Противостояние Марса

На небе млечные ресницы. Клепсидра снова протекла Из трещин кровью. Повторится Не всё. Лишь догорит зола, И упадут минут крупицы В стекло забывшихся пустынь, И в миражи все то, что снится, Запишет мертвая латынь.

Лопасти вертолета взбивали время, и оно капало на корпус дорогих часов, медленное и липкое. Стрелки вязли, словно переставая двигаться, но только тогда, когда никто на них не смотрел. Взгляду и так было за что зацепиться в клочковатых облаках, проплывающих между шасси и землей. Ими вытерли желтый гноящийся рассвет, выбросили в горные ущелья - каменные поддоны для использованной ваты. Вскрытые артерии рек кипели, бежали вниз по склонам, зараставшим травой, как разбухшие тела, завернутые в обрывки тумана. Савана не хватало. Так бесформенные пыльные существа, обитающие по ночам в шкафах и под детскими кроватями, разрывают себя на части, чтобы досталось всем поровну. Чтобы никто не заснул. Мистер Шлам раздражающе ерзал в своем кресле, мельтешил бежевым пятном на краю зрения, как червяк на крючке. Но, по крайней мере, сейчас он паниковал молча. Потому что рыбы слушали. И проплывали мимо в аквариумах туч, тяжелых от воды. Однообразный треск лопастей уже давно вбивал в виски мистера Навара девятидюймовые гвозди. Видимо, хотел приспособить к голове полку для того, чтобы переложить на нее все ненужные мысли, а потом обнаружить, что их там уже нет. Значит, плохо лежали... - Как долго мы уже летим? - Худые острые локти доктора Мор, казалось, могли прорезать кожаную обивку салона. Отстраненный бирюзовый взгляд пытался залезть под уже сосчитанные ею речные пороги, но только ударялся бабочками об стекло. Мистер Навар машинально посмотрел на правое запястье, фокусируя разум, разряженный от высоты и ожидания. 10:40 - стрелки на циферблате сложились в знак "больше" жадным открытым клювом. Когда он с коллегами только пришел на пустырь, было без пяти семь. - Так долго, что я успел проголодаться, - хохотнул мистер Скряга прежде, чем Навар успел озвучить получившееся неравенство. Его смешок вышел хрипловатым, каким-то хрюкающим. Так могли бы смеяться кабаны, если бы умели это делать. Мистеру Скряге на самом деле вовсе не было весело, а когда он не хотел думать о чем-то тяжелом, то думал о еде. И сам год от года становился тяжелее. - Есть тут на борту холодильник? - Не сейчас, человек! - Окрик Паразита, жесткий, как пеньковая веревка, резко дернул все головы вверх, свернул шеи до хруста. На самом деле лишь пальцы непроизвольно сжались сильнее: у кого на подлокотниках, у кого - на штурвале. То есть... - Мы на месте! Наконец-то! Как пружина, до крови зажатая в ладони, мистер Навар рывком распрямился. Он оставил себе эту кровь: на железе, на белках глаз, на раскрасневшихся суставах. Зрачки вцепились в руку Паразита, вытянутую, напряженную, расцарапали землистую нездоровую кожу. Рукава фиолетовой куртки и так были рваными, и из их дыр ответным немигающим взглядом смотрели пятна, похожие на следы от чумы. Просто грязь. Костяной коготь указывал на горное плато вдалеке. Огромное и измученное, оно тяжело дышало через пористые породы, потело пузырящейся глиной. Слабые кардиограммы гейзеров почти не совершали скачков. Ненавидели себя за прямоту и еще немного за то, какими пустыми были камни вокруг. С высоты казалось, что все живое когда-то бесцеремонно содрали с этой почвы, как корку с зараженной раны. Болезненно и резко. Давно. Шрамы так и не зарубцевались, и что-то смолистое, вязкое обволакивало края трещин. Слезы убийц, похороненных заживо. Не обращай внимания, - это была всего лишь застывшая лава и тонкая белесая тишина, неосторожно попавшая в