Причина вероятности

Когда? Зачем? Для чего? Что в нашей жизни случайность, а что — закономерное следствие событий? Как человек может повлиять на эти события? Вряд ли подобные вопросы могут возникнуть у раненого пилота мессершмитта. Особенно когда он оказался на территории врага в суровую зиму. Ганс Шмидт даже не был уверен, где находится. Ели здесь были выше, а снег глубже, чем в местности, где он воевал. Ледяной воздух резал лёгкие, впиваясь в них тысячей морозных игл. Немец шёл, не разбирая дороги, кровь капала с рукава комбинезона, оставляя на снегу багровые пятна. Ночь была тихой, враждебной. Слышался только скрип ветвей под порывами ледяного ветра. Летный шлем заколенел, нисколько не согревая голову. Если Ганс не отыщет людей или, хотя бы, сторожку, он умрёт от потери крови и переохлаждения. Пальцы на ногах уже давно потеряли чувствительность, руки немели. Вдруг немец заметил свет, брезжащий из-за ветвей деревьев. Он вышел к небольшому но опрятному дому, украшенному витыми колоннами. Дверь, обитая кожей, была такой манящей, что Ганс даже прикоснулся к ней своей немеющей рукой. Из-за нее раздался низкий, приятный мужской голос: — Кого там черти носят? — Ганс не понимал, кто такие черти и что они носят, но то, что язык был русским, не вызывало у летчика никаких сомнений. Сердце испуганно дрогнуло в груди. Дверь отворилась. Свет на несколько секунд ослепил немца, и тот моргал своими слезящимися глазами, пытаясь привыкнуть к столь яркому освещению. Вот он смог различить человека в годах, с длинными седыми волосами, связанными в низкий хвост. Мужчина пристально посмотрел на Ганса, словно оценивая этого незваного гостя. Он задумался и произнёс: — Willkommen, mein Freund. [Добро пожаловать, мой друг.] Проходи, — последнее слово было сказано по-русски, но Ганс с лёгкостью понял его значение. Его несколько удивило умение этого русского столь чисто произносить немецкую речь. В доме было гораздо больше места, чем могло показаться снаружи. В камине горел огонь. Немец насчитал ещё, по крайней мере, двух человек. Один из них был мужчиной тридцати пяти - сорока лет в потрескавшихся очках и выцветшем рыжеватом свитере. Рядом с ним сидела женщина лет пятидесяти, носящая сиреневый спортивный костюм, полосатую шаль и шапку ручной вязки. Секунду назад она мирно дремала, но стоило только скрипнуть двери, как женщина проснулась. Увидев Ганса, мужчина поправил очки и довольно резко вскочил. Он достал из старого шкафа коробочку с начертанным на ней красным крестом. Оттуда русский извлек бутылку со спиртом, вату и бинт. Он подошёл к немцу и недовольно цокнул языком. — Дайте сюда вашу руку. Эмм, Give me your arm, please, — мужчина повторил на английском, справедливо полагая, что Ганс легче поймёт схожую с немецким речь. Лётчик вытянул вперёд раненую руку, морщась от боли. Русский усадил его на кушетку, стянул с него верхнюю часть комбинезона и закатал рукав водолазки, открывая рану. Перелома не было. Человек в свитере смочил спиртом вату, продезинфицировал и наложил давящую повязку. Лицо его было мертвенно бледным. Скорее всего, он боялся крови, но считал своим долгом помочь попавшему в беду. Странные все же люди эти русские. А что все здесь присутствующие были русскими, Ганс даже не сомневался. Спирт жег рану, но кровь остановилась. Теперь одной проблемой стало меньше. Хотелось сесть и закурить. Ноги совсем онемели. Мужчина в свитере словно заметил это и принёс из кухни таз, чайник и горчичный порошок. В ответ на удивленный взгляд немца, русский пояснил: — Это нужно, чтобы Вы не получили обморожения, — некоторые слова были понятны лётчику, некоторые не очень, но он решился и кивнул. Горячая вода возвращала одеревенелым ступням жизнь. Русские заговорили между собой: — Кто он? Что мы будем с ним делать? — женщина, казалось, отсутствовала, когда человек в свитере оказывал первую помощь. — Александра Евгеньевна, полно. Все и так знают. Мы должны принять его к себе, — мужчина с длинными волосами медленно и протяжно доносил свою мысль. Человек в свитере начал говорить: — Он в довольно плохом состоянии. Обморожение пальцев рук, ног и ушей второй степени. Я не думаю, что стоит ещё и напрягать его эмоционально. Мне нужен словарь. Тогда я смогу говорить и понимать его. — Анатолий Сергеевич, я ведь знаю немецкий, — мужчина указал пальцем в потолок. — Вы, Кирилл Кириллович, знаете его таким древним, что мой английский будет даже понятнее. В ваши времена Германия была Пруссией. Мне нужен словарь. В шалаше на другом конце поляны он точно есть, но