугающими и давящими. Настолько, что Чимин не мог противостоять напряжению, которое возникало каждый раз, когда он смотрел на них, поэтому и отводил взгляд в сторону. Порой хватало лишь этих глаз, чтобы подавить всякое желание рассказать об истинных чувствах, которые Чимин скрывал по отношению к религии. — Ты рисовал только скульптуры из той церкви? — Не совсем, — Чимин замялся, принявшись перебирать пальцы за спиной. — Ещё птиц, других животных. — Птиц? — А, да, — Чимин вдруг встрепенулся, а внутри загорелась надежда на понимание, которое он так долго ждал именно от отца. В кои-то веки он испытал вовсе не страх в его присутствии, а тёплое чувство радости. — У меня есть ещё блокноты. Я сейчас принесу. Он тут же ринулся в свою комнату и начал рыскать по шкафам в поисках подходящего блокнота. С улыбкой на лице Чимин отобрал блокнота два с подходящими рисунками вроде тех же скульптур или животных. Пару листов пришлось вырвать и вложить в другой блокнот, так как на них всё же были изображения черепов. Тут следовало быть осторожным. Всё же интересно, откуда у него появилось это влечение к подобным вещам. Они не так уж и хорошо совместимы с приверженности к религии. Порой Чимину казалось, что в нём изначально был какой-то дефект. Тяга к запретному и пугающему, трепет в груди при виде необычных скульптур, изображающих Смерть — всё это, как ошибка в коде, тёмное пятно на идеально чистом полотне. И оно расползалось по мере того, как росло влечение. И несмотря на наказы Вонхёка, Чимин не испытывал угрызения совести. Ведь этот запретный плод был его единственным спасением в мире запретов и правил. И Чимин старался уберечь его от глаз отца, скрыть всевозможными способами. Сейчас он лишь показал Вонхёку самую безобидную сторону своего так называемого хобби. С этим Чимин надеялся получить пропуск в мир своих желаний. Однако маска, скрывающая правду, слишком быстро спала, как только Чимин вернулся к Вонхёку и обнаружил его подле своего рюкзака с одним из блокнотом в руках. Конечно, не следовало вовсе оставлять свои вещи на полу, но Чимину и в голову не пришло, что отец станет рассматривать какую-либо из его тетрадей или вот блокнот. Улыбка тут же исчезла с лица, а надежда покрылась трещинами. Вонхёк всё не сводил глаз с последней страницы, на которой был нарисован скелет, сложивший руки в молитве. Казалось, что вместо лёгких у того были цветы, что разрастались внутри, и их стебли местами пробирались между рёбрами, словно желали вырваться за пределы «клетки» из костей. Чимин представлял себя именно так. Порой чувствовал, как в груди расцветают цветы, прорастают из сердца и пытаются выбраться наружу, чтобы цвести полноценно, ибо рёбра, подобно сковывающим прутьям решётки, не позволяют им дышать. Жить. Этот скелет — воплощение скрытого желания Чимина, которое он смог выразить лишь на бумаге. В горле вдруг пересохло. Глядя на то, как Вонхёк молча рассматривал чёрно-белый рисунок карандашом, Чимину казалось, что он смотрел вовсе не на скелет, а на него самого. Видел его насквозь. Взгляд скользил по рёбрам, по цветам, пробирался меж костей к сердцу. По телу пошли мурашки. Это как обнажать свою душу и ставить её на всеобщее обозрение. И хоть Чимин не знал, смог ли отец разглядеть в рисунке именно его, он всё равно чувствовал себя «обнажённым». — Это тоже часть того, чем бы ты хотел заниматься? Чимин не смел пошевелиться. Голос Вонхёка звучал так неопределённо, что он никак не мог понять, злится ли он или нет. И только когда тот поднял на него взгляд, Чимин разглядел в его глазах презрение. Оно в один миг отобрало у Чимина дар речи, и всё, что он мог, так это отвести взгляд, не в силах более выдержать напряжения. — Отвечай мне, Чимин. Это так? — Чимин вздрогнул, на этот раз голос Вонхёка точно звучал строго. Он словно имел привкус металла. Или же это настолько у Чимина во рту пересохло? Он не знал, только принялся пальцы перебираться, опуская взгляд всё ниже к своим ногам. — Это просто рисунок, — сдавленно произнёс Чимин, закусывая губу. — Просто рисунок… — Вонхёк подошёл к Чимину ближе, и тот ощутил на себе ещё большее