паутину лопастей вертолета. Их треск все так же продолжал рвать безмолвные крики мух, из которых еще пока не успели сделать слонов. А если бы кто-то успел? Лопасти сломались бы? О бивни? Осколки шума потекли бы из ушей вместе с ощущением реальности, отрицания пошли бы горлом? Пошли. Аргос Лёд сплюнул их. - Неужели? Я что-то не вижу никаких гробниц... здесь ничего нет! - Он оскалился, взглянув на проводника сторожевым псом, прикованным к штурвалу. Паразит отчетливо представлял длину этой цепи, до самого последнего звена. Усмехнулся? Или ему было всё равно? - Меня на пустыре ты тоже не увидел, - прошуршало под тряпичной маской, как будто хрустящие скорпионы ядовито выползали у него изо рта. В обивку пилотского кресла вцепились острые ногти мистера Навара: - Просто посади вертолет, где он сказал, Лёд. Приказ был похож на гильотину: такой тихий и режущий, что никто не рискнул бы спорить, подставляя горло. Веревку перетерла слишком долгая пытка ожиданием. Последние минуты, последние метры рвались где-то между лицами. Мор и Скряга переглянулись. - ... хорошо, босс. Лёд подчинился, сглатывая недовольство. Оно встало поперек горла, как длинная тонкая кость, сустав из пальцев Паразита, расслабившихся в этот момент плавно и медленно. Ненавязчивое движение костяных когтей вырезало ремни из воздуха и набрасывало их на шеи. Здесь и так стало тяжело дышать. Дверь мягко приземлившегося вертолета открылась, и колючий незнакомый холод вошел внутрь без приглашения. Брезгливый, он как будто бы даже не касался жестких мозолистых рук Паразита, сытых щек Скряги, проколотых мочек ушей доктора Мор с тяжелыми серьгами, - сразу попадал в легкие каждому и проверял хребет на прочность. Вгрызался в железо. Бесхребетным здесь был только мистер Шлам. Едва попытавшись встать, он неловко плюхнулся обратно в кресло, как будто ему перерезали сухожилия под отчаянно трясущимися коленями. Там ничего нет, говорил Лёд... Мистер Навар сдержал желание выдернуть Шлама из вертолета за шиворот. Тот и сам чувствовал вспотевшей спиной жар горящих мостов и дым, такой же черный, как нависшая над ним тень Аргоса Льда. Навар и Паразит казались мистеру Шламу еще страшнее, но он все-таки вышел на плато вслед за ними, Скрягой и Мор, озираясь, принюхиваясь каждым ломким движением, как таракан антеннами. Чуешь? Сухие рассыпчатые звуки. От них было необъяснимо зябко, как будто под металлическими набойками на подошвах ботинок мистера Навара шуршал не вулканический пепел, а растолченные до порошка серые кости. Они липли к белизне лакированной кожи, к рисунку леопардовых пятен. Кремированные останки чужих иллюзий. Из них нужно было вырасти, восстать. Сделать вдох... ... земля выдохнет за нас. Подбросит пыль вверх уже обессиленными подземными соплами, и зыбкий пар будет похож на искалеченные ладони призраков, неспособные досчитать до десяти по пальцам. Это было не то давящее ощущение, которое накатывает на полях былых сражений, если прислушаться к шепоту останков. Это была тишина после казни. Безымянный курган, не способный даже порасти травой, был соленым, как рана внутри, зашитым трещинами и грубыми нитками времени. Здесь была твердость многих столетий и приглушенные искры бережно хранимого светоча. Начищенные до слепящего блеска желания и зарубки сожалений о несбывшемся. Первый вздох и последнее прощание. Терпкость неразбавленной крови и послевкусие, болезненно сжимавшее затылок невозможностью уйти. Почему же это было так знакомо? Так горько и странно. С привкусом полыни и серебра... Оно твоё. Знакомое и странно греющее. Замыкавшее круг. Если кто-то столетиями ждет, что ты придешь, - приходи. И не возвращайся