пока буря не стихнет, я не смогу его достать. Ганс с удивлением слушал этих людей. Они должны были хотеть его убить, или, хотя бы, возненавидеть. Только за то, что он воевал на другой стороне. Но эти странные русские спорили о том, как можно бы было помочь ему, Гансу, немцу, нацисту. Хотя последним лётчик себя не считал. Он вообще был против войны. Именно проклятая война отняла у него семью. Да, Шмидт ненавидел войну. Он ненавидел нацистов, ненавидел их идеологию и глупую символику. Ненавидел то, что под лозунгом справедливости и блага они несли лишь смерть. Ненавидел. Но больше всего, больше всего на свете, унтерфельдфебель 48 воздушного полка люфтваффе Ганс Фридрих Шмидт ненавидел себя. Он убивал мирных людей, уничтожал их дома и целые семьи, и делал это только из мести за уничтожение его дома, его семьи. За уничтожение всей его жизни. Мысли окружили Ганса хороводом, и он не заметил, как заснул. Последним, что сегодня видел летчик, был человек в свитере и потрескавшихся очках. *** Анатолий пребывал в раздумьях, за окном бушевала вьюга. Что это за место? Кто они и зачем их собрали здесь? Сколько вопросов. Учёный хотел так же забыться сном, как и немец, который мирно сопел на кушетке. Но судьба не была благосклонна к человеку в свитере. Он вообще не верил в судьбу. Хотя подобные происшествия даже из заядлого скептика и атеиста сделают самого ярого верующего. Судя по гипотезе учёного, они оказались в междумирье, где нет пределов времени. Их собрали из разных времён и эпох. Но зачем? Кому нужен подобный эксперимент? Пока их только четверо. Но что-то неуловимое подсказывало Анатолю, что их будет больше. Не намного, правда, но больше. Эх, Анатоль, Анатоль. Что же заставляет тебя не спать всю ночь? Что рождает в твоей, несомненно, светлой голове такие прекрасные идеи? Анатоль смотрел на пляшущие в камине языки пламени, успокаиваясь и погружаясь в полусон-полуявь. Ему виделось, что он затягивает повязку немцу, но вместо крови из неё растут розы. Такие же красные, как и кровь. Которые пахнут медью, у которых соленый вкус. Вкус меди заставил его проснуться. Ночью у Анатоля резко подскочило давление и пошла носом кровь. Учёный подставил тарелку, приложил к переносице вату, смоченную в спирте и продолжил прожигать взглядом огонь, словно ища там ответы на непонятные вопросы. В голове царила полная бессмыслица. Русские слова смешались с английскими, строение предложений перемешалось. Все-таки тяжело владеть двумя языками одинаково хорошо. Но ещё тяжелее, когда оба языка являются тебе родными. Человек в свитере посмотрел на спящего немца. Чёрт возьми! Все спали, кроме него. А Анатоль не мог. Он смотрел на пламя, на вьюгу за окном. Так Якобсон не заметил, как сам уснул. Ему снились кроваво-красные розы и кровь, кровь, сочащаяся из раны на руке немца, который сопел во сне. Медь, её вкус, запах и цвет. Ему снилось его прошлое, старенький компьютер, огромная библиотека лаборатории, полы которой почему-то устилали багровые лепестки роз. Снился мессершмитт, парящий в синеве неба, пилот с улыбкой на прежде серьезном лице. Его защитные очки с чёрными линзами, отражающими свет солнца. Снились залпы зенитных орудий, давящая очередь пулемета. Снилась война, о которой Анатоль практически ничего не знал, которой никогда не видел. Снились темные ветви елей, тьма, в которой пляшут багровые искры. Снилось лицо немца, застывшее в выражении, полном боли. Боль прошла, взгляд прояснился, и лицо озарила тёплая улыбка. Утром погода была просто прекрасной. Солнце ясно светило на чистом голубом небе, было морозно. Анатоль отправился вместе с Александрой Евгеньевной за словарем. В тот шалаш на противоположном краю поляны. Если подойти вплотную к этому строению, то можно убедиться, что оно не больше четырёх метров в длину и пяти в ширину. Но внутри оно гораздо шире. Туда вместилась большая библиотека, даже стол с компьютером, там стояла ржавая раскладушка и маленький холодильник. Все было так похоже на старую обитель Анатоля. Те же массивные полки, тот же спертый воздух. Только здесь было очень холодно. Мужчина ловко отыскал нужные книги, молча сложил их в мешок, и, не проронив ни слова, ушел из этого мертвого места. Александра Евгеньевна направилась следом. Так они в полном молчании вернулись в дом, приютивший их на время этой холодной, бесконечной зимы. Свет камина, горячий чай. Все выглядело так по-домашнему, что даже внушало некое недоверие. Немец проснулся и сидел, поджав под себя ноги с выражением непонятной тревоги или тоски. Анатоль смело мог дать