Пустые коридоры сменялись всё более оживленными, отчего было не по себе, все таращились, обвиняя, видимо, в том, что у Гриффиндора лишние очки. Прижимаясь к стене, Януш накидывает на себя подаренную мантию, полностью исчезая с глаз всех живых существ, но, наверное, как подсказывало предчувствие, не от глаз Смерти. Только эта женщина способна видеть через собственное одеяние, которое она могла снимать, в отличие от своих сыновей. Ему казалось, что удастся разговорить Смерть, Януш был уверен в своей везучести настолько, что упустил важный момент: он и так знает где его мама, только совершенно забыл об этом, прямо как Том о свойствах Оборотного зелья. Януш слышал, как портреты обсуждают, будто, Слизеринцы мучают их, постоянно наклоняя, потряхивая и скидывая со стен. Он не мог поверить, что его мама училась на факультете потенциальных преступников. Что же в ней такого? Запутавшись во всех этих залах, мистер Реддл был готов впасть в панику, сесть посреди коридора и разрыдаться, ненавидя все происходящее. Утирает свои слезы подолом мантии, смотря через ткань на внешний мир, не понимает почему мама его бросила. Ладно Тома, ладно Смерть, но почему именно его, когда он был уверен, что любит Силию сильнее всего на свете. Не знал о маме ничего, отчего его думы стали только тяжелее, ему кажется, словно Силия страдала и ушла из-за него. «Ну я же не знал», — говорит сам с собой, а слезы вырываются без конца. Он не понимал почему она ему ничего не говорила? Януш встрепенулся, услышав, как кто-то разговаривает, поднимая голову, наблюдает широкий длинный коридор, а впереди одинокая дверь, откуда-то из-за угла мелькают искаженные тени, а бессвязный говор начал приобретать четкие послания.
— Чертова хренотень! Такая тяжелая рухлядь! — кряхтел запыхающийся голос, но Януш пока все еще не видел кто эти направляющиеся к полю его зрения незнакомцы.
— Почему эти волшебники сами не могут перетащить? Почему не попросят эльфов? — подначивал второй, по голосу это были два мужчины, причем очень пожилых. Шарканье ног стало очень отчетливым, а вместо теней выглянули силуэты людей. Два полусутулых старика тащили какую-то гигантскую вещь, с виду, напоминающую шкаф, накрытую черной тканью, которая при каждом движении развивалась словно подол одеяния дементора. Таинственный предмет — именно то, на что обратил внимание скрытый ото всех мистер Реддл, ему показалось, что скрытая вещь зовет его, манит и привлекает совершенно невербально заглядывая в самое сердце. Два сокрытых объекта нашли друг друга, воззывая, желая раскрыться и поделиться чем-то сокровенным. Януш моментально перестает рыдать, встает с каменного пола, плавно и медленно приближаясь, звук его шагов услышали два старика, которые тащили непонятный предмет.
— Ты слышал? — спросил один другого, краснея от напряжения.
— В этом чертовом месте столько призраков, что пора бы привыкнуть, Гейдж, — посмотрел один на другого, открывая большую дверь в непонятный зал. — Скоро домовые эльфы будут цениться дороже чем потомки волшебников, — продолжал ворчать.
— Быть сквибом — словно иметь клеймо, — открывает тайну другой, делая все происходящее более менее понятным для наблюдающего. Старики стали заносить скрытое нечто внутрь зала, заглядывая за порог, Януш видит, что он абсолютно пуст, в нем много пыли, паутины и холоднее чем обычно.
— Что это? — спросил сквиб по имени Гейдж, пытаясь заглянуть за черную ткань, после того как он это сделал, то с фырканьем отошел. — И ради этого нас напрягли? — он был вне себя.
— Директор сказал перенести это сюда, так что, ничего не знаю, — выходят из помещения.
— Этот Дамблдор совсем выжил из ума! — берут фонари из-за угла и удаляются, продолжая ненавидеть место своей работы. А Януш внезапно задумался, неужели Смерть и есть тот странный профессор? Раз он был только что в кабинете директора, коим была Смерть… Он на секунду потерял способность рационально рассуждать, понимая, что теряется в происходящем — слишком запутанно и сложно. Силия ненавидела сквибов и считала их отбросами магического мира и теперь Януш понял почему, ведь эти товарищи оказались на редкость гадостными и премерзкими не только внешне, но и по поведению, по манере разговора. Удостоверившись, что никого более нет, Януш отворяет дверь в пустой кабинет, наблюдая за этим непонятным предметом в черном. Оно высокое, массивное и немного жуткое, наверное все потому, что скрывается. Все что скрыто — пугает, — решает Януш, сбрасывая Мантию-невидимку, постепенно приближаясь к околдовывающему предмету, начиная гадать какой ужас там увидит. Пианино? — нет, слишком низкое и плоское. Шкаф? — скорее всего, но больно лихо старики тащили его на себе. Вытягивая руку перед собой, делает неуверенно шаги, боясь встретиться с чем-то ужасающим. Плотная черная ткань, будто мантия, он хватается за нее пальцами, задерживая дыхание от напряжения и резко дергает. Плавно соскользнув, черное покрывало скатилось вниз, образуя под ногами смятую кучу. Януш вздрогнул, увидев… себя. Всего лишь себя, а вернее свое отражение. Это зеркало в большой золотистой раме, но та была настолько грязна, что цвет потускнел, она не блестела, а у самых краев лохмотьями свисала паутина, казалось, будто эту вещь достали с какой-то кладовой, где похоронен ненужный хлам. Поднимая глаза выше, он видит какие-то письмена, которые сначала не может разобрать, пока его взгляд случайно не двигается по слову в обратную сторону, давая разгадку — слова написаны задом наперед. «Я показываю не твоё лицо, но желание твоего сердца», — прошептал в слух, немедленно опуская глаза в зеркальную гладь, бросая вызов написанному, а в глубине души боясь увидеть какие-нибудь извращения сексуального характера, что ни коим образом не будут отражать реального желания сердца. Сколько бы Януш не смотрел в зеркало, то не мог увидеть ничего, словно у дементоров не бывает сердца, чтобы чего-то хотеть по-настоящему, вспомнив от этого неприятные мысли, он снова заплакал, видя свое жалкое отражение. Хотел отвернуться, ненавидя что ему приходится лить слезы, ведь он не в силах поменять ровным счетом ничего. Мама коснулась его плеча и тогда Януш немедленно перестал плакать, разглядывая самый реальный сон или фантазию, понимая, что никакой Силии на самом деле нет, он даже не чувствует того, как ее пальцы сжимают его плечо, медленно ведя по предплечью ниже. Она берет его за руку и поворачивает к себе, ведь он стоял уставившись только на себя. Януш видит, как она обнимает его, а затем приближается к уху, нашептывая какие-то слова, от которых отражение Януша облегченно улыбнулось. Что она ему сказала? Что Тома больше нет? Свое местоположение? Что любит его? Он так и не понял ничего, касается холодного стекла, трогая мамин силуэт, после чего она повернула голову уже к настоящему сыну, все еще обнимая его отражение. «Я люблю тебя», — признается ей, видя, как она протянула руку и к нему, виделось, словно их пальцы соприкоснулись. «Ты бросила меня?», — не может забыть происходящего, надеясь на ответ, но Силия лишь смотрела на него, а выражение ее лица было грустным от тяжести совершенного. «Кем является мой отец?», — продолжает разговаривать с ней, видя, как она только сильнее обнимается с его отражением, которое мягко целует ее в шею, пока Силия все еще была с человеком по ту сторону зеркала. «Где ты?», — надеется найти ответ веря в реальность этого образа, но она была так грустна и молчалива, даже когда он целовал ей плечо, поглаживая спину. Януш знал, что сделает его отражение, а еще то, что зеркало не даст ему ничего того, чего бы он не знал. Но тайна под черным покрывалом была раскрыта. Это зеркало сняло с него мантию, тогда как он сделал тоже самое. «Дьявольское создание», — осматривает странный артефакт в последний раз, понимая, что оно, скорее всего, несет в себе большую угрозу и опасность. Одурманивает как сирена в океанических водах, сводя с ума, затягивая на дно нереализованных желаний, мучимых вопросов, поселяя разум в бездне иллюзий, лишая реального мира, убивая желание что-то делать, только уплыть в мечты и скитаться в них до конца жизни. Это зеркало было как дементор, будто в нем и заключен кто-то из его братьев. Януш не может понять, как объяснить свои чувства, трогает стекло, раму, думая — в нем сидит что-то. Что-то, что питается сильнейшими переживаниями, которые дарит смотрящему. Наверное Смерть часто смотрит в него, возможно, это один из ее эксперементальных объектов. Возможно это очередной Дар Смерти, который та обманом вручила человеку, в обмен на душу, которую он потерял, смотря в это зеркало? Януш прислушивается, прислоняясь ухом к раме, надеясь услышать того дементора, который заперт там, но, скорее всего, от него ничего не осталось. «Очень умно, — обращается непойми кому, — если бы я был человеком, то несомненно, попался бы на этот фокус. Но не теперь. Не сейчас», — догадывается, что оно имеет свою жизнь, ведь не зря так отчаянно звало. Януш натягивает на себя мантию, все еще видя свою мать, запертую в зазеркалье, думая, что обязательно встретится с ней, просто надо подождать.