к плохим приметам. Ничего здесь нет Не веря этой аксиоме, не признавая ее, мистер Навар решительно направился вперед. Мимо мистера Скряги, раздувшегося, как ожидания. Мимо доктора Мор, тонкой, как сомнения. Туда, где каменистая земля была черной обугленной бездной, по которой можно было идти до тех пор, пока не знаешь, что под ногами... Ничего нет Жадно глотая эту бесценную пустоту, дыхание мистера Навара застывало паром в разведенной до серости черной краске. Холодное, оно потрошило воздух как оставленное на свалке плюшевое детство, вываливалось ватой, красной, как всегда красной... Ничего ... страшного? - Ну вот, мы и прибыли в какую-то дыру. Замечательно! - с громким сарказмом сказал мистер Скряга где-то позади, опрокинув кубок стеклянного горного эха. Пухлые неловкие пальцы оттянули неожиданно давящий воротник и темный галстук. Думали, что ткань взяла за горло, душила, но на самом деле это были лишь узкие ладони молчания. Скряге настойчиво хотелось избавиться от него, как от еды, застрявшей в зубах. - Тут холодно, - отметил очевидное мистер Шлам, ухватившись за соломенную возможность поддержать разговор хоть с кем-то, хоть о чем-то, лишь бы избавиться от давящий тишины, где ток крови заглушал все звуки. - Как в разрытой могиле. А ты был там? Ты возвращался? Шел ли дождь изнутри гроба, или просто влажные черви падали на лицо... - Склеп Разрушения прямо здесь, - хриплый голос Паразита царапнул изнутри маску, оставляя глубокие борозды. Холщовая кровь скапливалась в складках, и в неё, не сговариваясь, макнули взгляды все, кроме мистера Навара. Он и так знал, о чем будет следующий вопрос, такой риторический... - Разве вы не чувствуете? - Что? - переспросила доктор Мор, обнимая себя за плечи, как будто защищаясь от надоевших шарад. Холод ластился к ее пальцам, не заботясь о том, что их уже не могли согреть ни перчатки, ни рваные облачка дыхания. - Что мы должны почувствовать? То, чего вы никогда не признаете, доктор... - Страх? - робко догадался мистер Шлам, вспотевший и жалкий, отчаянно хлопавший губами в тщетной попытке сорваться с крючка. Угадал. Мистер Навар опустил веки, чтобы не мешать едва уловимым ощущениям биться в виски. Там короткими яркими всплесками стучали солнца, растекаясь цветными пятнами осознания. Правильно, это страх. Но не наш страх: не мой, не Скряги, не доктора и уж тем более не Паразита. Даже не ваш, мистер Шлам, хотя его у вас хватает на всех. Это как фантомная боль. Страх был похоронен здесь вместе с мучениями, гневом, яростью, жаждой власти и... надеждой. Надежда умирает последней, когда в этих вулканических трещинах плесневеет серое склизкое чувство отчаяния с запахом нафталина. Заполняет все целиком. Обращает в себя каждую деталь мира, как проклятье жадного царя обращало всё в золото. Когда все ошибки вползают под веки жирными гусеницами, колют на каждом шаге сотнями иголок, вставленных протезами вместо их вырванных лап. Выгрызают нервы, чтобы можно было видеть только их. Только ошибки. И не исправить. Ничего уже не исправить. А вы пытались? Научиться на них? Мистер Навар распахнул глаза. От камней тянуло чем-то болезненным, тонким и личным, и кошачьи зрачки сочувствовали им. Он понимал... - Не знаю, как у вас, но у меня точно мурашки от этого места... Пробормотав это, мистер Шлам решил держаться поближе к мистеру Скряге, потому что тот казался ему самым понятным, простым и нормальным из всех. Казался. Как и само это место, если видеть его лишь на фотографии, могло показаться совершенно обычным. Здесь не было странных каменных нагромождений, менгиров, дольменов, никаких природных или тем более рукотворных отметок. Лишь