Ладан и напалм

      Порывистый ветер клочьями рвал серое полотно облаков, грозно выл и ворчливо качал скрипучие деревья. Сквозь образовавшиеся на ночном небе тёмные прорехи на землю падал бледный свет луны. Он серебрил припорошённые снегом битумные шапки зданий, плавно скользил по неровному бетону стен, то исчезая, то вспыхивая вновь. Воздух был наполнен таинственными шорохами. Тихо перешептывались мрачные, серые дома, о чём-то совсем неразборчиво бормотали голыми ветками деревья; угрюмо хрустел снег, тоже о чём-то своём. Изредка залетая с ветром в помещение, он метался из стороны в сторону, будто недовольный чем-то, бросался от стены к стене и вскоре успокаивался — таял.       Юлий открыл глаза и, не поворачивая головы, огляделся. Тьма густо наполняла пространство — едва ли были видны очертания стен. Помещение превратилось в какую-то огромную чёрную бездну, что, с нарочитым спокойствием, подобно кошке, разомлевшей на солнце, тихо наблюдала за людьми. Она дышала, и в дыхании этом угадывались какие-то странные, далёкие голоса. Как будто само сознание, пытаясь предостеречь, предупредить о чём-то, создавало этих невидимых, неосязаемых вовсе советников. Или, быть может, всё это лишь глумление кого-то свыше?       Комната была пуста. Помимо Руслана и Юлия в ней больше не было никого, а двое спутников, что уже практически неделю бок о бок сопровождали второго в бесконечных, бездумных хождениях по вставшему во всеобщей безработице городу, куда-то пропали. Мужчины эти не были для Юлия роднёй, и ранее они даже не были знакомы, и вряд ли хоть когда-нибудь случайно пересекались на улицах Ульяновска. Однако, так или иначе, беды и несчастья, настигшие русский народ, сумели их объединить. Стаей волков они рыскали по городу, по центру его и задворкам, не только в поисках еды и защиты. Ступая по тонкой грани периферии своего сознания, пытались они найти ответы на вопросы. Пытались, глядя в воды времени, понять, что ждёт их в будущем и как всё-таки изменится мир; и кому же Судьба уступит-таки дорогу.       Парень аккуратно пошевелился, тут же ощущая на себе тяжесть безвольно лежащего тела. Память о событиях прошлого дня неспешно возвращалась к нему. Он мягко прошёл взглядом по буграм накинутой на Руслана одежды и задержался на мгновение, пристально глядя в лицо юноши. Даже в слабых очертаниях его чувствовалась неумолкающая боль. На расслабленном, казалось безмятежном лице бусинами пота застыло напряжение, а в одной только позе уже было сокрыто беспокойство. Юноша не вербально, всем своим видом, показывал, что в любой момент готов сорваться с места: его ноги были немного согнуты в коленях, руки лежали поверх одежды, пальцами он цеплялся за края накинутой на него куртки. Сон его не выглядел спокойным, и привычного бессилия в теле не было.       Юлий аккуратно, но с усилием тронул кисть юноши. Спящий даже не пошевелился; струной натянутые мышцы на толчок никак не ответили. Лишь слегка разогнулись пальцы, чтобы тут же вцепиться в ткань покрепче.       Вставая, парень переложил тело лежавшего до этого на нём Руслана на матрац и оглядел комнату ещё раз. Теперь он убедился, что сопровождавшие его люди действительно исчезли, оставив возле стены свои рюкзаки. Механическим движением Юлий потянулся к нагрудному карману, лежащей всё это время на юноше куртки и, не доставая помятую пачку, вытянул последнюю, так и не выкуренную сигарету. Парень стал медленно шариться по другим карманам, в поисках зажигалки, однако скоро вспомнил, что выбросил её. Затерянную где-то среди мусора на полу, зажигалку теперь глодала, словно собака кость, ночная мгла.       В те моменты, когда руки его касались тела Руслана, он чувствовал дрожь под слоями одежды. Юлию внезапно захотелось как-то помочь, возможно, утешить или согреть, или даже раздобыть какое-то лекарство, которое могло бы облегчить столь мучительное состояние. Ему впервые за долгое время захотелось проявить альтруизм, ведь, повзрослев рано, он потерял ту ребяческую, детскую наивность и в людях смолоду видел лишь циничность, эгоизм и коварство. Слишком рано осознав роль религии в своей жизни и жизни всего государства, он уже не мог как-то изменить свою позицию по отношению к обществу.       