Здесь холодает

      Без особого энтузиазма и с кучей какой-то безысходности в глазах, парень печатает очередное сообщение, которое останется без ответа. Хайд и не помнит уже, в какой момент его тоска, медленно начала перевоплощаться в какое-то помешательство с горкой безумия, которая припряталась в уголке самого сознания. Прошло всего не больше месяца, как её не стало, а в его жизни уже осталось лишь одно существование. Кое-как просыпаясь, плестись на учёбу, хотя бы просто потому, что надо себя чем-то занять, затем, вернувшись домой, выть от того, что не можешь вынуть кол из своего несчастного и кровоточащего сердца, и уже без каких-либо шуток думать о том, что от этого мерзкого холода, можно было бы спастись, только решись накинуть на шею верёвку. Тогда, возможно, вы даже будете вновь вместе. Ведь вера в то, что вы точно были соулмейтами, слишком непоколебима. Слишком тепло тогда обоим было.       Но как бы он не пытался заколотить, хоть и ветхими, досками вход в свои медленно расплывающиеся воспоминания, Хайд продолжал сам же их ломать своими действиями. А как ещё объяснить то, что он все выходные мог потратить на разглядывание её фотографий, прослушивание старых голосовых сообщений и чтению разнообразных историй, которые она ему рассказывала, до того, как они встретились вживую?       Весной, когда они впервые увиделись, её улыбка дарила ему нескончаемую кучу света. Летом же, один лишь взгляд вгонял его в жар. Но вот, под самый конец осени, он на своей же шкуре прочувствовал, что ощущает природа, с приближением зимы.       Отодвинув от себя ноутбук, Хайд посмотрел на календарь. Тот же, указал на то, что парню остался всего один день для шатания на воле. Медленно его мысли пытались сообразить, чем себя вообще можно было занять на остаток этого дня. Лоулесс и так слишком часто загонял себя в мысли об Офелии… так может, стоит хотя бы выйти из дома и прогуляться? Он мог бы просто как обычно открыть окно, дабы впустить свежий воздух и считать, что это вполне сможет заменить ему выход на улицу. Но сегодня явно что-то было не так. Через купол апатии, пробивалось какое-то нестерпимое желание оказаться где-то вне этого дома. Тяжко вздохнув и подумав, что это, возможно хорошо, что в нём начинают проявляться какие-то простые желания, он встал из-за рабочего стола, направляясь в сторону коридора, где был шкаф с верхней одеждой и обувью.       Хайд не торопясь оделся, при этом тщательно наматывая на свою шею шарф, ибо не хватало ему ещё внешнего холода. Когда же он встал перед своей же дверью, то подумал о до крайности странной вещи. «Что там говорил Алладин, чтобы открыть вход в пещеру разбойников?» Лоулесс усмехнулся сам себе. — Ощущение, что подобные мысли уже целую вечность не посещали меня… — его голос уже давно потерял все те краски, что придавали ему жизнь. Поэтому, дабы не слышать своего же убитого тона, Хайд предпочитал говорить шёпотом. А в лучшем случае, так вообще не говорить. Но если брать в расчёт его учёбу, то это не представлялось возможным.       Наконец, выйдя из своего, с недавних пор холодного, жилища, Лоулесс вдохнул немного прохладного зимнего воздуха. Хоть сейчас на дворе и стояла чуть ли не середина Декабря, снегом даже и не пахло. Но вот температура была соответствующей.       Не особо задумываясь, куда тащить себя со своими тихими снаружи, но громкими внутри страданиями, Хайд поплёлся, кажется в сторону парка, где раньше они с Офелией часто бывали. И вот, как всегда, что бы он не делал, всё упирается в память о ней. В нужное время, Лоулесс так и не заметил, когда она стала его всем. Куда не глянь — всё кричит о когда-то жившем человеке. Возможно, следи он более тщательно («А я вообще за этим следил?») за своими чувствами, сейчас было бы легче. «Кого я обманываю? Я был бы влюблённым и страдающим дураком, в любом случае».       Почти каждый его шаг, если присмотреться, был окутан отчаянием. Не прячь же он рук, то можно было бы даже рассмотреть дрожь пальцев. Ветер который подул прямо ему на лицо, обжог мокрые и без того холодные щёки. На это, Хайд натянул шарф до самого носа, даже попытался согреться своим дыханием. Но того, по всей видимости, у Лоулесса не наблюдалось с того самого момента, как женский голос с напускным сочувствием сообщил об ужасной аварии. Он и сам уже больше напоминал ходячего мертвеца. Прямо как какой вампир. Вот только у тех хотя бы было время, дабы найти утешение, а вот у Хайда была лишь одна жизнь. И эта самая жизнь отняла у него то, что называет самым дорогим. Его соулмейта. Его Офелию.       Придя в себя и вынырнув из цунами мыслей, парень осмотрелся. Как оказалось, он уже был в парке. И для Лоулесса звуки скрипки, где-то в отдалении, показались удивительными. Нет, не подумайте, ему до этого приходилось слышать игру этого инструмента в живую. Вот только, эта, почему-то отличалась, ведь создавала не лёгкость и волнение, а тяжесть и ощущение чьего-то присутствия у своего плеча. Решив, что ничего страшного не должно случиться, если он пойдёт к источнику звуков, он направился туда, откуда слышалась игра. (Но в грудной клетке как-то резко все тревоги спали, стоило сделать лишь один шаг).       Оказывается, это был простой уличный музыкант, который с мягкой улыбкой как на губах, так и в глазах, с любовью наигрывал грустную мелодию. Неподалёку на лавочке сидел человек, который прикрыл половину своего лица капюшоном, закинув голову назад, держа свои руки в карманах. Так как эта мелодия умудрилась что-то затронуть в том небольшом осколке души, который у него остался, Хайд решил побыть здесь ещё немного и послушать ещё самую каплю игру музыканта. ((Подсознание с усмешкой добавило, что Офелия не особо любила живую игру).       Стоять слишком долго Лоулесс не собирался, поэтому как можно более незаметно, он подобрался к лавочке и уселся на другой её части. Он был практически уверен, что его «не заметили».