такая же сухая пепельная земля, как и на мили вокруг. Это была даже не самая вершина горы, просто плато. Ступень лестницы к небу. Немногословные эмоции Паразита по-прежнему было невозможно прочитать, как горящую книгу. Он отвернулся от всех, встал лицом к обрыву, над которым рваными знаменами реяли тучи цвета поднимавшегося цунами. Мистер Навар внимательно отслеживал каждое движение проводника: верное, неверное. Было ещё слишком рано для его возможного предательства и уже слишком поздно для доверия. Паразит ненадолго обернулся через плечо, окинув быстрым взглядом всех, кого сам пригласил сюда. Миллиардер, мечтавший о первом поцелуе. Красавица, прятавшая лицо под челкой. Толстяк, плывущий по течению. И жулик, барахтаясь, идущий на дно. Кого он видел? Людей? Нелюдей? Глупцов? - Всё, что нам нужно сейчас, чтобы открыть путь, - лишь повторить вопрос, заданный на этом самом месте тысячи лет назад. И до сих пор так и не получивший ответа, - сощуренные глаза в прорези маски выдавили из зрачков правду, и она налипла ржавчиной на крысиные ресницы. - An nescis, mi fili, quantilla prudentia mundus regatur? С ртутной быстротой открытая ладонь Паразита коснулась потрескавшихся искалеченных камней. Кто понял слова - не уловил этот жест. Кто уловил жест - не понял слова. Ни те, ни другие не успели ни о чем спросить и ничего ответить, когда закричал гром откуда-то из-под земли. Ее распахнувшаяся пасть подавилась кусками собственных клыков и пересохших смоляных губ. Рушилась? Строилась. Что приснится в тот миг, когда откроешь глаза? Когда случайно моргнешь, и вулкан пробудится от шепота быстрых век, узнает слова, взревёт от боли и ярости? Горное плато содрогнулось. Невольно всплеснули руки, удерживая раскаленное равновесие сквозь перчатки. Качнулся колосс на ватных ногах. Трость, ощерившись лезвием, вгрызлась в камни, как якорь для тонущего корабля. Крыса не бежала с него. Кошка тоже. Только время. Песчаное, оно сыпалось вверх из трещин, разошедшихся так деликатно, словно земля не хотела случайно поглотить мясо, отравленное жаждой счастья. Ее тошнило и так. Острые камни рвались вверх, безжалостно и целеустремленно, будто побеги к солнцу, которое единственное знало, видело не раз, как быстро могут вырастать эти стены. Насколько безумные рисунки барельефов процарапаны на массивных плитах из песчаника. Концентрические, выщербленные, невнятные, как черновики, они гипнотизировали до фиолетовых клякс перед глазами. Расширившиеся кошачьи зрачки поглотили удлинявшуюся тень, в которой растворились крошечные, почти шахматные фигуры, еще державшиеся на шаткой доске. Гробница росла, как голод. Можно было подумать, что ее тысячи лет назад просто зашили в чреве земли, без рубцов, без шрамов. Вынимали сейчас, метр за метром. Как наконечник каменного копья, первобытного, дикого, верхушка пирамиды подобралась к небу, вонзилась в тучи, и из них, раненых, хлынули отрывистые потоки красного света. Мистер Шлам вздрогнул всем телом и вскинул голову, почти чувствуя их на своем лице: вязкие, липкие и теплые, как кровь, затекающие в глаза, ноздри, плотно сжатый рот, не способный даже захлебнуться не ими, а криком. Как будто над серным источником выплеснули яд из переполненной чугунной чаши. - Что происходит?! - Доктор Мор невольно отшатнулась, теряя в грохоте камней свой собственный голос. В холодную голову ученой хлынула кровь, наполняя ее непривычным жаром. Какой-то бред, лихорадка... - Как такое вообще возможно?! Эти стены могли бы смеяться над всеми гипотезами своими изломами, высеченными фигурами правителей и жрецов, потерявшими за сотни лет что-то важное. Может быть, мечты. Может