Он уже не мог изменить свою позицию к стране, в которой политика и церковь держатся за одни поводья; к стране, в которой ездоки гонят лошадей очертя голову прямо во мрак пропасти, что и станет могилой для многомиллионного народа.       Не мог, однако сейчас какие-то смешанные чувства появились в нём. Что-то странное, ранее как будто неизведанное, затрепетало, заколыхалось глубоко в груди. Ранее не эмпатийный, сейчас он чувствовал страдания Руслана в полной мере на себе. Внутри становилось неуютно и сердце противно щемило. Юлий запустил руку под куртку и положил её юноше на грудь. Он ощутил, с какой тяжестью вздымаются бока, когда Руслан в очередной раз с хрипом вдыхал холодный воздух. Жалость неожиданно заставила парня мягко, с какой-то отеческой любовью погладить страдальца, будто это могло хоть как-то помочь, будто это могло стать утешением.       Юлий мягко провёл рукой по груди, нащупывая ключицы и выступающие рёбра, потом ещё раз и ещё. Ровное дыхание внезапно перехватило, и Руслан открыл затуманенные глаза. Он потерянно взглянул на сидящего рядом с ним парня — тот даже не сразу заметил его пробуждение. Юлий продолжал гладить, глядя куда-то в пустоту, до того момента, пока его слух не прорезал хриплый голос.       — Юлий...       Парень тут же вышел из оцепенения и с каплей стеснения во взгляде посмотрел на лицо Руслана. Тот выглядел действительно очень болезненным, однако сейчас в очертаниях его скул и тонкой линии рта, в его тёмных глазах угадывалась какая-то радостная искорка; какое-то странное облегчение.       Юлий медленно убрал лежащую на груди юноши руку и, поправив сползшую на один край куртку, заложил за ухо крутящуюся всё это время в пальцах сигарету. На лице его неожиданно появилась добрая улыбка. Оставаясь сидеть на корточках, он потянулся к валяющемуся чуть поодаль рюкзаку.       —Юлий...       Вновь повторил Руслан и парень, вернувшись в исходное положение, но уже с рюкзаком в руках, наконец, ответил:       — Давай проще — Юлик.       Юноша кивнул, соглашаясь с условиями, и попытался приподняться на локтях, однако всё тело ломило, да и лежащая сверху тяжёлая куртка тоже сковывала движения.       — Подожди секунду, — сказал Юлий и, быстро поднявшись на ноги, ухватился за край матраца, чтобы передвинуть его вместе с Русланом поближе к стене. — Давай, теперь садись.       Он аккуратно взял его под руки и приподнял, облокачивая спиной на серый крошащийся бетон. Юноша тяжело вздохнул, глядя на свои руки. Ему было страшно разгибать пальцы и вообще как-то двигать кистями. Борозды складок на ладонях сливались с кожей и теперь, под пеленой ожогов, были даже не видны.       — Дай посмотрю, — сказал Юлий, и Руслан покорно протянул ему руки.       Парень, зажав во рту карманный фонарик, внимательно осматривал обожжённые огнём кисти. Красными пятнами расползались по коже ожоги, багровыми кляксами оседая на запястьях и пальцах. Под ярким белым светом они сверкали словно глянец, но красоты в этом было куда меньше. Аккуратно держа в своих ладонях руки Руслана, Юлий перевернул их тыльной стороной вниз и посмотрел на подушечки пальцев, которые тоже к прискорбию оказались алого, острого по одним только ощущениям, цвета.       — Ну, надо с этим что-то делать, — вынимая изо рта фонарик, резюмировал Юлий и потянулся к рюкзаку.       Руслан лишь тяжело вздохнул, и от опалившего его руки дыхания он вновь ощутил нестерпимую жгучую боль. Она расползалась по всему телу словно змея. Змея, что коварно сжимала тугими кольцами, душила и обжигала своей чешуей. Яд её огнём разливался по жилам, заставляя душу трепетать и стенать от сокрушающей организм пытки.       Дыхание вновь перехватило, пот выступил на лбу и горячими мутными каплями побежал к подбородку. Юношу вновь начинало лихорадить. Юлий же в это время рылся у себя в рюкзаке, пытаясь найти маленькую сумку цвета хаки, которую он не так давно подобрал у какого-то вояки, уже явно не нуждавшегося в ней. Что именно находится в военной аптечке, парень понятия не имел, однако надеялся, что её содержимое сможет ему хоть как-то помочь.       