Взбираясь по крыльцу реддловского поместья, Януш толкает дверь, слыша как та протяжно заскрипела, медленно отворяясь, аккуратно переступая порог, мистер Реддл был полон надежд не встретиться со своим отцом, но, похоже, Зелье Удачи пока действует, поэтому оказалось, что Тома все еще нет дома, хотя на часах уже давно за десять вечера. Что они там делают у Ньюта так долго? Януш понимает — все однозначно серьезно, раз даже Грин-де-Вальд отсутствует в доме. Но чувство атаки исподтишка не оставляет, поэтому, проходя по коридору, осторожно взбираясь на лестницу, он не может перестать озираться, думая, что настало время покидать свою темницу. Смерть сумасшедшая, Том тоже, только мама не пугала своим сумасбродством, ей позволялось все, даже быть чокнутой. Януш стал осматривать ее вещи, проходя вдоль шкафа, ему кажется, будто он постоянно упускает из виду самое очевидное, запускает руку в карман брюк, доставая скомканную бумажку, моментально вспоминая откуда она. Януш так давно не был собой, что уже откровенно не жил своей жизнью, забывая — а ведь он уже давно догадался где его мама и не без помощи Тома. Разворачивая пожелтевший листок, читает на изломанной поверхности заветные слова, те самые, что Силия оставила перед своим полным исчезновением: «50. Пролив. Двадцать первый. Свобода. Мой дорогой…». «Это Америка», — всплывают слова безумного Тома, который еще кривлялся из-за решетки собственной клетки. С этим всем пора покончить, но, Януш не хочет, чтобы папа хоть что-то понял, а незамедлительное исчезновение даст ему отличный толчок к разгадыванию очевидного. Он не знал с чего начать и чем закончить, чтобы не трогать веру Тома и не разрушать собственные планы.
— Дорогая, я дома, — слышит голос отца за своей спиной, а первая мысль: «Надеюсь он ничего не понял!», — мнет бумажку вновь, кладя себе в рот и начиная судорожно жевать, с трудом проглатывая, резко оборачиваясь к Тому, даже плохо осознавая какая бумага на вкус, все произошло слишком быстро.
— Ты так тихо вошел… — начинает издалека, заметно нервничая, смотря в довольный вид Тома, он переступил порог не своей комнаты и осмотрел то, как некрасиво выглядит его сын в неподобающем облике.
— Я не вхожу, я трансгрессирую, — пугает только больше, ведь Януш начал думать только о том: насколько давно Том наблюдал за всем происходящим. — У меня такие хорошие новости, — улыбнулся он, — которые я, конечно же, тебе не расскажу, — его тон был ужасным, потому что он приближался, начиная откровенно заигрывать. Подходит ближе и хватает прямо за лицо, с силой толкая. Януш упал на кровать.
— Не-ет… — с ужасом протянул он, пытаясь вытолкнуть своего отца с себя.
— Открой рот, — придавил собой. — Как странно что зелье закончило свое действие, ведь я регулярно подливал тебе его в чай, — сознается в коварном плане. — Ты можешь проживать на этой территории только будучи своей мамой, а иначе — проваливай! — заливает ему в глотку это ужасное зелье, от чего Януш поперхнулся.
— Ты отпускаешь меня? — смотрит на него, не веря, что мог уйти настолько давно.
— О нет, только не сейчас, — гладит его по длинным волосам, начиная насильно целовать, растворяясь в глубоких пылких чувствах, заламывая руки, а он кричит и вырывается.
— Геллерт! — зовет его Януш, начиная плакать, ненавидя Тома, желая найти спасение хоть в ком-то. Ему страшно, мерзко и обидно. — Геллерт! Прошу! — истошно вопит, пока его отец рвет на нем одежду. — Мама! — смотрит на Тома, врезав ему по лицу, не собираясь сдаваться. — Мамочка… — расплакался. — Только не опять… только не снова… — чувствует как руки его отца крепко держат.
— Заткнись, иначе я сделаю тебе больно! — сел на него сверху.
— Поцелуй меня, — резко меняет свой тон, подзывая к себе, Том сразу же улыбнулся и немедленно наклонился, вцепляясь в трепетном поцелует, и только отец весь растворился в блаженстве, как Януш бьет его коленом прямо в солнечное сплетение. Том резко захрипел, падая на него полностью, начиная завывать от боли и невозможности вздохнуть, Януш выворачивается из-под отца, тут же вскакивая с кровати и смотря в зеркало. В отражении он снова не видел себя, а лишь свою мать. Том опять сделал это! Не может перестать дрожать от пережитого, понимая насколько все затянулось. Кутаясь в разодранную рубашку, думает, что папу нужно убить. Утирает слезы, снимая с себя всю одежду. Том отбрасывал в его сторону гадкие словечки, говоря, что сделает очень больно и неприятно. «Да-да, конечно сделаешь», — насмехается над ним, открывая мамин шкаф с вещами, хочет заползти в него и спрятаться. Вместо этого потянулся за шелковым халатиком, а тот ускользнул из трясущихся рук. Януш оборачивается на отца, видя, как Тому больно, руками нащупывает нежное одеяние, случайно опуская руку в большой чемодан, натыкаясь на нечто холодное. Тяжелая металлическая рукоять, которую Януш ни с чем не спутает, моментально понимает — папа спрятал его тогда, но очень неудачно, раз он как раз под руку попался — снова сетует на Жидкую Удачу, обещая принять ее завтра же, если доживет. Накидывает на себя шелковистый халатик, оборачиваясь к папе, осознавая, что не может так просто убить его. Не понимает своих чувств, но знает, что погубить родного человека своими руками не может, ложится на него сверху, начиная целовать, а в это время сует незаметно руку под подушку, пряча пистолет подальше, помня, как в прошлый раз его подвел несчастный затвор. Смотрит на Тома, играя роль своей мамы, сожалея, что придется сделать с ним такой ужасный поступок, но понимает — иначе никак.
— Прости меня, — шепчет ему в губы, — иногда я боюсь тебя, — засовывает ему язык в рот, чем обескураживает. Взгляд мистера Реддла потупляется и он умиротворенно касается тела своей дочери, вновь забывая, что это абсолютно
не она. Януш думает отстрелить отцу член, сделать что-то изощренное, чувствуя его язык у себя во рту. А может вырвать его ему? И бросить на растерзание волкам? Стонет ему в губы от того, насколько сильного его заводят эти жестокие мысли, пока руки отца склоняют заняться плохими вещами. Он называет его ее именем, целует в шею, облизывая и тиская грудь, развязывая шелковый халат, под которым ничего нет. Грубые пальцы Тома забегали в поспешных поглаживаниях, расплющивая белые нежные груди о ребра. Януш убирает с себя его руки, потому что ему больно. Ему казалось, что Том делает его уродливым, каждым своим действием, каждым своим выпадом, каждым прикосновением и каждым словом. Януш видел что папа жалок, потому что он влюбился и был влюблен, но не хотел этого показывать, поэтому он принуждает и унижает, заставляя предмет своей искренней любви страдать.
— Давай, засунь в меня свой корень разврата, — с ненавистью произносит каждое слово, сверху смотря на то, как руки его мамы расстёгивают проклятый ремень Тома. — Или я засуну в тебя нечто другое… — запугивает, вырывая пояс с его брюк, обматывая вокруг шеи отца, резко потянув за два конца, сдавливая ему горло. Видит, как зрачки папы расширились, как ему нравятся издевательства, особенно над собой, потому что он понимает —
я заслужил. Его лицо за мгновение побагровело, он вцепляется в кожаную удавку, пытаясь бороться за свою жизнь, но чем чаще Том пытался это сделать, тем меньше у него оставалось сил. Януша возбуждает эта предсмертная картина, он сидит на отце, чувствуя как у того твердо в штанах. Ослабляет ремень, начиная тереться о него там своим телом, находя приятным происходящее.