быть, собственные имена. Головы, конечности. Сами не узнали бы себя теперь. - Думаю, вот здесь, доктор, заканчивается наука и начинаются мифы... - пробормотал мистер Скряга, попятившись. Даже не пытался быть услышанным. Было достаточно и того, что его оправдавшиеся подозрения набухали крупными каплями пота на выбритых висках. Новая вспышка огня в небе пригладила вздыбленное коронованное солнце. Склеп Разрушения замер на его фоне, затих, выровнялся, высыпая вулканическим песком с террас свои засушенные сны. Как будто он сам ещё не осознавал, что вернулся. Что ему было, куда и зачем возвращаться. Как будто прошло одно мгновение, и гробница когда-то закрыла каменные двери лишь для того, чтобы снова открыть их сейчас. Пустые провалы смотрели на выжженное плато, отражались в нем. Когда горели мосты, здесь всегда начинался дождь. И красные вспышки молний вбивали в землю колья, точно в дыры старых гейзеров, словно и оставили их когда-то. Никогда не промахивались. Запрокинув голову до напряжения в шейных позвонках, на самой вершине лестницы можно было с трудом разглядеть створки, где медленно проступали сполохи невнятного цвета, яркие точки, вспыхивавшие, как звезды странных перемешанных цветов. Ключи к пяти замкам, эти краски казались странно свободными, разлетаясь, как брови на лицах с широко открытыми глазами. С ранами, из которых текли прозрачные миражи и сказки, спешившие покинуть свои коконы, стать чем-то другим. Настоящим, осязаемым. Это надежда сыпалась с неба своим последним цветением, лепестками шиповника, яркая, дурманящая, как кровь на пепле. Как след, по которому можно было найти самого себя. На чьих-то губах... ...и потерять там себя снова. Да... вот оно, то место, которое способно исполнить любое желание. Даже моё. Это сочное чувство разрывалось в горле мистера Навара сотнями нестройных нот. Оно обволакивало, стучало по легким маленькими молотками музыкальной шкатулки, меняло ритм тяжелых вдохов и медленных выдохов, переворачивало мир и клало его под ноги. Пророщенные тени падали ненужными пятнами с солнца. Острая улыбка разрезала худое лицо намного глубже, чем морщины у глаз. Зрачки широко распахнулись, глядя куда-то вдаль. Сквозь. Так, словно все горы были выточены из прозрачного стекла, перевернутые бокалы, из которых лилась долгожданная надежда. Лёд тронулся. Несколько секунд наблюдая за фантасмагорией со своего поста у вертолета, телохранитель мистера Навара вдруг словно очнулся, сорвался с места в резком броске. Пыль пыталась вцепиться в кирзовые сапоги, соскальзывала, была злой и горячей. Мелкие камни шипели отрубленными трещотками гремучих змей. Его не приглашали сюда. И потому холодная рука сняла пистолет с предохранителя. Попади пальцем в небо. Оно и так кровоточит. Скажешь, что это ты убил его... - Босс! Вы... - поравнявшись с мистером Наваром, Лёд поперхнулся собственными словами, потому что уже увидел ответ. Вы - безумец. - ... я в порядке, Лёд. Мистер Навар даже не посмотрел на него. Длинные волосы ярились на ветру, красной сетью сосудов ловя восходящие потоки. Этот взгляд, намертво вцепившийся в Склеп Разрушения, Лёд запомнил так ясно, как можно запомнить лишь выжигание клейма на собственной коже. Жаждущая маслянистая глубина синей топи, в которую провалились все разумные доводы, размокли, порвались одним движением век и тонких губ. Уж прости, если я улыбнулся. И если тебе было жутко от этого. Просто я никогда не чувствовал себя лучше От того, как рубцуются былые разочарования, как наконец-то отступает пустота, казалось бы, давно ставшая неотъемлемой частью жизни: выточенными в костях ошибками, застрявшими в ушах словами... как первым цветком распускаются крылья, ловят ветер и мечту, одну-единственную, которая уже не кажется недостижимой, как звезды. И сердце стучит быстро, сбивчиво, как будто звездою было оно. - Но этот склеп, он... - невысказанные слова продавили складки, ненадолго исказившие морозное лицо Аргоса Льда. И мистер Навар договорил за него. - ...