Наконец он нашёл среди немногочисленных вещей заветную сумку и, недолго думая, открыл её. Внутри очень компактно лежало то, что действительно может понадобиться при оказании первой помощи: тугими кольцами был свернут жгут, вдоль длинной стенки сумки стояла маленькая ярко-оранжевая коробочка с, насколько Юлию было известно, различного рода лекарствами; остальное же место занимали одна упаковка бинта и два перевязочных пакета.       Парень несколько мгновений размышлял о чём-то, а потом, будто стряхнув с себя странное наваждение, заговорил:       — Ладно, давай. Руки вперёд выстави. — Руслан неуверенно протянул кисти. — Да-а, вот так.       Юлий аккуратно закатал рукава опалённой рясы и достал из рюкзака смятую пластмассовую бутылку, наполовину наполненную водой. Парень направил свет фонарика на руки и вновь осмотрел ожоги.       — Будет как минимум неприятно, — осторожно, с какой-то странной деловитостью в голосе предупредил он и, перед тем как зажать во рту фонарик, добавил, — крепись. Руслан лишь нервно вздохнул, запрокидывая голову назад. Кадык его дернулся, от очередного тика; неприятно заныла шея, будто в предчувствии грядущей боли.       Юлий открутил крышку бутылки и, придерживая одной рукой пальцы юноши, стал аккуратно поливать его кисти водой. Холодная струя стекала с предплечья и неистовым жаром обжигала опалённую кожу. Руслан протяжно замычал, стискивая зубы до боли в висках. Ему казалось, что к его коже прислоняют раскалённый металл — самое настоящее тавро, которым клеймят животных. Боль, достигшая своего предела, не умолкала, поэтому юноша даже не сразу заметил, когда именно Юлий перестал лить ему на руку воду.       Парень же затягивал бинты, не слишком сильно. С одной стороны, ему действительно не хотелось доставлять Руслану, и без того страдающему, ещё больше боли. Однако с другой, Юлии просто плохо понимал, как именно нужно обрабатывать ожоги. С самим собой он договорился на не очень тугую повязку, которая, скорее всего, должна была защитить от попадания в раны какой-нибудь заразы и, в идеале, не принести никаких неудобств в будущем.       Когда манипуляции с одной рукой были закончены, Юлий перешёл на вторую. Руслан вновь пытался терпеть, превозмогая боль молча , но это не представлялось возможным, поэтому юноша вновь, как скулящий пёс, стенал и страдал.       — Ну вот, вроде держится. — Заключил Юлий, сматывая остатки бинта и убирая охотничий нож, отданный ему когда-то отцом, в ножны. — Есть где ещё?       Перебинтованной рукой Руслан указал на шею и аккуратно повернул голову вбок. Юлий удобнее перехватил фонарик и аккуратно прикоснулся к вороту чёрной одежды. Тут тоже красными пятнами раскинулись по коже ожоги, собираясь в какие-то причудливые узоры. Парень аккуратно провёл рукой по выступающей челюсти, перемещая ладонь на затылок. Подушечками пальцев он ощутил топорщащиеся, словно иглы ежа, опалённые чёрные волосы. Юлий попытался отогнуть ворот подрясника, однако ткань в некоторых местах прилипла к обожжённой коже.       — Больно, — процедил сквозь зубы Руслан и аккуратно попытался отодвинуться от цепких, тянущихся к нему рук.       — С этим я уже ничего не сделаю, — понизив голос, произнёс Юлий и, отстранившись, отбросил пустую бутылку в сторону. — Боюсь, даже ножом срезать ткань не получится.       Руслан уже в любом случае успел смириться с тем, что от боли у него не получится избавиться ещё долгие дни. Сейчас, когда сознание уже немного охладело, оправилось от недавних потрясений, в голову приходили лишь мысли о том, что же ему делать дальше. Он остался один без вещей и связи, без документов, в конце концов, в абсолютно чужом городе. В городе, совсем не похожем на его родной Ачинск. По улицам тут разливалось пугающее беспокойство, а заряженный напряжением воздух тяжестью оседал в лёгких. Повисшая здесь атмосфера щемила к земле. Не таким Руслан представлял себе мир.       За всю свою короткую жизнь побывав всего в двух городах, он и предположить не мог, что что-то может быть по-другому. Что нравы могут быть жёстче, что настроение изменчиво, что спокойствие может быть не во всех уголках страны.       