Том считал, что член в этом доме должен быть только у него. Януш смотрит, как папа делает тяжелые вздохи, его лицо не показывает ничего кроме страданий тела и агонии разума. Он трогает за ногу своей горячей слабой рукой, проводя все выше, заставляя Януша отвлечься и полностью отпустить удушающие силки. Том моментально стягивает со своей шеи ремень, у него саднит кожа и болит горло, он почти теряет сознание, а еще сильное головокружение донимает от частых вдохов. Его лицо сразу стало бледнеть, принимая привычный оттенок, но щеки все еще пылали. Януш расстегивает его штаны, доставая тот самый омерзительный корень разврата, которым их с Силией отец наказывал просто за то, что они есть. Сжимает эту твердую штучку покрепче, впиваясь ногтями посильнее, слыша, как Том стонет.
— Я разорву тебя пополам! — Том весь напрягся, задирая голову, у него выступили слезы то ли от боли, то ли от похоти, охает и ахает из-за того насколько он сам, оказывается, чувствительный.
— Ты так сильно меня хочешь? — издевается, видя какой ничтожный вид у его отца. — Ты гомик? — смеется над ним. — Это все равно что спать с трансом, правда? — выдает ему все те обидные и оскорбительные слова, видя, как Том в миг краснеет на глазах. — Я всем расскажу что ты пидарас! — сильнее сжимает, резко выкручивая, заставляя Тома вскрикнуть. — Нравится? — видит, как по лицу жалкого мистера Реддла покатилась капелька пота. Трется о его член своей промежностью, любуясь каким жалким стал отец. Приподнимается, раскрывая себя там, понимая, что сам потёк от всех этих ужасных слов и издевательств. Хочет его в себя, возбуждаясь, от того как сильно раздавил Тома Реддла. Стоило только самой головке проникнуть внутрь, как Януш вскрикнул, вцепляясь в плечи Тома. Том немедленно посмотрел на него, касаясь груди, ему показалось что они стали немного больше, останавливая руки на талии, с силой надавливая, опуская на себя полностью, наблюдая как Силию перекосило, как закричала она не своим голосом. Лицо Тома съела тревога, он хотел облегченно простонать, признаться — он очень ждал того момента, когда окажется сжатым внутри кольца интимных мышц, но смолчал, не давая себе расслабиться полностью. Он продолжает его с силой тянуть вниз, ему кажется, что его член не достиг самого дна.
— О боже! Какой… ужас, — с ее глаз потекли слезы, она все еще крепко держит его за ткань рубашки, Януш все осознает. — Ты сломал мне жизнь, — рыдает и стонет одновременно, опускаясь отрешенно на Тома.
— Запомни, — Том переворачивает его, ложась сверху. — Нельзя трахать чужих жен! — резко вошел в него снова, слушая, как он орет своим хриплым голосом, Януш все не отпускал ткань его ворота, сминая, отчего тот кажется пожеванным. — Нельзя любить чужую жену! — продолжил сотрясать его хрупкое тельце. — Даже если она твоя мать, — заметно спокойнее добавил, смотря уже на то, каким чахлым его сын делал выражение лица Силии.
— Да почему же ты такой грубый?! — злится он, а с потемневших глаз льются слезы. Том закрывает ему рот рукой, потому что не хочет слышать его голос.
Его отвратный настоящий голос, который совершенно не подходит его дочери. Том смотрит и упивается тем как трахает это, смотрит на её груди, нежно целует. Убирает руку с её лица, шепча тихое: «Т-с-с», рассматривает её губы, проходится пальцем по ним, целует, каждый раз уходя в ощущения ниже пояса. А Януш не отвечает ему ни на один поцелуй, ненавидя сильнее всего именно то, что они делают. Именно то, что Том с ним делает.
—
Силия, я сейчас кончу, — признаётся, называя его ее именем, смотря в глаза, видит, что его сын хочет что-то сказать — закрывает ему рот, ускоряя ритм своих жарких и пылких толчков. Слышит его жаждущие выхода несчастные вопли, миленький сын все время орет. — Сколько тебе лет? — вдруг задумался Том, вспоминая, что вообще-то он отец, но только крепче зажимает ему рот. — Только пятнадцать исполнилось? — смеется, а затем больно сжимает ему бедро, игнорируя его вопль. Изливается внутрь, думая — Януш его дочь, крепко обнимая, начиная целовать в щечку, убирая руку с плененных губ. — Почему ты плачешь? — стирает жалкие слезинки с красного лица, жалея Силию.
— Из-за всего! — срывается на крик, сталкивая Тома с себя, пиная в бок, начиная истерить только больше от того, что ощущает на себе его сперму, приходя в ужас от чувства
осквернения. Януш судорожно стирает с кожи эту ужасную жижу, бросая взгляд на приоткрытую дверь, видя Геллерта. Он все это время наблюдал! Ему это казалось представлением! Януш только больше злится и приходит в ярость, от чего только громче рыдает, видя, как Том непринужденно стоит у зеркала и поправляется.
— Том, — зовет, прекращая лить слезы, а голос его все еще дрожал. Мистер Реддл немедленно поворачивается, вопросительно смотря прямо в упор.
— Хочешь еще? — спрашивает он, начиная медленно приближаться. — Хочешь попробуем по-другому? Хочешь, я покажу тебе для чего нужна смазка? — доводит и пугает. — Я не люблю мучить Силию, но, думаю, ты будешь не против, — странно заулыбался.
— Нет! — заверещал, упирается прямо в подушки, понимая, что дальше двигать некуда, он все ещё видит Тома. Постоянно. Везде. Один Том. Это ужасно надоедает. К этому привыкаешь. Он показывает свою
навязчивую влюблённость. Но это не для всех, не каждый способен принять такие петли чужой симпатии. Это как шёлковые шнурки, которыми душат.
— Пожалуйста, хватит… — Янушу нравится Силия, он любит её, по-своему любит и Тома, но не может больше так жить. Хочет быть собой, он хочет быть
не мамой, а
с мамой. Том чудовище. Януш раздвигает перед ним ноги, наблюдая, как тот начинает медленно подползать. Том любит её, а ещё он любит мучить. Это постоянное унижение, ведь даже Геллерт знает — кто эта женщина в их доме. И ничто не поможет. Том трогает за щиколотку, валится на кровать, целует колено, а в это время Януш повторяет про себя: «Ненавижу!». Он все приближается ползёт вверх как змея, обвивает жаркими поцелуями, кажется, Тому доставляло это больше удовольствия. Януш засовывает руку под подушку, нащупывая холодную тяжёлую рукоять. В магии отец силён, но он все равно остаётся человеком. Вытаскивает пистолет, направляя на Тома, желая закончить то, что начал давно. Том поднимает на него глаза, смотрит так, словно ему наплевать. Он не верит своему сыну, считает слабым. Януш передернул затвор, после чего Том поверил в его намерения, но испугало то, что Януш поднёс дуло к своему подбородку. Он хотел вышибить себе мозги, оставить их на стене и больше никогда не открывать глаз. Януш сожалел, роняя слезу за слезой, повторяя жалкое:
«Я не она».
— Нет, постой, — берет его за руку Том, отводит пистолет, нацеливая на себя, самолично упирается грудью. — Освободи себя, — кажется, ему самому тяжело, Том знает что он — не она. И посмотрев на отца Януш испытывает на себе, как страшно убивать человека. Жмёт на курок, зажмуриваясь. Раздаётся выстрел. Алые брызги разлетелись во все стороны, пачкая светлую мебель, впитываясь в ткань покрывала, заляпывая даже воздушную тюль.
— Больно, — протягивает Том, хватаясь в то место, откуда саднит. Он не ожидал, растерялся до беспамятства, видит перед собой свою дочь, которая сын, понимая, что Силия все же убила его.
— Папа! — кричит его голос, такой немного детский и жутко истеричный. Том хочет прилечь, ему стало не по себе. Плевать на Смерть, плевать на Геллерта, — думает мистер Реддл. Януш хватает Тома, притягивает к себе, плачет ему в шею, на его руках остаётся его кровь.
— Ну ты же можешь залечить эти раны, — рыдает, осознавая, что пистолет — не игрушка, а чья-то гибель — не избавление. Прямо на его руках умирал родной человек, который на данную минуту ближе всех.
— А зачем? — у него стал сиплый тихий голос.
— Чтобы оживить маму, — не хочет чтобы тот умирал, берет его за руку. — Даже когда мы были с ней вместе, — начал очень тихо, прислушиваясь к хриплому дыханию, — я понимал, что она любит только тебя.
Том не ответил ему, Януш начал трясти папу, желая, чтобы тот открыл глаза. Он нервничает только больше, срывается на крик, глотая собственное горе.
— Геллерт! Геллерт! — закричал, смотря на приоткрытую дверь из спальни. Та тут же отворилась и на пороге оказался мистер Грин-де-Вальд, он имел привычку подглядывать, в этот раз было тоже самое. Он был внешне спокоен, но его правая рука дрожала, Геллерт подходил очень осторожно, не мог поверить в произошедшее.
