«You taught me the courage of stars before you left. How light carries on endlessly, even after death. With shortness of breath, you explained the infinite. How rare and beautiful it is to even exist» © Sleeping At Last — Saturn
Снаружи шел дождь. Серые краски разукрашивали некогда светлый мир в тусклые оттенки, и хотелось по-собачьи усесться на порог и от души повыть в темноту. Гарри выть не умел, и отчаянно жалел, что так и не смог решиться на занятия по анимагии. В глубине души ему хотелось узнать, какую же форму примет его альтер-эго, но воспоминания о рассказах о шальной юности Мародеров причиняли Гарри почти физическую боль. Порой и ему, и Рону казалось, что все их героические дела просто-напросто вытеснили память о павших в Первой войне, и что они совсем не заслужили той чести, которую им возносили благодарные соотечественники. Как бы там ни было, но весь прежний Орден Феникса отдал свои жизни во благо Добра, сохранив право на будущее собственным детям или тем, кого они считали достойными своей жертвы. Герои же нынешние, хоть и имели за плечами испорченное детство, ничего великого, по мнению Гарри, не совершили. Зато потерь жизнь отсыпала всем с лихвой. И Гермиона, и Джинни лишь сердито хмурились, обзывали их параноиками и советовали не заниматься бессмысленным самоедством. И убеждали, что всё совсем не так, что они по праву носят статус героев, и что без них бы Война точно была проиграна во второй раз. А Гарри вспоминал фразу, брошенную однажды крестным: «Дети не должны воевать, Гарри, это — наша работа!». Прошли годы, и Поттер с ним согласился. Он столько лет мечтал о семье, что просто не мог поверить, что она у него, наконец, появилась. Даже не так. Ему хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто будет видеть в нем Гарри, прежде всего Гарри, а не потомка знаменитых Поттеров, крестника беглого преступника, Избранного, и прочую чепуху, которой щедро награждали его охочие до сплетен и слухов дураки. Конечно же, рядом всегда был Рон, и Герми, и миссис Уизли задаривала его однообразными свитерами на Рождество, но это же не то — думал Гарри, всматриваясь в обманчиво счастливую поверхность Зеркала Желаний. Они не знали его с рождения, не знали, какие страхи преследовали его по ночам, и о чем он мечтал по праздникам. Друзья поддерживали, Молли жалела, но все видели в нем только Мальчика-который-Выжил, бедную сиротку, брошенную судьбой под раскаленные рельсы Магической войны. И больше ничего. Груз чужих жизней, о котором он не просил. Когда Гарри стал чуть старше и стал задумываться о мотивах поступков, которыми щедро награждали его взрослые, у него появилось еще больше вопросов без ответа. Почему Хогвартс твердит о равноправии, но распределяет всех по разным факультетам, стравливая друг против друга? Почему хваленая система безопасности школы каждый год пропускает приспешников Волди? Почему Избранного ребенка, о котором ходят легенды, отдали непонятно кому и ни разу не справились о его состоянии, пока не пришло время поступления? Почему Высшее Добро — Дамблдор — оставил невинного без суда и следствия? И еще много подобных вопросов, втолкованных в голову крестника Сириусом. Как бы там ни было, а воспитание, вбитое в Блэка его Родом, пусть и повернутом на традициях, не смог искоренить даже Азкабан. Что-что, а сеять сомнение он умел, и Гарри в который раз подумал, что Распределяющая Шляпа, все же, ошиблась с факультетом, записав Сириуса на Гриффиндор. — Найти бы тех, кто вбил тебе в голову всю эту чушь про высшее Добро, и посчитать бы им зубы, — говорил, бывало, Сириус, кругами бродя по библиотеке на Гримо. — Но Дамблдор же хотел, как лучше. И тетя Петуния меня вырастила, и всё… — неловко оправдываясь, лепетал Гарри. Сириус бросал свое бессмысленное хождение и вставал прямо перед крестником. — Тебя подбросили под порог чужих людей, которые терпеть не могут магию. Тебя одиннадцать лет держали в чулане, а когда ты оттуда вырвался, то попросту лишили права голоса, обозвав Избранным