Угасшая и лишённая имени, Анна Фаер.
Часть 4. Прощай мой рай
18 июля 2019 г. в 18:42
Когда я записывала видеопоздравление на пятнадцатый день рождения своей лучшей подруги, я начала с таких слов: «Если ты видишь эту запись, то я уже мертва». Это была шутка. Думая о том, с каких слов должен начинаться мой рассказ, я останавливаюсь на следующей фразе: «Если ты читаешь эти строки, то меня больше нет». Только вот на этот раз я не шучу. Я совсем не в настроение шутить.
Если ты читаешь эти строки, то меня больше нет. Я не справилась. Боль рождает прекрасное, так мне говорили. Боль. Не муки и не страдания. Я справлялась, когда чувствовала боль. Но это прошло. Как яблоки наливаются соком с приходом лета, как ярость наливает глаза кровью, так разбитое сердце превратило мою боль в страдание. И я не справилась.
Сердца разбиваются, но верится в это с трудом, пока ледяные осколки не начнут резать твою грудную клетку изнутри. И эта рваная гноящаяся рана очень скоро превратится в зияющую дыру, которая со временем станет пустотой. Вот тогда люди и начинают понимать, что не справляются. Эта пустота засасывает в себя смех и улыбки близких, добрые слова незнакомцев, красоту природы и искусства, физические удовольствия. Но пустота от этого не перестаёт быть пустотой. Законы Вселенной нарушаются в этот момент. Так не должно быть. И тогда, именно тогда зарождается мысль: «Меня не должно быть».
Есть миллионы путей, которые ведут нас к нам, и столько же тех, которые уводят нас далеко-далеко от нас же самих. Горькая и прекрасная ирония заключается в том, что часто (пожалуй, слишком часто) эти пути совпадают. Когда путь одновременно ведет и к нам, и от нас, всё зависит только от наших ног. Иначе говоря, от нас самих. Я выбрала свой путь сама, и я не жду, что его поймут. Мои пути неисповедимы. И больше я не скажу об этом ни слова. Дальше ложь. Но, принимая во внимание всю сложность человеческих эмоций, мы должны дать шанс и правде, и лжи быть такими же сложными. И я даю им этот шанс, когда говорю правду и когда лгу.
Так же, как и пути к себе, в мире существуют миллионы способов разбить сердце. Я выбрала для себя тот, что давно уже превратился в клише. Моё сердце разбито не потому, что меня любили слепо и просто, не так возвышенно, как мне хотелось бы. Моё сердце разбито, потому что меня слепо и просто перестали любить. Это случается. И это случается часто. Но я и не думала, что это случится со мной. Я просто перестала любить себя. Конечно, ничего не просто, пока мы сами не сделаем это простым. Или пока нам не помогут.
Я перестала любить себя, когда во мне была ещё надежда. В свои худшие часы, увидев проблеск света, я спросила: «Всё закончилось?» Ответом было: «Всё только начинается». В своей наивности я решила, что начинается счастливая жизнь. Я и не знала, что это было началом ада. И, каким же было моё удивление, когда оказалось, что я всегда носила этот ад с собой. Может быть, именно поэтому мне теперь ничего не страшно. Все правила Вселенной нарушены. Поэтому я догадываюсь, что ад легко может быть раем. По крайней мере, я более чем уверена в том, что конкретно ваш ад обернулся моим раем. И, обсудив всё со своей совестью, я согласилась заплатить эту цену. Не потому что я желаю вам ада, не потому что хочу рая, а потому что я не хочу ничего. И я знаю, что есть ничто. Ведь я всегда была никем.
Я догадывалась, что конец этой истории будет печальным, когда спрашивала: «Мы настоящие, только когда грустим?» И я отчётливо знала, каким будет конец, когда услышала в ответ: «Вот сейчас ты настоящая. Не потому, что грустишь весь вечер, а потому, что грустишь почти постоянно. Настоящая не когда грустишь. Настоящая ты — грустная». Сказав, что я знала это о себе всегда, я солгу. Я ненавижу ложь, но я лгунья. Ложь делает мне больно, но я люблю боль.