***

      Почти весь день, Лихта не покидало странное предвкушение. Нить на мизинце нещадно сжималась и как-то подозрительно натягивалась. На вопросы немного взволнованного Кранца, он лишь отвечал, что Да, всё точно в порядке, нет, ничего не болит, нет, мне не грустно, нет, с нитью всё в порядке. Лихт обладал довольно редким даром, которым могло похвастаться только один из тысячи смертных. Вот только, ему эта способность видеть нити, связывающие души, как-то никуда не впёрлась. Для себя он уже давно решил, что сам выберет: быть ему с кем-то или вовсе остаться одному. Но чисто ради символичности, он носил на пальцах самую обычную красную нить, чтобы при встрече с человеком, которого Тодороки посчитает достаточно важным для себя, связать его этой же нитью, как бы показывая, что ему всё равно, что там и как продумала его судьба, Лихт сам решит, что для него важно. А остальные размышления уже уходили на плечи другого человека. Самому парню тогда бы лишь оставалось надеется, на положительный ответ.       В тот самый момент, когда Тодороки заметил, что нить натянулась… он понял, что уже наверное, этот его план пошлёт его в самые дальние леса. Потому что-то, что он ощутил, было в сто крат сильнее, всех тех эмоций, что доводилось ему испытывать до этого. Куча желания прикоснуться или хотя бы увидеть того, кому принадлежит другой конец этой проклятой нити, которая сейчас напоминала собой ту лаву, что неожиданно поселилась у Лихта в лёгких. Когда волна из всего этого неожиданно накрыла его, он даже не был уверен в том, что не поседел во второй раз. До этого нить, которая казалось бы, ничего не весила, потяжелела и обрела свой вес. Странная, но в какой-то мере даже приятная тяжесть. Идти на поводу своих принципов, казалось невероятно глупым. От принципов веяло холодом, если сравнивать с тем, какую волну чувств, ему мог дать его настоящий соулмейт. «По всей видимости, придётся раньше закончить репетицию», — подумал Тодороки, когда в спешке закрывал крышку пианино, а после спрыгивал со сцены.       Когда он накидывал свою лёгкую куртку, поверх толстовки, то понял, что если не предупредит Кранца о своём уходе, тот завалит его сообщениями, полных беспокойства. Поэтому, следовало бы написать менеджеру сейчас, чем после отвечать на кучу вопросов о том, где он был и хорошо ли себя чувствует. Несомненно, Лихту была приятна подобная забота и волнение со стороны Розена, но и она могла порой надоедать. Достав телефон, он принялся печатать сообщение: «Сегодня я закончу репетицию чуть раньше. Можешь не волноваться обо мне. Когда вернусь в номер — не знаю, так что лучше не жди меня».       Нажав на кнопку отправки, Тодороки не спешил убирать телефон. Обычно Кранц отвечал моментально и… в этот раз это не стало исключением. Улыбнувшись краешком губ и отметив, что нить всё больше тянулась и вызывала внутри лёгкий трепет, Лихт прочёл сообщение.

«Удивительно! Ты впервые за всё время что мы знакомы, так рано заканчиваешь репетицию. Чувствую, что случилось нечто серьёзное. Сложно не беспокоится. Но куда именно ты собрался и почему это так срочно?»