и заставив делать за них их собственную работу. Я не оправдываюсь, так как сам хорош, и если бы не моя дурь, которую я напрасно считал храбростью, но в чулане бы ты точно не жил, я бы тебя к Дурслям на пушечный выстрел не подпустил, и, скорее всего, вообще бы забрал из Британии, заставив Дамби самого есть ту кашу, которую он заварил… Но весь Орден Феникса натворил такого, что аукается до сих пор, а расхлебывать приходится вам. Но я обещаю тебе, пацан, я найду способ все исправить! Гарри с недоверием слушал патетические речи Сириуса, но был готов идти за ним хоть на край света, с завязанными глазами, задом-наперед. Именно крестный показал ему, какой могла бы быть его жизнь, обернись все иначе. Он научил его политическому устройству миров, и подарил гоночную метлу. Раскрыл секреты Карты Мародеров и рассказал, как отстаивать свои права в Визенгамоте. Дал ему право быть «просто Гарри» и внушил, что он — потомок Древнейших Родов Поттеров и Блэков, с которым связан по линии бабушки. Сириус был рядом, тогда, когда Гарри больше всего в нем нуждался, и ушел в тот момент, когда крестник уже был готов попрощаться с жизнью. Гарри часто вспоминал, как стоял перед Аркой, вслушиваясь в голоса и пытаясь найти ответ на одно-единственное почему? Почему судьба, подарив ему семью, тут же ее отобрала? Сириус всегда приходил вовремя, преодолевая все запреты, запоры и защиты. Его не остановила ни Башня Гриффиндора, ни стены Азкабана, ни собственный Дом. Он проскальзывал сквозь малейшие щели, которые только мог найти, и Гарри не понимал, почему его Бродяга мешкает до сих пор. — Ты не виноват, Гарри. Это не потому, что такой ты, а потому, что таким был Сириус — сражался до конца, исправляя ошибки юности, — сбивчиво и путанно пояснял Ремус, чтобы через два года тоже оставить Гарри одного. Поттеру казалось, что он сходит с ума. Порой ему чудилось, как Сириус бродит по Министерству, заворачивает за угол и расстворяется в бесчисленных коридорах. Порой слышалось, как Ремус перебирает книги Блэковской библиотеки. Он бросался следом, стремясь догнать, спасти, удержать, но мечты о семьи по-прежнему таяли маревом в тумане, пока однажды он, отчаявшись, не выложил все Гермионе. Та, в свою очередь, внимательно выслушала, и даже сразу не посоветовала обратиться в лечебницу, после чего побарабанила пальцами по столу и выдала витиеватую фразу: — Одна модель потенциальных множественных вселенных называется теорией множественности миров. Теория может показаться странной и нереальной настолько, что её место в научно-фантастических фильмах, а не в реальной жизни. Тем не менее, нет эксперимента, который может неопровержимо дискредитировать ее обоснованность. Затем последовала нудная лекция о науке под названием квантовая физика, Происхождение гипотезы параллельных вселенных тесно связано с внедрением идеи квантовой механики в начале 1900-х годов. Квантовая механика, раздел физики, который изучает микромир, предсказывает поведение наноскопических объектов. У физиков возникли трудности с подгонкой под математическую модель поведение квантовой материи. Например, фотон, крошечные пучок света, может перемещаться вертикально вверх и вниз при перемещении по горизонтали вперед или назад. Такое поведение резко контрастирует с объектами, видимыми невооруженным глазом — все, что мы видим, движется либо как волна, либо частица. Эта теория двойственности материи была названа принципом неопределенности Гейзенберга (ПНГ), в котором говорится, что акт наблюдения влияет на величины, такие как скорость и положение. По отношению к квантовой механике, этот эффект наблюдения может повлиять на форму — частица или волна — квантовых объектов во время измерений. Будущие квантовые теории, например, копенгагенская интерпретация Нильса Бора, использовали ПНГ для утверждения, что наблюдаемый объект не сохраняет свою двойственную природу и может быть только в одном состоянии. В 1954 году молодой студент Принстонского университета по имени Хью Эверетт предложил