Книга третья: Мой дорогой Том и Смерть-полукровка

      Он умышленно не назвал ни единого его имени, ни даже злобной нелепой клички, тот был вынужден стать безымянным. Тот человек, на которого Грин-де-Вальд посматривал с нескрываемым грязным презрением. Этот чудный господин, что повис на его плече, был совсем чуточку не в себе. От чего его вид был просто невероятным. Такой необъяснимый, в чем-то даже ранимый, тонкий, одновременно угловато грубый. В нем сочетались те вещи, что в здравом уме никогда бы не пересеклись, не смешались. Абернэти услужливо помог уложить безымянного гостя, который был подобен спящей красавице: не реагировал ни на яркий дневной свет, ни на крики от распахнутых окон. Она просто не могла отвести от него взгляд, не зная, как сказать о своем счастье, ведь их надежда вернулась. Их Грин-де-Вальд, что был зол как голодная псина, раскидывая неугодных ему одним только злостным взглядом. Абернэти не сводил взора с мадам Розье, которая с большим усилием оторвала глаза от незнакомого человека, что возлежал прямо перед ней. Грин-де-Вальд, стоило к нему обернуться, резко изменился в лице, а потом он поглядел на этого несчастного мужчину, Геллерта обуревал карнавал из различных чувств. Он не сказал своим соратникам ни слова об этом чудном незнакомце. «Ох, мон дьё», — напыщенно и слишком жеманно коснулась Винда своей щеки, — «Вы что влюблены в него?», — смущение заливает женское личико, мадам Розье не знала куда спрятать свой взор. Не пристало мистеру Грин-де-Вальду понять, о чем таком преступном рассуждала Винда.       — Мсьё Грин-де-Вальд, почему данный экземпляр так важен для вас? — Винда тешилась о несчастный вид незнакомца, но он был чересчур красив, чтобы посметь отвести от него взгляд.       — Важен? — Геллерт чуть было не расхохотался с топорного возмущения, которое моментально взыграло в нем с новой силой. — Разве я упомянул о его важности? Он нисколечко не важен, — самолюбие Грин-де-Вальда чуть не потерпело крушение. Голос его стал раздражителен, смазливая француженка выводила его из себя, стирала спесь. — Делай, что я говорю! — насупился Геллерт, становясь только более раздражённым, не желал опускать взгляд на мистера Реддла. Это давалось Грин-де-Вальду тяжело, он не хотел испытывать отяжеляющих чувств, ибо это бабские издержки. Вот пусть Винда и занимается своей прямой обязанностью — воспитанием и выхаживанием детей, коим Том для Геллерта и являлся. Высокомерный, взбалмошный, с чувством непомерного величия глупый и самонадеянный мальчишка.       — Абернэти, друг мой! — взвинченный и очень неоднозначный, Геллерт коснулся плеча своего старого друга. — Собирай всю знать. Я желаю говорить! — Грин-де-Вальд был по-своему опасен, а его манера вести разговор это только элегантно подчеркивала, он словно поддернутая честь или кровоточащая рана. Весь такой пылающий и шумный, раздраженный и очень непонятный. Винда с укором поглядела на Абернэти, который в ту же секунду растерялся, не зная что нужно говорить самому Грин-де-Вальду в такой момент спустя столько лет, но тот был однозначно охвачен разнообразными эмоциями, будто бы девица, он опускает глаза, не вынося взгляд Грин-де-Вальда.       — Ненавижу Париж, — мистер Грин-де-Вальд не был разборчив во фразах, он метал злость во все, что окружало его. Но как же легко стало на душе у мадам Розье, когда Геллерт снова присоединился к ним и готов был возглавить, прямо как много лет назад. Винда не могла скрыться от навязчивых мыслей, словно этот миловидный, в бессознательном состоянии компаньон из Англии, состоит с Геллертом Грин-де-Вальдом в постыдном и переходящем все нормы морали бромансе. Винда села возле мистера Реддла, а сочувствие проступило на ее лице, ей казалось, что Том страдал. Она тут же обвинила в случившемся грубость Грин-де-Вальда, что это тот довел бедного англичанина до болезненной бледности. Ее рука сама потянулась к его беленьким матовым волосам, а на ощупь они жесткие, неподатливые и как будто запудренные. Винда находит этот цвет очень странным, такой серовато-белый, она поднимает глаза и видит как на нее смотрит Грин-де-Вальд, мадам Розье испугалась, будто предводитель убьет ее одним только взглядом. Она уже представила, как Грин-де-Вальд лезет за палочкой и из ревности отпускает в нее смертельное заклятье.       — Присмотри за ним, — вдруг совершенно спокойно сказал Геллерт, разочаровывая Винду, ведь она понадеялась на тучную и нервную ревность. — Составь ему компанию… — а эта его интонация, он словно сводничал. Но неужели? А что если они свингеры? А что если… Мадам Розье уже представила различные грязные сцены с участием себя и этих двух, она не смогла скрыть двусмысленную улыбку, в душе понимая, что все это не более чем ее выдумки. Но этот незнакомый пока что мистер, воззывал к себе. — Его зовут Том Реддл, — не отходя от Абернэти стал пояснять Геллерт, он словно не желал лишний раз вглядываться в своего дружка. — Он очень одинок. Вернее, я хотел сказать, что он очень идиот, — с особой жестокостью высмеял его Геллерт, приобретая былой азарт. — Он так страдает, что его сердечная мышца постоянно норовит порваться, — Геллерт говорил о Томе с особым садизмом, зверски разрывая любую слабость мистера Реддла, обвиняя во всем именно его, в глубине души не понимая, чего тому так не хватает. «Pauvre-pauvre мистер Реддл», — гладит Тома по щеке, ласково сожалея, считая, что из Грин-де-Вальда просто зверский любовник. Винда была уверена, что мистер Грин-де-Вальд похитил этого человека, а еще в его взгляде на Тома она читала навязчивое: «Иди ко мне, иди ко мне. Ты один-единственный. Дари мне любовь, дари мне любовь. Люби меня, люби меня, люби меня, парень». Они незамедлительно оставили ее наедине с этим чудесным человеком, который так беспокойно моментами спал. Винда не знала кто это и чем он взял мистера Грин-де-Вальда, но если он здесь во Франции, значит без этого мужчины не обойтись. Она касается его накрахмаленного воротничка, начиная расстегивать пуговицы, запуская свои пальцы под ткань белоснежной рубашечки. Мадам Розье еще никогда не видела таких мужчин. Таких странных. Таких обворожительных, по-женски элегантных, хотя этот мистер ничего не делал, он просто спал. Она гладит его по знойной груди, ощущая, как Том Реддл дышит. «Том Реддл», — повторяет она чуть слышно, не спуская со своей руки взгляда. Рассматривает его ровное лицо, подмечая красивую четкую линию изломанных бровей. Они у него такие темные, как и ресницы, а те что у внешних уголков длиннее остальных, а волосы совсем оседели. Смотря на него, Винда вспомнила маленького мальчика, именно какого-то обездоленного ребенка ей напоминал этот молчаливый и бесстрастный господин. И чем больше смотрела, тем больше хотела отломить от этого таинственного и темного величия кусочек. Она аж вся раскраснелась, ей стало не по себе, немного дурно, захотелось возлюбить его пошлой французской любовью. Наверное, он был бы не против, — думается ей. Наверное, он наинежнейший и ласковый любовник. Наверное, Грин-де-Вальда он взял именно этим, — не могла угомониться мадам Розье, ощущая жаркий прилив, от которого дыхание перехватило, она вся затрепетала, а ее вздохи стали только чаще. Она так пылала страстью от желания прикоснуться к этим недовольно-изогнутым долькам губ, его верхняя губа напоминала формой летящую распростершуюся в небе ширококрылую чайку, тогда как нижняя, немного полная и хмурая, придавала его обычному выражению оттенок жестокости. Мистер Реддл был недовольным даже во сне. Обиженным. Грустным. И непомерно злым. На его щеке изящно устроилась одинокая смольная ресничка. «Безупречность!», — он задевал её все больше, каждой деталью, каждой мелочью. Восхитителен как картинка в целом, так и по отдельным его частям.

*      *      *

      Холодная Англия провожала неохотно, лениво и неброско раскидав белоснежный сыпучий снег по своим обширным просторам. Холодная страна, неприветливая и очень посредственная, стоящая посреди соленых вод океана, ей не было дела до того, что такой интересный экземпляр как Ньют Саламандер собрался покидать её непоколебимые владения. Ньют почувствовал неладное где-то внутри, он думал о Смерти, которая остается в этом королевстве королевой без короны, все, кого она знала покинули ее, пересекли черту и убежали, а сейчас Ньют делал тоже самое. Ладонь ложится на холодный металл ограждения, он крепко держит во второй руке свой чемодан, переживая не за живность внутри, а за себя, ведь что будет с ними, если его нечаянно скинут с палубы прямо в Атлантику? От воды исходил бледный пар, сегодня она казалась черной, особенно на контрасте с белоснежным небом и укрытыми снегом просторами. Уже достаточно холодно для того, чтобы вот так небрежно стоять на палубе и наблюдать отправление, обернувшись, Ньют видит многих людей, которые вышли, как будто, поддержать и его, посмотрев на отплытие. Укутанные в клетчатые пледы, с чашками кофе, чая и тлеющими сигаретами. Маленькая девочка вдруг резко расплакалась, тогда бабушка увела малышку. Ньюту стало интересно, сколько человек с этого лайнера больше не вернется в Соединенное Королевство?       И опять в Америку, прямо как много лет назад, правда, погода тогда была приблизительно ноябрь, а никак не холодный декабрь. Ньют поглаживает свой факультетский желто-серый шарф, считая, что путешествия с ним всегда приносят ему удачу. На его светлые волосы приземляются редкие снежинки, которые мистер Саламандер по привычке сбивает рукой, не замечая как огрубели его собственные волосы, от прежней юной мягкости остались только воспоминания, а цвет все больше и больше тускнеет, выдавая неминуемо бегущий возраст. Посмотрев на людей справа и слева от себя, мистер Саламандер был неохотно стеснен великим количеством народа, все они покуривали. Сколько лет прошло, а Ньют так и не взял в рот подобную гадость, от одного запаха у него покруживалась голова. Ничего не сказав своим согражданам, он только удалился в другую часть палубы, наблюдая распростершуюся повсюду необъятную воду, к которой словно ангелы с небес спускались белоснежные чайки. В момент их приземления, Ньют наблюдал их оранжевые перепончатые лапки, которые видны всего мгновение, а потом они удачно скрывались под толщей воды. И вот гордая птица, напоминающая по форме маленький кораблик, рассекала по мелким и частым волнам, смотря прямо на Ньюта, или ему так казалось, своим черным блестящим глазом. Он сразу же невольно улыбнулся и помахал ей, считая, что она пришла его проводить. И тут в сердце закололо иглой, а ведь он убирается прочь совершенно нежеланно. Смерть не разрешила ему остаться подле нее, не разрешила изучать себя, не разрешила даже восхищаться ею. В ту ночь, когда Геллерт устроил безумный пожар, сгорело еще несколько домов, пламя было неистовым и безумным, перекидываясь и прожигая даже камень. Глостершир горел и утопал в искрах, пока Ньют переживал о своих наработках, о крови Тома Реддла и всех анализах на Януше. Все было сожрано огнем, не осталось даже старых свиточных рисунков, даже легенд. Ничего. Геллерт Грин-де-Вальд все уничтожил. И Ньют не мог объяснить насколько тяжело далась ему такая потеря, были мысли покончить с собой. Геллерт Грин-де-Вальд смотрел куда-то глубже души, в само мироздание, полностью лишенный сострадания, он уничтожил весь труд Саламандера, нанося критический удар без возможности защититься или востановиться. Вспоминая понесенные потери, Ньюта всего затрясло, он почувствовал бремя своего возраста и шаткость состояния, ведь его лицо раскраснелось от попыток сдержать детские слезы неудач. Ньют не спешил добираться до своей каюты, так как она находилась на нижней палубе, прямо под толщей холодной воды. Одиночная, подводная и немного жуткая, но Ньют не считал себя одиноким, особенно, когда вспоминал про свой чемодан, что пора бы покормить келпи и прокапать глаза лунтелятам. Его милые, но опасные любимцы дарили какое-то особое чувство нужности и абсолютного неодиночества, однако тоску по своей стране было сложно унять, он вспоминал ту девочку, которая расплакалась сразу после слов бабушки: «Дорогая, помахай ручкой, мы отправляемся». Сейчас в Британии должно стать более спокойно, ходят слухи, что Грин-де-Вальд покинул Англию, пересек границу то ли Германии, то ли Франции. В волшебном мире все настолько ужесточилось, что путешествия по магловским документам в тысячу раз проще. Нет смысла просить брата о помощи, он не такой, он никогда ничего не понимал. Пускай сидит и ждет поста министра.       