«В какое время мне прийти, чтобы ты был дома?»
«В любое, я почти всегда здесь.»
***
Лихт стоял напротив двери в квартиру, где жил поломанный человек. Странное ощущение, когда осознаёшь, что именно там живёт
он, совершенно один и утопающий в своей горечи. И от этого, желание помочь лишь усиливается. Тодороки просто будет стараться что-то делать, хотя бы до первой искренней улыбки. Пианист надеется, что ему самому будет этого достаточно, чтобы успокоиться, а ещё лучше, во всём окончательно убедиться и разложить по полкам. Отрекись он от своих принципов, то уже давно бы рассказал Хайду про то, что они связаны. Но нет. Он всё ещё хочет сам решить и понять, действительно ли этот странный парень может быть тем, в ком сам Лихт захочет утонуть. Ему недостаточно той тяги, что создаёт нить. Он хочет, чтобы тяга была его личной. Хочет узнать что-то о Хайде, хочет, чтобы ему было приятно с ним находится не из-за какой-то там связи, а из-за его желания.
Наверное, именно поэтому Тодороки странный. Буквально все владельцы подобного дара, рады ему только потому, что им самим будет легче найти соулмейта. Мало кто страдает альтруизмом и помогает другим в поисках. Разве что, ради близких они могут попытаться что-то сделать. А что сам Лихт? Не стремился искать свою судьбу, а найдя её, жаждет получить не просто навязанные эмоции и чувства, а что-то искреннее и своё. Воистину странный.
Но зато позволяющий себе искать настоящее счастье.
От размышлений, с лёгким отголоском самокопания, его вырвал чей-то голос:
— Молодой человек, Вы долго ещё здесь собираетесь простоять так? — это оказалась женщина, слегка за сорок, с приятной и тёплой улыбкой на губах, — Здесь довольно холодно.
— Спасибо за беспокойство. Но волноваться всё же не стоило. Я лишь задумался. — Лихт проговорил это слегка торопливо, гипнотизируя взглядом дверной звонок. Соседка уже скрылась в своей квартире, а он всё ещё не решался нажать на звонок. Прикрыв глаза и глубоко вздохнув, Тодороки всё же нажал на
уничтожающую всю его уверенность в себе кнопку.
Дверь открыли спустя примерно минуту. Сам хозяин квартиры выглядел слегка помято, словно проспал большую часть дня. Лихт отметил, что руки Хайда были бледными, от чего на них можно было разглядеть синеву вен. А когда те держали ручку двери, то на фоне её черноты, просто казались холодным и белым пятном. Неожиданно, сознание пианиста охватило странное и спонтанное желание —
согреть. И Тодороки ему почему-то, подчинился.
Лоулесс же, просто с удивлением смотрел, как этот странный парень, взяв его руки в свои, начал аккуратно их растирать.
— Твой внутренний холод переходит уже и в реальность? — как бы невзначай поинтересовался Лихт, продолжая согревать чужие конечности, — или у тебя просто холодно в квартире?
— Считай, что второе, — устало выдохнул Лоулесс, облокотившись плечом о дверной косяк — И ты долго собираешься это делать? — парень взглядом указал на их сплетённые руки.
— Уже закончил. — сказав это, Лихт прекратил выполнять свои махинации. А Хайд лишь с удивлением заметил, что был бы не прочь, если бы его не отпускали.
Лоулесс встряхнул головой, чтобы прогнать это ощущение. После чего отступил назад, давая гостю пройти в квартиру. Легко поняв этот жест, Тодороки переступил порог, а Хайд поспешил закрыть дверь. Лихт быстро скинул с себя лёгкую куртку, под которой была лишь тонкая чёрная толстовка. Так как на свой иммунитет пианист никогда не жаловался, то мог себе позволить так одеваться, даже зимой, несмотря на все ворчания Кранца. Когда гость закончил с верхней одеждой, Хайд жестом указал в направлении гостиной, а сам направился на кухню, чтобы заварить чай. В такой холод только этим он и спасался. Хотя, в чужих объятьях искать подобное спасение, было бы гораздо приятнее. Наверное.
