Волнение стихло. В воздухе безмятежным тёплым течением разливалось спокойствие. Даже ветер на улице, до этого вывший громко и зловеще, замолк, внимательно вслушиваясь в то, как хрустит снег и скрипят, как бы вздыхая, старые голые деревья. Изредка он проносился по улицам, взметая вверх брошенный людьми мусор, и невзначай заглядывал в окна домов, надеясь получше разглядеть жителей, что уже давно на улицу без особой надобности не выходили, предпочитая опасным разборкам армии и протестующих уют бетонных, завешенных коврами стен.
Тишину в помещении нарушал треск костра. Двое долго смотрели друг на друга и молчали. Какой-то странный неосязаемый барьер между ними стремительно рушился, а вот незримая стена, отделявшая их от сидевших напротив, за бочкой, мужчин, кажется, только росла и крепчала.
Они внимательно изучали друг друга. Руслан очень осторожно, с неуверенностью и явным смущением, осматривал Юлия с головы до ног. Будто боясь пораниться, он то и дело переводил взгляд с одной детали внешности на другую, из-за чего видел всё какими-то урывками, вытянутыми из общей ленты кадрами. Юлий — его спаситель, — представал в сознании мутным силуэтом. Лишь мужественность профиля и вид густой тёмной бороды въелись в подкорку. А ведь Руслану хотелось оставить в своей памяти намного более чёткий образ. Настолько чёткий, чтобы какому-нибудь художнику было достаточно лишь точных, умело подобранных слов для написания его портрета — верного и правдивого по своей сути.
Взгляд юноши, мягкий как оплавленный воск, скользил от растрёпанных сальных волос к широким плечам, от плеч к рукам, напряжённо сложенным на груди. Потом вновь случайная встреча глаз, обжигающая волна стыда, смущение. Робкое молчание. И всё начиналось с начала: волосы, плечи, руки. За этим всем Руслан даже не заметил, насколько цепок, насколько любопытен и остр взгляд карих глаз.
Рассевшийся на матраце Юлий выглядел подозрительным. В его глазах был странный хищный блеск, и сам он весь подобрался, будто готовясь к прыжку. Из-за густой неухоженной бороды и какой-то печальной серости кожи лицо парня казалось грубым, высеченным топором из чурбана состаренного дуба. И на этой деревянной маске яркими отблесками играл свет с чёрной, как вороново крыло, тенью. Размытыми жёлтыми пятнами ложились на кожу блики от огня, и в мороке тёплого дрожащего воздуха очертания лица искажались — страшные гримасы лукаво улыбались юноше.
Однако тревожного напряжения, какое обычно бывает в критической обстановке, Юлий в себе не таил. Пройдя беглым взглядом по лицу, Руслан на мгновение задумался. Блеск в глазах, который сначала он воспринял как что-то хищное и возможно даже агрессивное, на самом деле оказался исключительным любопытством; оказался маленьким огоньком каких-то истинно светлых чувств. А вся поза эта — в каждом мускуле напряжение, застывшее сжатой до предела пружиной, — была лишь попыткой скрыть таящиеся внутри эмоции.
Юлий нервно зашевелился и неспешно, стараясь скрыть резкий порыв прекратить это немое ознакомление, встал на ноги. Губы Руслана тронула лёгкая улыбка, когда он осознал, что под пристальным взглядом глаз неуютно стало не только ему. Парень же, пытаясь выглядеть как можно более естественно, вынул из-за уха припасённую сигарету и поднёс её к открытому огню. Сначала она ярко вспыхнула, однако пламя тут же утихло, и спустя мгновение горький табак уже мерно тлел.
За ту короткую минуту, пока Юлий вставал, поджигал и раскуривал сигарету, Руслан успел сменить позу, и к мышцам на ногах, что уже начинали неметь, прилила горячая кровь. Стало жарко. Юноша зашелестел курткой, снимая её с себя.
Юлий обернулся на звук и, пуская изо рта сизый дым, тихо спросил:
— Как себя чувствуешь?
— Вроде нормально, — тоже тихо, повинуясь всеобщему спокойствию, произнёс тот, замечая на лице собеседника таинственную полуулыбку.