— Спаси его! — Януш вцепился уже в Грин-де-Вальда, раздражаясь от его нерасторопности. — Он же умирает! — Геллерт опустил глаза на пальцы, что оттягивали ему ворот, они были все в крови. Крови было так много. Януш испачкал в ней, Януш сам был в крови своего отца. Грин-де-Вальд не знал как выйти из оцепенения, он думал только об увиденном. Такие странные поступки, ещё более странные слова. И Том убит, вот так просто! Без Тома у Геллерта появилось странное чувство, неприятное, беспокойное.
— У него что гемофилия? Почему столько крови? — Геллерт пугается такого количества.
— Я не знаю! — орет на него Януш. Грин-де-Вальд берет себя в руки, не уподобляясь истерике, проводит рукой по груди мистера Реддла, нашептывая неразборчиво: Экседеморт. Затем сжимает пальцы в кулак, переворачивая, Геллерт чувствует в своей ладони что-то. Вся кровь стеклась обратно в рану, не оставляя нигде следов. Януш приподнимает голову Тома, гладит по щеке, чувствуя, что она теплеет.
— Папа, — зовёт его, переживая случившееся вновь и вновь. Геллерт разжимает пальцы, а на него смотрит скрюченная металлическая пуля, на которой все ещё прослеживались тоненькие прожилочки крови. Война с маглами дала о себе знать, только так его люди могли сохранить себе жизнь. Смотря на эту металлическую бусину, что дарит смерть, Геллерт ужаснулся в очередной раз. Ему было просто непонятно как Том сам подставился под это. Хотелось вышвырнуть Януша на улицу после этого, даже не важно как он выглядит, ведь это временно.
— Ты вообще понимаешь… — хотел отчитать убийцу.
— Зачем вы это сделали? — Том мгновенно открыл глаза. — Вы что ненормальные? — он рассмеялся. — Теперь точно будет не сладко, — смотрит на Силию, а она вся в крови.
— Ревелио! — Геллерт бросил заклинание в Януша, который моментально стал собой, Грин-де-Вальд отвернулся, не желая видеть голого мальчика. Януш сразу же прикрывается маминым халатом, не зная, почему Геллерт так поступил, однако, был благодарен.
— Зачем ты это сделал?! — возмутился Том.
— Не веди себя как ничтожество! — ударил его по лицу. — У тебя есть дела поважнее, чем трахать это существо! Я думал, ты любишь Силию, — презирает Тома всеми фибрами души. — Насколько бы ты не красовался своей гениальностью, но вы идиот, мистер Реддл, — и Януш и Геллерт увидели, как Тома съедает стыд и раскаяние, он схватился за свою красную саднящую щеку, опуская глаза, не в силах стерпеть такой напор порицания. — У нас есть миссия поважнее! — схватил Тома за мятый ворот. — Омерзительное поведение, о великий Лорд Волан-де-Морт, — сарказм слетает с его губ, пока Грин-де-Вальд снова бьет Тома по лицу, а тот валится на ковать, понимая, что у него будет синяк на все лицо. — Януш прямо сейчас собирает свои вещички и уходит, — спокойно отчеканил Геллерт, бросая искоса взор на Реддла младшего, который тут же сбежал из комнаты. — Только посмей! — угрожающе бросил в ответ, когда увидел, как Том направил палочку, пытаясь запугать. — Я сожгу тебя Протего Диаболикой, как сжег многих ублюдков, потому что я фильтровал своих союзников! Жалкие червяки меня не интересовали, — Грин-де-Вальд был вне себя, но он все же сдерживался. — Секс — пучина, Том, которая утянула тебя на дно! Видя тебя, я лишь убеждаюсь, что воздержание — признак истинного интеллигента. Ты прямо сейчас бросаешь все свои убогие игры и начинаешь расследование вместе со мной, — схватил его и поставил на ноги, — жалко терять такой потенциал, — не забыл подбодрить, поправляя ему воротничок. Грин-де-Вальд стал медленно уходить, когда Том окликнул его:
— Геллерт, — тихо сказал он, убирая руку со щеки, а Геллерт стал любоваться тем, что сотворил с чудным личиком сына Смерти. Оно было все красное и начинало постепенно синеть на месте удара. Грин-де-Вальд ухмыльнулся, удивляясь почему не сотворил подобное раньше, ведь еще ничто так не выводило из себя как поведение мистера Реддла. — Спасибо, — Геллерт распахнул глаза в удивлении, он ожидал проклятий в спину, горы ненависти и оскорблений, но никак не благодарности. Ничего не ответив, Грин-де-Вальд сложил руки за спиной и важно покинул комнату Силии, а затем остановился, заглядывая на Тома снова: — Ты должен покинуть эту комнату, иначе я ее опечатаю, — поставил перед фактом, немедленно удаляясь, сожалея Силие, считая, что они опорочили ее образ.
В коридоре у самого окна, которое выходило прямо на задний двор и лес, Януш стоял обездвижено, сжимая в руках мамино шелковое одеяние. Геллерт оценивает его, думая, что в мужской одежде Януш выглядит куда серьезнее и лучше, подходя бесшумно и стремительно — вырывает из слабой хватки шелковистую ткань, на что получил непонимающий взгляд. Он был весь заплакан, страдание растекалось по его лицу, от чего захотелось врезать и этому ребенку, но вместо этого Грин-де-Вальд подходит ближе, выбрасывая вещь Силии прямо на пол и демонстративно сжигая, следом посмотрел на Януша:
— Уходи, мальчик, уходи, — Геллерт кладёт ему руку на плечо, начиная успокаивать. — И никогда не возвращайся. У тебя нет больше папы, — на этих словах Януш шумно сглотнул, Геллерт был уверен, что тот страдает. Несмотря на все выходки Тома, он был его отцом. Они прожили вместе слишком долго, чтобы расставание далось легко. Януш был обижен, все ещё тлея от случившегося. — Я освобождаю тебя от Тома Реддла, — залечивает кровоточащие душевные терзания своим спокойным лёгким словом. — Думаю, он не хотел этого всего, — Грин-де-Вальд уставился в окно подобно Янушу, стараясь понять куда тот смотрит, но тот не смотрел, тот забывался. У него опухшие глаза от сильных слёз. Его изгнали, даруя свободу, но погнали прочь от привычной жизни. Не будет больше дома, не будет больше маминых вещей, не будет больше Тома и фикции на настоящее. — Твой папа не смог остановиться, потому и нанёс вам обоим непоправимый вред. Каждый из вас страдает по-своему. Объединившись, вы объединили и свои страдания. Разбили и разгромили, поломали и опорочили образ женщины, которую каждый из вас хочет, — Грин-де-Вальд слишком глубоко копнул, давая юному Реддлу понять, что наблюдал именно для этого.
— Это как с зеркалом Желаний, — отрешенно заговорил Януш, приковывая взгляд Геллерта к своему профилю, — если смотреться в него, то можно сойти с ума… — выдохнул, сокрывая благодарность перед своим спасителем. Грин-де-Вальд ничего не ответил, погружаясь в раздумья, он искренне считал, что Том сам бросит затею с перевоплощением, стоит только начать дело. Но нет, оказалось, что данное пристрастие только усугубляло происходящее, не давая оборвать круг Уробороса. Геллерт все ждал от Януша слезливого вопроса, на подобие: «И куда я пойду?», но он его так и не задал.
— Николас Фламель, — произносит неизвестное для себя имя. Януш решил, что это будет его благодарностью Геллерту.
— Он как-то связан с… — не успевает закончить, потому что тот согласно закивал. Грин-де-Вальд, отошёл от окна, полностью отворачиваясь от Януша, его захватили мысли о этом имени. Что-то очень знакомое, невероятно знакомое.
— Том! — зовёт незамедлительно, а затем подбирается к комнате Силии, видя, как мистер Реддл стоит перед зеркалом, разглядывая свои гематомы. Он достаёт палочку, прикладывая к своему пострадавшему лицу. Геллерт ужаснулся от того, насколько много крови прилило к местам удара, словно кровь Тома действительно не сворачивалась. «Эписке́и», — негромко произнёс, моментально вскрикнув от боли, после чего отеки ушли, а синяки рассосались. Том обернулся к Геллерту как ни в чем не бывало, показывая свой нетронутый и утончённый вид. Его движения были плавны и неохотны, он все ещё был расстроен и угнетён. Но Геллерт знал — это пройдёт!
— Знаком ли ты с Николасом Фламелем? — заходит в злосчастную комнату, которую можно окрестить памятником безумию. Том ничего не ответил, а только подошёл и стал поправлять сбившееся покрывало, потому что недавно он трахался на нем! Геллерт сдерживается дабы не влепить мистеру Реддлу ещё разок, зная что Магия бессильна.