В маленькой тесной каютке большого лайнера Ньют ощущал себя в безопасности, наверное это как быть внутри чемодана. Наконец-то можно не переживать, что какой-нибудь Грин-де-Вальд наведается с визитом. Но вот почему Том Реддл? Что связывает этих людей? Как Геллерт и сын Смерти вообще встретились? Ньют не мог улечься в своей кровати и подумать о скором потомстве камуфлори. Геллерт не знает что мистер Реддл ему сын, как и мистер Реддл не знает о том, кем ему приходится Грин-де-Вальд, но что-то же их держит вместе и это не идея Смерти. Мистер Реддл не так уж и далек от своего биологического отца, если присмотреться, то можно даже отыскать в их чертах что-то общее и цвет волос. Вот например люди, обладающие рыжим цветом волос практически не седеют, так и остаются с медным оттенком, черноволосые сереют как крысы, вот русые или блондины, наверное одни из первых, кто потеряет свой прелестный цвет. Ньют не помнил настоящий цвет Тома Реддла, но, кажется, еще в Хогвартсе Ньют заметил белые виски мистера Реддла. В темноте и под светом Люмоса в подземельях они казались серебристыми как кровь единорога. Ньют не знал, что приключилось с самым младшим Реддлом, нашел ли он свою мать, добрался ли до Конгресса и что вообще там в этой Америке творится, но уже совсем скоро Саламандер будет в гуще всех событий. Думая о Конгрессе, он вспоминал лицо Тины Голдштейн, оно наверное такое недовольное, при ходьбе она немного сутулится, потому что слишком высокая, собеседники, в основном, не дотягивают до разговора на равных с ней. Госпожа Президент, цвет волос которой напоминает цветок ванили, на контрасте с ее ровной смуглой кожей. Ньют не мог врать, он считал Серафину Пиквери очень красивой, обаятельной и притягательной женщиной. В ней что-то было. Он помнит, как увидел ее впервые, она стояла в центре большого зала, позади нее был трон, с которого она немедленно подлетела, в недоумении смотря на человека, который выбирался из чемодана. А потом она при всем огромном количестве международных министров приговорила их с Тиной к смерти. Вот так просто и без сожаления. Не было женщины более независимой чем Серафина Пиквери. Вспоминая о ней, Ньюта всего сковал непонятный страх, а что если в этот раз Госпожа Президент кинет смертельное зелье в его чемодан и заставит наблюдать за гибелью ни в чем неповинных питомцев? А что если Тина подставит и предаст снова? Ньют так не хотел встречаться с ней, в глубине души, надеясь, что их не сведет судьба, что они больше никогда не оценят друг друга взглядом, а особенно после стольких лет. Он успокаивал себя предположениями, что мисс Голдштейн, скорее всего, больше не работает ни мракоборцем, ни в МАКУСА вообще. Так ему становилось спокойнее.

*      *      *

      Не спускает глаз с ее лица, она была его страстной и самой желанной фантазией. Он плакал по ней и страдал так самоотверженно, как никогда ни по кому. Их губы обладали абсурдным сходством тона и текстуры. Выгнутые изящные, наполненные живой алостью, вырезанная в форме лука верхняя, обтекающая и аккуратная нижняя, пренебрежительно выпячены. Матово-малиновые, они повторяли рот Тома в женском ключе. У неё волчьи глаза — жестокие, злобные, мстительные и неумеренно властолюбивые. Том поднимает взор на них, только догадываясь в кого у его дочери такой взгляд и такой цвет. Она сидела перед ним как живая статуя, не шелохнулась, не моргнула. На ней короткое облегающее платье из синего бархата. Силия сегодня надела на себя ночь. Синий — это определённо её цвет, — рассуждал Том, а себе приписывал коричневый. Его взгляд опускается на её выразительно обтянутые синим бархатом плечи, а затем и руки. Том неспеша осматривает этот длинный рукав до самого запястья, только чтобы полюбоваться узкой длинной ладонью, которую она прячет среди своих пальцев. Он не замечает, что на ней нет кольца, того самого, которое делало её его женой. «Моя милая… Любовь моя…», — он наслаждался моментом, любовался ею, забывая, как давно не видел. Но Силии как будто с ним нет, она неживая, искусственная. Это проекция. Воображение. Воспоминание. Призрак. Том был уверен, что у него к Силие самая чистая и настоящая любовь, поскольку высвобождение его жаркого пыла ничего по своей сути даже не завершало, а если и завершалось, то тупиком. Свои чувства сейчас он определённо ощущал неразделенными. Все никак не мог иссохнуть, никак не мог истаять, хотел взобраться на вершину своих опасных отношений с Силией. Неустанно и неотступно терся бы о её голые плечи своими жаждущими поцелуев губами, а затем его язык грубо нарушил бы нежность этой идиллии обилием ядовитой лоснящейся похоти. И да, он любил бы ее невыносимо и муторно долго, поднимаясь к губам, не обделяя режущей лаской. Хочет неистово её расцеловать. Всю и везде, после чего рьяно и грубо вторгаться, потому что уже более нет сил это терпеть. А она будет в этот момент на него глазеть, слабо и очень утомлённо, обессиленно обнимать, звучно вздыхая. И Том будет думать, что его дочь предполагает, будто все его нежные и трепетные чувства — лишь дань самозабвению, глубокая влюблённость в себя и прочие гадости. И как же сильно Силия будет не права. Не было ничего столь же свежего, романтичного и тёплого, как его отношения с ней. Ничего. Мистер Реддл отчаянно ненавидел себя, находя много изъянов и уродств, но тщательно все попрятал, закопал и запер. И вот она ему стала собеседником, который знает каждый его шаг и даже промах, невинную ложь и постыдные ситуации. Она знает все, причем совершенно не специально, можно даже сказать вынужденно. Он снова вытащил её на этот свет. Буря что заклокотала в его погромлённой душе, родила чувство сострадания и невероятной скорби. Том возненавидел себя только больше, понимая, как сильно не хотел смерти своей возлюбленной, своей доченьки, своей подруги. И вот её нет и вот он только сейчас это осознал. Его берет обилие эмоций, они смешиваются как цвета в палитре и ни один не отличить, это гуща, мешанина из всевозможных переживаний, раскаяний и воспоминаний. Его член любил её так искренне и так грубо, зато всегда одинаково, это была его единственная часть тела, которая всегда была права. В голове много мусора, в сердце переживаний, а ниже пояса самые незатейливые и правильные ощущения.       — Посмотри на меня! — это был отчаянный приказ, его жестокий голос дрогнул. Том был невероятно зол, но только что утонул в печали. Смотря на неё он видел необратимость. Это кукла, которую ему подсунули воспоминания. Но Силия с минуту погрустив, посмотрела на своего отца. Она не сменила ни позы, ни лица, только выполнила этот отчаянный приказ. — Не смотри на меня! — передумал, стыдясь своих слёз. Стыдясь своих чувств, своих желаний, своих выходок. Ему виделось, будто бы Силия осуждает, понукает, попрекает, не сказав ни единого слова. Она всегда такая. Она не любит говорить, особенно о том, что ей не нравится, о том, что делает ей больно. Живёт так, словно ничего такого в её жизни не было и вовсе. За это Том страдал в данную минуту, страдал за неё, за двоих. Находя свою дочь бесчувственной, считая её своей надзирательницей и насильницей, при этом томно готов повторять сладкое: «Я люблю тебя…». Силия послушно перевела с него взор, теперь он казался Тому опустошенным, но стоило ей взглянуть на него, как он испытывал на себе много острых осколков, что впивались вовсюда. Она холодна, ровна и спокойна. Непоколебима и в душе потеряна. Дав волю эмоциям, мистер Реддл не смог сдержать их сильный напор. Его всего сдавило и скрутило под натиском душевных мук. Он покраснел в лице, выглядел жалким и ничтожным, стирал собственные слюни и слезы рукавом. Он долго рыдал, не зная по какой причине.       — Я хочу стать с тобой одним существом, — просит её, мучительно страдая от нестерпимой разлуки.       — Гермафродитом? — она вдруг заговорила, лицо её обрело лёгкое лукавство, в голосе холодный шарм вперемешку с нежностью. Посмотрела на него, заставляя стыдиться сказанного в отчаянном порыве.       — Да, — он смотрел только на неё, млея от их встречи. «Мсьё! Прошу», — Том слышит чей-то зов, но ему не хотелось обрывать это чудное мгновение, он знал, что после они уже не встретятся. «Проснитесь…», — эхом разгуливает в его голове чей-то звонкий тоненький голосок. Звонкий смех, Тому кажется, это Силия смеётся, но она осталась неподвижной, а после и вовсе побелела как гипс, чтобы потом растаять, превратившись в видение надорванной фантазии.       Прикосновение к его губам, да столь вульгарное, да столь уверенное, пелена иллюзий отступила. Том медленно открыл глаза, видя на себе кого-то. Навязчивые прикосновения губ к своим собственным. Это показалось мистеру Реддлу грубым, неприветливым и очень скверным. Он увидел только насыщенно-тёмные волосы. Чей-то нос упирался в его щеку. Она отстранилась, игриво улыбаясь. Нахальная хищная красавица, немного старомодная, излишне педантная. Она была одета во все чёрное и ажурное, некая готическая принцесса. У неё алые как кровь губы, оливкового оттенка кожа и вороний безнравственный взгляд.       — Ну наконец-то вы проснулись, — она заговорила. Её тоненький голосок напоминал трель соловья. Она хихикала, будто сделала что-то неприличное.       — Кто вы? — не может скрыть своего хриплого недовольства. Первым делом в глаза Тому бросилось богатое убранство вокруг и мягкий диван под ним. Темно-голубые стены, а на них картины в золоченых пышных рамах. Одна из них прямо смотрела на Тома. Это был деревенский сумеречный пейзаж. Трава уже давно почернела, солнце ушло, но небеса все ещё желтые, а на нем сверкает месяц, прямо над одинокой избой в поле. Том снова посмотрел на незнакомку, что нарушила его и так шаткий покой.       — Меня звать Винда Розье, — протянула она свою ручку с длинными чёрными коготками. У неё явный акцент, она смешно картавит, но Тому это казалось нелепым. — Вы так неспокойно спали. Вы кого-то звали. Мне показалось что меня. Вы просили вас поцеловать, — защебетала она, манерно жестикулируя.       — Вздор! — Том не поверил ни единому её слову, видя это наглое враньё. Она сделала это специально.       — О нет, мусьё, я говорить наичистейшую правду, — касается его запястья, якобы совершенно случайно. Том одёргивает руку, его берет злоба и раздражение. Раньше он был совершенно другим и не позволил бы так с собой обращаться, но время так скоротечно, он как великий Нил, что после засухи надолго разлился. Он выпучил глаза, хватаясь за грудь, тяжело дыша. Он побледнел как мел, делает вздох, но задыхается, хватается в руки Винды, пытаясь ей что-то сказать, но из его груди вырываются хриплые поскуливания.       — Какой ужас! — она приблизилась к нему, стала трогать его лицо, шею и руки. — Ваше лицо холодно как лёд, но ваша шея горит огнём. У вас инфаркт, Том. Эпискеи действует временно. Ваше сердце так и нарочит совершить самоубийство, — хихикает она, всматриваясь в умирающего Тома, который давится собственными вздохами. Он чувствовал, как болит где-то там за грудиной, как жмёт, как кипит и горит все внутри, как пылает его кожа адским пламенем.       — Выпейте, — она обернулась назад и что-то взяла, а затем потянула к губам мистера Реддла стакан с зеленой водой. — Это хорошо, — говорит она про зелье, заметно нервничая, видя, как человек перед ней умирает. Она оттягивает его подбородок и насильно вливает загадочное зелье. Том продолжил лежать, но чем больше он лежал, тем ощутимее ему становилось лучше. Он понял что ему хорошо, как только смог дышать полной грудью, а затем и жар отступил. Винда очень испугалась, когда увидела предсмертное состояние странного англичанина. Почему великий Грин-де-Вальд так заботится о этом мужчине? Они как-то связаны? Они близки?       — Какого черта? — это единственное, что захотел сказать спасённый мистер Реддл вместо «спасибо». Том хотел понять что с ним, неужели все это время он был в большой опасности? Но ведь он не чувствовал и не осознавал потерь собственного тела, пока дело не подошло к финалу.