существует? Еще бы. Губы сжались, быстро спрятав желтоватые клыки, оставив улыбку хищной, но сцедив из нее преждевременное безумие. Оно стекло по гладко выбритому подбородку, как мед, а в зрачках остался только холодный расчет и деготь. Мистер Навар прекрасно понимал, что артефакт еще не у него в руках, а внутри гробницы, и что Паразит знает обо всем этом куда больше, чем высовывает из-под маски. - Одолжи мне что-нибудь еще из оружия, будь любезен. Я иду туда, - на пистолет, зажатый в руке Льда, властно легла ладонь мистера Навара. Отрывисто и бескомпромиссно щелкнул предохранитель, дуло напрасно продолжало смотреть пустой выжженной глазницей на солнечную мишень. Опоздало даже попытаться. Лёд нехотя разжал пальцы, отдавая работодателю один из парных пистолетов, а также безосколочную гранату. Он смутно представлял, с чем мистер Навар мог рассчитывать столкнуться в Склепе Разрушения, если потребовал и ее тоже, но Льда это уже не касалось. Взамен части арсенала он получил короткие распоряжения: оставаться у входа в гробницу. Не выпускать никого, если только сам мистер Навар не будет выходить вместе с ними. Даже Паразита. Даже Шлама. Особенно Шлама, который не догадывался, что этот короткий разговор был, прежде всего, о нем. Паразит, по крайней мере, сам искренне хотел находиться здесь. Почти забытым внезапным звуком его когти клацнули, проигнорировав две первые ступени длинным прыжком. Крысиный хвост мазнул по воздуху широким, почти гостеприимным жестом. - Следуйте за мной, люди. Ну, разумеется... что ещё они могли сделать? Только попробовать лестницу рифлеными подошвами высоких ботинок, не попадая в следы Паразита и мистера Навара, быстро нагнавшего проводника, предусмотрительно держась чуть в стороне, на расстоянии удара. Потому что точку опоры никто просто так не даст, чтобы перевернуть мир. Ее можно только взять самому. Крепко, как гроза берет в кулак тучи, выдавливая из них белесый сок вспышек, утекавших за горизонт. Никто не будет жалеть о пролитом молоке. Горы просто выпьют его своими корнями. Крутизна подъема не располагала к разговорам. Она пыталась своровать дыхание, у кого могла, чтобы засушить мятный запах в трещинах, но довольствовалась лишь рваным, спешащим воздухом. Западный ветер не любил преграды, разбивал об них голову и тек вниз по крутым ступеням, ведущим вверх. Не оглядывайтесь на чужие тени. Они не заблудятся. - Это какое-то безумие... было безумием с самого начала... - запыхавшись, бормотал мистер Шлам, подгоняемый в спину хлесткими взглядами Аргоса Льда. Проклятья в адрес всех и каждого галопом скакали по кругу, протоптав глубокий ров у него в голове. Капли холодного пота, попадая туда, мгновенно становились грязными от серой глины. Уйдут в землю. Все равно уйдут... Лишь бы не ушел сам этот щербатый песчаник без перил, памятник вечности. Мистер Скряга, наверное, невольно думал об этом, поднимаясь осторожно и тяжело, распределяя вес. Ступени скалились на него, были покрыты зарубками на память и напоминали щеки со следами от оспы. Шаги доктора Мор были легкими, немного рассеянными, словно она пыталась бессмысленно расшифровать затертые барельефы на ходу, не отставая, не останавливаясь. Понимала только, что камни смотрели сейчас в небо, узнавая себя в очертаниях рваных туч. И у камней была