— Не с самим Фламелем, а с его изобретением, — когда Том закончил, то он наконец ответил, затем подошёл к шкафу с вещами и осторожно закрыл его. — Философский камень был когда-то моей целью, — пожал он плечами, выпроваживая Грин-де-Вальда за порог комнаты. В последний раз обернувшись, Том и сам выходит, затворяя медленно дверь, цепляясь взглядом за её вещи. Не произнося ни слова, Геллерт взмахнул палочкой, накладывая на дверь Коллопортус, та с хлопком закрылась и намертво, отбивая искушение заглянуть за порог снова. Том отпустил ручку двери, со злобой смотря на Грин-де-Вальда, который давал понять, что не намерен ни жалеть Тома, ни играть в его игры.
— По словам Смерти он обладал Бузинной палочкой, с помощью которой и создал бессмертие, заточенное в камне, — этими словами Геллерт был доволен и недоволен одновременно. Зол на Фламеля, захотел его убить.
— Припоминаю имя… но только на слуху, не более. Он француз?
— Да, — коротко отрезал Реддл.
— Том, мы отправляемся во Францию, — огорошил его этой новостью.
— Непременно, — жеманно подыграл, — только перед этим навестим семейство Блэк, — Геллерт почувствовал нужный запал в Томе Реддле.
— Конечно, — поддержал его.
— Но откуда вы узнали о Фламеле? — Том напрягся, ведь сам он и не вспомнил бы о нем. Геллерт призадумался, читая по лицу собеседника недовольство и это настораживало.
— Ваш сын сказал мне его имя… — их обоих это напрягло.
— Но откуда…? — Том недосказал, но и так было понятно, что он имеет в виду.
— Януш! — зовёт Грин-де-Вальд, поворачиваясь к окну, около которого оставил его, а там пусто. Никого. Том немедленно все понял, направился в комнату своего сына, осматривая предметы, замечая пропажу некоторых. Отворяет шкаф, наблюдая как вещей стало меньше.
— Он сбежал, — сквозь зубы процедил Том.
— Нет, — поправляет его Грин-де-Вальд. — Это я его отпустил. Он нам больше не нужен, а вам, особенно, — Геллерт видит в Томе тоску по потере уже своего сына. Он любил его. Извращённо, ужасно, омерзительно, но любил. Его уход окончательно добивает мистера Реддла. Он схватился за грудь, чувствуя, как горит грудная клетка, да так, что ему не вздохнуть, будто тяжелым камнем придавило, как заламывает за грудиной. Он падает на пол, расстёгивая пуговицы на вороте, покрывается испариной и тяжело дышит, ему настолько жарко, что хочется упасть в голый снег, моментально краснеет.
— Какая ирония, — злорадствует Геллерт, обходя лежачего. — У вас инфаркт, а ведь вы, моложе чем я, — вслушивается в частые вздохи мистера Реддла, который даже и слова-то сказать не мог. Грин-де-Вальд направляет на него палочку, вызывая недавнее заклинание: — Эписке́и санаре, — после чего Том сморщился и его отпустило. — Этого было бы мало, будь я обычным рядовым волшебником, но я великий, поэтому спасаю ваше сердце, ведь вы мне нужны, — подаёт ему руку, помогая встать. — Надеюсь, я больше не в долгу и вы не считаете меня бесполезным, — даёт понять, что знает все его мысли о себе.
* * *
— Представляете какое событие произошло в мракоборческом отделе? — Пётр вальяжно прикусил сигару, снимая неохотно шляпу и кладя ее на потертый замшелый стол. В ту же секунду показывается домовой эльф, выпрашивая сделать заказ. — Силия, ты платишь, у нас, в России это называется «проставиться», — вновь по-русски высказался, тогда как мисс Реддл незамедлительно раскусила жлобство мистера Жвалевского, он был самым обычным дрянным жиголо, который пользовался своей популярностью в узких дамских кругах, от чего даже мужчины были от него в восторге, донимая и расспрашивая, требуя дать совет или урок-соблазнения. Он собрал всю ту же компанию, которая курила у Вулворт-билдинг, видимо, показывая свое влияние. Это было занятно, а мисс Реддл не хотела платить за всех, но Пётр уверенно сказал: — Пять рюмок веселящей воды, — эльф щелкнул пальцами и растворился, после чего на круглом столе, за которым все уместились, появились некрупные рюмочки с бледно-зеленой жидкостью.
— Какие интересные в СССР обычаи, — Силия хотела сказать: ужасные, невоспитанные и наглые, но совершенно специально умолчала свое истинное отношение к подобному поведению. Где это видано, чтобы она оплачивала всем застолье просто за то, что в ее жизни что-то приключилось? Видимо Пётр и брал этим, тем, что такой вульгарный для американского общества, а сам же он говорил, что является человеком с просторной душой. Еще одним, как показалось Силие, хамским жестом он привел их не куда-нибудь, а именно в спикизи черного района Нью-Йорка — Гарлем, в котором разгром и пистолетные войны между черными заставляли усомниться в работе правопорядка. Но для всех остальных это просто Джаз-клуб, который существует настолько давно, что, кажется, еще недавно сам Грин-де-Вальд попивал здесь взрыватель или бутылочку огневиски. Просторное подвальное помещение, больше напоминавшее бывший винный погреб, где каждый волшебник так или иначе преступник или люди, которые сегодня-завтра переступят этот самый закон. Отвратительный гоблин с вывернутыми пальцами, который, кстати, и является хозяином этого заведения, сидел у самой сцены, выпуская едкий дым, попивая с еще одним не менее страшным гоблином. В помещении стоял туманом тлеющий дым от всевозможных сигарет, кальянов и трубок, от чего посетители напивались в пять раз быстрее. На все это закрывают глаза не только посетители, но и сами мракоборцы, которых мисс Реддл наблюдает за столиком рядом с неприглядными гоблинами, они играют в карты, пока джазовая певица-гоблинша хриплым голосом поет на гоббледуке. Силию отторгает данное зрелище, она ощутила в себе начальные позывы отцовских расистских идей, ненавидя всю расу уродливых карликов, считая их и эльфов родней. На изрезанной символами стене, Силия замечает знак даров смерти, понимая, что это место не просто бандитское, но еще и возможное место встреч сторонников Геллерта Грин-де-Вальда. А что если Пётр или Рэдфорд сторонники идей Геллерта? Силия с недоверием посмотрела сначала на газетчика, не веря в его причастность, а затем на русского, думая, что именно он предатель и истинный гад. Наверное все дело в том что он русский. Пётр поднимает рюмку и все поддерживают его порыв громко и неестественно чокнуться, да так, что веселящая вода льется за края. Силия не спешит пить, особенно после того как услышала громкий напускной смех Аниты и Марты, к которым присоединился Жвалевский, а потом и Рэдфорд. Они все были из разных слоев МАКУСА, совершенно непонятно что их сплотило вместе, если не сам Жвалевский. Марта Кроткотт — один из бухгалтеров отдела Международного магического сотрудничества, недавно выкрасилась в блондинку, обстригла коротко волосы, беспорядочно завивая пряди. Она богата и даже очень, возможно из богатой семьи, так как за себя говорит хорошая должность и наличие золотых украшений. Это именно та женщина, в след которой оборачивается почти каждый мужчина. Она умна, стройна и остра на язык, любит выпить и посплетничать, живет в магическом районе Нью-Йорка, как говорил Рэд: «В одном из самых престижных». Не замужем и у нее нет детей, как оказалось, она ровесница Тома Реддла, ей целых сорок семь лет, во что Силия никогда бы не поверила. Говорят, она отшила самого Грин-де-Вальда, но это только слухи, основанные на сплетнях ее тесных отношений с Персивалем Грейвсом, которым оказался Геллерт. Она курит магловские сигареты, как и весь Конгресс, дабы не выделяться из толпы немагов хоть чем-то, поддерживая статут, так или иначе перенимая у маглов много общего. Ее любимая марка сигарет — красные Мальборо, она как раз потянулась к Жвалевскому, чтобы прикурить, а он незамедлительно предложил ей зажигалку. За ними следом повторяет Рэдфорд Абернэти, который не гнушается чем-то попроще, а вообще он студент Ильверморни на последнем курсе, его факультет Пакваджи, который он оканчивает почти с отличием, летом подрабатывая в Министерстве, желает стать начальником, но ему стыдно за поступок дяди, который сбежал из Америки и затерялся где-то в Европе. Если верить слухам, то он все еще пишет племяннику поздравительные открытки, высылая деньги на Рождество и День Рождения. Рэдфорд работает газетчиком и знает все происходящее в мире немагов и магов одновременно, перерабатывая информацию из одного мира в другой. У него отличный слог и он прекрасно обращается с печатной машинкой. Рэдфорд единственный и поздний ребенок своей матери, которой уже нужны деньги на лечение, но Абернэти это тщательно скрывает, в душе поддерживая Грин-де-Вальда и взгляды дяди. Рэдфорд заказывает себе уже третью стопку веселящей воды, не в силах перестать нести шумный бред, прося у Аниты сигаретку, та протягивает ему желтый Камел, а сама заказывает себе капучино с молоком единорога. Мисс Булстроуд было действительно девятнадцать, она была очень скромна от невозможности высказаться, держа все желания в себе, воспитанная строгой бабушкой. На ней ни грамма косметики, от нее не пахло изысканным парфюмом как от Марты и она почти всего в своей жизни боялась. Работает подчиненной у Марты, кажется, они подруги, но не понятно каким образом и что их связывает.