Юлий развёл руки в стороны, потягиваясь, и бросил через плечо косой взгляд на мужчин, сидевших по другую сторону бочки.
После того, как парень полгода назад помог своим родителям переселиться из квартиры в небольшой домик, что находился в глухом посёлке под Ульяновском, жизнь круто изменилась. Пребывание в городе Юлий считал небезопасным, только поэтому и смог убедить отца и мать пожить какое-то время в оставшемся ещё от деда (или даже прадеда) доме. Сам же уезжать из города он не собирался. Родителям говорил, что работу нашёл, что жизнь в целом-то налаживается. На деле же всё было куда более прозаично: людей нещадно сокращали, оставляя без денег. Юлий тоже попал под раздачу и был, таким образом, уволен из четырёх контор, нигде даже особо долго не задерживаясь. А деньги, которые он каждый месяц почтой переводил родителям, были на самом деле его личными сбережениями, которыми он планировал воспользоваться при будущем переезде в столицу.
Сейчас его, правда, уже такие мысли не посещали. Жизнь в холодной и мрачной, от того, что котельная отказывается подавать тёпло и электричество за большие задолженности жильцов, квартире угнетала. Никаких желаний уже не осталось, а сил на их исполнение тем более. Выходить на улицу не хотелось, однако иного выбора не было. Ничем не отличающаяся от неуютного дома улица, такая же мрачная и холодная даже в самую солнечную погоду, была ко всему прочему ещё и не безопасным местом.
Сквозь толпу людей, преодолевая огромные расстояния твёрдыми, уверенными шагами, шли, грозно маршировали недопустимые лозунги и дурные настроения. Мятежный дух деловито парил где-то в небе, накрывая народ своей тенью. И чем чернее становилась эта тень, тем больше укоренялись в умах людей мысли о несправедливости, предательстве власти, о лжи, что скрывается за красивыми словами. И в таком оппозиционном потоке находиться опасно. В сто крат опаснее находиться одному. Так и пришлось побрататься с волками и даже на секунду стать одним из них. Стать, со слов президента, мародёром, стать преступником. Но не
он ли затеял сей маскарад? Не с его ли подачи этим чудным балом стало править
ханжество?
Поиметь дружбу с первыми встречными оказалось не лучшим решением. Никакая безопасность, никакая мнимая поддержка не стоили того, чтобы терпеть бушующее внутри отвращение. После состоявшегося разговора ему больше не хотелось иметь с ними никакого дела. Лучше уж в одиночку, а то, не ровён час, его могут так же бросить где-нибудь в подворотне умирать, ссылаясь на то, что помощь нынче слишком дорого обходится.
По телу пробежала неприятная дрожь, и Юлий поморщился. Мужчины, укутавшись в одежды, спали, однако стойкое чувство, что они могут, ко всему прочему, ещё и подло подслушивать их с Русланом беседу, не покидало парня.
Юлий, сделав вид, что разминает ноги, со злостью пнул мокрую бетонную крошку и шумно, словно заезженная до полусмерти лошадь, выдохнул. Его действительно злила сложившаяся ситуация, но сделать с ней он ничего не мог. Не в его силах менять людей и уж тем более вершить чьи-то судьбы.
Пытаясь успокоиться, парень развернулся к Руслану и с неожиданным напором в голосе спросил:
— Есть хочешь?
Юноша слегка опешил от такой интонации, но отказываться не стал и выразил своё согласие еле заметным кивком головы. Юлий, зажимая сигарету губами, неторопливо потянулся к рюкзаку. Руслан вновь зашевелился, стараясь усесться как можно более удобно и вместе с тем аккуратно заглянуть в раскрытую сумку.
— Паштет, надеюсь, ты ешь? — на этот раз спокойно спросил парень. — Ничего другого предложить я не могу.
— Ем, — сухо ответил Руслан и тут же отдернулся в сторону, отводя взгляд, желая скрыть своё любопытство.