давление. Кажется, дышать становилось труднее. — И всё остальное просто рисунки? — Чимин вздрогнул и невольно взглянул на Вонхёка, совершив в тот момент ошибку. От пронзающих тёмных глаз в животе всё скрутило в тугой узел, а ноги стали ватными. Чимин поспешил опустить взгляд на блокнот, так как Вонхёк вдруг начал листать страницы, демонстрируя каждый рисунок. Черепа с крыльями ангела, со змеёй, что обвивали шейные позвонки, с расцветающими цветами и, наконец, скелет с раздвинутыми рёбрами, из которого буквально вырывались розы, и под их давлением кости словно вот-вот могли треснуть. Чимину стало дурно. Он не имел ни малейшего понятия, как всё это объяснить. Разъяснить Вонхёку, который вечера проводит за молитвой и думает о Господе сутками напролёт. Может, лишь ненадолго отвлекается на починку обуви в своём салоне. Хотя даже тогда бормочет себе под нос заповеди. — Как ты объяснишь мне все эти рисунки, Чимин? Тот закусил губу сильнее и нахмурился. — Ты слушаешь меня? — Да, слушаю, — Чимин впился ногтями в свою кожу, пытаясь сдержать нарастающий страх и волнение. В это время хотя бы как-то подобрать нужные слова. — Просто скажи мне, что это не твоё. А того парня, с кем ты ходишь в церковь. Я не удивлюсь, если это его, — Вонхёк сжал блокнот рукой, буквально закипая от злости. И Чимин чувствовал это. Ощущал каждой фиброй души, на таком-то расстоянии длинною в один шаг. — Тэхён не имеет к этому никакого отношения. Это мои. Мои рисунки. Чимин осмелился поднять голову на Вонхёка и лишь сильнее впился ногтями в свои руки, чтобы выдержать напряжение. Он не хотел, чтобы отец вмешивал в это ещё и Тэхёна. У Вонхёка отчего-то было мнение, что именно он плохо влияет на Чимина, он не раз говорил не общаться с ним. Но Чимин каждый раз пытался его переубедить, в конце добавляя, что тому следует просто довериться ему. Тогда Вонхёк отступал. Но сейчас, похоже, его доверие пошатнулось. — Ты же понимаешь, Чимин, что такие извращения над телом, скелетом или же прахом человека — это всё богохульство и приравнивается к греху. — В некоторых церквях есть скульптуры скелетов… — начал было Чимин. — Все эти скульптуры — это оскорбление святого места и насмехательство над ученьем божьим! — Чимин вновь вздрогнул от того, как Вонхёк внезапно повысил голос. — А подобные издевательства на твоих рисунках ещё большее надругательство над тем, что создал Господь Бог. — Я считаю это красивым… — пробубнил себе под нос Чимин. — Что ты сказал? — Что считаю это красивым, — повторил Чимин, но уже громче. В тот же момент всё в груди сжалось от страха. Он знал, что у него был шанс сказать обратное, но словно сама душа требовала правды, желала наконец быть услышанной. Ему надоело скрываться, бояться и идти на поводу у отца. — Кто внушил тебе такие греховные мысли? Это всё тот парень, да? Тэхён? Или же это кто-то другой из этой школы? Как знал, что не следовало тебя туда отправлять. Но твоя мать настояла на обратном. И теперь я понимаю, что совершил ужасную ошибку, когда позволил тебе пойти в это место. Оно просто кишит грешниками. — Всё совсем не так, отец, — Чимин пытался достучаться до него, но тот будто и не слушал. — Они пагубно влияют на тебя, навязывают богохульные мысли. А ты, Чимин, слишком слаб духовно. Поэтому они легко могут манипулировать тобой, внушать тебе все эти идеи. Они подталкивают тебя к греху. Ты понимаешь это? Поэтому я хочу, чтобы ты был как можно ближе к Господу. — Но… — Твои руки, — Вонхёк вдруг схватил руку Чимина и придвинул её ближе к себе, — что сотворили подобное, теперь осквернены грехом. И нужно молиться. Молиться, чтобы Господь простил тебя за такое извращение. Вонхёк сжал запястье Чимина, отчего тот тихо заскулил и попытался вырвать руку. Но сильнее всего его ранили слова. Это было подобно удару ножа, которым протыкали сердце. — Молись, чтобы Господь простил тебя. Очистил от греха. — Но я не совершал ничего греховного! Чимин ощущал, как Вонхёк всё сильнее сжимал его руку, и приходилось кусать губу, чтобы стерпеть боль. И даже то, что Чимин повысил голос, не помогало. Он продолжал говорить всё одно: — Когда ты придёшь в