— Персиваль Грейвс наконец-то дожал Главу отдела и его вернули в Мракоборцы, — смеется Пётр, да так вызывающе, что на их стол обернулись соседние волшебники.
— Невероятное везение, — Марта сбросила пепел прямо на пол, посмотрев на Жвалевского, Силие видно, что он ей нравится, но она умна, она знает что Пётр оторва и альфонс с мутными делами.
— Я встретилась с ним как раз в тот день, — вспомнила Силия. Она как раз дожидалась выхода Грейвса, а тот вылетел оттуда счастливым с легким лоснящимся румянцем, сказав лишь одну вещь, перед тем как сама Силия отправилась в кабинет: «Вы приносите удачу». — Что-то не так с его работой? Он все же не был Геллертом, за что его понижать и принижать — не понимаю, — Силия достает портсигар, важно раскрывает, ненавидя все эти обмусоленные пачки, подражая Томасу Реддлу. Неспеша вытягивает одну, зажимая губами, неспешно поднося голубое пламя, после чего немедленно тянет насыщенный дым в себя, выдыхая исключительно в потолок, не желая кого-то задеть.
— Он бьется за старое место уже около восьми лет, а может и больше, — рассказывает Марта, выпивая еще одну стопку веселящей воды, начиная беспрерывно хихикать, следом заказывает взрыватель, уже будучи на веселой волне. — И его все не хотят повышать, потому что кому он нужен? — она говорила так, словно между ней и Персивалем действительно что-то было.
— А как же Голдштейн? — Силие было не выкинуть из головы их пару.
— Две обиженки нашли друг друга, — Марта была зла, а чем больше она пила, то тем сильнее становилась агрессивна в выборе фраз.
— Огневиски пожалуйста, — заказывает Пётр, прикусывая сигару. Жвалевскому всего двадцать пять лет отроду, а он уже ввязался в плохую компанию. Не посвящая Силию сильно в дела житейской Америки, он дал ей понять, что с удостоверением можно творить что угодно, если без непростительных и со стиранием памяти. Казалось бы, откуда у Жвалевского столько денег на дорогие шмотки, сигареты и шляпки? Он самый обычный вымогатель и вор, преследующий свои цели.
— Смотри, чтобы тебя Бэрбоуны не повязали, Жвалевский, — бросает ему вызов Рэдфорд. И тут Силия понимает, что связывает их всех вместе — ненависть к немагам из-за страха перед охотниками на ведьм.
— Признаться честно, — скособочило Петра, — я тут избавил Магический Конгресс от нескольких сектантов, — достает свою палочку. Она была покрыта крокодиловой кожей с позолоченной рукоятью, сразу видно что сделана на заказ. Пётр хочет завоевать сердце Госпожи Презедент, — думала Силия, но выбросила эту мысль, думая, что ему интересно что-то куда более реальное чем нарисованный образ Пиквери. Он взмахнул палочкой, переворачивая соседний стол, от чего все пустились в смех. Силия видела, как на них посмотрели те сидящие и полностью обескураженные волшебники, у которых разлился их алкоголь, рассыпалась по полу еда и побилась посуда. Силия замечает на палочке Петра гравировку, там были его инициалы. Она стоила целое состояние. А палочки в Северной Америке любят воровать афроамериканские волшебники или охотники на ведьм.
— О-о, сейчас будет скандал, — достал свою палочку Рэдфорд. Гоблин Гнарлак и ухом не повел, словно его не касались разборки волшебников в его заведении, но на самом деле он не трогал только своих хороших друзей из Конгресса, одним из которых, похоже, и был Жвалевский. Пётр родился и вырос в подобном районе, сначала это был Брайтон-бич — самый русский район Бруклина, куда стекается весь эмигрированный сброд, но Жвалевский, как бы он не кичился что русский, но жить с русскими в русском районе не стал, перебираясь куда подешевле, поэтому этим местом стал Южный Квинс, там и прошло его детство, а в юности он перебрался в Гарлем — вот почему ему нравится этот бар для заядлых гадов, где драка на драке. Жвалевский считал, что выбрался из низов, за что помыкал теми кто ниже, прямо сейчас он достал свое удостоверение работника Конгресса, где в графе значится: Обливиатор первой степени, что накладывает на него и некие мракоборческие обязанности, например: патрулирование территории, а это были его любимый Гарлем, Южный Квинс, иногда и Южный Бронкс, где каждый нелегал ему обязан тем, что Жвалевский не сломал их палочку и не пустил под суд. За строгое нарушение статута Мракоборец и Обливиатор высшей ступени имеют права ломать палочки, но это лучше чем казнь или полное забвение. Пётр первое время в красках рассказывал сколько палочек он сломал, у него есть даже коллекция своя, которую показывали в музее магического правопорядка в скрытом районе. Когда сухой закон перестал работать, то Слепая свинья перестала быть продавцом нелегального алкоголя, но погоняло «спикизи» так и осталось. Силия вспоминает, как зачитывалась Великим Гэтсби, где ряд аптек толкал нелегальный алкоголь из-под прилавка, обогащая людей, работающий на такую прибыльную махинацию. Она видит как наросла пепельная крошка, после чего немедленно сбрасывает ее в пепельницу, чувствуя, что покалывает у нее где-то в боку, сначала резко, а потом перестает. Два недовольных волшебника, не посмотрев на то что Жвалевский Обливиатор, решили дать ответный удар, после чего тот гордо встает, беря свою шедевральную палочку в руку, махнув рукой Рэдфорду, тот подскочил и с радостью пошел разбираться с рушителями спокойствия.
— Мне не хорошо, — вдруг резко смотрит на собеседниц Силия. — У меня что-то отчаянно болит живот.
— Сходи в Больницу Абрахама Поттера, она находится на 72 улице, там два входа один для волшебников, другой для немагов.
— Да, вы правы, — находит отмазку, резко вставая, начиная тушить сигарету, пользуясь случаем когда главный антагонист разбирается с недовольными. — Я пойду.
— Прямо сейчас? — удивилась Анита.
— Я уже давно тяну, вы скажите что мне срочно, — не хочет выглядеть грубой.
— Конечно, — заверила ее Марта, после чего Силия незамедлительно исчезла, не оставляя ни доллара, ни драгота, считая, что мистер Жвалевский в состоянии хоть раз повести себя как мужчина.
Не в силах объяснить свое странное предчувствие, она моментально трансгрессирует из опасного района, возвращаясь в свой Средний Манхэттен, считая, что не будет выслушивать указания нынешних магов, а отправится прямиком в магловскую больницу, зная, а то обязательно напорется на знакомых лиц, а слухи просочатся со скоростью звука в Конгресс. Мисс Реддл чувствовала сильнейшую нужду скрывать то кем она является, говорить поменьше и не давать поводов собою заинтересоваться.
На Манхэттен опустилась ночь, вместе с ней на острове зажглись высокие фонарные столбы, освещающие людный проспект, тяжеловесные машины вовсю сверкали фарами, а небоскребы и высотки засветились среди, казалось бы, непроглядой ночи, рассеивая любой намек на привычную чернь. В Литтл-Хэнглтоне освещена была только большая Центральная площадь, остальной же городок тонул в темени. Силия не замечала за собой боязни темных улиц, она всегда держала при себе палочку, зная, что может отразить практически любое нападение со стороны невоспитанного магла. На улицах открылись ночные клубы и город замерцал в других красках, привнося волнующей опасности. Пение отборного джазиста, разбавленное игрой негра-саксофониста, смешивалось со свингом из соседнего заведения, но все это меркло на фоне проезжающего кабриолета, за которым сидел молодой парень, громко слушая модный Рок-н-ролл. Казалось, что началась жизнь, в которой настала возможность делать только то, что заблагорассудится, несмотря на вечно недовольного Тома. Чем дальше мистер Реддл, тем больше Силия задумывалась о невменяемости своего дорого отца, считая, что он преследовал и мучил ее, душил, издевался, а все потому что не жил своей собственной жизнью. Тому было хорошо когда их было двое, тогда Силия захотела третьего, но в итоге их все равно стало двое, но нет ничего лучше чем проживать в уединении, она корила и ругала себя за то, что выгораживала Тома. Иногда ей становится интересно что с ним, что с Янушем и правда ли порушился Нурменгард?