Отгородившаяся от всего мира мать тянула к себе на задворки и сына и, не оставляя тому и права на выбор, обратила, тогда ещё незапятнанную веру во всеобщее добро, в свою — православную. Живя в информационной изоляции, Руслан и подумать не мог, что слова правительства с экранов телевизоров и из динамиков радиоприемников о том, что в стране всё хорошо, окажутся неправдой. У него никогда не было ощущения, что ему лгут. Что подло обманывают, обводят вокруг пальца, вешают на уши лапшу. В строках Священного Писания он видел великую силу и нерушимую правду, с которыми должны быть согласны все. Однако сейчас, когда юноше открылась подноготная, открылось то, что как будто бы было написано между строк, вера в правильно прожитую жизнь пошатнулась.       Руслан сидел в немом исступлении. Сердце в груди жалобно дрожало. Его тёмные, обращённые куда-то внутрь глаза бездумно смотрели в пол. Юноша медленно опустил перебинтованные руки себе на ноги и почувствовал в кармане твёрдый корешок псалтыря. Привычное ощущение спокойствия после такого к нему не пришло. Наоборот, внутри только с новой силой рушились стены, которые упорно выстраивались в нём до сего момента. Вся жизнь его крошилась как стекло и трелью призрачных осколков сыпалась в глубокий омут небытия.       — Ну, ты как? — прервал размышления Руслана Юлий и аккуратно присел рядом с ним на матрац.       — Более-менее, — после секундной паузы произнёс юноша и слегка качнул головой. — Да...       «Он выглядит потерянно» — отметил для себя Юлий, решивший хоть как-нибудь вывести собеседника на разговор.       Припомнив имя паренька, он заговорил:       — Руслан, а ты как здесь, в Ульяновске, оказался-то?       — На поезде, — немного невпопад ответил тот и отвернулся в сторону, скрывая подёргивания мышц на лице.       — Может тебе помочь добраться до дома или как? — мягко предложил Юлий и пододвинулся чуть ближе.       — Я.. не в Ульяновск ехал. Мне в Москву надо было. — Заикаясь, произнёс Руслан и затих.       Парень смутился, уже хотел было задать очередной вопрос, но юноша всё объяснил уже в следующей фразе.       — Там поезд какие-то люди остановили. Они стреляли... у меня все вещи остались на станции.       Юлий тут же почувствовал повисшее в воздухе напряжение. В словах Руслана услышал он неприкрытый ничем страх и в то же время какое-то горькое сожаление. Захотелось как-то перевести тему.       — А тебе лет-то сколько?       — Семнадцать. — С хрипом в горле отозвался Руслан и, почувствовав себя, кажется, спокойнее, вновь повернулся лицом к собеседнику.       — И ты один ехал?       Юлий уже знал, что ему ответят «да», но всё равно посчитал нужным задать этот вопрос. В тот момент, когда Руслан хотел уже открыть рот и что-то сказать, до слуха донесся странный шум. В коридоре вдруг послышался какой-то грохот. Сначала он показался далёким, однако потом с каждой секундой всё приближался и приближался. Парни заметно напряглись. Звук всё нарастал.       —Что это? — тихо поинтересовался Руслан.       В груди внезапно взыграла смелость, и юноша даже предпринял попытку подняться, но Юлий тут же аккуратным толчком в грудь остановил его. Он несколько мгновений, слишком долгих для простого предостережения, держал руку на груди у Руслана. Этот коротенький момент растянулся для обоих во что-то больше. Они осознавали, что это было странно, но произносить что-то, нарушая повисшую в воздухе атмосферу, никто не решился. Юлий медленно убрал руку от Руслана и положил уже на холодное дуло прислонённого к стене автомата.       В голове у юноши сразу что-то надломилось. Дыхание сбилось и он, словно зверь, интуитивно почувствовал приближающуюся опасность. Неужели покой, который ему удалось ощутить за эти несколько часов, будет нарушен? Неужели мало того, что он уже успел пережить, через что прошёл, выжив каким-то невиданным чудом?       Ещё ничего не произошло, но Руслан уже успел накрутить себя, испугаться от собственных фантазий. Он бросил взгляд на сидящего рядом Юлия; тот, кажется, был готов к броску. Мгновение парень ещё сидел, нервно царапая пальцем чёрный металл оружия, но потом тихо поднялся и двинулся к выходу из помещения. Он совсем не смотрел себе под ноги, однако каждый его шаг был настолько точным, настолько выверенным, что даже практически не издавал и звука.       Парень приблизился к дверному проёму и, затаив дыхание, стал ждать. Руслан вжался в матрац и тоже не дышал. Кровь в жилах обоих пульсировала. Глухо шумело в ушах. Странный металлический звук в коридоре становился громче. Лопнувшей струной разлилась волна напряжения по воздуху, тут же сменяясь облегчением — в коридоре возникли двое.       — Чего с оружием шастаешь? — с порога, выплевывая из беззубого рта слова, произнёс мужчина и вкатил в комнату металлическую бочку.       Юлий шумно выдохнул и нервно ударил кулаком по стене. В груди неприятным покалыванием отозвалась злость. На мгновение он почувствовал себя каким-то пугливым мальчонкой, и одна только эта мысль уже вызывала у него раздражение. Какой-то странный голос внутри осуждающе причитал: «Подумать только, испугался того, чего даже ещё не увидел!». Юлий перекинул через голову ремень автомата и как-то стыдливо убрал оружие за спину.       — Давай уже, помогай, переворачивай её. — Нарушил размышления парня голос второго спутника.       Все, кроме Руслана, тут же засуетились. Время как будто потекло быстрее. Юлий вместе с ещё одним мужчиной перевернул бочку, другой же немолодой спутник распаковывал свой рюкзак.       — Давайте, давайте, в темпе вальса. — Отряхнувшись от ржавчины, попавшей на одежду с бочки, сказал старик; в шёпоте его чувствовался напор. — Ну, хлам ищите какой-нибудь, растопку для костра.       Юлий неохотно повиновался и стал бродить по комнате в поиске чего-то пригодного. На глаза попались деревянные реи от старых, разобранных на металлолом коек. Он начал собирать их, поломанные, в охапку, медленно перемещаясь от одной стены комнаты к другой. Руслан же в это время чувствовал себя крайне неуютно. Поджав под себя ноги, он напряжённо наблюдал за людьми. Он явственно ощущал, как от всеобщего раздражения накаляется в комнате воздух.       — Что расселся?       Внезапно прозвучало над головой. Руслан вздрогнул и тут же почувствовал на себе тяжёлый взгляд. Старик, притащивший бочку, внимательно смотрел на него, будто ожидая чего-то. Внутри неприятно закололо, и сердце протяжно заныло. Юноша хотел что-то сказать в свою защиту, но голос внезапно пропал. Руслан раскрыл рот, но не вымолвил ни слова. Он внезапно оробел, вместо внятного ответа демонстрируя лишь дурные повадки своего здоровья. Однако мужчина воспринял это как вызов.       — Чего осклабился? Иди, ищи растопку.       Голос его стал громче и жестче. Его уже нельзя было назвать шёпотом; скорее приглушённый крик, и прессинг в нём ощущался ничуть не хуже. Один только голос заставил Руслана почувствовать себя внезапно в чём-то виноватым. Юлий заметно напрягся и, не отрываясь от дела, искоса глянул на своего спутника. Зубы у него заскрипели от накопившейся злости. Он бросил поднятые с пола деревяшки и приблизился к старику.       — Чего это ты разворчался? — подойдя практически вплотную, процедил парень. Взгляд его заострился.       — Нечего без дела ему сидеть. — Каждое слово он как будто выплёвывал, делая короткие паузы и произнося их со злым напором.       — Ну и куда ж, блять, пропал твой альтруизм, дядя? — Юлий уловил агрессивное настроение собеседника и умело подстроился под него.       — Я не намерен кормить лишние рты и защищать чужие спины. Если у тебя есть время и силы помогать этому парнишке, то у нас, — он кивнул на своего товарища у бочки, — нет. Сегодняшнюю ночь сидим вместе, а завтра — хоть на все четыре стороны.       Воздух вокруг раскалился до предела. В обоих кипела злость, в каждом жесте их угадывалась раздражённость. Юлий раскраснелся и теперь зло пыхтел, на виске у него пульсировала жилка.       — Поверь, если б знал, что заседавшее здесь сборище волонтёров куда-то ушло, то даже не полез бы в огонь кого-то спасать. — Добавил старик и, угрюмо хмыкнув, развернулся в сторону бочки.       Юлий даже не мог поверить своим ушам. «Как быстро меняются люди, — подумал он, — день-два назад они ещё хотят тебя спасти, а потом, узнав о вставших на пути трудностях, резко отказываются». В груди повисла какая-то обида. Нет, далеко не за то, что на него только что излили скопившуюся злобу. Обида за человеческое существо разгорелась в нём. Он искренне не понимал, как человек, создание способное сострадать, мыслить, чувствовать, может говорить подобные вещи. Люди горазды врать, так почему ж не солгать и тут, выставив себя просто, возможно, нелицеприятным человеком. Нелицеприятным человеком, а не бездушным животным.       