ему тридцать-тридцать пять лет. Не больше, но может быть меньше. Бледное лицо с прямым носом с небольшой горбинкой портили глубокие складки на лбу и в уголках рта. Отливающие синевой глаза были темными, даже слишком темными для такого цвета. Волосы тусклого, безжизненного оттенка. Раньше, вероятно, они были темными, но преждевременная седина осветлила их. Было видно, что его потрепала война. Немец то прожигал взглядом тугую повязку, то периодически поглядывал на людей, сидящих неподалёку. В его взгляде читалось недоумение и какое-то чувство нереальности происходящего. Как будто он не понимал, чем было вызвано подобное отношение русских к нему. — Wie heißt du? [Как тебя зовут?] — Анатоль не пытался говорить правильно, но старался сделать так, чтобы собеседник понял его. — Ich bin Hans, [меня зовут Ганс,] — немец ответил. Анатоль был рад, что собеседник понимает его даже с ужасным акцентом. Awful accent. Анатоль опять перескочил на английский. Но только эти слова могут выразить его негодование. — Erzähle von sich. Es ist nur nicht allzu schnell, damit ich dazugekommen bin, zu übersetzen. [Расскажи о себе. Только не слишком быстро, чтобы я успел перевести.] — Анатоль долго и упорно подбирал слова, согласуя свою речь с Кирил Кирилычем. — Es ist die viel zu lange Geschichte. [Это слишком долгая история.] Я не хотеть её рассказывать, — последнюю фразу он произнёс по-русски. И смолк. Больше из него не удалось вытащить ни слова. Кирил Кирилыч только покачал головой, глядя на попытку Якобсона поговорить с этим Гансом. Мужчина явно не принадлежал временному отрезку графа. Временной отрезок. Скоро даже Шувалов будет говорить и думать новыми заумными словами. Эта зима показала ему, что все люди, в общем-то, равны. Учёный совершенно крестьянского происхождения был даже полезнее, нежели сам Кирил Кирилыч. Граф смотрел на своих новых друзей. Александра Евгеньевна, бойкая женщина пятидесяти лет, сейчас сидела в кресле у камина и вязала. Она задумчиво глядела на Анатоля Якобсона, американского учёного русского происхождения. Тот, мужчина в выцветшем рыжеватом свитере и треснутых очках, был занят разглядыванием то камина, то своих ботинок, то немца, который снова задремал на кушетке. Похоже, учёный поставил себе задачу узнать все про своего нового знакомого и выучить его язык. В руках Анатоля была книга по грамматике немецкого языка. Да, Анатоль Сергеевич Якобсон вызывал уважение. Внешне это был самый заурядный человек, которых миллионы. Но блестящий ум и желание все узнать делали ему честь. Да и самым образованным из всей их компании был тоже он. Вдруг Якобсон повернулся к остальным. В его лице читалось непонятное ощущение. — Друзья мои, я вспомнил. Я вспомнил кое-что, кое-что очень важное. Попав сюда, я несколько потерял память. Но теперь она вернулась ко мне. Я, кажется, знаю, для чего мы здесь. Видите ли, я был учёным и работал на Пентагон. Там был создан экспериментальный участок, работающий с энергиями высокой частоты. Он позволил открыть ход к этому месту. Но у меня родилась очень важная на тот период времени идея. Я решил закрыть ход, так как Пентагон будет использовать это место в своих грязных целях. Но сделать подобное можно только изнутри. Я думаю, что здесь произошёл какой-то сбой, и место само притянуло к себе людей из разных временных отрезков. И каких-то конкретных людей. Но я не знаю, зачем и для чего это нужно, — Анатоль виновато опустил голову, не просто так считая себя виновником этой истории. — Что есть «энергия высокой частоты»? — Ганс проснулся и вопрошающе смотрел на Якобсона. Тот поправил очки. — Я не знаю, как объяснить. Es ist, es ist die Magie. Der Energie der hohen Frequenz ist ein, das sich die Menschen gewöhnt haben als die Magie zu nennen. [Это, это магия. Энергии высокой частоты — это то, что люди привыкли называть магией.] — Анатоль подождал несколько минут и повторил это на русском для остальных. Ясности это не прибавило. Тогда ученый продолжил, — Я вывел теорию, что есть люди, способные излучать подобную энергию. Это умение зовется Даром. Он есть абсолютно у каждого человека, но не каждый может применить его. Мне кажется, что из-за сбоев это место притягивает к себе таких людей. Одаренных. В том шалаше нет книг по метафизике, технике, или есть, но их невероятно мало. Остальные книги — это рукописи, явно принадлежащие прошлым жителям этого места. Там еще было несколько весьма интересных приключенческих романов. Правда, я не стал ближе к разгадке. Учёный замолчал. Им всем нужно было обдумать эти слова.