*      *      *

      Не желая получать никаких замечаний по поводу своего поведения в другой стране, Ньют Саламандер примерно ждал в очереди, желая официально заявить о себе, но, на самом деле, это было не так. Ньют хотел спросить что-нибудь о мистере Реддле младшем, информация о котором точно должна была остаться в архивах, возможно, если ему откажут в помощи, то придется искать более нелегальные пути. Мистер Саламандер никогда не считал себя преступником, он вообще мало задумывался о том, что он самолично может поступить неправильно. Нет. У Ньюта, просто все время так складываются обстоятельства, нарушать закон — тянется еще с детства, когда из Хогватса вышвырнули, а на словах лишили палочки, потом поплелась череда странных событий: незаконное пересечение границ одной страны, другой, ношение палочки в тайне от Министерства, пребывание заграницей полностью нелегальное, а также браконьерский отлов тех или иных видов, под добродушным предлогом. Он не считал себя ученым, а так же все не мог понять, почему Смерть и Януш отказали ему в изучении их видов, разве это запрещено? Но он же не на людях эксперименты собрался проводить, а на околочеловеческих существах. На оборотнях.       Мистер Саламандер с восторгом вспоминал еду на лайнере, так вкусно не готовила даже Куинни Голдштейн. Как жаль, что его круиз уже окончился, когда Нюхль сбежал, то Ньют был готов рвать на себе волосы, но по удачному стечению обстоятельств, его зверек принес в каюту Ньюта немного фунтов. И да, воровать нехорошо, но у мистера Саламандера сгорел дом, сгорели все ценные бумаги, а у Тесея просить не хотелось, зато Нюхль был готов помочь, поэтому сейчас мистер Саламандер думал только о том, что надо бы зайти и купить себе что-нибудь, перед этим обменяв фунты на доллары. Он осматривал пикирующих сов, летящие в воздухе бумажки, посматривал на висящие в МАКУСА часы, на работников, затем на портрет Госпожи Президент, на все подряд, думая что ничего, в принципе, не изменилось.       — Ньют? — он улыбался, разглядывая прозрачные стены, уходящую ввысь лестницу, поднимающийся и опускающийся лифт. Какое все яркое, какое богатое. — Ньют! — кто-то схватил его за плечо. Мистер Саламандер опешил и не сначала смог отвести взгляд и перевести мысли, он все еще витал в облаках.       — Да? — он медленно обернулся на голос. Расплывшаяся на лице улыбка мгновенно испарилась с измученного потрясениями лица, Ньют не стал опускать взгляд, впадая в озабоченное оцепенение и невозможность понять что делать дальше, мистер Саламандер был готов трансгрессировать сию минуту. Вот он не хотел. Не желал появляться на пороге Конгресса, заведомо зная, что ничего хорошего ему не светит появление там, где о нем сталось много шума. Маленькие, но очень пронзительные карие глазки бегали по его лицу, губы напротив невольно улыбнулись. Тина узнала его, а он непременно узнал и ее, но этой встрече не должно было суждено осуществиться. Мысли Ньюта утонули в пучине догадок, он резко ощутил себя ничтожным и очень скверным, захотелось убежать. Он так ненавидел встречи со старыми знакомыми, особенно, когда этот знакомый — бывшая девушка, расставание с которой прошло в штыки. И вот сейчас Тина, которую лишь слегка тронуло легкое дуновение времени, стояла перед ним с умилительной и очень теплой улыбкой, на ее глазах выступили слезы, пока Ньют все молчал, думая, как все происходящее само-собой обязательно рассосется и Тина не будет докладывать на него.       — Я так скучала, думала больше не увижу тебя, — кинулась ему на шею с крепким объятием. Ньют опешил, смотря уже куда-то за ее плечо, размышляя только о том, что ему бы не мешало поесть. — Ты прибыл ко мне? — голос ее сделался тоненьким и наполненным романтичной надеждой. И вот, после стольких лет она говорит так, словно между ними никогда ничего не было. Женщины такие непонятные. Они могут обидеться на то, что ты не так держишь вилку в присутствии ее мамы, приревновать к заядлому хобби, обвинить в халатности и перевести стрелки, а потом резко все забыть.       — Да, я прибыл к тебе, — не хотел ее расстраивать, по форме Тины Ньют понял, что она все еще мракоборец. Возможно, судьба складывается так, как необходимо, возможно, и не без помощи Смерти. Как она могла так поступить? Смерть такая бессердечная и сухая женщина, очень умно с ее стороны переключить его внимание на другую женщину.       — Я знала. Я знала, что ты не сможешь без меня, — она сжала его еще крепче. Плакала ему над ухом, пока Ньют не мог поверить в подобное стечение обстоятельств. От встречи с Тиной стало тяжело. Один неверный шаг и разъяренная женщина-мракоборец вновь отправит мистера Саламандера к неприятностям, устроит хладный острый прием в Америке, о чем не мог перестать думать Ньют. Он считал, что все дамы очень опасные и скверные существа, эмоционально зависимые истерички. — Расскажи о себе. Я хочу знать о тебе все, — берет его за холодную руку, отстраняясь, не замечая, как ее Ньют покорно замыкается в себе, как пораженно смотрят его глаза, как неподвижно его лицо.       — Я бы не отказался пообедать, — посмотрел на часы в МАКУСА. — Знаешь, я провел семь дней в Атлантике. Это была нижняя палуба, прямо под водой, тогда я впервые почувствовал страх перед замкнутыми пространствами, — он хотел говорить о чем угодно, только не об их отношениях, только не о прошлом.       — Я взяла только что перерыв, мы с мистером Грейвсом хотели обсудить одни не очень важные дела, но я думаю, он поймет меня, — взяла его под руку и стала уводить.       — Погоди, я не думаю что это хорошая идея, — хотел бы продолжить свое приключение в безопасном одиночестве.       — Ты плыл ко мне из такой далекой страны. Прошу, Ньют, не надо включать вежливость, — она стала немного раздражаться.       — Но я не отметился как турист, — продолжает попытки.       — Ты со мной, — растворяет все аргументы мистера Саламандера. Ньют стал раздумывать о многом, пока они гуляли по Нижнему Манхэттену, но прогулка не особо-то и удалась, так как они с Тиной быстро свернули на Бродвей и она пригласила его в ресторан, а заодно обещала поговорить. И вот Ньют размышлял о том, что Тина работает в МАКУСА, а это значит, что Януш не мог пройти через нее незамеченно, всяко подобное имя часто не встретишь, а Януш именно в МАКУСА и собирался. Если ее услужливо попросить, скорее всего, Тина поможет.       Просторное помещение с большими зеркалами, приглушенным белым светом, в конце зала стоял белый глянцевый рояль, за которым никто не играл, а у стойки с микрофоном распинался какой-то мужчина, расказывающий очень несмешные истории. Тина выбрала столик поближе к окну и подальше от сцены. Она сидела прямо напротив него, сдавливала своим хищным взглядом, Ньют ощущал себя крошечной мышкой, которую поймал ястреб. И вот грубые лапы с длинными когтями крепко вцепились в мягкие мышиные бока и выхода нет. Ньют уставился в меню, делая вид, что что-то смотрит, а потом вспоминает что у него не та валюта. С грохотом встает с места, опрокидывая стул, начиная нервно себя вести, не вынося общество своей бывшей, ощущает на себе ее сильное давление. Она хочет затянуть его обратно, а он ведь так вежлив, что не сможет сказать ей «нет», а она еще и на Конгресс работает. Саламандер был в шаге от истерики.       — Ньют, что с тобой? — берет его за ледяные пальцы, а он приходит в оцепенение от ее пристального и разглядывающего взора, словно она что-то то и дело подмечает.       — Я-я, — невольно стал заикаться, — я п-просто… У меня нет денег. В смысле я не успел их перевести в доллары, так что… мне пора… — это прозвучало очень неуверенно, бегло, а Ньют все это время смотрел то на рассказывающего анекдоты мужичка, то на официантов, то на Тину.       — Успокойся, — заботливо улыбнулась она. — Потом отдашь, я прекрасно понимаю. Это же я вытащила тебя вот так. Просто у меня времени потом не будет. Не хотелось ждать, — она перестала его пугать, особенно когда делала такой нежный голос. — Мне очень тебя не хватало. Не хватало твоего засранца.       — Зверинца, — поправил ее, поднимая рухнувший стул.       — Да, я про это, — улыбнулась только шире. Ньют громко выдохнул, расстегнул пальто и присел напротив снова, впервые замечая, что у Тины волосы стали длиннее, начал уговаривать себя быть адекватным хотя бы несчастные полчаса. Она его не съест, ведь она не хищный нунду и даже не гигантский василиск — от одного взгляда не умрешь. Ньют не знал что заказывать, но Тина посоветовала ему ростбиф с грибами и картофелем, а мистер Саламандер так хотел есть, что одно название вызывало в нем бурю смешанных восторженных эмоций. А какой у этого блюда был запах, Ньют не мог дождаться того момента, когда невысокий официант поставит перед ним тарелку с готовым и горячим блюдом.       — Ты женат? — Тина сама завела разговор, копошась вилкой в своей тарелке, потягивая шампанское.       — Нет-нет, — отрицательно закачал головой. Тина невзначай улыбнулась, но Ньют не предал этому значения, для него это была обычная пустая светская беседа ни о чем, только бы тишину нарушить. Но с его стороны не последовало вопроса, поэтому Тина сама заговорила:       — А ко мне с переменным успехом постоянно клеятся мои коллеги. Ну знаешь там в кино сходить, на дежурстве вместе побыть. Всеразличные развлечения, — она говорила это неприкрыто гордо, но Ньют никак на это не реагировал, но Тина была уверена, что Ньют ревнует, просто очень старательно это скрывает.       — У меня к тебе один ненавязчивый вопрос, — протирает губы салфеточкой Ньют, поднимая на Тину взгляд.       — Что угодно, Ньют, — она почти коснулась его руки, но он как бы невзначай убрал ее.       — Один мой знакомый должен был к ноябрю прибыть в США. Я очень переживаю за него, от него нет вестей.       — Хм-м, смотря про кого ты, — делает глоток шампанского. — А это правда, что у вас в Британии проснулись приспешники Грин-де-Вальда?       — Это правда, — Ньют был удивлен такому вопросу.       — И то, что Грин-де-Вальд жив? — продолжает расспрос.       — И это тоже правда, — кивнул, не понимая к чему это все.       — Нам пресса сообщает, что это все неправда, мол Грин-де-Вальд на самом деле мертв, а под его именем действует какая-то определенная группировка, — почти пошептала.       — Грин-де-Вальд жив! — прошипел Ньют, не понимая как вообще можно сомневаться в этом.       — Нет, Ньют, увы. Это невозможно. Я видела доказательства, что труп Геллерта склевали птицы. Там были приложены колдографии с объяснениями, — но Тина стояла на своем и продолжала отпираться.       — Да жив он! Я сам его видел! — Ньют почти выходит из себя.       — Что ты сказал? — Тина обомлела и побледнела как лист бумаги.       — А ты думаешь, я здесь по какой причине? В стране находиться страшно. Грин-де-Вальда я видел лично.       — Ты должен рассказать все что знаешь нам — мракоборцам, возможно, тебя допустят до беседы с самой Президент, — Тина уже ощущала, что ей грядет повышение.       — Э-э… — сразу дает заднюю. — Я видел его на улице. Он мимо проходил. Ну знаешь, как это бывает — один в большой толпе. Нечего тут рассказывать, — опустил глаза в тарелку, Тина негромко рассмеялась, а Ньюта всего пробрало чувство неоспоримой ничтожности. И ничтожным он казался сам себе.       — Да говорю же я, что мертв этот Грин-де-Вальд. А то что ты там увидел… ну мало ли похожих людей. И ты из-за этого переплыл океан? — фыркнула, видимо, желая добавить «трус».       — Я кое-кого ищу, — решил перейти к делу.       — Ой, ну да. Знакомая песня, мистер Саламандер, — перешла резко на деловой манер, кладя кусочек мяса себе в рот, смотря куда-то в дальний зал ресторана.       — Мальчик. Его фамилия Реддл. Зовут Януш, мне очень нужно, чтобы ты помогла мне его отыскать, — наконец высказал все то, что так долго сидело, и гнев, и чувство никчемности резко испарились, даря Ньюту окрыляющую свободу мысли.       — Реддл? — сморщилась Тина, переводя взгляд на собеседника. — Знакомая фамилия, — делает глоток шампанского, а затем просит Ньюта побыть джентельменом и подлить ей еще в бокал. Он с радостью исполняет ее просьбу, уверенный, что сейчас все у него соберется в одну единственную схему. Тина полезла в карман своей шинели, достала пачку сигарет и задумчиво прикурила, смотря куда-то вверх и вправо, брови ее были хмуро сведены вместе, она облизывала пересохшие губы, делая глубокую затяжку. Она вспоминала. И Ньют ощутил некоторый страх за то, что все сказанное Тиной будет враньем. Может прямо сейчас она выдумывает какую-то историю?       — Реддл… — протянула Тина снова, смотря все еще куда-то вправо, затем ее руки притянулись к хрустальной пепельнице в середине столика, сбросив накопившийся пепел, она резко подняла взгляд на Ньюта, давая понять, что в ее голове сошлись какие-то связи и она что-то однозначно знала. — С такой фамилией у нас работает одна дама. Мерзкая такая, даже противная. Скользкая. Обливиаторша. Прибыла к нам недавно, может полгода назад и уже работает. Персиваль говорил, что она шведка. У нас тут было пару месяцев назад странное дело, — сделала она голос более тихим и низким. — Я видела, как эта женщина разрыдалась, ее чуть на месте не убили. Жалкое зрелище. Вообще не понимаю почему она на таком месте. С таким же успехом и моя сестра могла быть обливиаторшей.       — Где Куинни? — Ньют резко вспомнил про сестру Тины, а ведь она еще ни разу не упомянула о ней.       — Не знаю, — лукавит Тина. — Но я ей сразу сказала, чтоб в Америку обратно ни ногой. Ее бы убили на месте. Предатели никому не нужны. Наверное где-то заграницей сейчас. Возможно во Франции. Она присылала мне оттуда открытку два года назад, — она тяжело выдохнула, а сама чуть не расплакалась.       — Тина, Тина, — берет ее за руку Ньют. — Где живет странная скользкая женщина по фамилии Реддл? — Тина посмотрела на Ньюта, покачала от досады головой, находя этот вопрос бестактным и очень жестоким.       — Где-то на Манхэттене. У нее есть деньги. Много денег, а это значит, что Нижний или Средний Манхэттен в твоем распоряжении, Ньют. Ищи сам, — Тина гордо встала с места, бросила деньги на стол и убежала обиженная и очень оскорбленная. Ньют попросил счет и через пять минут ему принесли обтянутую черной кожей папку, он взял деньги Тины и собирался их вложить под кармашек, как из папки вылетела сложенная маленькая бумажечка. Она поплыла в воздухе медленно и преспокойно упала к Ньюту на колени. Ньют обернулся по сторонам, разглядывая посетителей, тот кто подсунул это — явно ждет, его глаза в эту самую секунду должны прожигать любопытством. Но Ньют так и не отыскал глаз, что высверливали бы его фигуру с жадным интересом. Неровно засунув деньги за обед, Ньют раскрыл сложенную бумажку, читая знакомый почерк. «34-я улица — Хадсон-Ярдс. Белый четырехэтажный дом, напротив здания бывшей ратуши». Ньют скомкал написанное и убрал в карман, он подозвал резвого официанта, затем показал бумажку и вежливо попросил раскрыть личность, писавшую ему это.       — Знаете, я уже и не вспомню, — улыбнулся парень. — Это было давно, примерно неделю назад. Какая-то женщина. Она сказала в этот день, в это время и этому столику передать вот это, — указывает на записку.       — Спасибо, — поежился Ньют, понимая, что Смерть все спланировала. — А не подскажите, — хватает официанта за рукав, — как добраться до Хадсон-Ярдс?

      Ньюту не пришлось долго разбираться как выглядит здание бывшей ратуши. В цвету блистательной зимы темный кирпич постройки смотрелся жгуче-коричневым, покатую греческую крышу крылечка подпирали видимые глазу только четыре алебастровые коринфские граневые колонны, а над самой крышей четко посередине возвышалась тесная высокая постройка, то ли колокольня без колокола, то ли беседка с купольной золотой крышей. Глянцевая черная дверь мерцала на свету даже с дальнего расстояния, а вокруг широкая белая прямоугольная, карнизом грядущая, арка, надпись на которой тоненькими вырезными буквами гласила: «TOWN HALL», а прямо над этой надписью, на багряном кирпиче висели городские круглые часы. Почему-то именно эти часы ввели мистера Саламандера в какое-то странное ощущение, словно он не вовремя. Но Ньют был не согласен ждать, он так переживает из-за того, что Тина отправила отряд на его поиски, что его арестуют, животных убьют, а палочку разломают или что похуже. Если мисс Реддл работает в Конгрессе, то через нее Ньют мог бы хоть как-то обжиться в этой Америке, но это на какое-то время, так как душа Саламандера все еще жила на родине и какая бы Британия не была, но она то самое место, куда Ньют хотел вернуться, ведь там прошло его детство и приключения. Перейдя дорогу к невысокому протяженному белоснежному квартирному дому, напоминающему греческий Парфенон, Ньют стал разглядывать парадные двери, не зная в какую ему нужно. Достав полученную записку, он начал с надеждой ее вертеть, неужели ни одной цифры? Только Хадсон-Ярдс 34-я улица… Ньют смял бумажку и выбросил в урну, кажется догадываясь, что 34 — то что ему несомненно нужно.       Прокравшись как вор, он отворяет дверь, пряча палочку в рукаве пальто, начиная осматривать каменный пустой холл, квартиры начинались со следующего этажа, затем номера на дверях. 29, 30, Ньют взбегает на широкую мраморную лестницу, видя из небольшого окна строгий взгляд ратушных часов, что преследуют его с каждой ступенью. 31, 32, — бежит дальше, а в груди колотится украинский железобрюх. 33, 34, оказывается в длинном светлом коридоре, с конца которого на него смотрит одно единственное окно. Нервно сглотнув, Ньют все обдумывает как и что. «Алохомора», — шепчет неуверенно, а снежно-белая с зеркальным отливом дверь тихонько отворилась. Мистер Саламандер не почувствовал себя как-то неловко. Он не думал, что пробирается сквозь чужие тернии, прямо в лапы к зверю. Ньют задержал дыхание, мягко ступая через порог, он хотел всего лишь найти ночлег. Януш в своё время был желанным гостем.       Ньют уловил чей-то голос, он доносился неразборчивыми мелодичными звуками. Как хорош был этот голос, как певуч. Аккуратно примостив свой чемодан, Ньют очень бережно и аккуратно прикрывает дверь, понимая, что вламываться не хорошо. «Простите. Я хотел… — нет! Вы не знаете случайно… — нет!», — не мог подобрать словесную оболочку для своих глупых и неуверенных в себе мыслей. Что нужно говорить в таких случаях хозяевам дома? А извиняться в какой момент?       Рассекающий воздух звук, затем хлесткий свистящий удар. Громкий. Прямо как от… хлыста? Ньют стоял лицом к двери, боясь представить, что это покушение на его жизнь. А что если мисс Реддл вовсе не так мила? Вой. Ньют услышал тяжкий горестный вой. Загробный унылый плач, от которого пробрало каждую косточку. Что это? — мысль засела у него в голове. Ощущения вдруг все резко похолодели, а разум стал тяжёл, ровно как и взгляд водянистых глаз мистера Саламандера. «Наверное мне показалось», — Ньют все ещё страдал странными снами после перенесённого пожара, будто бы какая-то гарька застряла там в глубине его лёгких, медленно тлела, постепенно сжигая.       — Уродливый. Какой же ты уродливый, — игривый провокационно-сладкий смех. Это была женщина. Она смеялась. Искренне, по-дьявольски жестоко, от чего и мерзко. Ньют обернулся, рассматривая пустой просторный квадратный коридор, делая пару шагов к ближайшему арочному проему, не касаясь ни одной стены, моментально, содрогаясь от прохлады, стоящей здесь душным туманом. Снова пронизывающий мрачный стрекочащий вой, который Ньют слышал в своей голове. Это было похоже на плач умирающего монстра. Ньют не спешит заглядывать, но все же делает это, переступая через невыносимый страх. Высокая женщина с копной длинных тёмных волос злобно высматривала что-то. Ньют видел её в профиль, отмечая то, насколько непривычно признавать её красивой. Это все равно что целоваться с ножом. Она напугала мистера Саламандера. На ней лёгкий атласный халатик нежно-розового цвета, он переливался на свету, стекая плавно по её плечам вниз, ложась на грудь, чуть слегка перевязан на талии. Она под ним абсолютно голая. А еще на ней высокие каблуки, Ньюта пугала эта женщина, резкая, не знающая пощады и очень грубая, такая точно бы обидела его питомцев, а для мистера Саламандера очень важно как человек относится к живым существам. Как можно истязать с вожделенной улыбкой что-то живое, особенно, если оно так пронзительно плачет? У неё чудный профиль, а нос почти как у Тома Реддла или это все мимика? Ньют увидел, как в левой руке мисс Реддл сжимала рукоять того самого хлыста, тот был плотный из светло-коричневой кожи, длинный хвост которого пал до самого пола. Плетеный, наверное, если его сжать посильнее, то можно услышать приятный скрип предстоящей боли. Она была страшна, женщина, что так смотрела на того, кто был для нее лишь жалкой тряпкой, которую она старательно ни во что не ставила, — так показалось мистеру Саламандеру. Он не мог понять над кем издевается эта очень шикарная и по виду совсем не злобная женщина. Она была как распустившийся недавно нежный цветок, но вот ее лицо, каким же оно было отталкивающим, безумием изуродованным. Кого же она так ненавидит? Сжав рукоять посильнее, она замахнулась и ударила, длинная веревка звучно взмылась вверх и во что-то хлестко вписалась. Свистящий громкий удар, от которого Ньюта аж всего передернуло, особенно, когда змеевидная длинная кожаная веревка ударила что-то с невероятной силой. И этот жуткий раскатистый стук, после которого Ньюту стало безмерно холодно, внутри он весь продрог, его затрясло, он посмотрел на свое дыхание, что паром вырывалось изо рта, а затем на полуголую Силию, не понимая, почему она так спокойна.       — Ты мне не нужен, — ледяным тоном говорит она, а губы её расплылись в лукавой бесчеловечной ухмылочке. Ньют не видел кому она все это говорила, но на кого-то эта женщина все же смотрела. Краем глаза Ньют наконец-то видит плывущую в воздухе чёрную тень, это она издаёт страдальческий рокот. Это было подобие чёрного человека. Призрака в длинном балахоне. Он протягивает к ней свои гигантские руки, и вот этот момент, когда её глаза заблестели и заполонились слезами. Дементор. Страшный, обездоленный, безобразно таинственный, мучимый и до смерти любимый. Любимый этой женщиной. Он ей поёт, уже более сладко, более нежно.       — Я так больше не хочу! — навзрыд и очень истерично крикнула она и выпустила надзирательский хлыст из своих дрожащих рук, а он с грохотом валится на пол. Она заплакала. Эта женщина в ту же секунду была окутана объятиями дементора, он опускает свои удлиненные иссохшиеся пальцы ей в волосы. Он хочет её вобрать в себя, утешать и долго любить. Прислоняется к ней своим скрытым за лохмотьями капюшона лицом, целует её как умеет только он. Она лениво развязывает свой шелковистый поясок, пока дементор все пыхтит и страстно ноет вокруг неё. Она била его, что не доставило ей радости. Ньют увидел, как покровы скользящего легкого халатика плавно разошлись на её грудях, делясь на двое, открывая все сокровенное взору. Силия была почти обнажена. Она истомно постанывала от чёрных прикосновений, тяжёлого дыхания над своим ухом и слюнявых вязких поцелуев своего безликого, но очень опасного любовника. Он запел ей полный магии загадочный мотив, унося с собой её сознание. Он ласкал прикосновениями своих рук её изнывающее тело. Он был чудовищем. Это был страшный гигантский дементор, что вжимался в свою жертву, нежно обессиливая каждым касанием. Он понимал её речь, а она понимала его. Силия прикоснулась к его тёмному лицу, а затем со стоном сладострастия прижалась своими губами. Дементор задирает ей ногу, притягивая к себе. Силия отстранилась от него, а губы её все были в его чёрной вязкой слюне. Ньют заметил как и вся её бледная шея была испачкана этими вопиющими и кровожадными поцелуями. Она полезла к нему рукой прямо под длинные чёрные полы мантии, хватая его за что-то так резко, от чего дементор взвыл как отчаянный волк на луну, беззвучно стрекоча ночную мелодию все тише и ниже. Она вытащила удлинённый чёрный отросток, с которого густыми лохмотьями по её пальцам пенилась и стекала гелеобразная слизь. Ньют подумал что, наверное, этот дементор Януш. Она страстно и резко поглаживала ему член, слушая эти мелодичные звонкие стенания страшного существа. Дементор положил ей когтистые ручищи на плечи, а она без слов его понимает. Улыбается и ложится на пол, сгибая ноги в коленях, а с его приближением, грязно раздвигая и приподнимая. А дементор все кряхтит как маленький ребёнок, воет и поёт уже притягательно и убаюкивающе, будто змея и заклинатель встретились. Его ладонь вперлась ей в колено, опускается по её ляжке вниз, сам весь ходуном ходит, не может пристроиться у неё и начать полный разврата танец. Ньют первым делом подумал о том, какое потомство у них будет. И будет ли? Дементор хватает её за вторую ногу, подтягивая к себе, Силия приставляет его пышущий жизнью конец прямо в себя, не боясь быть осквернённой и взорванной. А дементор все стрекочет ей что-то, на что она ему все время с придыханием мимолетно отвечает: «Да-да», — при этом ласково гладит его тощие крупные ручищи. Он надавил на неё, с трудом проползая внутрь, и Силия изнеженно забалдела, прикрыла глаза, чувствуя, что она делится с чем-то потусторонним собой. Он безудержно врезался в неё, но очень старательно, где-то даже обходительно. И Ньют смотрел только в то место, где их соединил Случай. Чёрная, толстая, слюнявая шипастая гусеница, ворвалась внутрь чего-то розового, глянцевого от влаги, мягкого и очень беззащитного. Он протаранил её без сожаления, пожирая душу тем самым отростком, крича в убаюкивающей лихорадочной неге слова похожие на имя этой женщины. «Сили́, Сили́», — он ласково её зовёт. Ньют внимал межвидовую любовь, видел то, с каким жаром эти оба делились друг другом друг с другом. Дементор трогал её все нежнее, задыхаясь и пыхтя в любовном игрище. Его Силия была в каком-то полудреме, трансе или чем-то схожем, её дергало от каждого движения. Она со всхлипами завывает, закатывая обессилено глаза. Её лопатки и голова лежали на полу, тогда как бёдра были в руках у этого монстра, он приподнял всю нижнюю часть её бесхребетного развратного и обмякшего тела. Тёмные длинные волосы свалялись и рассыпались на полу. Он качает её, из-за чего Силия не может найти себе места, она упирается руками в его тело, что-то непонятное стонет, стонет, стонет. Ньют только мог предполагать насколько сильно он там в ней ездит, как все дементорские иголочки впились ей во все места. Она тянет скорбящее: «Уу-уу», пищит и лепечет как девочка, задыхаясь на ровном месте. И слова сказать не может и взгляда поднять. Ничего. Только извивается иногда, елозит своим тазом по нему, а потом её берет лёгкая дрожь и она расслабляется на секунду, а потом это происходит снова. На ее светленькой коже от рук дементора остаются серые следы, словно растертый пепел. Дементор со скрипучим возгласом вошёл в неё снова и снова, пока не остановился и не опустил своё лицо вниз, как будто смотрел на свою жертву любви. Он неспешно кончал в неё, пока из неё все это не полилось, прямо как из переполненной до краев чаши.       — Иди ко мне, — протягивает к нему свои тоненькие ручки. Он опустился к ней, не разделяя их тел, его хриплое дыхание стало более отчетливым, чёрный лик начал спадать, Ньют узнал эти волосы и этот профиль. Януш приложился к её грудям, прилипая сладко к соску, причмокивая и целуя, потягиваясь и успокаиваясь. Он упал на неё почти полностью обнаженным. Силия обхватила его спину руками и ногами, целуя в лицо и волосы. Затем она стала лизать ему лоб, прилизывать подобно кошке, пока он мирно отходил от пережитого, посасывая её грудь. Ньют прочувствовал эту дурманящую и обуревающую страсть. Бессмертную и ни на что не похожую любовь. Ньют был уверен, что эти двое очень сильно любят друг друга. Он тихонечко вышел за дверь, оказываясь на лестничной площадке. Ньют тяжело выдыхает, стирая холодный пот со лба, нажимая на кнопку звонка. Мистер Саламандер не знал куда и как спрятать свой взгляд, ведь сейчас ему придется столкнуться с той, которая на его глазах произвела вопиющий и срамной акт грязной и очень своеобразной любви. Он услышал стук ее каблуков, этот стук будет сниться ему в кошмарах. И вот дверь моментально распахивается и он встречается лицом к лицу с той самой женщиной, которая заварила большую часть проблем мирового масштаба, в свое время удачно сбегая от ответственности, нежась под американским небом. На ней все тот же ночной элегантный халатик, только на этот раз он завязан крепче чем в прошлый раз. Ньют был удивлен тому, как изменился ее образ, становясь таким… нормальным. Прямо сейчас она добродушно, скромно и немного скомкано улыбалась. Никогда не скажешь, что именно эта женщина может одновременно отстегать и пасть перед объектом своих пыток, ни разу не теряя своего лица. Лицо, вроде бы, такое же, но это как посмотреть. С каждого ракурса своё особенно и при разном освещении разительно отличается, разделяя эту женщину на кучу мельчайших пазлов, оттенков и граней. По ней трудно угадать возраст. Она кажется очень молодой, но при этом ужасно старой и не понятно почему именно так. Мистер Саламандер считал, что мисс на пороге была похожа то ли на тощего фестрала, то ли на не менее мрачного костлявого метагота, при чем последние до жути отвратные кошки. Есть люди похожие на вороных крылатых коней, есть красавцы с чистой душой как у единорогов, Ньют мог каждого с кем-то сравнить. Больше всего он обожал людей, по привязанности и доброте душевной, похожих на гордых фениксов или птицу-гром, но такие, увы, в последнее время мистеру Саламандеру уже не встречаются. В основном хладные рептилии, дементоры и прочая могильная живность. От таких людей прямо веяло нечистью, привлекательной грязью души, а еще такие люди постоянно красиво лгут. И как Ньют ненавидел себя именно за то, что не умел распознавать ложь, а вариться с патологическими лжецами очень болезненно и неприятно. Вот именно сейчас перед ним стояла многоликая жертва хронической лжи. Да, она ничего плохого не сказала, не оттолкнула и не обозвала, но от нее сквозит неприятными и очень отталкивающими качествами, а также все это окружение оставило на ней неизгладимый след. Кому-то такие люди покажутся сексуальными, привлекательными, обиженными и сладкими обманщиками или манипуляторами, но только не Ньюту. Его пугает эта женщина и чем больше она показывала ему себя с хорошей стороны, тем более он замыкался в себе, вспоминая другой ее лик, другой образ и то, какой жестокой она способна стать. И не важно игра это или нет, ведь сострадающий и знающий боль человек, никогда не станет делать больно другому.       Эта женщина была привлекательна своей вульгарностью. Она яркая. Она шикарная, но очень уж низкая и падкая на всевозможные пороки. Ньют даже думал, что мисс Реддл самая настоящая бесчувственная проститутка. Она только что на его глазах растлила собственного сына. Одно дело выслушивать подобное лишь в кратком упоминании, а другое видеть в красках. Насколько же низкой и жалкой нужно быть, чтобы блюсти такую жизнь? Грязная, порочная и безнравственная старуха, которая за счет своего малолетнего любовника самоудовлетворяется. Какая пакость! Януш прелестный мальчик, очень чуткий, добрый, не желающий никому зла. Ньют был в ужасе, когда тот вскользь упоминал о своей семье. Как мать могла бросить своего ребенка? При том, что он у нее единственный, а после этого она пытается ему доказать свою любовь раздвинув ноги.       — Вы кто? — Силия в ожидании смотрит на человека с чемоданом, совершенно не узнавая в нем мистера Саламандера, которого повстречала будучи маленькой девочкой. — Если вы собираетесь мне что-то предлагать, — указывает она на чемодан, — то у меня все есть. Человек до вас только что предлагал мне отличную косметику, — опять врет, — подмечает Ньют, так как он все это время таращился на ее половой акт.       — Н-нет, — смотрит на ее шею, не в силах отделаться от преследующей во всем скромности. — Я пришел не за этим. Меня зовут Ньют. Ньют Саламандер, — смотрит на ее губы, что резко распахнулись, Силия ахнула.       — Вы не помните меня? — улыбается она. — Вы сказали и я вспомнила вас. Я, вы, Альбус Дамблдор. Мой отец был учителем. И вашим тоже. Том Реддл, — на последнем имени Ньюта немного передернуло, он попытался улыбнуться, но вышла неудачная пародия. Ньют поднял глаза выше, осматривая лицо этой женщины, с трудом узнавая в ней ту девочку. Да, тогда в кабинете Дамблдора она была по-своему странная. Молчалива и постоянно пялилась на Дамблдора, как будто что-то было не так. Но Ньют был не в восторге от того, что ему не удалось побыть с директором наедине, но Силия вроде как смогла рассказать каково учиться на Слизерин. «На Слизерин учатся врожденные ублюдки», — так однажды сказал брат Ньюта, за что получил в лицо горегубку, а после у него был жар и пламя из ануса, но Ньют был огорчен тем, что Тесей оскорбил в его глазах Литу. Эта мадам перед ним заслуживает самых нелестных эпитетов в свою сторону, ведь она стала женой собственному отцу, который очень неприятный человек, но только после Грин-де-Вальда. Но мистеру Саламандеру захотелось осмотреть Силию, что у нее внутри, какая она между ног, ведь только что в ней побывал целый дементор, внутри нее все еще теплились остатки его спермы. Ньют потерял все свои исследования, так и не получив семя Януша, а прямо сейчас перед ним стоит эта женщина. В его глазах она настолько развязна, что, по идее, должна быстро согласиться.       — Можно взять мазок из вашей…? — не может это сказать, начиная мямлить себе под нос.       — Я не понимаю вас, — она говорила спокойно, потому что не услышала, что он так отчаянно пытался у нее вызнать. — Проходите, — отошла она в сторону, впуская в логово разврата. Находиться в этой квартире для Ньюта — все равно что прийти в бордель. Он аккуратно поставил чемодан в прихожей и начал осматриваться, замечая какая необычная обстановка в квартире. Такие цвета, такая мебель, все это было в новинку, Ньют словно попал в другой мир. Она пригласила его в гостиную, сама же уселась на край дивана, кладя ногу на ногу, тогда мистер Саламандер узрел ее обнаженное угловатое колено и удлиненный голень. Она казалась Ньюту просто невыносимо пошлой, а ее взгляд, он словно раздевал, мистер Саламандер был как под прицелом. Эта грязь сексуального подтекста налипала как мелкий мусор на мокрые ладони.