Со школьной скамьи каждого человека учат проявлять к окружающим добро; учат помогать и не быть бессердечными. Кем же взращивались тогда такие люди?       — Вставай, — тихо произнёс Юлий и подал руку, помогая Руслану подняться, — пройдёмся.       Руслан схватился за поданную руку и неуверенно поднялся на ноги. Тело тут же заныло.       Они вышли в коридор и, скрипя мусором под ногами, тихо двинулись вперёд. Юноша двигался медленно, будто бы прислушиваясь к собственному телу, что всё так же отзывалась болью. Только сейчас Руслан заметил, в какое состояние пришла его ряса после пожара. Если наверху она выглядела ещё более-менее опрятно, то внизу всё висело рваными лохмотьями. Шерсть, содержащаяся в ткани, превратилась в жжёные катышки. Юноша больше не был похож на послушника церкви.       Они подошли к одному из бывших кабинетов. Дверь в эту комнату была выбита и сейчас лежала в глубине помещения. Перед самым входом, на груде отсыревших бумаг лежала табличка. «Ординаторская» — гласила она.       Двое зашли в кабинет и осмотрелись. Юлий включил карманный фонарик. Слева от входа, вдоль стены, шёл длинный стол. На нём лежали обрезанные провода, которые ранее, по-видимому, были присоединены к ныне разворованной технике. В дальнем от входа углу луч света выцепил в полумраке несколько металлических стеллажей. Все они почти доверху были забитых какой-то отчётностью. Различные документы лежали ещё и на столе. Они покрывали слоем в несколько листов всю его поверхность: какие-то выписки, приказы, факсограммы. Напротив стола, у противоположной стены, стоял маленький старый диванчик. Весь ободранный, изъеденный клопами. Серым пятном, как отголосок былых времён, печально теснился он в разграбленном, разорённом помещении.       Юлий сразу же направился к стеллажам. Он брал стопки документов и выгружал их на диван. Руслан подошёл поближе к столу и как-то безучастно стал отодвигать кончиками пальцев лежащие на нём листы.       — Что там произошло-то? — обернувшись, спросил парень, чтобы разрядить обстановку.       Юноша молчал. Задумавшись, он рассматривал попавшуюся ему на глаза медкарту. Её он откопал на столе и теперь читал всё, что писали о когда-то лечившемся здесь человеке.       Юлий отгрузил ещё одну папку с какой-то документацией и со спины подошёл к Руслану, заглядывая через плечо.       — Ну, так что произошло? Кривлялся что ли перед ним? — понизив голос, с внезапной даже, кажется, для самого себя, строгостью произнёс он.       — Ну.. это, — Руслан вздрогнул и, замявшись, ответил, — Не кривлялся я, это нервное всё.       — Не понял тебя. Что ты имеешь в виду? — Юлий заметно напрягся.       — Это, — ему было прямо-таки неудобно говорит о своих недугах, — тики нервные и ещё куча болезней. От отца унаследовал. Всё детство с этим промучился и сейчас вот тоже нелегко.       Он продолжал говорить и говорить. Размышлял о чём-то. Голос его становился тише. Руслан, как будто пытаясь оправдаться, не замолкал и всё бормотал, как в безумной лихорадке.       Парень, прищурив глаза, наблюдал за ним. На него самого внезапно накатили воспоминания о светлом детстве. Время то пролетело так быстро, так незаметно. Только теперь, оглядываясь назад, Юлий осознал, сколько же радостных мгновений довелось ему пережить, будучи ребёнком. Он совсем не знал забот, нежился, резвился и рос под куполом бездонного чистого неба. Детство его было вихрастым, ярким. Детство его было коротким.       Юлий, чтобы хоть как-то успокоить внезапно напрягшегося Руслана, осторожно прикоснулся к его плечу и прервал нескончаемый поток слов, в которых юноша изливал свою душу:       — Мой отец любил говорить, что у него было самое лучшее детство и, что моё будет не хуже.       Он действительно не уставал повторять это изо дня в день. Каждое утро, за завтраком, громко произносил он эти слова, растягивая их и смакуя. Казалось, что всё это лишь только для того, чтобы члены семьи тоже смогли почувствовать этот сладковатый привкус мёда на языке. Ведь такой вкус у всякого детства?       Вкус хранящегося в погребах золотистого лугового меда, душистого и приторно-сладкого или пряного, корично-имбирного, которым обычно лечат простуду? Сахарный вкус спелых сентябрьских яблок или кислый до оскомины, бодрящий маленьких, зелёных, диких? Страшный, горький привкус торфяных пожаров, сулящий беду, или едва уловимая копоть от огня жирной, парафиновой свечи, стоящей в вечерний час на столе?       