Это всё может звучать противоречиво. Но я не человек, который запутался. Я не сбилась с пути. Сегодня я всё о себе прекрасно знаю. Я не знаю только, почему мне не становится легче. До этого момента каждая набранная мной буква гарантировала мне ещё один вдох. Края раны сшивались знаками пунктуации. Желчь, поднявшаяся до самого горла, выхаркивалась в символы, отражённые на экране. И я могла жить. Но в этот раз, слушая привычный и родной стук пальцев по клавиатуре, я не испытываю облегчения, я не чувствую, что оказалась в убежище. Я больше не знаю, как заставить почувствовать себя в безопасности. Я знаю, что больше никогда не почувствую себя в безопасности. Я вообще никак больше себя не почувствую.
Это исповедь. Но с моих плеч ничего не падает. Падаю только я. И нет никого, кто мог бы меня поймать. Люди рождаются и умирают в одиночестве, верно? И раньше я думала, что это не значит, что мы обязаны быть в одиночестве между рождением и смертью. И раньше я думала, что люди рождаются в присутствии любящей их всем своим существом матери и умирают на руках того, кто до конца своей жизни будет лить по ним слёзы. А сейчас я не думаю ничего. Сейчас я не вижу руки, которая схватит меня за секунду до моего последнего прыжка. Сейчас я не чувствую, что моё присутствие по-настоящему кому-то необходимо. Я хорошо знаю, что все справятся. И мне не важно, насколько жестоко это звучит. Все сделают то, чего не смогла сделать я.
Я не смогла быть. Не быть человеком казалось мне чем-то возвышенным. Но тогда я не знала, что можно не быть человеком и не быть кем-то ещё. Не быть. Быть никем. Я никто. Я никто! И как раньше я могла считать себя кем-то? Как я могла заблуждаться так сильно?
Первое время тяжело принять, что тебя нет. Это кажется проблемой, поэтому кидаешься во все тяжкие, делаешь буквально всё, что угодно, лишь бы почувствовать самого себя, лишь бы услышать свои собственные мысли и увидеть в себе больше, чем тело, которое нужно обслуживать. Но когда с проблемой ничего не можешь сделать, когда она всегда с тобой, остаётся перестать видеть в ней проблему. И я перестала. Я никто. И ничего с этим не поделать.
Надеюсь, твоё сердце разрывается. Потому что моё разбито. Что за пара!
Мне тяжело от мысли, что я хочу, чтобы сердце каждого разрывалось от боли и обиды, беспомощности и отчаянья. Я хочу, чтобы сердце каждого щемило так сильно, что горло начинал сжимать спазм, и дышать становилось почти невозможно, а руки начинали непроизвольно дрожать. Мне так тяжело, ведь когда-то я хотела, чтобы сердце каждого цвело от любви и искрилось от счастья. Для меня любовь всегда проявлялась в том, чтобы ставить счастье другого выше собственного. Ведь в итоге счастливы все, ведь когда рад один, другой тоже рад.
Теперь, конечно, я во всё это не верю. Я по-прежнему думаю, что Вселенная сводит людей. Но теперь я знаю, что пути расходятся из-за нас самих. И я виновата, что наши пути разошлись. И я виновата, что кто-то, с кем Вселенная должна была свести меня, проживёт всю жизнь с чувством, будто чего-то не хватает. И я виновата, что не повлияю больше на ход событий, не потяну никого в свою сторону и не подскажу никому дорогу. Если когда-то я и была огнём, то для меня было бы честью служить маяком. В моих глазах больше нет блеска, и в груди моей не теплится послушное пламя. Маяк погас. И мне жаль, что я получаю иллюзию удовольствия, намёк на удовольствие от мысли, что теперь несколько кораблей могут сбиться с пути и разбиться о скалы. Мне жаль, потому что это до жути пусто, ведь настоящего, реального удовольствия я больше не ощущаю. И я слишком много о себе думаю, полагая, что мой маленький тусклый огонёк действительно мог освещать чей-то путь. Да я ведь сама во тьме. Да я ведь никто. Да я ведь очень скоро сольюсь с темнотой воедино.