Силия чувствовала свою проблему очень остро, зная, куда ее отправят, поэтому она немедленно пошла проверяться, отгоняя от себя мысли о возможных изменениях. И вот когда последний человек перед ней скрылся в дверях кабинета, то она прикрыла глаза от усталости, кажется, задремала всего на секунду, а потом почувствовала как её настойчиво теребит женщина рядом, восклицая: «мисс, ваша очередь». Вставая на устойчивые каблуки, но при этом все также страдая от ежедневного ношения оных, приближается и заходит в белоснежный кабинет, садится возле врача. Молодая докторша, видимо, либо ассистентка, либо только по диплому устроилась, сидит и радушно задаёт странные вопросы. Крупные стекла квадратных очков, собранные в хвост русые волосы, доброе лицо. В её кабинете очень светло, приятно прохладно и пахнет хлоркой, а так же латексными перчатками. Молодая врач в длинном белом халате, который расстегнут до половины. Она просит Силию встать, щупает грудь, живот и когда мисс Реддл уже обрадовалась, что ей можно быть свободной, как доктор просит прилечь на отвратительное кресло, то самое, где нужно раздвигать ноги не по своему желанию. Мгновение повременив, собираясь с мыслями, подбадривая себя и убеждая, что скоро все закончится, Силия принимает унизительную, как она думает, позицию прямо перед женским врачом. Та засовывает в неё холодные инструменты, раскрывая изнутри, от чего Силия вся сжалась, мечтая только о том как бы побыстрее уйти.
— Вы меня конечно простите, но у вас внутри тут все очень странно… хотя у меня опыт маленький, наверное, я просто мало видела за годы практики, — что-то сует прямо внутрь.
— Что-то серьёзное? — эти слова пугают Силию.
— Да нет, просто у вас тут все действительно немного иначе чем у тех, кого я смотрела. Не переживайте, — смотрит на неё девушка, поправляя очки, — наверное это либо наследственное, либо какая-то мутация. Знаете, вы внутри даже другого цвета, — продолжает пугать, — фиолетовая что ли? — светит фонариком. — А еще я вижу слизистую пробку, — выносит устрашающий вердикт.
— Это не успокаивает, — все что смогла сказать, заметно бледнея.
— А вообще, — снимает доктор перчатки с хлестким шлепком. — Я вас поздравляю, вы станете мамой. Вы беременны. Срок маленький. Я не беру анализы и не советуюсь с более опытными коллегами, но примерно могу сказать что малышу шесть-восемь недель. Можем сделать УЗИ. Я дам вам направление, сдайте анализы, мне как-то не нравится как там все у вас.
— О нет! Не надо! — Силия поняла, что ребёнок от Януша, неизвестно что покажет это УЗИ и анализы. Она думала о том, как ей удалось зачать от него, хотя, несмотря на все это, очень была рада услышанному. Скорее всего в какое-то из соитий с дементором его чёрный кисель прорвал одну её яйцеклетку. Какой кошмар! — Силие непомерно страшно, однако, мысль о ребёнке даёт ей понять, что она больше не одна в этой стране.
— А с ребёнком все нормально? — не знает с чего начать вопрос, немедленно вставая.
— Ну, это мы узнаем, только когда он родится, — напоминает о том, что медицина нынче в прогнозах не сильна.
— Не очень-то обнадеживающе… — Силия вспоминает, что у нее в холодильнике лежит сырое бездрожжевое тесто.
— Сколько вам полных лет?
— Двадцать девять, будет тридцать в ноябре.
— Первый ребёнок?
— Да, — невозмутимо врет.
— Поздновато вы как-то решились.
— Я вообще-то и не хотела, — возмущается, вспоминая, что аборт ей никто не сделает.
— У вас были жалобы? Ну то есть головокружение, тошнота, еще какие-либо боли?
— Нет, со мной было все в полном порядке
34-я улица — Хадсон-Ярдс — все та же Западная улица Среднего Манхэттена, которая казалась невообразимо безопасной, скоро тут пойдет строительство метро, но пока что идет только подготовка, Силия уже подумала, что придется перебраться в другое место, хотя что Мидтаун, что Даунтаун — шумные и живые части Нью-Йорка, наверное, самые оживленные и богатые, отчего здесь непрекращая ключом бьет жизнь. Видя свой миленький дом, уже доставая ключи от квартиры, мимо проносится белый кабриолет, Силию трясет от воспоминаний о Генари, когда тот возил ее по разным местам, проводил экскурсию в Вашингтоне, показывая Белый Дом. Сама Силия не хочет сдавать на права, она вообще не хочет водить машину, но хочет чтобы ее возили, но Том был слишком в себе для того, чтобы жить хоть какой-то жизнью за пределами особняка Реддлов. Он был скучен и брюзжал как самый настоящий трехсотлетний дед. Силия соврет, если скажет, что не боится таксистов и Аптауна, в котором проживает Жвалевский. Она уверена что Пётр торгует незарегистрированными палочками, но растрачивает свои запасы на поддержание имиджа. А еще он не держит деньги в магическом банке, считая, что там безумные проценты, он был в числе тех, кто призывал жить по валюте маглов, кажется, в 60-е будет очень много катастрофических изменений, особенно, когда драгот потеряет в цене. Ключ повернулся в замочной скважине, впуская Силию на порог своей квартиры. Она взмахнула палочкой, включая во всем доме свет, швырнула верхнюю одежду и сумку, направляясь к зеркалу, задирает легкую блузу, рассматривая свой живот в профиль, думая, что она толстая, а следом же вспоминает о том что беременна и возможно морила своего ребенка голодом. Направляется в кухню проходя широкий коридор. Силие нравилась арендованная квартира, но у нее совершенно не было времени выбирать, поэтому отдалась воле случая. Она все сделала разноцветным и стеклянно-гладким, уставая от старого матового дерева в Литтл-Хэнглтоне. Она признается себе в том, что мать из нее никакая, ровно как и жена, ведь ей хорошо без Тома, ей хорошо без Януша. Проводит рукой по лаймовому металлу холодильника, открывая его, видя, что кроме вина, размороженного теста и апельсинового сока у нее ничего нет. Она ненавидела маглов именно за то, что те слишком делят обязанности мужчин и женщин. Достает тесто, отрывая кусочек и начиная есть, смотря в темно-синие стены своей квадратной просторной кухни, вспоминая, что в Чикаго она была меньше, зато с террасой и панорамными окнами, которые она никогда ничем не завешивала, наклеив тонированную пленку. Рассматривает белые потолочные плинтуса, они были как отдельная лепнина, проходя не только по всему периметру потолка, но и по стыкам с темным полом, Силия предпочитала исключительно паркет с крупными дощечками. Оранжевые тумбы со столешницами из черного мрамора, у нее в доме было так много предметов просто для красоты, которыми она не пользовалась, что ей становилось противно от потраченных денег. Круглый прозрачный стол. На самом деле, это можно было бы назвать нынешним хайтеком, который все чаще стал входить в моду, особенно в больших офисных высотках. Минимализм и строгая геометрия на кухне, абсолютно теряется в белоснежном коридоре с большим зеркалом в полный рост. Помимо своей большой двуспальной кровати с упругими матрасами, которая принадлежала только ей, вместе со спальней и небольшим балконом, Силия обожала свою ванную, потому что та была сделана из толстого прозрачного стекла и находилась на небольшом возвышении. Мисс Реддл чувствовала свободу, зная, что в этом доме все принадлежит ей, нет никакого Тома, который проберется к ней в кровать, потому что не хочет спать один, а еще он как маленький, просит читать ему сказки на ночь, а когда все сказки в доме были прочитаны, он просил сочинять свои. И это было бы очень странно, если бы она не привыкла к этому. Дожевывая очередной кусок сырого теста, она не могла наестся, находя его вкус истинным блаженством, не понимая зачем люди едят пирожки или хлеба, когда нет ничего лучше сырого куска слоеного теста? Открывает навесной желтый шкафчик, где помимо овсяных круп стоит ванильная Кока-кола, которую она постоянно пьет, стараясь не употреблять ничего из сладкого кроме газировки, от которой ей казалось, она становилась счастливее. Смерть обожала сладости или нет? Откручивая крышку, слышит как вспыхнули и зашипели газы, пуская в нос аромат ванили, наливает напиток в прозрачный стакан, видя как желтоватая пена стремительно поднимается вверх, заполняя почти до краев, сует в стакан соломинку, начиная пить, думая, что хочет поесть чего-нибудь из фастфуда. Мисс Реддл соврет если скажет, что ничего не есть, она ничего не ест дома, обойдя всевозможные рестораны во время работы. Пока Силия не прошла контрольный экзамен на Обливиатора, ее