Они были только вдвоем, а непристойные мысли с участием этой мадам сами собой полезли в голову. Ньют был обескуражен, смог отвлечься, обращая внимания, что Януша здесь нет, пока Силия впиливалась в него своим прищуром.       — Какой стыд! — мило улыбнулась она, а затем саркастично воссияла. — Ньют, вы всё видели, — продолжает вскрывать все его мысли, заставляя Саламандера покраснеть и начать придумывать немедленную отмазку. Но не успел Ньют и рта раскрыть, как к ним в комнату, залитую дневным облачным светом с расшторенных окон, зашел вялый и потрясенный мистер Реддл младший, посмотрев на Ньюта, выдал лишь усталое возмущение, но никак не озвучил. Взгляд Саламандера поскользил по длинному шелковистому китайскому халату, в который облачился этот недовольный, измученный варварским облегчением плотского пыла мальчик. Насыщенно-синий цвет, цвет переспелой жимолости, легкая длинная ткань доходила Янушу почти до щиколоток, но Ньют заметил вышитые желтыми шелковыми нитями лотосы, а вокруг них стайка белых аистов с красными клювами, они паслись в прохладном канале. Он надел ее халат, — озадачился Саламандер, чувствуя себя слишком неловко. Волосы его были слегка влажные, а лицо по-детски невинное и Ньют яркой вспышкой вспомнил, как Силия облизывала своему сыну лоб. — Он нас видел, — Силия слегка обернулась, почти не выходя из оцепенения своей позы, это был легкий поворот головы на бесшумные шаги ее чада. Каким-то образом она уже знала, что он появится здесь.       — Да? — Януш посмотрел на Силию, медленно подходя к ней, трогая ее волосы затем плечо. Прядка её нежных волос заиграла в его пальцах, Януш поднёс эту длинную прядь прямо к своему лицу. Прикрыв глаза, он начал с наслаждением вдыхать запах, как был уверен Ньют, её горьких волос. А затем Януш мягко поцеловал глянцевый локон, смотря на него томно и очень вожделенно, резко разжимает пальцы, наблюдая, как тёмная прядь валится к остальным. Этот мальчик будто был готов молиться на свою распутную и безнадежную мать. А Силия проигнорировала этот жест обожания со стороны своего сына, смотрела очень уверенно и прямо, делая вид, что не замечает. Он наслаждался ее обществом, Ньют это видел, от чего их садистские игры стали ему только более непонятными. — И как это было? — Януш вдруг резко и раздраженно взглянул на Ньюта, копируя Тома как можно более четко и точно, становясь таким же напускно-спокойным, но брюзгливым. Он сел около Силии, придвигаясь к ней вплотную, всем телом повернулся к ней, копируя не только ее позу, но и перенимая своеобразную манеру ее голоса, движений и даже взгляда. Вел себя совершенно иначе, ежели когда они были с Ньютом вдвоем, и с его честной скромности не осталось ничего, рядом с этой женщиной он смог выглядеть другим. — И каков я? — Януш негодующе, не скрывая колючей сатиры, бросил это Саламандеру в лицо, а сколько же нервозности от нарушенного уединения можно прощупать в одном только голосе, кто-то грубо ворвался в их частную жизнь, в их тайны, он вел себя очень обижено и по-юношески.       — Большой, чёрный и страшный… — Ньют посчитал, что мистер Реддл желает знать правду, но в той ситуации сложно было оценивать увиденное с положительной точки зрения. Ньюту казалось увиденное шокирующим, вопиющим, леденящим, кошмарным. Мурашки по коже пробегали в тот самый миг, когда Ньют вспоминал их бурлящие в любострастие места — раны, которыми они так вожделенно соединялись, под песни собственной похоти.       — Вам понравилось смотреть? — Януш продолжил и эти двое очень похожих Реддлов с издевкой уставились на него.       — Безусловно это было пикантно, но я такое не приемлю, — постарался быть как можно более деликатным. — Силия, — обращает на себя ее томный взгляд, — вы левша или правша? — ошарашивает подобным вопросом сразу обоих.       — Я правша, — не стала уклоняться, а Ньют быстро уловил, что ее левая рука в основном неподвижна, тогда как преимущественно правой она поправляет волосы, а во время спаривания, она трогала Януша чаще правой рукой. Но Ньют отчетливо помнил, как Силия держала хлыст в левой руке, но он не мог понять почему.       Силия Реддл. О ней говорится много, но ничего конкретного. Ньют слышал только пламенные речи, наполненные горем, отчаянием и злобой. Вот прямо сейчас эта женщина сидит напротив Ньюта. В ней сложно увидеть ту школьницу, но сложнее поверить в то, что это, все же, была действительно она. В среде своих мужчин она по-своему мудра, наверное более остальных флегматична снаружи, но легко возбудима внутри. Возможно именно жизнь такая, какая ей досталась, сделала её вот такой. Очень затейлива её внешность. Она как жевательная резинка со вкусом сладких розовых пузырей. Вкусна, но от переизбытка начинает подташнивать. Ньюта душит один взор этой женщины, она как тонкая леска, что обмоталась вокруг шеи. Такая женщина очень на любителя. С ней некомфортно, чувство собственной ущербности застилает глаза. Силию любят такие же мужчины как и она сама. Вульгарные, малодушные, скептичные, жестокие, нарциссичные. Она им соответствует. Тина была проста, легка как уравнение с одним неизвестным, наивна, но очень комфортна. Она отличный друг. Она верная, она сильная. Как и все женщины немного непонятная и безлогичная, но все же какая-то уютная. Из неё прекрасная подруга. Лита была другая, но Ньют знал, что их проблемы, их интересы — схожи. Наверное поэтому он не может её забыть, Лита была тем, кто мог понять и разделить переживаемое. И отец и сын Силии следуют по такому же принципу, по принципу схожести. Мужчины родства этой женщины имели с ней самой какое-то многогранное тонкое сходство. Грубость их была столь же гибка, столь же хитра, прямо как у Смерти или самой Силии. Для обоих мистеров Реддлов одна из этих женщин была сердцевиной всего, сосредоточием желаний, мерцающей вспышкой похоти и всего низшего, но очень гремучего со сладким запахом гнили. Чем отвратительны Том и Януш? Наверное тем, что они привлекательны как женщины, опасны, ядовиты и очень живучие изворотливые лгуны. И это не вина Силии, даже не вина Смерти. Просто они так распускаются. Они так цветут, годами не отцветая. Истеричные, заносчивые, полные маний и навязчивых идей, страдающие паранойей и, возможно, галлюцинациями. Холеричность вперемешку с меланхоличностью делают из этих мужчин лиричных экспрессивных Байронов своего времени. Несомненно они отличные актёры, поэты, музыканты и писатели. Ньют не понимал почему мистер Реддл старший рвётся к власти. Он опустит дело до Шекспировской трагедии. Он будет делать все напоказ, с помпезной арией в свою честь. Какой он, таков и его сын и дочь. Это все причинно-следственные связи, ну и конечно же родственные. Они не строят из себя господ, потому что это клише, они задают друг другу кучу надежд, вешают различные обязательства, перекладывают вину. И все это вперемешку приводит к каким-то безумствам уровня катастрофы. Уровня войны. И Силия их подстрекательница, она не желает миру добра, не хочет пойти против, — нет. Ей это чуждо. Это было гнездо. У самых обыкновенных змей существует одна очень интересная мутация, причём достаточно частая, — это когда у змеи две головы и одно общее тело. Головы эти полностью функциональны и независимы. Живя в одном теле, они не подозревают, что делят туловище с кем-то ещё. В природе такие чудные мутанты не выживают, так как одна голова постоянно пытается напасть на другую, не воспринимая её частью себя. Ньют выхаживал парочку таких драгоценных экземпляров, но при кормлении, следует между головами ставить перегородку, иначе они убьют друг друга за пищу. Януш и его отец, в глазах Саламандера смотрелись двумя головами одного туловища. Ещё у змеи два половых члена, но в природе самец во время спаривания использует только один. Сделано это для того, чтобы самец мог оприходовать большее количество самок. Но если брать гадюшник Реддлов, то Ньют наблюдал только двух змей. Обе белые, потому что альбиноски и потому что белый — истинный цвет Смерти. У самца две головы, которые с трудом уживаются, а уживаются только по одной причине — общая самка. Их брачные игры не зависят от нормального природного цикла, который влияет на любое нормальное живое существо. У этих змей высокая чувствительность из-за непегментированных белесых чешуек и врождённая гиперсексуальность как черта от общего предка. В подземной сырой норе, где-то среди лесов, под толстым слоем земли живут эти две змеи, в сумме у которых три головы. И они совокупляются день за днём, самец задействует сразу оба половых члена, имея свою единственную самку сразу в два прохода, это как два отдельных влагалища. А потом они изливают в неё своё хладное семя, а самки змей имеют способность хранить какое-то время сперму в себе, дабы потом оплодотворяться. Но эти два тела и три головы совершенно необычные. У них свои законы природы, такие же деформированные, как и они сами. Их самка не плодоносит, яйца откладываются либо пустые, либо детёныш умирает в зародыше, из-за того что плод деформирован. И вот эти две головы оплетают тело самки своим телом. У самца этого экзотического питона имеются анальные шпоры, при спаривании он царапает ими самку и трется о её тело. Наверное этих змей кто-то создал такими и они тянутся друг к другу, потому что ничего более генетически близкого у них нет, ведь эти половые члены могут проникнуть только в соответствующие проходы, которые имеются только у одной самки. Ни одна другая змея не могла бы похвастаться таким строением, у этой самки не одна общая клоака, а много раздельных, но скрытых дырок. И эти две альбиноски такие уникальные — одни на большой планете. Единственные. Их спаривание длится часами, а слияние их половых клеток пронизано болезненной сложностью. Эти змеи живут так долго, дольше обычного магла, проживут и дольше. Они холодные, а процессы у них все очень медленные, они как консервы. Ньют в красках представлял этих двух эксцентричных редких змей, он желал наблюдать за ними и дальше. Ему стало грустно отходить от собственных фантазий, но ещё обиднее, что Реддлы оказались все же людьми и их не поймать и не упрятать под пологом чемодана. Саламандер был воодушевлен и решил написать о каждом из них. Ему захотелось описать и расписать таких претенциозных ярких людей. И это будет своеобразным продолжением его первой книги о фантастических тварях. Это будет переступление через закон мистером Реддлом? Это будет преступление Грин-де-Вальда? Или все же халатность Смерти?       Силия резко встала со своего места, будучи непередаваемо недовольной, она вытянула руку и в ее ладони появился посеребрёный портсигар, щелкнув пальцами, она моментально подпаляет кончик белой сигареты, поспешно втягивая этот дым. Сероватый дым тут же застремился ввысь, так до конца и не растворяясь, комната мгновенно задохнулась в этих горьких парах, мистеру Саламандеру стало дурно от столь концентрированного запаха, он невольно прикрыл нос рукой, на что Силия улыбнулась, а потом, поняв намек, плавно встала, насилуя своего сына расставанием с собой. Стоило ей покинуть его, как лицо Януша мгновенно посерело, он закрутился по сторонам, хотел бы ее догнать, но почему-то не стал. Но это вопрос времени. Тридцать секунд, — Ньют занудно считал насколько хватит выдержки этого мальчика.