Когда Юлий отстранился от рюкзака, в руках у него уже лежала, поблёскивая краями, золотистая баночка нежного паштета, в котором, так же, как и в той аптечке, уже не нуждался её бывший владелец. Парень потянул за язычок и снял блестящую платинку с упаковки. Руслан глянул на гладкий серо-розовый паштет и перевёл вопрошающий взгляд на Юлия.
— Ложек у меня нету, так что ешь руками, — ответил на немой вопрос тот и показал на своём примере, снимая пальцами свободной от сигареты руки рыхлые куски.
Руслан недоверчиво посмотрел сначала на увлечённого едой Юлия, а потом на свои руки. Бинты, обвязывавшие их, уже немного растрепались. Крайние фаланги пальцев, торчащих из-под марли, были далеко не чистые. Юноша, смирившись с ситуацией, потянулся к паштету и кончиками пальцев взял небольшой кусочек. Скованная бинтом рука не слушалась. Пока Руслан нёс еду ко рту, она крошилась и падала на матрац.
Юлий незаметно, исподлобья, посмотрел на Руслана и грустно вздохнул.
Ребёнок. Он был ещё совсем ребёнком, куда же его понесло из родительского дома?
Парень остановил тянущуюся за паштетом руку и тихо, будто боясь, что кто-то может услышать и осудить, угрюмо сказал:
— Рот открой.
Руслан не понял к чему это. Он потерянным взглядом уставился на Юлия и от недоверия только сильнее стиснул зубы. Парень же, взяв пальцами рассыпчатый сухой паштет, аккуратно протянул его юноше. Тому понадобилось несколько секунд, чтобы понять его намерения и среагировать. Руслан, как дикое, неприрученное животное, аккуратно взял губами поданый паштет, незаметно слизывая остатки с рук.
Мясо медленно таяло на языке и, мешаясь со слюной, исчезало. Юноша облизнул губы и почувствовал табачную горечь во рту. Он перевёл взгляд на Юлия, и в повисшей тишине оба вдруг ощутили что-то странное, неестественное. Лёгкий румянец лёг на щёки, уши загорелись. В груди как будто что-то зашевелилось, затрепетало. Разворачивая туго скрученные бутоны, зарождалось где-то между рёбрами тёплое, греющее душу чувство.
Юлий всё так же молча, не говоря ни слова, потянулся к консервной банке и через мгновение у Руслана во рту вновь плавился, как маргарин, маленький кусочек паштета. Так продолжалось, пока еда не закончилась. К завершению трапезы юноша совсем уж раскраснелся и, боясь пошевелиться, весь зажатый тихо сидел на краю матраца.
Юлий, лениво откинул пустую банку в сторону, положив в неё перед этим смятый бычок от сигареты. Вытирая руки об штаны, он глянул на стыдливо опустившего взгляд Руслана.
— Ты же в Москву направлялся? — желая развеять повисшее в воздухе, спросил парень.
— Да, — чуть дрогнувшим голосом ответил юноша.
Юлий несколько мгновений задумчиво смотрел в пустоту, а потом тихо протянул:
— И зачем же? — он поднял голову и хмуро заглянул в глаза Руслану. — Дома что ли в такое неспокойное время не сидится?
Руслан замялся, потупив взгляд. Он не был уверен, что Юлию следует знать истинную цель поездки. Юношу страшила мысль о том, какая же будет реакция у его собеседника. После событий в церкви у Руслана до сих пор по коже идут мурашки. Его до сих пор бросает в дрожь, стоит только закрыть глаза и припомнить жар ненасытного огня.
Но страшнее огня, наверное, только люди. Такие же ненасытные в своём желании отомстить, разрушить, что-то кому-то доказать. Они вообще во много раз страшнее зверей, всяких природных катаклизмов и разрушающих стихий. Если животное убивает, потому что оно животное, потому что оно испытывает голод; огонь сжигает города потому, что кто-то дал ему разгореться, то человек бесчинствует потому, что
осознаёт и желает этого.
Простая пауза затянулась. В беспечных чертах лица Юлия засело напряжение. Он медленно нахмурил брови; губы его вытянулись в тонкую, строгую линию. Руслан глубоко выдохнул и поднял взгляд на парня.
— Я ехал замаливать свои болезни, — выпалил он, но в ответ — тишина.