завышенная самооценка. Наэлектризованное напряжение словно распирало легкие, не помещалось в них. Один глоток: будто аккуратные металлические пластинки взяли у каждого пробу крови на суеверия, копошившиеся муравьями под кожей. Паразит первым достиг верхней площадки, встретив пристальный и беспристрастный взгляд распахнутой двери. Склеп как будто обещал, что ответы на все вопросы лежали внутри. Капканом для глаз. Что увидят там круглые кошачьи зрачки, съеживающиеся от света, раскрывающиеся в темноте, как неправильные ночные цветы? Легко подбросив неизменную трость в руке и жестко перехватив ее посередине, чтобы та не отмеряла резкий пульс ударами по камню, мистер Навар знал только один способ понять это. Сделать шаг. Темнота покачнулась, опрокинулась, высыпаясь в мешки под глазами, не умещаясь в зрачках. Она не стала ждать приговора фонарей, их острого падающего света, зажгла узоры на стенах. Вязь древних рун напоминала приветствия на незнакомом языке. Предупреждения? Угрозы? Они обжигали скулы и надбровные дуги, мазали их нездоровой краской. Внезапно, едва первый короткий коридор успел почувствовать все десять отпечатков ног, по коже мистера Навара словно прокатился короткий электрический разряд. Он невольно напрягся. Сгущенный ворсистый воздух искрил, натертый взглядами. Это было странное ощущение, как случайное прикосновение к затылку, задевающее нерв даже сквозь кожу, заставляя без причины вздрогнуть, словно для того, чтобы просто стряхнуть это чувство с плеч. И раздавить тростью. Шлам передернулся где-то позади, глухо отфыркнулся Скряга, невольно пошатнулась доктор Мор. Значит, они тоже... Мистеру Навару живо вспомнился запрет Паразита переступать порог Склепа Разрушения кому-либо, кроме их пятерки. Шагнешь - и гробница станет твоей, сказал он Льду. Значило ли это, что для любого другого этот неестественный холодящий разряд был бы иным? Смертельным? И это не Паразит делал выбор, а Склеп Разрушения когда-то, возможно, ещё до рождения, выбрал их всех, включая самого Паразита? Если это было так, то не удивительно, что все базы данных, доступные мистеру Навару, оказались бесполезны. Ни одна из них не прослеживала родословную до начала времен, когда приходили, видели и побеждали... Их никто не судил потом, победителей. Не может быть, чтобы только мы были достойны счастья. Гробница ничего не сказала на это. Звенящая акустика раздваивала звуки шагов, как древний амфитеатр. Тяжелые своды были так высоко, что они, казалось бы, просто парили где-то над головами и в любой момент могли рухнуть, погребая под своими обломками таинственные рунические камни, битое стекло зажженных ламп и преступления, еще не совершенные, но уже получившие огласку. Это место напоминало лабиринт: цельный, незыблемый, лишенный архитектурных изысков, в самом центре запутанных коридоров которого прятали бездну. Черная дыра оказалась аккуратно нарезана и разложена между каменными плитами, спрятана в канопах, наклеена на древние карты. Не входить - смерть. Она правда жила где-то здесь, ее хорошо кормили, но жадная, в принципе не способная насытиться смерть всегда смотрела в лес, как волчица. Никого там не видела на самом деле и даже, наверное, жалела, что не может поглотить саму себя, как крышка не может быть похоронена внутри собственного гроба. Мистеру Скряге, судя по его косым буравящим взглядам, наверное, очень хотелось спросить, действительно ли Навар был так уверен, что где-то здесь хоронили счастье? Сам, впрочем, он шел за вполне материальным золотом, и поэтому задал вслух совсем другой вопрос, негромко, словно взвешивая на ладонях собранные камни. - Доктор, - неуверенно обратился