Была ли я свободна, когда появилась на свет? Или уже тогда по моим венам текла синяя кровь печали? Может, с самых первых дней мама говорила мне, что хорошо одно, а другое плохо, а папа говорил мне об этих же вещах наоборот? И я росла, я думала, что однажды всё встанет на свои места или найдёт новые. Всё нашло свои места. А я нет. В моих венах синяя печаль сменилась на чёрную, а я по-прежнему слышу ото всех совершенно разные мнения по поводу одних и тех же вещей. Не думаю, что я хотя бы немного повзрослела с того дня, как родилась. Не думаю, что я знаю, что такое свобода. Я знаю, что мать и отец скажут мне противоположные мнения по поводу свободы, а от друзей я услышу что-то третье. Но не будет того, что я решу для себя сама.
Я не буду грустить вечно, но не потому что грусть проходит, а потому что проходит жизнь. Человеческие вечности коротки. И моя короче остальных. И это только потому, что я не знаю, как полюбить жизнь. Как любить жизнь, когда внутри и снаружи пусто? Как можно любить ничего? Ничего не было, нет и не будет. Как и меня. Тебе не по кому будет скучать и горевать. Тебе просто тоскливо, это всего лишь сильная хандра. И, поверь, мне знакомо это чувство.
Мы ищем выход, когда нужно искать способ. Но мир, мир такой сложный. Прими это, ладно? Я приняла то, что выход может оказаться способом. Конечно, я не хочу умирать. Но мы можем хотеть, не понимая этого. Это защитный механизм психики. И мне кажется, что вместо «можем» лучше использовать «должны».
Мне тошно вновь обращаться к словам. Мне тошно, что вместо красивого и хитроумного сплетения слов, получается (даже не бурный) поток мыслей, которому грош цена. Я делаю ставку только на то, что последним словам всегда уделяют слишком много внимания, когда на самом деле внимание нужно было уделять тем словам, которые я говорила до этого дня. Этот день для меня какой-то смутный и не существующий. Сегодня меня нет куда больше, чем обычно, но гораздо меньше, чем не будет завтра. Завтра меня не будет по-настоящему. Ведь то, что убивает меня сейчас, настоящее только для меня. И мне тошно, тошно от того, что я пишу об этом вот так.
Мне нужны особые слова. «Спасибо», например, или «нормально» вмещают в себя куда больше, чем слово может вместить. И мне хочется заговорить словами, которые бы точно и честно передавали всё то, что я чувствую. Я говорю, что вокруг всё чёрное и холодное, и пустое. Я говорю, что я в космосе. Так что не пытайтесь со мной заговорить, здесь нет звука, а, если что-то и получится, то я тебя не пойму, как и ты меня. Мы говорим на разных языках. К сожалению. У нас даже не было возможности стать друзьями. К сожалению.
И теперь главный вопрос: почему я в космосе? Почему я чувствую себя так? Что ж, как я уже говорила, это сложный, сложный мир. С тобой всё может быть в порядке, с тобой всё может быть хорошо, но при всём этом тебе всё равно может быть тяжело. Невыносимо. Мне невыносимо, поэтому я сейчас пишу это. Н Е В Ы Н О С И М О.
Если теперь к моим словам захотят прислушаться, то я скажу то, что принято говорить в такого рода ситуациях. Отпусти меня. Или люби меня. Не вместе. Люди часто не любят и при этом не отпускают. Это по-человечески. Это значит, что причинять другому страдания — по-человечески. И если копнуть глубже, будем честны, нет ничего более человеческого, чем причинять страдания самому себе.
Поэтому, раз уж меня больше нет, я искренне надеюсь, что спустя какое-то время меня получится отпустить. Одиночество, в отличие от людей, не делает больно. Конечно, если вы не из тех, кому становится больно даже от слабого порыва ветра. В таком случае одиночество вас убьёт. И это будет долгой и мучительной смертью.
Я знаю, какую боль причинила. Но столько же боли я причинила и самой себе. И иногда, как бы тяжело не было это принять, самое правильное и лучшее, что может сделать человек, это поступить так, как поступила я.