Юноша всё-таки решился рассказать о своих намерениях.
Внешне Юлий казался ему страшным, даже в какой-то степени бесчувственным и грубым, однако он спас его, а после ещё и помог, заступился, а сейчас вот накормил. Руслан не знал, как может повести себя его собеседник, но абсолютно точно был уверен в том, что за веру его уже не осудят.
— В Москве много чудотворных икон, исцеляющих болезни. Их ведь пару лет назад стали туда активно со всей страны свозить. Некоторые из них, правда, всего лишь репродукции, однако они тоже священны. — Юноша не замечал, как говорит лишние подробности. Слова лились из него потоком. — Например, копия иконы Святого Пантелеймона. Это целитель такой, покровитель врачей и боль...
— Подожди-ка, — резко прервал его Юлий и, прочистив горло, продолжил, — неужели у тебя в городе нет церквей и икон?
Руслан замолк на пару мгновений, обдумывая ответ.
— Но там же...
— Не-ет, подожди, — резко повысив голос, вновь прервал фразу парень, — мне не интересно, что там.
Руслан стыдливо опустил взгляд и замолчал. Он почувствовал, как по его спине побежал холодными каплями пот. В ушах повис оглушительный звон. Тишина, царствующая вокруг и расцветающая, когда люди замолкали, давила на сознание, жала к земле, злобно шипела где-то за спиной.
Юноша не любил, когда его ругают. Он не умел отвечать, не умел слушать крики и смотреть в лицо человеку, отчитывающему его. Подобные ситуации загоняли в угол и жутко нервировали. Сейчас же всё внутри сдавила нарастающая паника. Она распирала рёбра и прижимала к спине лёгкие с такой силой, что даже дышать становилось сложно.
Мышцы на лице нервно вздрогнули, напряглись, оголяя ровный ряд зубов. Руслан резко отвернулся и, подставив руку к лицу, сделал вид, что опёрся щекой на кулак. Однако Юлий этого даже не заметил.
— Молитва, даже пусть и перед иконой, это не "
скорая помощь". — В речи его чувствовался напор. Он помолчал секунду, ожидая ответной реакции. — Ну, ты это понимаешь, ну!
Голос эхом отразился от черепной коробки и растаял где-то в глубине сознания. Слова вырвались у Юлия как лай из собаки. Руслан же действительно всё понимал. Понимал, но где-то на подкорке, и объяснить себе сам он никак не мог.
Не мог, а, может быть, и не пытался.
— И тебя отпустили одного так далеко? — смягчив голос, спросил Юлий и тяжело, от зародившейся глубоко в груди безысходности, вздохнул. — Опасно ведь сейчас в стране.
— Мне говорили, что всё спокойно... — робко произнёс Руслан, чувствуя себя скверно, словно провинившийся ребёнок.
— Кто говорил?! — и снова он его перебил, и снова грубо. Бессилие и тоска, нахлынувшие на Юлия, превращались в ненависть и гнев. И, нет, далеко не на Руслана.
— Родители, — приглушённо отозвался юноша и бросил опасливый взгляд из-за плеча.
«Родители» — одними губами; вместе с Русланом только про себя, в мыслях, произнёс Юлий. Лицо его, кажется, почернело от злости. Он свёл брови к переносице, стиснул зубы и, стараясь сохранять спокойствие, глубоко дышал, раздувая ноздри.
Парень не верил. Не верил, что такое возможно. Он не мог себе представить, что родители собственноручно могут подрезать крылья своему ребёнку, обратить в слепую веру. Руслана, как овцу, загнали в загон, затыкали острыми палками. Ему запретили видеть что-то кроме треклятой ограды. Его вырастили зашоренным животным. Убедили в том, что он слаб, если не видит икон.
В это время в груди у Руслана появилось острое чувство обиды, как в детстве. Всё внутри неприятно сжималось, съёживалось, когда Юлий открывал рот или когда тяжело вздыхал. В его остром взгляде, в чертах его лица, в движениях — во всём ощущалась злость и вместе с ней досада. До этого вполне спокойный парень, сейчас резко загрубел и ощетинился недовольством.