церковь, всё изменится. Ты очистишь свой разум от греховных мыслей. Господь дарует тебе спасение. — Я не хочу идти в церковь, отец. И я не желаю быть священником. Потому что… — Чимин набрал побольше воздуха. С него достаточно. Сил более нет терпеть одни и те же слова отца. Сколько можно? — Мне не нравится ходить в церковь. Я просто не хочу… Я задыхаюсь в этом месте и не хочу провести в нём всю оставшуюся жизнь. — Всё изменится, Чимин. Ты найдёшь там успокоение. Он направит тебя… — Как же ты не понимаешь, отец, — Чимин с силой вырвал руку и бросил на Вонхёка взгляд полный отчаяния, но в то же время и непреодолимой злости. Ему всё осточертело. Надоело играть роль прилежного парня, что ходит в церковь и исповедуется священнику, а вечерами молится. Цветы, произраставшие за рёбрами, рвались наружу. Задыхались так, как задыхался сам Чимин. Он больше не мог всего этого терпеть. Когда негодование берёт над нами вверх, а ненависть прогоняет всякий страх, то действия, слова уже невозможно контролировать. Это похоже на опьянение. — Эта церковь лишь создаёт многочисленные правила, которым мы должны постоянно следовать. Если человек нарушает их, то дорога ему становится под запретом. А Господь... Он предоставляет защиту и успокоение всем, независимо от каких-то правил. И только люди извращают его слова, выстраивают рамки, приписывают грех тому, что им не является. Именно поэтому я просто не желаю находиться в подобном место, которое кишит лице… Чимин не успел договорить. Он ощутил на щеке жгучую боль, а в глазах на миг потемнело. Ноги не удержали его, и Чимин свалился на пол, приложив руку к щеке. — Как ты смеешь говорить такие слова? Никогда раньше Вонхёк не давал пощёчину своему собственному сыну. И настолько сильную, что Чимин ощутил привкус крови от разбитой губы. Металлический и несколько противный, отчего он скривился. Пока Чимин пытался прийти в себя, Вонхёк зачем-то направился на кухню. И лишь потом Чимин осознал зачем. Он тут же вскочил с пола и ринулся за ним. Однако застал его тогда, когда он рвал листы блокнота на мелкие куски, стоя над мусоркой. — Отец, что ты делаешь, не надо! — испуганно закричал Чимин и вцепился в руку Вонхёка, но тот тут же оттолкнул Чимина в сторону. — Отец, пожалуйста, — к горлу подступил ком, и говорить становилось труднее. Но Чимин не бросил попытки остановить Вонхёка. Всё, над чем он так долго работал, коротал порой ночи, не может так просто исчезнуть. Быть впустую. Это как разорвать в клочья все желания и все те «крики души», которые Чимин воплощал в своих рисунках. Проигнорировать каждый из них. И ещё больнее, когда это делает родной тебе человек. — Отец! Вонхёк вновь оттолкнул Чимина и на этот раз с большей силой, отчего он упал на пол, ударившись затылком о ручку шкафа. Чимин зашипел от вновь нахлынувшей боли, что, подобно току, разошлась по всему телу. Он взглянул на Вонзёка, и вся та храбрость, что даровала ему злость, куда-то ушла, испарилась. Чимин вдруг почувствовал себя меньше, чем являлся на самом деле. Он прижался спиной к шкафу и вытер тыльной стороной струйку крови, что текла с губы. Его щека продолжала гореть, а боль после удара отдавалась в затылке. — Ты должен молиться, Чимин! — Вонхёк схватил Чимина за руку и рывком поднял с пола, чего тот явно не ожидал. У него перехватило дыхание, и он закашлялся. — Иди в свою комнату и молись Господу. — Отец, прошу, — сквозь кашель начал умолять Чимин. Но Вонхёк не слушал его. Он сам поволок Чимина в его комнату, схватив за запястье. Он стал упираться, тянуть назад. Просить остановиться снова и снова. А Вонхёк лишь обхватывал его и силой тащил за собой, не желая слушать ни криков, ни просьб. Толкнув Чимина в комнату, Вонхёк захлопнул дверь настолько сильно, что та затрещала от удара. — Молись, Чимин. Моли Господа о прощении, — продолжал повторять он. Чимин ринулся к двери, но услышал звук щелчка. — Отец, прошу тебя! — он ударил по двери кулаком, потом ещё раз и ещё. Начал пытаться открыть её, дёргать ручку. Но ни крики, ни какие-либо попытки выбраться не привели ни к чему. — Прошу… Чимин ударил в последний раз и опустил голову. Он