Какой вкус возвращает уже давно выросших детей к их воспоминаниям? Какой вкус заставляет их вновь окунуться в эту кутерьму, что давно прошла, закончилась, осталась за спиной?       Голос отца, наверное, был тем самым вкусом детства для Юлия. Тем самым, необычайно простым, но в тоже время поистине неповторимым вкусом, вобравшим в себя всё, что когда-либо пробовал человек и всё, что ему ещё доведётся попробовать.       — И детство действительно стало лучшим временем моей жизни.       От воспоминания о детстве на душе у Юлия стало тепло. Своими поступками и рвением родители укрепили доверие, навсегда оставшись не только родителями, — самыми, как уверяют, близкими людьми — но и хорошими друзьями.       И как возделывают поля, постепенно и равномерно, начиная с малого, так и Юлий, тогда ещё дитя-Юлик, познавал огромный мир, открывшийся ему в тот миг, когда он сделал первый вдох, когда открыл глаза. Вселенная приняла его с распростёртыми объятиями, давая волю действиям. И он действовал: сначала начал кричать, потом ползать, потом ходить. Все эти моменты, права, Юлий помнит очень смутно; едва ли ему удаётся сейчас представить себе, что же он чувствовал, когда впервые заголосил или встал на ноги. Однако, так или иначе, с каждым днём познавал он всё больше и больше. Как будто бы стараясь добежать до горизонта, он стремился охватить всё, поднимая архивы памяти, тревожа умы людей, потроша и выворачивая наизнанку весь мир. Юлик желал попасть в тот край, что был ему неведом. Край, что незрим и неосязаем, глух и безвкусен.       Ему нравилось докапываться до истины, и в Руслане он тоже увидел эту искру, эти любознательность и любопытство.       Юлик любил читать. Читать всё подряд: от новостных газет до научных журналов (и те и те выписывал отец), от книг с детскими рассказами до тяжёлых глубокомысленных романов. Он глотал истории одну за другой, пьянея от строк. Он уходил в какой-то немыслимый раж, попадал в потоки бурных течений, что уносили к берегам, на которых нашли себе пристанище мечтатели и люди, покоряющие мир с помощью книг, преклоняя народы перед собой одной только силой слова.       И Юлий был уверен, что и Руслан в недалёком прошлом был таким же.       А ещё Юлий очень хорошо помнит, как его крестили. Возможно, все эти воспоминания всплыли в его голове на фоне того, что Руслан всем своим видом показывал, какой вере он предан. В чёрных, рваных, обожжённых огнём лохмотьях парень сразу разглядел рясу. У себя в голове он правильно рассудил, что говорить сейчас что-то, даже в поддержку религии, не стоит; не стоит тревожить голову юноши подобными темами именно в этот момент. Между тем, Юлий действительно помнил, как проходил тот церковный обряд. Это сейчас ему понятно, что процедура эта была необходима. И необходима не потому, что это было большой волной, потоку которой противостоять сложно. Крещение стало обязанностью каждого, без исключения, гражданина, потеряв своё истинное назначение среди бесконечных столпов бюрократии.       Ему тогда было лет шесть, может, семь — произошло это прямо перед тем, как Юлика отдавали в школу. К слову, даже в школу бы не попал он, не одень поп ему на шею крест. Он помнит весь этот обряд. А ещё как родители доходчиво, очень примитивным, зато понятным, языком объяснили ему смысл веры. «Суть религии заключается не в крещении, не в механическом заучивании догматов и канонов, хотя она это и предписывает, — объясняли они. — Всё, что написано в Писании, всем нам и так известно, просто знания эти скрыты в лабиринтах нашего разума. Их нужно осознать. Этого для религии достаточно».       