«Узнаешь ответ на этот вопрос, когда я вернусь.» — ответив менеджеру, Лихт убрал телефон в карман куртки и накинул на плечи свой портфель.       Тодороки быстро выбежал из зала, а после из самого здания, даже не обращая внимания на взгляды людей, которые были несколько шокированы. Наверное, впервые за всё то время, что пианист репетировал здесь, он первый раз проявил столько жизни. Обычно он шёл твёрдо и размеренно. Про эмоции даже не стоило заикаться. Те, кто умудрился разглядеть искры в глазах подростка, осознали, что эти крохи эмоций, что им посчастливилось увидеть, прекрасны в своей сути. Особенно, если начать сравнивать с обычным холодом, который таили его голубые глаза.       Оказавшись на улице, где ему в лицо моментально ударил ветер, Лихт понял, что впервые ощущает такое чувство ж и з н и. Словно увидев Медузу Горгону, он остановился и просто смотря в одну точку, мягко улыбнулся. «Это чертовски приятно…» — промелькнуло у него в мыслях. И от этого он хотел… отказаться? Какой же глупый и маленький ребёнок. Помотав головой, парень опустил взгляд на свою руку. Нить всё больше сжимала и тянулась. Поддавшись этому странному притяжению, Лихт направился в сторону, где предположительно был парк. Пианист до сих пор плохо ориентировался в городе, зная лишь приблизительное месторасположение некоторых мест. Особой любви к прогулкам он не испытывал, (что вызывало новую порцию укоризненных взглядов со стороны менеджера), поэтому его маршрут обычно состоял из гостиницы, где они расположились, до зала для репетиций. Иногда он мог сокращать путь через парки, но это происходило довольно редко.       Пройдясь по парку, Тодороки заметил, что нить перестала чувствоваться вообще. На секунду в его взгляде промелькнул искренний страх и паника. Но Лихт быстро закинул эти чувства на задний план и глянул на свой мизинец. Его всё ещё связывала красная нитка, но что-то чувствовать от неё, подросток перестал. «Если желаешь, чтобы я шёл интуитивно, я это сделаю» — усмехнулся Лихт в своих мыслях. Некоторое время он просто бродил без видимой причины, как вдруг услышал звуки скрипки. Что-то словно щёлкнуло в голове и он просто направился в сторону музыки. Даже если пианино занимает главное место в его сердце, парень любил и некоторые другие инструменты. Скрипка как раз входила в этот список. Или в его жизни началась череда совпадений или… линия чего-то большего.       Заметив силуэт скрипача, он какое-то время просто наблюдал за его чёткими и мягкими движениями, вслушиваясь в каждую ноту. Натянув на лицо капюшон (ибо этот человек точно мог его узнать), он прошёл к скамейке и уселся на неё, всё ещё продолжая следить за смычком в руках музыканта. По неясной причине, чем больше он вслушивался, тем сильнее начинало стучать его сердце. Когда появился ещё один человек, он даже и не заметил. Лихта просто поглотило что-то странное и подавляющее всё остальное внутри. Когда тот человек сел на ту же скамью, что и Тодороки, то подросток ощутил, как по спине пронеслись взмахи крыльев бабочки, создавая мурашки. Лихт в удивлении округлил глаза и посмотрел в ту сторону, где сидел незнакомец. Сначала он прошёлся взглядом по его волосам. Те были пшеничного цвета, а чёрные кончики создавали приятный контраст. «Они наверняка мягкие». Очки, которые носил этот парень, да и не лучшее положение для разглядывания кого-то, не позволяли как следует рассмотреть его тёмно-красные глаза. «Думаю, мне хватит лишь одного взгляда в ответ, чтобы утонуть в этом море крови». Быстро пробежавшись взглядом второй раз, пианист мог с уверенностью сказать, что этот парень был красивым. Наконец, когда он добрался до рук, то мелко содрогнулся всем телом. На мизинце блондина, красовалась красная нить, которая тянулась… к самому Лихту.