радикальное предположение, которое отличалось от популярных моделей квантовой механики. Эверетт не верил, что наблюдение вызывает квантовый вопрос. Вместо этого, он утверждал, что наблюдение квантовой материи создает раскол во вселенной. Гермиона всё говорила и говорила, Гарри клевал носом, но в конце-концов ему удалось продраться сквозь дебри ее профессорской речи и он уяснил для себя одну вещь: вселенная создает свои копии с учетом всех вероятностей, и эти дубликаты будут существовать независимо друг от друга. Каждый раз, когда фотон измеряет ученый, например, в одной вселенной и анализирует его в виде волны, тот же ученый в другой вселенной будет анализировать его в форме частицы. Каждая из этих вселенных предлагает уникальную и независимую реальность, которые сосуществуют с другими параллельными вселенными. А это значило, что стоит лишь найти туда дверь, и, возможно, та жизнь, о которой они все так мечтали, всё же сбудется. И с этими самыми мыслями в окно ворвался патронус от Сириуса, утверждающий, что он жив-здоров, обретается в некоем Сторибуке и они с Гарри сково увидятся. И просил быть осторожнее с Зеркалом, так как это портал в параллельный мир. — Ну вот, — радостно улыбнулась Гермиона, — Это еще раз доказывает разумность выдвигаемой теории. А Гарри думал лишь об одном: «Бродяга сумел вырваться и оттуда!».***
А потом Сириус носился по дому, как ужаленный, сыпал налево и направо странными, на первый взгляд, рассказами об оживших сказочных героях, и Гарри всерьез подумывал схватить крестного и силком оттащить его в Мунго. Но с каждым сказанным словом Сириус всерьез заражал его жаждой испытать новый мир на себе. Герои были так похожи на них: верящие, верные, отчаянные, но не отчаявшиеся. — Тебе бы понравился Генри, сын Реджины, он очень похож на тебя. — А кто такая эта Реджина? — с интересом спрашивал Гарри, и Сириус мечтательно замолкал, а после пускался в пространное повествование о женщине с лучистыми карими глазами, и Поттер понимал, что наверное, с такой же теплотой отец отзывался о матери. Он был счастлив за крестного, но в душе ворочался склизкий червячок эгоима: еще одна жизнь грозит расставить фигуры на шахматной доске в произвольном порядке, и отнять у него то, что он с таким трудом выстраивал. Блэк, казалось, всё понял без слов. Однажды, когда они с крестным по обыкновению пили и обсуждали всякую чепуху из прошлого, вернее, Сириус рассказывал истории из жизни магглов, а Гарри ухохатывался до икоты, первый вдруг посерьезнел и заявил: — Я не хочу, чтобы ты думал, что я тебя бросаю. Ты сейчас начнешь говорить, что ты уже взрослый, у тебя своя семья, и ты вырос из того возраста, когда «папка с ремнем» должен читать тебе нотации или учить жизни, но я знаю, что все это — твои попытки убедить себя самого в несуществующей правде. Как та сказка про высшее Добро: «Лес продолжал редеть, но деревья упорно голосовали за топор, потому что у него была ручка из дерева, и деревья думали, что он один из них». Мы верили словам мудрых, частенько забывая, что эти самые мудрецы — это тоже люди, которые давным давно поднялись над гранями Добра и Зла, да и вообще, мерить жизнь этими двумя оттенками — дурной тон. Я знаю тебя слишком хорошо, Гарри, я сам был таким же: хотел, чтобы во мне видели, прежде всего, Сириуса, и только потом уже — наследника Блэков, предателя крови или, — в этом месте Сириус совсем уж неприлично заржал, сказывалось выпитое накануне, — Ожившего мертвеца. Но я вернулся с той стороны, пусть я мало что помню, но она есть, другая жизнь, мы это уже выяснили, и там есть те, кто нам дорог, и кто не хотел для нас такой судьбы, какую мы в итоге получили. Гарри слушал его речи, а сам изо всех сил пытался заглушить вопящий на все лады голос надежды. А потом Сириус отправился на поиски своего «Изумрудного города», и каждую пятницу исправно посылал патронусов с вестями. Гарри смеялся, выслушивая собачьи новости, пересказаные с присущим крестному сарказмом, и понимал, что ему надо туда, в другой мир, к другим героям, и к этой женщине с лучистыми карими глазами. В очередном письме Сириус высказал свою теорию о Гриме — проводнике душ и хранителе невинных, и в голове Гарри сложилась целая картинка.***