*      *      *

      — Избавься от него, — Силия уперлась ладонью в чугунное витиеватое ограждение. Ее очень тонкий и узкий стан прикрывал только обтекающий розовый шелк халата. Силия не хотела ничего знать ни о Томе, ни о причине, по которой Ньюта Саламандера принесло сюда. Ей было абсолютно безразлично то, как он нашел ее, все, кто так или иначе связаны с Дамблдором — находят свою цель. Это лишь вопрос времени. И вот Ньют здесь. А что дальше? Как скоро прибудет сам Том? Зачем они все всё ей портят своими прибытиями-событиями, зачем мешают? Мистер Саламандер — как некая чужеродная тяжесть, как какой-то груз, балласт, от которого так желала избавиться Силия, но по дурацкому стечению обстоятельств ненужный багаж доставили прямо в квартиру. Она уже не знала, что ей сделать, чтобы перестать быть причастной ко всем неурядицам связанным с ее родственниками. Наверное все дело в том, что мисс Реддл не смогла уйти независимой, принимая от Смерти множество благ, которые не так-то просто заработать самим. И Силия бы должна прямо сейчас отписать весь свой счет на обратное имя, уволиться с работы, сменить место жительства, но ее гордость была слишком двухсторонней.       — Мне не нравятся твои друзья, — делает из Януша виноватого, зная, что тот стоит позади. — Они придурки, — специально оскорбляет их. Но это был всего лишь жалкий повод. — Часть из них наркоманы, другая часть — ворует у собственных родителей, многие из них ведут беспорядочные половые связи, дерутся, — Силия нервно выпускала сигаретный дым в морозный воздух, посматривая вниз на людную улицу и заполненную машинами проезжую часть. Януш ничего не ответил маме, он лишь смотрел на неё, подмечая как она неспокойна, как вынужденно охлаждает свой пыл, как она ото всех устала, как терпит. — Мне не нравятся твои друзья, — повторила она, резко поворачиваясь и смотря уничтожающим взглядом полным желания склонить к своему мнению. Негодование рождалось в ней от того, что её сын молчал, а еще она его очень любила и это ее в нем раздражало больше всего на свете, даже меньше чем его ответная симпатия. В своих мыслях она готова обласкать его, а в лицо показать только пару бессвязных и ничего не значащих взглядов и жестов.       — Ты не хочешь, чтобы я с ними общался? — ровным тоном озвучивает её эгоцентричные мысли, приближаясь к её плечу, прижимаясь щекой к глади её волос. На улице было достаточно холодно, легкий слой снега уже полег на пологие дороги. И Силия была почти раздета, ровно как и он. Открытый балкончик еле-еле вмещал двоих.       — Что? — возмутилась, переводя все в издевку. — С чего ты взял? — тут же начала отпираться, почувствовав себя глупо. — А вдруг ты станешь как они! — она сказала это с обильным возмущением, а в душе понимала, что это был бы просто повод поиздеваться над ним. Она не могла понять, что чувствует, зная, что у ее сына появились знакомые, с которыми он проводит время. Зачем он это делает?       — Это невозможно, — его губы слегка тронула радостная, от негодования мамы, улыбка.       — Почему же? — привычный ленивый голос, прозвучал как низкое кошачье мурчание.       — Это невозможно, — только повторил с тем же тоном, уверяя её и накрывая своей преданностью. Силия накрыла своей ладонью его самое необычное место, начиная жадно приставать и домогаться в самом сосредоточие всех сладких мыслей. Януш не хотел, чтобы она прекращала, когда она трогала его, когда любила прямо там, он чувствовал себя счастливым и немного грязным. Он захотел прижать её ладонь посильнее, ещё сильнее и нежно обводить круговыми движениями. Она вдруг посмотрела на него, посмотрела на его глупое лицо в этот момент. Ему было не скрыть сильного наслаждения, которое проступало через каждую пору на его лице. Силия выбросила докуренную сигарету прямо вниз с балкона, убрала свою руку, чем обескуражила и расстроила понадеявшегося Януша, заставляя вновь растерянно напрячься. Она ушла, оставив его одного с гадким щемящим чувством внутри, он не мог отойти от мысли, что мама им беспощадно пользуется. Он боялся своих банальных фраз, которые так хотелось озвучить, но при долгом взгляде на нее, у него оставалось все меньше слов. Он лишь обернулся в ее сторону, провожая глазами ее нерасторопные элегантные движения, разглядывая, как его мать раздевается, как красиво спадает с ее покрасневшего от холода тела шелк. А руки у нее были особенно красные. У нее в комнате холоднее чем везде, а все потому что дверь на балкон никогда не закрывается плотно, ведь Силия так часто курит, так часто, что Януш сбился со счету сколько сигарет она может выкурить. Она смотрит на него непрямым взглядом, он чувствует ее безотрывный ответный томный взгляд сразу с нескольких отражающих поверхностей. Его душила ее, какая-то необъяснимая, темная и молчаливая сторона. Медленно подкрадывается к ней со спины, утыкается лицом в ее волосы, обнимает, поглаживая предплечья, не может сказать всего того, что чувствует. Хочет пожаловаться ей. Хочет раскрыть перед ней свою душу, но она не дает ему это сделать, вернее — он чувствует, что она не хочет этого знать.       — Я как будто, на самом деле, не нужен тебе, — зажмуривается, говоря это еле слышно, поднимаясь рукой от ее груди к шее, желая в какой-то краткий миг просто-напросто удушить свою черствую и равнодушную мать до смерти. Она совсем не хочет его понять. Смыкает руку у нее на шее, а пальцами чувствует, как ключ жизни бьет где-то изнутри, тарабаня по его разгоряченным пальцам. Он млеет от одного факта, что прощупывает ее жизнь, что на самом деле его мама жива, но безжизненно спокойна. Она вцепляется в его пальцы и ослабляет надоедливую хватку, в глубине души не ощущая ни капли возмущения, Силие захотелось пожалеть своего сына. Она медленно оборачивается к нему, наблюдая на его лице глубокую и нескладную печаль, Януш был как-то по-особенному расстроен.       — Я никогда не одобрю твои отношения, — Силия недоговаривала всего. — Ты никогда не получишь от меня разрешения на брак с кем-то. Мне не нужны внуки от тебя. Я их не признаю, — она развязала свой собственный халат на нем, прижимаясь губами к его горячей приятной груди и его моментально отпустила печаль и грусть, ведь Януш понял, что мама сильно ревнует. Частые страстные поцелуи перешли на голодные облизывания. Её язык влажной дрянью прошёлся по его шее, она душит его своими объятиями, пока он утомлённо прикрывает глаза, все никак не присыщаясь их близостью. Он постоянно хочет быть со своей мамой. Несказанно ободряют её слова и Януш решил Силие не говорить, что его не привлекают люди. Хочет опустить её ниже и трахнуть в поганый рот. Поступь нежных поцелуев по одному его мимолетному желанию стала отпускаться вниз. Януш наклонился к ней и притянул жалящим поцелуем, ведь он понял по паре её фраз, что они бояться одного и того же в отношениях друг с другом. Она прижалась к нему, поцеловала его чувствительный член, а затем снова и снова, не зная как удержаться от большего. Высунула язык, лениво облизывая.

      Ньют смотрел прямиком в коридор, а оттуда прямо в кусок спальной комнаты, где он то и дело видел мелькающие тени, не слыша почти ничего. Они либо очень тихо вели свои переговоры, либо мисс Реддл не гнушается ставить заглушающие заклятья в собственной квартире. Значит, этой женщине есть что скрывать помимо инцеста с собственным сыном, которого она даже не стыдится. Мистер Саламандер хотел взглянуть на часы, ведь незнамо сколько он уже просиживает в этой пустой и светлой гостиной, продавливая розовое кресло, охваченное лионским бархатом, но Ньют рассматривал белый кожаный диван, не мог оторвать взгляда от преломляющихся о сиденье лучей. Ньюту не нравится белый цвет, потому что он считал белый полным отсутствием какого-либо цвета, попросту пустышкой, а вот мисс Реддл не гнушалась всего белого и геометрически точного в своем доме. «Какая страшная женщина!», — ее вкусы его очень пугали, ведь мистер Саламандер любил домашнюю тёплость и гостеприимную обстановку, а не скучные музейные помещения, которые по своей сути практически пусты. Ньют так и не нашел взглядом часы в этой комнате, приходя в неистовое беспокойство. В каждом нормальном доме должны быть часы! Ньют всегда знал во сколько кого требуется покормить в чемодане, но как живет эта женщина без часов? Вместо красивых мелких украшений одна пустая мебель и такая же светлая, не считая черного глянцевого стула, который был задвинут в письменный стол орехового оттенка и стоял боком к большому просторному окну. У нее солнечная сторона. Никаких картин, никаких статуэток и скульптур, только лепнина на стыках стен и пола, и какие-то черно-белые статичные фото, а еще пустая прямоугольная ваза из фиолетового стекла стояла на журнальном столике прямо перед диваном. Как неуютно было Ньюту в ее доме, как холодно было везде, обстановка казалась мертвой и какой-то недоделанной. Словно будучи девочкой Силия была покинутой сиротой, не знавшей что такое уют и любовь. А вот светло-бирюзовые обои с полосатым узором разбавляли всю бледность такого мавзолея, ведь даже на письменном столе в этой комнате ничего не лежало кроме одинокой черной ручки. И сидя в такой тоскливой обстановке, Саламандер ощутил себя несчастным, брошенным и неприлично старым, кажется, он сидит в этой комнате уже целую вечность. Но вот из соседней комнаты показалась стройная недоброжелательная фигура хозяйки этого музейного помещения, она такая же как и обстановка в этой квартире — пустая и отталкивающая. Она бросила краткий взгляд на гостя в своем доме, взмахнула палочкой и облачилась в длинную грубую шинель, перелистывая какие-то бумажки, а потом она исчезла на глазах и Ньют с облегчением понял, что Силия покинула свой дом. Мистер Реддл сразу же показался в дверях ее комнаты, Ньют сильно обрадовался тому, что Януш был не бесстыдно обнаженным как пару минут назад. Правда на контрасте с этим светлым местом, он облачился во все черное, не считая ярких белых подтяжек. И первый вопрос, который хотел задать Ньют это был: «Вам совсем неинтересно сколько сейчас времени?». Януш не смотрел на Ньюта, а делал вид, что поправляет манжеты рукава. Ньют с разочарованностью внимал разительные изменения. Саламандеру казалось, что чем добрее и душевнее человек, тем лучше и ему самому и другим, столкнуться с людьми с обратной стороны было непривычно и много неприятно, ощущение, будто Ньют всю жизнь делал что-то не так. Януш подошел к тому самому большому окну, становясь к Ньюту спиной. Тот наблюдал, как колышется мутная тюль от неспокойного дыхания мистера Реддла.       — Подойди, — не оборачиваясь сказал Януш, явно что-то высматривая внизу. Саламандер резко подскочил от его просьбы, да так, словно услышал приказ дрессировщика, хотя голос мистера Реддла был абсолютно ненадзирательным. Подходить к нему все ближе и ближе, становилось как-то мучительнее. Януш как ходячая депрессия, что Ньют замечал и в Англии, но в такой обстановке образ мистера Реддла младшего был невыносимо тосклив. Наверное, это из-за того что он дементор, — Ньют незамедлительно приходит к верному выводу. Как можно возбуждаться рядом с таким человеком, рядом с которым при долгом контакте увянут цветы и захочется спрыгнуть с окна?       — Это моя машина, — он улыбнулся, тыча в стекло пальцем. Через искажающую четкость тюль, Ньют смог увидеть под окном очень длинную квадратную машину. Заглядывая под занавеску, Ньют наблюдает ее красивый цвет под тонким слоем снега, — чернильно-синий. — Она невероятно сияет на солнце, — Януш не мог перестать улыбаться, рассматривая ее с четвертого этажа. — Это Кадиллак Флитвуд пятьдесят шестого, — он стал по-детски радостным, когда говорил о ней, о своей машине. — В ней прекрасный салон. Знаешь, — Януш начал говорить сам, — я ведь хотел другую, хотел такую, чтобы с ребятами гонять. Но мама сказала, что ей нужна красивая и деловая машина. И я ни разу не пожалел. Я ощущаю себя президентом, когда еду на ней, — Ньют слушал его и понимал насколько этот мальчик искренне восхищался этой магловской чудовищной вещью. Они же громкие, страшные, опасные. Саламандер терпеливо ждал, когда с Януша спадет вся спесь и он сможет ему рассказать о случившемся, но надо быть слепым, чтобы не заметить, что Янушу это неинтересно. Он не хотел знать предысторию.       Без Силии он был намного приятнее, немного сутул и загадочно мрачен, но зато не агрессивен, он просто был собой. Ньют хотел бы сказать Янушу, что его мама плохая и недостойная женщина, что иметь с ней столь тесные отношения — очень некрасивый и недостойный джентельмена поступок, которому не научат даже самые изощренные и заядлые извращенцы, что Силия профурсетка и знойная женщина, которая в будущем обязательно это покажет во всей красе, но Ньют сдержанно промолчал, жалея этого мальчика. Мистер Саламандер считал, что ее достоин только такой же безнравственный и распущенный человек, но Януш ведь таким не является. Он уникальный необычный мальчик, почему бы ему не найти кого-то более подстать себе? Какую-нибудь хорошую девушку, тем более молодую. У них с Силией вопиющая и недозволительная разница в возрасте!       — Ваш отец и Геллерт сожгли мой дом, — Ньют дождался того момента, когда мистер Реддл замолчит, ведь он так много рассказывал о машинах, но Саламандеру было это чуждо. — Грин-де-Вальд чуть не убил меня. Рассвирепел, когда понял, что я собираюсь писать о Смерти большую книгу. Он уничтожил всё. Всё, что я наработал. Всё пало там, в Англии. И я бы умер, но меня спасла Смерть, — вспоминая все пережитое, Ньют словно оказался в патовой ситуации, прямо как в тот вечер. Януш нахмурился, но ничего не говоря продолжил таращиться в окно. — Я понял, что ваша мать жива и доказал это Геллерту… — начал Ньют.       — Мой отец в курсе? — Януш повернулся к нему так быстро, так молниеносно, почти сбивая с мысли.       — Нет, он был в другом месте, — и тут он впервые задумался: где был Том в то время, пока они с Грин-де-Вальдом выясняли отношения? — Грин-де-Вальд почему-то побоялся как огня, что Том Реддл узнает правду и правду о том, что ты был у меня.       — Ну и каков он? — Януш снова был полностью в городском пейзаже, недовольно ухмыляясь, перебирая нервно пальцами. — Я о Томе Реддле.       — Твой отец сумасшедший умирающий человек, — сочувствующе сказал Ньют, но тут же пришел в ужас от саркастичного злорадства Януша над собственным отцом.       Януш метнул в Ньюта вопросительный взгляд, неужели их с Силией папочка умирает? От непонятных смешанных чувств ему хотелось и броско зааплодировать Тому и принести глубокие соболезнования. Януш надеялся, что Том Реддл не переходил по наследству своим безумством, ему не хотелось быть похожим на Тома ни в чем. Они были совершенно разными людьми, — он был в этом железно уверен. Но именно в данную секунду Януш хотел бы поговорить со своей мамой, но не рассказывать о Томе, иначе Силия неподдельно будет страдать. Она все время о нем думает, порой даже не утруждая себя это скрывать.       — Когда-нибудь она сядет на моего отца верхом и я буду внимать этому с той радостью и злорадством, на которое способная моя собственная душа, — Януш представил яркие образы своих родителей, страдая от каких-то неразделенных чувств по отношению к ним обоим. Не мог принять то, что он оказался им по большому счету вовсе и не нужен. — В моих глазах Том будет унижен, — на его лице проступила неконтролируемая истерия счастья. — Унижен так, как никто и никогда не унизит его, — сказал это с самым садистским подтекстом, желая занять место Тома, изничтожить его, обратить в прах. — Тома сложно унизить, но моя мама это умеет, правда, поняла она это только сейчас, — меланхолично добавил. — Силия сядет ему на спину, когда он будет как жалкий пес стоять на четвереньках. Том будет так счастлив ощущать на себе вес ее разведенных ног, думать только о том, с каким цинизмом она потерается о его поясницу, — Януш говорил об этом с невероятным придыханием, воодушевлением, романтичным восторгом. — Я буду смотреть на них сзади, затем папа попросит маму шлепнуть его по заднице, — рассмеялся самым жутким смехом, на который только был способен. — Между ними будет такая невероятная связь. Они как перевертыши. У Тома никогда не получается доминировать до конца, потому что приятнее получать от нее по заднице, — и Януш резко замолк, а Ньют понял, что этот Реддл что-то недосказал.       — Продолжай, прошу, — каким жалким сделался голос Ньюта. Его обуревал самый неподдельный интерес. Он никогда не просматривал порнографических или эротических фото, фильмов, литературу. Ничего такого. Но его воображение рождало самые сочные и пошлые образы, а самое главное — такие реальные. Ему нравилось наблюдать. Януш оторвал взгляд от окна, поворачиваясь на пару секунд, чтобы затем снова отвернуться. Такие люди как эти носили в себе самый чистый и ничем не скрываемый эротизм. Кровожадный и очень растлевающий.       — Моя мама схватила бы его за отлупленную задницу и сжала, а Том бы заныл от восторга и этого невыносимого стыда, — он все еще хохотал, смотря в окно так, будто видит там именно то, что с таким жаром описывает. — Стыда быть в подобном положении. И Силия потрепала бы папу по волосам, угрожая, что засунет ему в зад что-нибудь, если он не перестанет быть придурком, — Януш хотел, чтобы за него вступилась наконец-то мама и перестала оправдывать отца, хотя бы ради него, ради того, что он перенес. — Тогда мой папа испугается, а от испуга ему будет жарко, он захочет поиметь мою маму, решив, что игроков пора поменять местами, — а это прозвучало уже более тихо и грустно, так как он окунулся в старую волну ревности. — Но ему нравится быть под ней. И я буду смотреть на то, как Том искупает все свои ущербные грешки! — эмоционально всплеснул руками. — Терпеть унижения — не слишком великое удовольствие, но папе нравится, — на этих словах Ньют совершенно точно решил, что мальчишка копирует отца. — Нравится, когда мама делает ему страстно больно, — Януш в стыде опустил глаза на свои руки.       — Почему? — Ньют не мог понять, не мог объяснить. Он был растерян и уважен до глубины души.       — Потому что мой папа понимает какое он гнусное дерьмо. Он как грешник, который желает очиститься и искупить свои грехи, — Силия не хотела слушать Януша в отличие от Ньюта. — У него вместо души сточная яма. Моя мама не такая, — как бережно он отзывается о ней, у него даже голос дрожит. — Она чистая, стержень у нее стальной, она почти непрогибчива, все в жизни делает ее сильнее. Морально и нравственно слабый Том желает, чтобы такая как она. Она, которая перетерпела от него всевозможные надругательства и катастрофы, резко привела его в чувства. Он ощущает свою вину. А я ощущаю Тома, — постыдно признается, растерянно ища куда бы приткнуть взгляд. — Между нами с отцом будто тонкая нить. Я могу понять, что он чувствует, что он думает, словно мы с ним делим что-то общее и это не моя мама.       — Ты любишь его? — с ужасом уставился на него.       — Сейчас — ненавижу! — злобно процедил. — Раньше боялся. Но если моя мама любит его при мне, то его начинаю любить и я, — Януш не мог забыть лицо своего умирающего отца, которого самостоятельно застрелил, Януш тогда отчетливо понял, что не желает папе смерти.       — Грин-де-Вальд говорил странные вещи про оборотное зелье и про воскрешение мертвых. И я не понял что это было, — Ньют был полон энтузиазма познать больше.       — Самое ужасное, что у Тома нет границ, — Януш сказал это очень грубо, громко, мгновенно обозлившись. — Он не чувствует, когда его действия заходят за грани разумного, обращаясь в безумие. Я был вынужден прожить какое-то время в личине матери.       — И как это было? — наверное это самый нелепый вопрос, который он озвучил за все время, после которого Ньют почувствовал себя глупо.       — Это было похоже на принудительную смену пола с последующим насилием со стороны хирурга, — это признание далось ему с величайшим трудом. — Это все началось после моей попытки освободить нас с мамой от него, — Януш никому этого не рассказывал, потому что Смерть все знала, а Силия игнорировала. — Тогда у нас случилось это впервые. Я даже не могу передать какой ураган эмоций я испытал, а когда все заканчивалось — безумный стыд и ненависть. Желал убить его. Я сбежал к вам, — обернулся к Ньюту, заглядывая в ошарашенные глаза.       — Но как? — Ньют и не предполагал, что подобное зелье можно использовать для таких жутких целей.       — Смерть отдала мне мантию-невидимку, — а он продолжил рассказывать, проговаривая пережитое раз за разом, чувствуя, что ему становится легче, а еще легче станет после того, как он сожрет душу Саламандера. — Когда я облачился в нее, от страха и сильного голода по душам, а еще от отчаяния, которое меня просто распирало, я безвольно обратился в дементора, — откровенно стыдится своей второй сущности. — И стал полностью невидимым. Невидимым дементором, ведь они не нашли меня. Том и Геллерт зашли ко мне в комнату, я слышал голос отца, видел яркие шары в темноте. Это были их души. Я не смог снять мантию будучи дементором. Я все более начал понимать, что я такое. Это приходит с опытом. Мантия стала как вторая кожа, облепила меня как костюм. Я так и исчез с чемоданом в руке. По дороге погрыз пару людей, пока не понял где вы.       — Но как ты это понял?       — Я спрашивал это у Тома, во время секса он очень податлив и мил, его раскрутить проще не бывает. Я обдумывал все очень давно. Просто ждал. Ждал подходящего момента. Далее голос моих братьев. Дементоры направляли меня к вам. Мой отец оставляет следы. Они могут отследить Тома где бы он ни был. Он тоже их брат.       — И вашу мать?       — Нет. Она женщина. Женщина не может быть дементором, это только мужская прерогатива. Родство со Смертью не дает Силие почти никаких преимуществ, они все у нас. У мужчин. Тем более я потомок Смерти с двух сторон, поэтому я такой.       — Генетический расизм и сексизм… — Ньют был воодушевлен до такой степени, что не мог привести себя в чувства. Слишком много драгоценной и невероятной информации.       — Но мы ее очень любим. Это не объяснить. Это как неугасающая бесконечная страсть дементоров к Смерти.       — Вы как более упрощенная версия подобных отношений? — Ньют был в шаге от величайшего бестселлера.       — Наверное. Я не претендую на научность своих слов, — Януш коснулся холодного окна, — просто я понимаю, как устроены некоторые вещи.       — Почему она била тебя? — и для Ньюта это был один из важнейших вопросов, что заставляет людей хотеть унижений?       — Я чувствую себя гадким и опороченным за то, что имел связь с папой. Все-таки он мамин муж. Я был уверен, что заслуживаю её праведного гнева. Но мама совершенно не такая. Она в каких-то вопросах так спокойна, так безразлична, мне даже кажется это неправильным. Я чувствую себя лучше после её, хоть и наигранно-неискренней, но злости. Она не чужая, она моя мама. Мне приятно получать её внимание, разноплановое, грубое, но хоть какое-то.