к Мор мистер Скряга. - Тот пароль, которым мышь заставил склеп подняться из-под земли... вы знаете, на каком языке он говорил? Доктор Мор рассеянно кивнула: - Да. Все ее теории насчет появления гробницы по-прежнему отрывались и сворачивались кольцами, как горелая пластмасса. От них было сложно отвлечься. Но еще сложнее было для ученой поверить в чудеса. - Та фраза была на латыни. Это был вопрос, обращенный к чьему-то сыну, который не был умен, но "правил миром" или, как минимум, хотел бы править. Мистер Скряга дернул бровью и потер короткую, почти неразличимую шею со стороны затылка. Как будто она, раскрасневшись, снова почувствовала простуженный холодок сквозняков, убегавших, но заблудившихся в каменных плитах. - То есть этот "сын" погребен здесь? Он был каким-то королем или полководцем? Он был похоронен... заживо? Сквозняки понимали, что были чужими, непрошеными. Бились, как насекомые, о нарисованные квадраты рун, отдаленно напоминавшие окна, забыв, что на самом деле вошли через щели в известняке. - Тихо, люди. Шуршащий, цеплявшийся за плотные волокна закрывающей лицо ткани, голос Паразита, казалось, был подвешен на каменных колоннах, как на виселицах. В центре просторного круглого зала, где они остановились, можно было узнать мозаику с одной из фотографий. На затертом полу теплилась уже бесцветная звезда Марса, которая, должно быть, когда-то была багряной и юной. Снова хотела стать такой. Мистер Навар вдруг насторожено потянул носом какой-то новый запах, на первый взгляд неудивительный в мертвых заброшенных местах, вросший в сами стены, но сейчас... другой. Более резкий, крепкий, как будто пытавшийся не выпустить подобие жизни из опустевших выпотрошенных тел. Но между бинтами всё равно выходила желтая память, похожая на гной. - В чем дело? - Хрипло втянув воздух, огрызнулся Скряга, раздраженно и едва ли осознанно. Он тоже чуял здесь что-то, чего не мог понять или объяснить. Несмотря на то, что животные инстинкты были притуплены сытой безмятежной жизнью в трехэтажном свинарнике с мраморными колоннами, кровь дикого кабана все равно текла в его жилах, вздувала вены на тыльной стороне сжавшейся массивной ладони. - Я ничего не спрашивал про твой... биологический вид, мышь! Я думаю, мы имеем право знать... ...чья это могила? А по ком звонит колокол? - Я сказал: тихо, - в этот момент глухой звук клацнувших клыков Паразита сразу пошел на дно с камнем на шее, с грохочущей лавиной. Зал со всеми своими мозаиками не послушал его. Могло показаться, что потолок всё же решил упасть, осыпаться вместе с колоннами и стенами. Что гробнице было мало похороненных тел, она чувствовала себя пустой внутри, одинокой и хотела сыграть в раздробленные кости. Промазала все пять раз. Или?.. Паразит стремительно отскочил в сторону от того, что поначалу показалось рухнувшим валуном, первым брошенным камнем. Подняло голову и выдохнуло желтоватый жар из раскрытой пасти. Истошный, визгливый крик, почти карикатурно озвучивший безмолвное громоздкое существо, принадлежал мистеру Шламу. - Двери... - с какой-то надеждой просипел он, готовый броситься назад и упереться в каменную плиту, которая перекрыла выход. Тяжелый занавес битвы упал, раздавил скачущий, как блоха, взгляд, тут же заметивший нечто намного страшнее. Еще две твари. Ожившие в темноте уродливые горгульи с неестественно вывернутыми суставами лап и ничего не выражающими, несимметрично посаженными кусками мутной слюды в глазницах. По их гранитным телам, слепленным из грубо обтесанных кусков, словно все еще проходили конвульсии редкой дрожью. Они не хотели рождаться, равно как мы не хотели умирать. Но выбор был только у нас.