Шрамы и швы

У Чарли Ксавье есть четыре шрама. И ей за это ни капельки не стыдно. Она всегда была не особо сильной личностью, и когда в её жизни случалось какое-то дерьмо, когда судьба брала её за волосы и колотила головой о реальность, так было легче справляться. У Чарли Ксавье есть четыре шрама. Первый из них она нанесла в двенадцать. В двенадцать умерла её мать. Оставив её и Рейвен один-на-один с отчимом и его сыном. Отчим был болен. Нет, физически с ним всё было в порядке, он был в прекрасной форме, а вот душевно… Она ненавидела его разум. Там было страшно, темно и холодно, и она, ещё не вполне контролирующая собственные силы, иногда случайно туда попадала… Ей бы очень хотелось это забыть. Его сын тоже был не вполне здоров. Здоровый не захочет изнасиловать четырнадцатилетнюю тощую девчонку, увидев, что она может превращаться в кого угодно. Чарли было пятнадцать, Рейвен — четырнадцать. Она по неосторожности попалась ему на глаза. Чарли видела, прекрасно видела, что он хочет сделать с Рейвен, и изо всех сил привлекала его внимание к себе. Она нарывалась, вела себя вызывающе, хамила, а когда он порывался сделать с ней то, что хотел сделать с Рейвен, убегала и пряталась по закоулкам особняка, легким касанием отводя глаза Курту и его сыну. Она три года пряталась в собственном доме, словно в лабиринте с Минотавром. Конечно, она не выдержала. Так появились ещё два шрама. А потом всё как-то наладилось. Она уехала в Оксфорд, Курт Марко умер, а его сын… что ж. Это она вспоминать не очень любит. Это было в подвале, в винном погребе «Брат» зажал её в глухой угол. Курт уже умер, Рейвен была у тётки во Франции, а её загнали в угол, словно дикое животное. Она попыталась выдворить его, но запаниковала, и вместо того, чтоб выйти, он разлил бензин и зажёг зажигалку. У неё до сих пор есть следы от ожога на левом плече. Поместье полностью восстановили. Марко — не смогли. Чарли поступила в Оксфорд, на генетику, была лучшей на курсе, участвовала в университетских пьянках и успешно отводила глаза всем своим случайным любовникам. От трёх шрамов, паровозиком идущих по её бедру. Но с Эриком она этого делать не стала. Они переспали в ночь перед Кубой. Опьяненные волнением, адреналином и парой стаканов виски. Он наблюдал за ней, пока она одевалась. Она встала с постели, поднимая с пола упавший лифчик и даже не включая телепатию почувствовала на трёх шрамах взгляд Лешнера. Прежде, чем он успел раскрыть рот, она резко развернулась: — Пожалуйста, давай не будем. Он иронично поднял брови: — Не будем? — Да, не будем. Спрашивать об этом, говорить, рассказывать. Я не хочу, чтоб кто-либо об этом знал. Я ведь тебя про цифры не спрашиваю. Он усмехнулся: — Ты и так всё про них знаешь. Чарли кивнула: — Справедливо. Я могу тебе показать, — она пошевелила пальцами у виска, — если хочешь. И будем в расчёте. — Нет, спасибо. Уж лучше расскажи. — Нет, спасибо, — передразнила его Ксавье. Больше они об этом не разговаривали. Но когда Эрик прижал её к зеркалу в туалете самолёта и запустил руки под юбку, бешено отвечая на её пропитанный злобой поцелуй, и остановился, когда он отстранился, бормоча «Четыре?», она дала ему по яйцам и ушла. Мудак. Умеет же портить моменты. Даже те, которые, казалось, портить уже некуда. У Чарли Ксавье есть четыре шрама. О первых трёх знает много народу: Рейвен (закатившая ей истерику и заставившая пообещать никогда так больше не делать), Хэнк (прочитавший ей лекцию по поводу сэлфхарма и суицида и не сообщивший ничего нового), Логан (отсалютовавший ей бутылкой пива со словами «Бурная у тебя, оказывается, молодость, Профессор»). Эрик. О четвёртом знает только она сама, и причина его нанесения.