Юноша, пытаясь дистанцироваться, отодвинулся подальше, на край матраца, и, отвернувшись, достал из-за пазухи псалтырь. Но даже сидя спиной к Юлию, Руслан ощущал, как жёсткий взгляд буравит его; вербально и невербально ощущал прессинг. Стараясь успокоиться и прийти в норму, юноша гладил пальцами чёрный корешок и золочёный крест. Здесь, в этой книге, он находил спокойствие. Разве можно за это судить?
Юлий продолжал немигающим взглядом смотреть. Ему даже, в какой-то степени, было обидно, что его не слушают, и он решил во что бы то ни стало донести свою мысль. Рванувшись вперёд, парень выхватил из рук Руслана молитвенник и с вызовом глянул на него.
Юноша опешил. Неужели тот, в ком он разглядел лишь хорошее, окажется на самом деле таким же, как и те варвары с улицы.
— Верни. — Голос резко осел, и Руслан замолк, сглатывая слюну пересохшим горлом.
— Ты же сам говорил, что болезнь у тебя от отца. Зачем её замаливать? — не унимался Юлий. В его дерзких интонациях чувствовался ничем не прикрытый интерес. — Ну а здесь, здесь-то что? — он потряс книжкой и раскрыл её на первой странице. — Будешь читать тридцать седьмой псалом, как советует тебе вера? Или, может, тридцать девятый стих в двадцать шестой главе Евангелия от Матфея?
Юноша втянул голову в плечи и машинально припомнил слова упомянутого Юлием псалма.
«Господи! не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай меня, ибо стрелы Твои вонзились в меня, и рука Твоя тяготеет на мне.»
(Псалтырь 37:2-3)
Парень вспылил и остыть уже не мог. Он без интереса пробежался взглядом по строчкам написанного в псалтыре текста и с проскальзывающим в движениях пренебрежением отдал книгу обратно Руслану.
«Я изнемог и сокрушен чрезмерно; кричу от терзания сердца моего.»
(Псалтырь 37:9)
Юноша даже не сразу обратил внимание на то, что книга уже у него в руках. В мыслях он продолжал читать псалом. Стихи безмятежной рекой плыли сквозь сознание.
«Ищущие же души моей ставят сети, и желающие мне зла говорят о погибели моей и замышляют всякий день козни; а я, как глухой, не слышу, и как немой, который не открывает уст своих;»
(Псалтырь 37:13-14)
Волна мурашек пробежалась по коже, где-то между лопаток холодным облаком повисло беспокойство. Подавленность кружила голову. Руслан уже не мог понять, где есть тьма окружения, а где мрак застилает ему глаза.
«Я близок к падению, и скорбь моя всегда предо мною.»
(Псалтырь 37:18)
Что-то сильное и огромное потянуло Руслана в чёрную бездну. Без особых усилий хватало
оно своими цепкими пальцами его руки и ноги, цеплялось за лохмотья рясы и не спеша утаскивало за собой. Юноша будто проваливался в густое, вязкое болото с холодной, как лёд, водой. Мерзкая топь удовлетворённо поглощала его тело. Руслан между тем не мог издать ни звука. Ему будто зашили рот грубой ниткой, залепили уши воском, и вот так, в полной тишине, заставили умирать.
Он не мог пошевелиться — оцепенение впилось когтями во всё его тело. Внутри же бушевала стихия огромных масштабов. Ударяясь о грани сознания, плескалась, бурлила тёмная как дёготь трясина. Руслан бился, карабкался, безнадёжно рвался в высь, в глупой надежде выжить. Но незримое и неосязаемое не отпускало.
Из последних сил юноша тянулся руками к своему лицу, силясь избавиться от швов. Крик рвался наружу, но застревал где-то в глотке. Руслан хватался за нити и вырывал их стежок за стежком. И когда губы его, наконец, разомкнулись, он из последних сил заорал слова молитвы, захлебываясь в собственной крови и чёрной топи болота.
«Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня; поспеши на помощь мне, Господи, Спаситель мой!»