И вот сейчас он сидел в баре, слушал, как Реджина выговаривает за что-то сыну, а Сириус усмехается и качает головой. — Я, конечно, очень рад тебя видеть, пацан, но как ты здесь оказался? — Мне надоело ждать решения проблемы, и я решил вам помочь. Ты сам говорил, что Поттеры связаны с Блэками, вот я и решил, что раз уж ты смог пройти сквозь портал, то и у меня все выйдет. — Значит, тебе помогла моя Черная Блэковская кровь, — понимающе кивнул крестный, — Но это было слишком рискованно, ты хоть понимаешь, что тебя могло расплющить на атомы? — Вот-вот, — отозвалась из противоположного угла Реджина, — Я тоже самое Генри говорю, когда он очертя голову бросается в очередную авантюру. И Гарри, и Генри молча переглянулись и закатили глаза. Реджина с Сириусом, в свою очередь, напустились на отпрысков с новой силой — Добро пожаловать в Клуб Родителей. — Сам же говорил, что жизнь скучна без риска. — Сама же говорила, что я — Истинно верующий, и мне ничто не грозит. — Не нужно всегда слушать, что мы говорим, своей головой думайте! Перепалка грозила затянуться до утра, пока в баре не зазвонил телефон, и Голд вежливо не осведомился, когда же, все-таки, они уберутся из этого любезного города? Было решено уходить на рассвете — а пока — хороший вечер с хорошей музыкой и разговорами. — Я не слишком-то верю в эту теорию миров от Гермионы, но и в Злую Королеву я тоже не верил, — пробормотал Гарри. — Ты привыкнешь, — Генри покровительственно похлопал его по плечу, — Я тоже, знаешь, вырос на сказках о мальчике со шрамом, и вот ты передо мной. Мы всего не знаем, потому часто путаем фантазии и сон. — Наверное, — пожал плечами Поттер, — Но я помню колыбельную, что пела мне мама. — Странно, — нахмурился Сириус, — За колыбельные у Мародеров отвечал я, как единственный человек со слухом. Напой-ка. Гарри покраснел, но послушался. Блэк схватил гитару и умело подобрал мелодию. Зазвучала песня.Я ночью присяду тихонько У самого края постели, На небе рассыпались звезды, И ветер касается крыш. Ты тихо сопишь, оленёнок, Под снежную песню метели, И этим ненастьем морозным Мои ты рассказы услышь. А я расскажу тебе сказку О старом Хранителе судеб, О том, как отчаянно-смело В сраженье рвались храбрецы, О том, что живут совсем рядом Такие, как мы, только люди, И в полночь Самайна приходят К нам с той стороны беглецы. Я вырваться тоже сумела, Пока полночь вдаль уплывает, И села с тобой, оленёнок, Чуть-чуть до рассвета побыть. В ладони моей вновь омела Тихонько цветет-оживает, Барьер междумирия тонок, Когда мы умеем любить. Пусть рядом и Ремус, и Сири, — Присматривать надо за вами, И если б я только умела, Я б точно пришла насовсем. Пусть сила моя разольется, Сквозь белую полночь Самайна, Сквозь грани, миры и эфиры В мир наших незримых бесед. Я рядом побуду немножко, Хоть ты уж давно не ребенок, Ты вырос без нас и ты выжил, Стал другом, сумел полюбить, Но мы в это время стояли, С тобой у межгранья окошка, Любовь моя, крепче и ближе Сумела тебя сохранить. Ты тихо сопишь, олененок Под снежную песню метели, И мама по-прежнему рядом, — Дар, данный самою судьбой. Я здесь посижу до рассвета, У самого края постели, Ты спи, олененок, и помни, Что мама навечно с тобой.
Под конец голос Гарри дрогнул, Сириус отвернулся, а Реджина в открытую не сдерживала слез. — Ну, мама, — протянул, смущаясь, Генри. — Что «мама»? Вот будут свои дети — поймешь, — ворчливо и штампованно ответила Реджина. — Дело даже не в этом, дело в том, что я помню, как похожую песню напевала для Невилла Алиса, — пробормотал Блэк, — Видимо, материнская любовь так сильна, что ей под силу преодолеть время, пространство и другой мир. Где-то там есть Лили, и она навещала тебя на Самайн. Решено, завтра мы уходим отсюда, но для начала я, все же, заберу из тюрьмы Беллу.