Как только Лихт разобрался со всеми своими вещами, он поспешил проследовать на кухню. Если же выразиться яснее, то Тодороки просто пошёл в том же направлении, что и блондин, просто догадываясь, что это может оказаться кухня. И что удивительно, для него самого, он не прогадал. Он зашёл в небольшое помещение, где царил полумрак с резкими тенями, которые словно застыли или примёрзли к одному месту. Но Лихт не удивлён подобному освещению. Во-первых, сейчас было около пяти вечера и уже в столь раннее время начинало темнеть. Наступала та самая пора, когда большая часть суток будет отдана мраку. Наверное, это являлось ещё одной причиной, почему пианист не слишком жаловал зиму. Во-вторых, Лихт не мог не заметить, что Хайд носил очки. При чём далеко не для стиля. У парня было явно не лучшее зрение. Причиной его падения, могло послужить частое чтение в полумраке (когда пианист проходил мимо гостиной, то заметил книгу, которая лежала на диване раскрытой, и это говорило о том, что до прихода (не)ожиданного гостя, Лоулесс как раз читал). А сейчас, разглядывая немного сгорбившегося парня, который облокотился о стенку спиной, Лихт сделал вывод, что его знакомый, более чем расслабленно чувствует себя в такой обстановке. Но как бы то ни было на самом деле, Тодороки совершенно не хочет допускать мысли о том, что Хайд просто привык или не видит никакой разницы.
— Ты долго ещё собираешься так стоять? — спросил наконец парень, грея пальцы о чашку с горячим чаем, — Если ты сейчас не обратишь на меня внимание, я решу, что ты пришёл сюда просто для того, чтобы поглазеть на интерьер, а не для общения со мной. — Лоулесс совершенно невесело улыбнулся, но после решил просто спрятать эту кривую попытку к проявлению эмоций, припав губами к кружке. «Я вроде бы указывал ему на гостиную, разве нет?.. Ладно, даже если так, то это уже не имеет никакого значения.»
Невольно вздрогнув от внезапно прозвучавшего хриплого голоса («Наверняка это из-за того, что он долго молчит.»), Лихт перевёл свой взгляд на хозяина квартиры. Тот продолжал греть пальцы о кружку. И вновь пианистом овладело то странное желание подарить другому тепло. Но он всё же отогнал от себя эти мысли, решив, что лучше займётся самокопанием позже. Сейчас его главной задачей являются не свои, а чужие (произноси Тодороки это слово вслух, то непременно прочувствовал лёгкую горечь на языке) проблемы. При чём куда более серьёзные, нежели его личные.
— Я просто разглядывал детали. Подумал, что они могли бы как-то помочь, — «Как же жаль, что эти самые детали не помогут, а как раз наоборот, унесут его очередной лавиной, которая лишь больше заставит Хайда захлёбываться волной своего отчаяния.»
— И как, разглядел что-нибудь? — с лёгкой усмешкой спросил Лоулесс. Единственное, что могло натолкнуть его нового знакомого на верную мысль, сейчас стояло в его спальне на тумбочке. И нет, парень вовсе не поэтому не заходит туда и предпочитает спать на диване. Это точно здесь ни при чём. Самовнушение ведь ещё никому не вредило, да?..
— В такой темноте невозможно что-то нормально рассмотреть, — сказал Лихт, садясь напротив Хайда. Если честно, он не особо сейчас хотел об этом говорить, так как было видно, что у хозяина квартиры было сейчас не лучшее настроение. Даже тогда, в парке, он выглядел более живым.
На слова пианиста, Лоулесс лишь усмехнулся, тихо проговорив:
— Она любила полумрак… — после этого, его пальцы, которые до этого крепко держали кружку, задрожали. И Тодороки пытался понять, произошло это из-за появившейся в руках слабости или из-за лёгкого гнева. Но единственное, что он мог сказать точно — это произошло при упоминании
её. Уже какая-то зацепка, являлась невероятной удаче. Только радоваться этому особо не хотелось, просто потому что по сути нечему. Эта зацепка, наоборот, несла в себе кучу грусти.