(Псалтырь 37:22-23)
Наваждение пропало, но голос, что отразился от незримых стен и повис в воздухе, не желал уходить. Он повторял и повторял фразу, хотя Руслан молчал. Юноша огляделся, вылавливая взглядом из темноты Юлия, горящую бочку, две смутные фигуры за ней, чёрный зияющий дверной проём. Вокруг было спокойно. Кажется, Руслан один слышал сейчас рокочущий, пробирающий до костей голос. В сухом горле комом встал жгучий страх. В глазах помутилось, и на ресницах скопились слёзы. Руслан резко отвернулся, пряча псалтырь обратно под рясу, и, привалившись плечом на бетонную стену, крепко сжал веки. Губы и мышцы на шее слегка подрагивали. Юноша, стараясь успокоиться, нервно, с дрожью глубоко вдыхал и выдыхал. Вскоре голова начала кружиться и странный голос постепенно замолк. Сердце стало проваливаться куда-то вниз, и в теле появилась приятная тяжесть. Руслан на мгновенье испугался — ему показалось, что дух покидает его. Однако уже через минуту сознание погрузилось в глубокий сон, и сердце юноши обрело покой.
Юлий ещё несколько минут слушал глубокое учащённое дыхание Руслана. За это время разгорячённый парень успел успокоиться, и теперь его душу терзала лишь тоска вперемешку с горькой обидой.
Он привстал, дотянулся до отброшенной в сторону куртки и накрыл ею мирно сопящего юношу. Руслан даже не дрогнул. Юлий на несколько мгновений задержался над ним, с родительской любовью осматривая нахмуренное, напряжённое даже во сне лицо. Парень помрачнел и грузно уселся обратно на место. В груди что-то резко защемило и на душе стало неприятно. Какой-то огромный груз свалился на плечи, и внутри всё потяжелело. Молчание казалось оглушительным; безмятежность — резкой и взбалмошной.
Он не хотел доводить ситуацию до такого, но сдержать себя не сумел.
У Юлия редко получалось оставаться спокойным в моменты, когда твердыня истины нуждается в защите. Ещё реже у него получалось прощать себя за вспыльчивость и излишнюю грубость. Он, не большой любитель вступать с людьми в полемику, в некоторые моменты особо рьяно защищал свою точку зрения. И сейчас был именно такой момент, однако парень, ко всему прочему, хотел ещё и образумить, как ему казалось, Руслана. Но, видно, всё без толку.
Порой родители дают детям всё. Пытаясь сделать детские годы лучшим временем в жизни маленького человека, они создают вокруг такой мир, за который потом всякий будет благодарен по гроб. А порой случается так, что всё отнимают. Совсем всё, до последней ниточки, до последней надежды на безбедную, счастливую жизнь. Они бездумно сеют поступки, закладывая их в основы воспитания с ранних лет, и через года удовлетворёно пожинают плоды — сломанную судьбу, разбитые о бессилие надежды и мечты.
Тем роковым поступком в жизни Руслана, по мнению Юлия, было знакомство с религией. Родители сделали из веры утешительную погремушку. За её звоном не слышно рокота проблем, забот, как не слышно за колокольным звоном голос разума.
Парень косо посмотрел на спящего и, пряча руки в рукава кофты, нахохлился. Сна не было ни в одном глазу. Неприятная тяжесть после разговора с Русланом не желала уходить.
Юлий закрыл глаза и вновь невольно вспомнил, как его воспитывали родители, как объясняли что хорошо, а что — плохо. И дитя-Юлик вёл себя хорошо, до сих пор слушается данных когда-то наказов. Слушается и не понимает, почему же некоторым нужен бог, чтобы проделывать то же самое.
Почему некоторым нужно неодобрение
невидимого и
неосязаемого, чтобы прекратить войну, или, к примеру, стать благочестивым человеком. От глупости ли, от легковерности ли всё это?
Если же корень такого поведения лишь в страхе сурового наказания и желании обрести благословение, то род человеческий по-настоящему жалок и поскуден и мир его бренен, как ничей другой.
У Юлия по коже пробежался холод. Парень поёжился и, в последний раз посмотрев на догорающий костёр, крепко закрыл глаза, надеясь всё-таки заснуть.
