Всё может измениться...

      "Приветствую, ты читаешь мой дневник!" - прочла Фокси первое предложение. "Думаю, тебе интересно. Итак, это моя жизнь.       В этот день нечего было и думать о прогулке. Правда, утром мы ещё побродили часок по дорожкам облетевшего сада, но после обеда (когда гостей не было Госпожа кушала рано) холодный зимний ветер нагнал угрюмые тучи и полил такой пронизывающийся дождь, что и речи не могло быть ни о какой попытке выйти ещё раз."       -Звучит заманчиво! - удивилась девушка.       "Что же, тем лучше: я вообще не любила подолгу гулять зимой, особенно под вечер. Мне казалось просто ужасным возвращаться домой в зябких сумерках, когда пальцы на руках и ногах немеют от стужи, а сердце сжимается тоской от вечной воркотни Уилла, моего брата, и от унизительного сознания физического превосходства надо мной Стэффа, Винетты и Джорджианны Паинс.       Вышеупомянутые Стэфф, Винетта и Джорджианна собрались теперь в гостиной возле мамы: она полулежала на диване перед камином, окружённая своими "дорогими детками" (в данную минуту они не соррились и не ревели),и, очевидно была безмятежно счастлива.       Я была освобождена от участия в этой семейной группе; как заявила мне миссис Паинс, она весьма "сожалеет", но приходится отделить меня от остальных детей, по крайней мере до тех пор, пока Уилл не сообщит ей, да и она сама не увидит, что я действительно прилагаю все усилия, чтобы стать более приветливой и ласковой девочкой, более уживчивой и кроткой, пока она не заметит во мне что-то более светлое, доброе и чистосердечное; тем временем она вынуждена лишить меня всех радостей, которые предназначены для скромных, почтительных деток."       -Хммм... Странно.... Она же всегда хотела быть похожей на меня...- задумалась Фокс.- Ай, ладно, кто поймёт этих людишек!       "- А что Уилл сказал? Что я такого сделала?!       -Уэлла, я не выношу придирок и допросов; это просто возмутительно, когда ребёнок так разговаривает со старшими. Сядь где-нибудь и, пока не научишься быть вежливой, молчи.       Рядом с гостиной находилась небольшая столовая, где обычно завтракали. Я тихонько шмыгнула туда. Там стоял книжный шкаф; я выбрала себе книжку, предварительно убедившись, что в ней много картинок. Взобравшись на широкий подоконник, я уселась, поджав ноги по-турецки, задёрнула занавесы и оказалась таким образом отгороженной с двух сторон от окружающего мира.       Тяжёлые складки пунцовых драпировок загораживали меня справа; слева оконные стёкла защищали от непогоды, хотя и не могли скрыть унылую картину ноябрьского дня. Перевёртывая странницы, я время от времени поглядывала в окно, наблюдая, как надвигаются зимние сумерки. Вдали тянулась сплошная занавеса туч и тумана; на переднем плане раскинулась лужайка с растрёпанными бурей кустами, их непрерывно хлестали потоки дождя, которые гнал перед собой ветер,налетавший сильными порывами и жалобно стонавший.       Затем я снова начинала пересматривать книгу — это была „Жизнь английских птиц” Бьюика. Собственно говоря, самый текст мало интересовал меня, однако к некоторым страницам введения я, хоть и совсем ещё ребёнок, не могла остаться равнодушной: там говорилось об убежище морских птиц, о пустынных скалах и утёсах, населённых только ими; о берегах Норвегии, от южной оконечности которой — мыса Линденеса — до Нордкапа разбросано множество островов:       Где ледяного океана ширь       Кипит у островов, нагих и диких,       На дальнем севере; и низвергает волны       Атлантика на мрачные Гибриды." –Ого! Молодец девчонка, ничего не скажешь      ! – демон слегка усмехнулся, но вскоре вновь погрузился в чтение...       Не могла я также пропустить и описание суровых берегов Лапландии, Сибири, Шпицбергена, Новой Земли, Исландии, Греландии, «всего широкого простора полярных стран, этих безлюдных, угрюмых пустынь, извечной родины морозов и снегов, где ледяные поля в течение бесчисленных зим намерзают одни над другими, громоздясь ввысь, подобно обледенелым Альпам; окружая полюс, они как бы сосредоточили в себе все многообразные козни сильнейшего холода». У меня сразу же сложилось какое-то представление об этих мертвенно-белых мирах, — правда, туманное, но необычайно волнующее, как все те, ещё неясные догадки Вселенной, которые рождаются в уме ребёнка. Под впечатлением этих вступительных страниц приобретали для меня особый смысл и виньетки в тексте: утёс, одиноко стоящий среди пенящегося бурного прибоя; разбитая лодка, выброшенная на пустынный берег; призрачная луна, глядящая из-за угрюмых туч на тонущее судно.       Неизъяснимый трепет во мне вызывало изображение заброшенного кладбища: одинокий могильный камень с надписью, ворота, два дерева, низкий горизонт, очерчённый полуразрушенной оградой, и узкий серп восходящего месяца, возвещающий о наступление вечера.       Два корабля, застигнутые штилем в недвижном море, казались мне морскими призраками.       Страничку, где был изображён сатана, отнимающий у вора узел с похищенным добром, я поскорее перевернула: она вызывала во мне ужас.       С таким же ужасом смотрела я и на чёрное рогатое существо, которое, сидя на скале, созерцает толпу, теснящуюся вдали у виселецы.       Каждая картинка таила в себе целую повесть, подчас трудную для моего неискушённого ума и смутных восприятий, но полную глубокого интереса — такого же, как сказки, которые рассказывал мне Уилл зимними вечерами в тех редких случаях, когда он бывал в хорошем настроении. Придвинув гладильный столик к камину нашей (моей и детей госпожи Паинс) детской, он разрешал нам усесться вокруг и, отглаживая блонды на юбках миссис Паинс или плоя щипцами оборки её ночного чепчика, утолял наше жадное любопытство рассказами о любви и приключениях, заимствованных из старинных баллад или же, как я обнаружила в более поздние годы, из ”Памелы” и ”Генриха, герцога Мордланского”.       И вот, сидя с книгой на коленях, я была счастлива; по-своему, но счастлива. Я боялась только одного — что мне помешают, и это, к сожалению, случилось очень скоро.       Дверь в маленькую столовую отворилась..."       -Вот это круто! Молодец Уэлла, но мне нужно бежать, мама зовёт спать...– закончила главу Фокси.