В данный момент Лихт очень сильно пожалел, что не умеет уводить разговор от неприятных тем. Просто потому, что раньше ему не доводилось с кем-то вот так разговаривать. А на вопросы журналистов обычно отвечал Кранц, за что парень был ему невероятно благодарен. Сейчас рядом с ним, менеджера не было, поэтому, в этой ситуации было только три исхода: либо они проводят весь остаток вечера в очень неловком молчании, а после так же неловко прощаются, либо Тодороки неумело уводит разговор в другое русло, либо попытается прямо сейчас что-то разузнать, а чем это закончится, уже загадка. Но как там говорится? Кто не рискует, тот не пьёт шампанское, да? Пусть парень и пьянеет всего с одной конфеты с ликёром, но ради помощи этому поломанному человеку, он готов пропить всю свою печень. Как бы он не хотел сделать всё безболезненно, это невозможно. Если проблема связана с болью, её никак нельзя решить без неё же. Потому что иголка с нитками, которая протыкает кожу в попытке зашить, не несёт в себе приятных ощущений. Это можно было бы смягчить лишь при помощи обезболивающего, которого у Тодороки
н е б ы л о.
— Расскажешь, кто
«она?» — взгляд холодных голубых глаз метнулся к лицу сидящего напротив Хайда. Вот и настала, всеми любимая, точка невозврата.
Услышав этот вопрос, Лоулесс сразу как-то сжался. Зря он об этом заикнулся, зря он разговаривает с этим парнем, зря он вообще на это всё согласился… Но пути назад нет. А всё что ему удалось из себя выдавить, это тихое: «Больше не спрашивай об этом.» Не желая рисковать, Хайд поставил кружку с чаем на стол, ибо ещё немного и он запросто уронил бы её. А возится сейчас с осколками (не только внутри, но и снаружи) не очень хотелось.
— Прости. Обещаю больше не поднимать эту тему, — «пока что.»
Одно единственное слово — «обещаю.» Но никто и представить не может, сколько оно в себе несёт. Для кого-то это всадник надежды, для кого-то попытка отмазаться и заставить тебе поверить, и есть ещё очень много его значений. Это зависит от воспоминаний и восприятия самого человека. Что же касается Хайда, это слово несёт в себе одну большую потерю. Он до сих пор может возродить в голове то, с какой теплотой были сказаны те слова:
«Обещаю, что улетаю ненадолго. Не скучай, Хайд!» Глаза сейчас жжёт не от подступающих слёз, верно?
— Пожалуйста, уйди. — такая спокойная интонация стоила Лоулессу многого.
Пианист собирался уже возразить, но вовремя понял, что если поступит так, сделает лишь хуже. Поднявшись из-за стола, так и не сказав ничего на прощание, Тодороки вышел из кухни, направляясь в сторону прихожей. Он натянул на себя куртку, кое-как обулся и наконец выбрался из квартиры.
Кто бы мог подумать, что всё это закончится тем, что Лихт будет сидеть на полу холодного подъезда, стараясь понять, где именно накосячил. Если его попросили выйти, то значит, что накосячил он нехуёво.
Парень не помнит, как долго просидел здесь. Да и не хочет помнить. Где-то на краю сознания, он понимал, что потом может легко заболеть, что Розен его попытается убить за такое халатное отношение к своему здоровью и что в целом это ни к чему хорошему не приведёт. Хотя, куда ещё хуже. Холод пробрался уже под толстовку, принося с собой табун мурашек.
— Вы здесь теперь заночевать решили? — весьма участливо спросила та самая соседка, с которой до этого Лихту довелось поговорить. Она посмотрела на номер двери, под которой сидел парень и с грустью вздохнула. — Ему сейчас нелегко. Потерять своего с…
— Не стоит мне об этом рассказывать. — резко сказал пианист, на что женщина с пониманием улыбнулась.