осел на пол, подобно кукле, которой отрезали верёвки. Чимин чувствовал себя таким беспомощным. А ведь всё могло быть иначе, не оставь он тот рюкзак. Одна незначительная вещь — и всякие надежды рушатся, как карточный домик. Всего лишь мелкая деталь. Всего-то. — Что б тебя, — Чимин закусил губу и стукнул последний раз по двери. — Молись, чтобы я слышал, — произнёс Вонхёк. — Отец… — уже в мольбе говорил Чимин. — Прошу тебя. — Молись! Чимин судорожно выдохнул воздух, прислонил голову к двери и закрыл глаза. Он признал поражение. Не потому, что был согласен с Вонхёком, а потому, что он не оставил ему иного выбора. Тот явно не был готов слушать Чимина, а о будущем, что он строил в своих мечтах, можно было забыть. А ведь счастье было так близко. Оно же было? — Святой Ангел Божий, хранитель и покровитель души моей... Чимин начал с шёпота, затем стал говорить громче, чтобы слышал Вонхёк. Иначе он вновь накричит на него или, и того хуже, снова влепить пощёчину. Лучше согласиться на его условия и потерпеть. Уважить, чтобы после Чимин мог предаться самому себе. — Пребудь всегда со мной, утром, вечером, днём и ночью, направляй меня на путь заповедей Божиих... Чимин произносил давно заученные слова, но на этот раз как мантру, не задумываясь о значении. Просто потому, что так было нужно сейчас. Просто потому, что за дверью стоял Вонхёк и слушал, а у самого Чимина сердце кровью обливалось от разрушенных надежд.

***

Было около семи вечера, когда на телефоне Тэхёна заиграла мелодия звонка. В это время он сидел в наушниках за ноутбуком и смотрел живое выступление группы Hurts с их песней «Illuminated». Последнее время он пересматривал его не раз. Хриплый голос певца, та нежность и скорбь в его голосе задевали что-то внутри Тэхёна, вызывая трепет. Руки певца осторожно касались микрофона, а длинные пальцы чуть дрожали. Он блаженно растягивал ноты своим низким голосом, словно пытался успокоить всех тех, кто был скован запретами и ощущал от этого боль внутри. А он протягивал им руку и твердил, что понимает их печали и готов утешить в эти тяжёлые минуты жизни. В иные секунды сердце Тэхёна сжималось в груди от внезапно охватившего его испуга, и он сам не понимал, чем он был вызван. Будто между словами в песне проскальзывал шёпот, который пытался предостеречь. Но всякий раз Тэхён подавлял эти ощущения и позволял голосу играть с его струнами души, наслаждаясь всё новым трепетом. В тот момент, когда зазвонил телефон, Тэхёна буквально насильно вытолкнули в реальность, он даже не сразу сообразил, откуда шла вибрация. Все мысли разом сбились и потребовалось немало усилий, чтобы как-то собрать их в единое целое. Поставив на паузу видео и сняв наушники, Тэхён нащупал на кровати телефон и взглянул на экран. Не долго думая, он ответил на звонок. — Да, Чимин. — Тэхён… Голос с того конца чуть дрожал, и от Тэхёна это не осталось незамеченным. — Чимин? Что такое? Что-то произошло? — Мм, — сдавленное мычание, и Тэхён готов был поспорить, что сейчас Чимин нахмурился и поджал губы. — Та вечеринка, она ведь сегодня, да? — Чимин говорил с паузами, ему явно тяжело давались слова. — Вечеринка? А, да, сегодня. Кажется, в восемь с чем-то. Почему ты спрашиваешь? Чимин, что произошло? — Значит, в восемь. — Чи… — Ты же идёшь туда, да? — Чимин сделал глубокий вдох и судорожно выдохнул, собираясь с силами. — Можешь забрать меня у моего дома? — Ты собираешься идти? — Тэхён терялся в догадках, почему Чимин вдруг согласился. А тот напрочь игнорировал вопросы. — Только можешь подойти к окну моей комнаты, хорошо? — Хорошо… — безнадёжно вздохнул Тэхён. Похоже, спрашивать бесполезно. Может, хоть при встрече Чимин всё расскажет. Приходится рассчитывать только на это. — Тогда буду ждать. На этих словах связь оборвалась. Тревога внутри всё нарастала, а ещё больше пугало то, что, возможно, то плохое предчувствие было не таким уж и ложным. Хотя сейчас не то время, чтобы раздумывать об этом, лучше выяснить всё, как можно быстрее. Поэтому Тэхён быстро вскочил с кровати и выбежал из комнаты, попутно надевая на себя свою джинсовую куртку с белым меховым воротником.