заставляют ходить в компании с другими коллегами, наблюдать, как старшие Обливиаторы мастерски очищают память случайным бродягам. Привкус колы с ароматом ванили заставляет выпить весь стакан, наливая следующий. Тот самый бок снова закололо, ноющая боль постепенно отпускает. Собирается отправиться в спальню и прилечь, но резко остановилась, прикрывая в блаженстве веки, томно касаясь своих бёдер, она приоткрывает губы и не может сдержать поразительно томный стон. Ставит стакан на тумбу. Она замерла на месте, чувствуя что-то очень странное внутри себя, будто что-то очень старательно лизало и щекотало изнутри. Все тело покрыли мурашки, заставляя поёжиться. Скручивающее ощущение в самом низу живота настигло снова и будто насиловало и совращало, унося в пленительно-утомительное счастье. Трогает себя более чувственно, задирая плотную ткань, касаясь себя там, склизкое тёплое возбуждение уже просочилось наружу. У неё было немыслимое чувство, словно, прямо сейчас её что-то старательно имеет, доводя до беспамятства. С глаз покатилась расслабленно слеза. Силия смотрит на свои пальцы, а они чёрные, все в слизи, через которую проступают кровяные прожилки. Она пугается сильнее, хватаясь за живот, начиная плакать уже от подступившего горя, повторяя про себя жалкое: «Нет. Нет. Нет. Останься со мной», волнуется из-за того, что оно её покидает, прощаясь. Силия в ярости закричала, ощущая, как с ног стекает только больше густой киселеобразной жидкости, она капает на пол, а Силия видит в ней кровь. Измождённо стонет, чувствуя его в себе, как оно затерлось, пробираясь ниже. Она раздвинула пошире ноги, непереставая похотливо поскуливать, стирая слезы, видя все разрастающуюся чёрную лужу под собой. «Я люблю тебя…», — шепчет, всхлипывая, глотая стон, уже испытывая шевеление более ощутимо. Ей казалось, будто оно спаривается с ней изнутри, Силия ощущала, каким образом оно входит в неё задом наперёд. Она понимает, что ей должно быть немыслимо больно, но боли нет, оно выползает, раскрывая матку, и Силия видит больше крови. Кричит, мучаясь от страха и предчувствия гибели. Оно умирало. Силия поглаживает свой живот, тяжело и часто вздыхая. Млела от того, как все чаще и быстрее оно её вылизывало изнутри, от чего текло так сильно, что Силия уже видит своё отражение в чёрной луже. Оно теряло много крови. Резко перестало двигаться, ползя вниз, Силию мучают схватки, её тело выталкивает это создание. Она закричала, ощущая, как он проходит по её интимным путям, выбираясь наружу. Длинная скрученная чёрная угреобразная паразитирующая жизнь со шлепком вывалилась на свет будучи недоношенной и очень слабой, плюхаясь прямо в лужу своей чёрной субстанции, не шевелясь и не подавая признаков жизни. У него плотное пористое тельце без намёка на человеческие черты, но Силия увидела в нем самого настоящего ребёнка. Своего бедного малыша, она разрыдалась, понимая что это конец. Она очень хотела дать этому мальчику жизнь. Берет это змеевидное создание, прижимая к груди, начиная плакать сильнее. Силия вся пачкается в чёрной слизистой воде, она больше всего на свете сейчас хотела, чтобы оно было живым. Даже не успела дать своему ребёнку имя. Обвиняет себя в случившемся, не знает, как жить дальше.
* * *
Готические мраморные стелы и низкие каменные плиты — самый настоящий сад смерти, по которому разгуливает народ словно в парке. На многочисленных лавках расположились прохожие, которые решили присесть и дочитать неинтересный роман, скрываясь от яркого солнца. Маленький пруд, в котором мать с детьми кормит плавающих уток, что несомненно не добавляло мрачности этому месту. Чем старше и богаче могила, тем больше напоминала готическую арку или обелиск с вырезными и узорчатыми дугами, чем беднее и современнее, тем проще и серее гранит, на котором скромно выгравированы годы жизни и имя погибшего. Силия прячем волшебную палочку, сдерживая собственное сожаление, желая поднять палочку в скорбном жесте, не в силах смириться со смертью нерожденного. Мучается от мыслей, что же она сделала не так, начиная гадать и мысленно перестраивать ситуацию, в которой ее сын жив, совсем забывая, что это существо было даже не похоже на человека. Пред глазами встают картинки, как она ведет его за ручку по улицам большого города, покупает волшебную палочку, отправляет сначала в магловскую школу, а затем в Ильверморни, наблюдая за тем, как ее мальчик растет, влюбляется и заводит собственную семью. Силие настолько сильно этого хотелось, что от непринятия реальности она больше не может сдерживать свои слезы, роняя палочку в траву, опускаясь на землю, проходясь пальцами по гравировке. Начинает терзаться мыслями, что никто не смог бы спасти ее малыша, которому просто не было места в этом мире, он не смог повидать мир через Силию. Ругает себя, что надо было идти в магическую больницу и все рассказать, надеясь, якобы, там могли бы помочь. Она относилась к нему как к полноценному, но утраченному ребенку, понимая, что все это время была беременна, чего даже не знала. 11 сентября 1961 года — 11 сентября 1961 года, с вымученно фразой: «Ты мог стать моим смыслом жизни». И Силие очень сильно этого хотелось. Хотелось жить в Америке сначала самостоятельно, затем вместе с ребенком, но больше всего ее потрясало то, как обернулось происходящее, лишая того, что хоть как-то было связано с жизнью на Туманном Альбионе. Силия не смогла перестать рыдать, ненавидя лицо магла-могильщика, когда он увидел, то, что она укладывала в маленький гроб, после чего с ненавистью стерла ему память, не вынося в сторону своего горя хоть каких-то посторонних чувств. Она знала, что это только ее потеря и хотела, чтобы так и осталось, похоронить вместе с этим мальчиком и всю свою боль. Ей кажется, что она сходит с ума. Не может нормально выполнять свою работу, в голове тревожные мысли и воспоминания. Ненавидит Януша, ведь он же обещал, что ничего не будет, уверял, будто им нечего опасаться. Силия думала только о том, как Януш ей врал, начинает скатываться в пучину домыслов, считая, словно, это был злобный план, дабы заставить ее страдать. Ложится на прохладную могильную траву, желая остаться здесь, рядом с тем, что захоронено в этой земле, под этой каменной плитой. Он зародился в ней так давно, а она этого даже не знала, не чувствовала, не догадывалась. Считает, что им вместе было бы хорошо, надеясь на нормальную жизнь, которая никогда им уже не светит. Касается своей щеки, стирая пальцами натекшие слезы, растирая черные разводы. Вспоминает свои злостные слова, когда она с уверенностью говорила, что не хочет больше детей, считает, словно, именно они и послужили невербальным проклятьем, из-за чего корит себя только сильнее. Уверяя себя, что больше никогда не будет трахаться без резинки, особенно, если это ее сын. Сейчас ей бы хотелось, чтобы Януш был рядом и поддержал, мучается от невозможности с кем-то поговорить, вынужденная жевать собственное горе в одиночестве. Силия смотрит в голубое небо, наблюдая как стая далеких птиц промчалась куда-то вдаль, скрываясь за высотным зданием Тринити-билдинг. Зажатое меж бетонных величественных зданий кладбище казалось жалким клочком земли, стесненным этими громилами, которые вот-вот и перекроют небосвод. Невероятная чистота, ровные травинки, словно ворс ковра, жуткая Тринити-чёрч или иначе Церковь Троицы, которую обставили со всех сторон. Сухие деревья корежит прямо к земле, пока жуткая церковь с острыми башнями и крышами пестрит пышным готическим стилем, пугая громадными витражными окнами. Оттуда доносятся песнопения, а может быть, Силие это всего лишь кажется. Не отпускает тяжелые мысли, чувствуя гибель на своей душе, ощущая, как гранитной каменной плитой ее придавила тоска.
— Почему вы лежите на траве, ведь сегодня прохладно? — слышит чей-то вопрос, это был явно ребенок, резко переставая горестно рыдать, ничего не отвечает, даже не смотрит на того, кто решил растормошить и нарушить ее покой, полностью игнорируя, все еще прокручивая в памяти страшные моменты. Не встает с изумрудного покрывала, оставаясь на холодной траве. — Вас ищет один молодой господин, — продолжает ничего не отвечать, не зная кто с ней говорит. — Он страдает из-за вас. Вы уронили свою волшебную палочку, — Силия резко приподнимается, смотря туда, откуда доносился голос, но там никого не было, только холодные могильные камни.