— Ясно, — если для неё что-то и прояснилось, то Тодороки всё ещё сидел в непонимании — Значит, ты хочешь, чтобы он сам тебе всё рассказал. Понимаю это желание. Вот только, ты ещё такой дурак. — она легонько покачала головой, словно говоря этим жестом, «эх, молодёжь», — Чтобы услышать это от него, то ты должен не сидеть здесь, в пустых раздумьях, а метаться в поисках нужного подхода и не смотря на какие-то ошибки, старайся искать дальше. Какой бы длинной и запутанной не была нить, по которой ты идёшь, у неё будет конец. Даже если это займёт непозволительно много времени — иди. Иди к ней, к своей цели.
Вслушиваясь в слова этой женщины, Лихт всё больше чувствовал возрождающееся воодушевление. С необычайным запалом он вскочил с пола и обнял женщину, быстро выпалив:
— Спасибо! Вам бы речи какие читать, — улыбнувшись, пианист отстранился и так и не дождавшись ответа, побежал вниз по лестнице, уже вертя в голове несколько идей о том, как можно было бы улучшить ситуацию с Хайдом.
Когда на лестничной площадке ни осталось никого, кроме соседки, по помещению раздался странный голос:
— Тебе не надоедает возиться с людьми?
— Нисколько. И я же сказал, что такая насыщенная нить встречается мне впервые.
Этому кому-то, невероятно повезло, что Тодороки сейчас был не в состоянии заметить отсутствие красной нити на чужом мизинце. «Женщина» улыбнулась своим мыслям. Находится среди людей было забавно.
***
Тодороки сейчас должен был со всех ног мчаться в отель, вот только… его кое-кто остановил. А вернее кое-что. Это был брелок с хорьком, чья шерсть очень напоминала оттенок кожи Хайда и наверняка была такой же мягкой и пушистой, как и его волосы. Глаза же были, совершенно отдельной темой. Они были красными. Такими же красными, как и у Лоулесса. Разве что, куда более яркие, чем у парня. Но Лихт был уверен — если Хайд искренне рассмеётся, цвет его глаз станет не менее светлым. И чем больше он смотрел на эту игрушку-брелок, тем больше понимал, что обязан её купить. В магазин парень зашёл, без малейших колебаний в своём решении.
Вышел он из магазина уже с брелком хорька в руках. Придётся менять своё направление, потому что потом Тодороки не найдёт случая это отдать. И заодно стоит расшевелить Лоулесса. Пианист достал телефон и напечатал сообщение сначала для Кранца:
«Сегодня я не приду в номер. Не волнуйся.»
Следующее сообщение было адресовано уже Хайду:
«Жди, демоническое отродье.» — «Ага, только этим отродьем являешься не ты, а то, что разгрызает тебя изнутри.»
***
Открывая дверь, Лоулесс никак не ожидал, что на пороге будет стоять Тодороки. После не самого приятного окончания их встречи, он думал, что ещё долго не увидит и не услышит парня. Хайд особо и опомнится не успел, когда Лихт уже подал голос. (Парень также отметил, что у него в руках была… игрушка хорька?)
— Я не обещаю, что останусь рядом, не обещаю, что всегда смогу выслушать, не обещаю, что всё закончится хорошо, не обещаю, что всегда смогу поддерживать связь.
Просто не обещаю. — когда пианист закончил говорить, то его плечи неосознанно расслабились, да и сам он стал казаться более спокойным.
Хайд тихо отступил к стене, пропуская Тодороки в квартиру и чисто из рефлекса ловит брелок. Пока Лихт возился на кухне, пытаясь совладать с чайником и найти чай, ибо на улице далеко не май, Хайд прошепчет в темноту коридора, который уже не кажется столь холодным:
—
Спасибо.
И немного помолчав, добавляет:
— Наверное, ты первый на моей памяти, кто в силах нести за спиной тяжёлые крылья. — «Ты и впрямь как Ангел.»
***
— Синоптики гарантируют, что уже завтра, на улицах Токио, выпадет столь долгожданный снег! — радостно произнесла ведущая, пока парни сидели рядом на диване, медленно потягивали чай, а Хайд наслаждался возможностью отогреться.