И этот урок Юлий помнит и по сей день. Он не бросается очертя голову на верующих — их дело. Однако цену своей вере знает очень хорошо. Ему не раз приходилось задумываться над всем, что скрывает в своих чертогах религия. Он понимал значимость, например, крещения для веры, и, вместе с тем, он понимал то, как легко подобные действа затуманивают разум людям, детям в особенности. Обряд крещения для ребёнка непременно что-то таинственное и необычное. То самое, что тянет к себе и заставляет в это поверить. Или крестный ход — тоже ведь традиция, во время которой может разыграться фантазия. Но только если ты — ребёнок. Ребёнок не осознавший, ребёнок не созидающий и не просветленный. Только если ты ребёнок, в голове которого нет математических формул и аксиом общественной жизни. Только если ты ребёнок, в голове которого разворачиваются эпичные баталии кипящего сознания. В ходе схватки одни фантазии и грёзы, наскакивают на другие, топчут их, размалывают в труху, в порошок, а после сами погибают в таком же потоке, в очередной раз изменяя разум совсем ещё маленького человека до неузнаваемости; заставляя поверить в новых богов, заставляя начать стремиться к новым целям.       Но Юлий повзрослел слишком рано, поэтому никакой таинственности в церковных обрядах не видел. Его голова как раз была наполнена формулами и аксиомами, а не псалмами и догматами.       «Религия стала ему прибежищем», — подумал парень, однако вслух свои мысли озвучивать не стал.       — Возможно, твое лучшее время просто ещё не наступило. — Осторожно заключил Юлий и замолчал, задумавшись.       Где-то на улице послышался приглушённый треск. Руслан и Юлий незаметно друг для друга напряглись, вслушиваясь в пугающую темноту. Звук был далёким, мутным и неразборчивым; он становился то громче, то тише, то вовсе замолкал. Треск был похож на древесный, будто лопалась громко кора.       На мгновение всё смолкло. Юлий уже хотел продолжить разговор, как вдруг всё кругом наполнил жуткий грохот, и пространство утонуло в оглушительном колокольном звоне. Он огромной прозрачной волной прокатился по всей округе и умолк.       — Что это было? — тихо спросил Руслан, испуганными глазами глядя в лицо Юлию.       Тот несколько секунд молчал, а потом, приглаживая бороду, как-то потеряно произнёс:       — Наверное, это колокол с церкви. Перекрытия сгорели, вот он под тяжестью и упал. — Голос был тягучим и задумчивым. — Уже завтра, небось, растащат на лом.       Сердце в груди у Руслана больно кольнуло и провалилось куда-то, уступив место всепоглощающему страху. Он стремительно опустошал душу, грабил, громил, словно разбойник. Каждой жилкой почувствовал юноша, как что-то медленно покидает его. Где-то глубоко в подсознании, среди чёрных занавесей и драпировок беспамятства, бежал он, сбивая ноги о тернистую тропу, пытаясь поймать растворяющеюся в пустоте веру. Следуя за ярким огнём, сейчас он понимал, что путеводный пламень гаснет, неумолимо гаснет. На мгновение Руслану показалось, что вместе с этим наступает и его закат. В ушах появился шум. Каждый вдох был глубоким, однако кислорода в лёгкие как будто бы не поступало вовсе. Юноша закрыл глаза и почувствовал, как за спиной у него зарождается буря, огромной армадой неумолимо двигающаяся вперёд. Руслан явственно ощущал, что ещё секунда, ещё одно лишь мгновение, и его раздавит нахлынувшее бессилие.       Он пошатнулся, и лицо его заметно побледнело. Юлий тут же подступил к нему и придержал рукой под спину.       — Всё в порядке?       — Да, — тихо отозвался Руслан и зажмурил глаза, пытаясь сбросить с себя тяжёлый морок, — всё хорошо.       Юлий подозрительно оглядел юношу и, мягко похлопав по спине, произнёс:       — Ладно, пошли, а то нас уже, небось, заждались.       Руслан слабо кивнул. Парень, ещё раз убедившись в том, что собеседник его крепко стоит на ногах, взял в руки кипу бумаги, и они направились обратно из ординаторской в разбитую палату.       — Что так долго-то? — с порога, практически в унисон друг другу отозвались пожилые спутники.       Юлий не сказал ни слова, лишь закинул принесённую растопку в бочку, в которой уже грудой лежали обломки деревянных реек.       Практически тут же был разведён костёр. Языки пламени вырвались наверх, освещая облезлый бетон больничных стен. Передвинув матрац поближе к бочке, которая стояла практически у выхода из комнаты, Руслана и Юлий сели поближе друг к другу и пытались отогреться. Мерный треск заполнял собой тишину, давая каждому из присутствующих, погрузившись внутрь самого себя, подумать хорошенько ещё раз и ещё. Подумать и, возможно, всё-таки осознать вещи, которые ранее прятались где-то за неуловимым горизонтом, не желая быть раскрытыми.