***

      Хайд нервно передёрнул плечом, ибо такой пристальный взгляд со стороны какого-то парня, начал немного раздражать. Потерпев ещё с минуту, он не выдержал и сам посмотрел в ответ. Оказывается, взглядом его убивал подросток. По неясной причине, тот не мог оторваться от его рук. Помахав у него перед лицом, одной рукой, Лоулесс вопросительно поднял бровь (на этот его жест, в голубых глазах подростка что-то вспыхнуло, но лишь на секунду) и решился таки спросить: — С моими руками что-то не так? — голос был хриплым и словно прокуренным (хотя подобным Хайд не грешил, пока что) из-за долгого молчания.       На его вопрос, брюнет («Эта прядь… седая?») поспешил прикрыть рот кулаком и пару раз кашлянул в него, неловко отводя взгляд. Но после… в нём словно что-то изменилось. Опустив веки и распрямив плечи, при этом вернув осанку, он вздохнул и просидел так пару секунд. Когда тот повернулся к Хайду лицом, то в его глазах читалось полнейшее безразличие и холод, которые словно протыкали что-то в Лоулессе. «Они слишком хорошо показывают то, чем я существую последние недели». Он просто смотрел на подростка, который в один миг перестал таковым казаться и вполне напоминал взрослого человека, не в силах оторвать взгляд. Хайд даже успел забыть, что задавал какой-то вопрос. — С твоими руками всё в порядке, можешь не беспокоится. Я просто немного задумался. Извини, если принёс неудобства. — отвернувшись от Хайда, парень продолжил вслушиваться в игру скрипки, которая сейчас издавала громкие и задорные звуки. — Ничего страшного. Просто, мне это показалось чуть странным, — но что-то царапнуло, как будто коготками, рёбра в том месте, где было сердце, и промурлыкало о том, что на этом разговор заканчивать ни в коем случае нельзя, поэтому, тоже обратив своё внимание на скрипача, Лоулесс вновь подал голос, — Как тебе… — запнувшись и тут же смутившись от этого, парень еле воздержался от того, чтобы не стукнуть себя по лбу — Как тебе его игра? — Я думаю, что это музыка хороша, — ответ последовал практически сразу. Голос его особо ничего при этом не выражал. — Почему же, если не секрет? — в его голосе прорезались давно забытые, дразнящие интонации, который были подобны вдоху свежего воздуха. Даже уголки его губ поднялись в попытке улыбнуться. — Когда она играет достаточно громко — в этот момент парень сделал намеренную паузу, — Не слышно, как сильно ты кричишь внутри себя и твои хриплые вдохи, которые дают лёгким недостаточно воздуха.       Эти слова заставили Хайда обескураженно смотреть на подростка. Никто. Просто никто из окружающих, даже самые близкие, не замечали его состояния. Да даже если и замечали, то кажется считали, что ему совершенно не нужна помощь или хотя бы поверхностная поддержка. А прямо здесь и сейчас, незнакомец смог без особых проблем, в одном предложении изложить его состояние. — Сейчас просто, — Лоулесс поправил свой шарф, — Немного холодает. — он усмехнулся своим же словам. — Где именно холодает? — какой же это безжалостный вопрос. Какой же он уничтожающий. — Как мне кажется, — брюнет повернулся к Хайду, и протянув руку вперёд, указательным пальцем коснулся того места, где были его лёгкие — Что именно здесь. — ветер вновь хлестанул Лоулессу прямо по лицу и он ощутил знакомое покалывание. Но ведь так было, только когда он… плакал. Чёрт.       Лоулесс опустил свою страдальческую голову на скамью, под внимательным взглядом этого, воистину удивительного и странного парня. — Даже если и так, то какое тебе-то до этого дело? — Хайд проговорил это довольно лениво, прямо как один из его старших братьев. — Поспорим? Я — Лихт Джекилленд Тодороки, помогу тебе с этим справиться, а если не смогу, то выполняю любое твоё желание и наоборот. — так называемый Лихт, протянул ему руку для рукопожатия, а сам Лоулесс с удивлением на неё уставился. Хмыкнув, Хайд подумал, что в целом, ничего не теряет, да и интересно, как бы Тодороки стал избавлять его от жизни в воспоминаниях. — Я — Хайд Лоулесс, согласен на этот спор — сказав это, он пожал протянутую ему руку, а после, решил добавить, — Удачи избавить меня от холода. — и Хайд просто убрал все доски, которые закрывали всю горечь-с-помесью-боли-и-треклятой-печалью. Лихт же, лишь ловил каждую тёмно-красную крапинку, которую успел заметить.       «Прекрасное начало, для таких прекрасных людей» — подумал про себя скрипач, который с мягкой улыбкой наблюдал за ними уже некоторое время, — «Никогда не видел такого насыщенного красного».

***

      Беспокоясь о состоянии своего подопечного, Кранц приоткрыл дверь в комнату Лихта, открывая для себя необычную картину. Лихт лежал, обнимая подушку и глупо улыбался в потолок, шепча что-то одними губами и словно пробуя какое-то слово на вкус. — С тобой всё в порядке? — с волнением спросил Розен. — Вполне, — Тодороки с теплом в глазах, обнял подушку сильнее — Просто я утонул в алых закатах, с привкусом горького виски.