Пролог
Пиздец. Это просто пиздец. Я на секунду оторвал взгляд от текста и скосил глаза в правый нижний угол монитора. Время показывало два двадцать семь минут. Ночи. Пиздец. Одной рукой я продолжил методично долбить по клавиатуре, а другой подхватил стоящую рядом чашку с уже давно остывшим кофе и глотнул немного холодной горькой бурды. Сварить бы нового, да фильтр в кофе-машине давно сдох, да и времени ни хрена нет. Я ещё раз покосился на электронный циферблат, в тайной надежде, что время внезапно остановилось. Ни хуя подобного. Половина третьего часа. Нет, ну это просто пиздец, с какой стороны не посмотри. Я с усилием отодвинул себя от компьютера, откинулся на спинку стула на колёсиках и издал громкий протяжный то ли вздох, то ли вой, наполненный горем, злостью и отчаянием. Такой обычно издают раненые звери, когда понимают, что зализать раны уже не получится. Нет, Сёма, ну а чего ты, собственно говоря, ожидал? Что ты, как по мановению волшебной палочки, набросаешь материал, заказанный ещё две недели назад, за одну ночь? Что у тебя не потребуют отчёта по деньгам, которые были выделены на рабочую командировку, и которые ты благополучно спустил в унитаз? Фигурально выражаясь, конечно. И кого ты теперь собрался винить во всех своих бедах? Родителей? Друзей? Правительство, которое тайно за тобой следит? Или маленьких зелёных человечков, которые тебя похитили и провели крайне комфортабельную операцию по зондированию организма путём введения антенны через задний проход? Признайся хотя бы самому себе, Семён, – из тебя вышел крайне херовый журналист, да и как человек ты не вышел – ни душой, ни рылом. Всю жизнь, как мелкий грызун, прячешься по норам и живёшь за чужой счёт, и при любом признаке опасности бежишь, как крыса с тонущего «Титаника». Ты ни о ком и никогда не заботился также трепетно, как о своей лоснящейся драгоценной шкурке. Когда ты последний раз звонил родителям? А сестре? Когда полгода назад она попала в больницу с подозрением на прорвавшийся аппендицит, мать с отцом звонили тебе по двадцать раз на дню, уговаривая приехать и увидеть родную сестру – возможно, в последний раз. В больницу ты так ни разу и не съездил. Впрочем, как и на её похороны. Ты вообще крайне редко выходил из дома, да? Маленький запуганный зверёк, движимый только инстинктом самосохранения, который заставляет тебя хоть иногда появляться на людях, пусть и по таким пустяковым поводам, как поход в магазин или в банк для снятия наличных денег со счёта. Ты, наверное, и работу такую для себя выбрал лишь потому, что на ней не обязательно сидеть в душном тесном офисе с девяти до девяти и лизать жопу начальству в надежде на скорое повышение, хотя в этом, я думаю, ты бы преуспел. Нет, ты выбрал её с расчётом на то, что сможешь днями напролёт проводить в своей прокуренной захламленной комнате съёмной квартиры, сочинять свои бездарные репортажи, взятые, как правило, из собственной головы, и посылать их в редакцию с полной уверенностью, что каждый такой графоманский высер тянет как минимум на Пулитцеровскую премию. Взгляни в глаза правде, хоть раз в своей жизни, Семён. Взгляни и признай: ты – говно. Ты родился уже не человеком, а меленьким кричащим куском экскрементов, и умрёшь ты среди кучи подобных тебе. Будешь мучиться и страдать, проклиная всё и всех на этом свете. Хотя единственный виноватый во всех твоих бедах и несчастиях – это ты сам… -Заткнись! Просто захлопни своё ебало! – рыкнул я на всю комнату – Пошёл на хуй, мразь! Это было достаточно громко, и на секунду я замер, прислушиваясь к окружающей обстановке. Всё было тихо. Кажется, мои соседи спали сном христианских праведников. А может быть, я и вовсе был в квартире один. Я втянул носом воздух и шумно выдохнул его через рот, пытаясь успокоиться. Голос в голове умолк. Не ушёл, нет. Он никогда не уйдёт. Иногда у меня получается его заткнуть, как сейчас, или заглушить громкой музыкой. Но он никогда не уходит надолго. У меня это с самого детства. Родители водили меня к бесчисленному количеству специалистов, пытались понять, что это и можно ли от этого вылечиться. Как правило, диагноз большинства врачей был неутешительным. Диссоциативное расстройство идентичности, или, проще говоря – раздвоение личности. С самого рождения я делю своей мозг с каким-то неуёмным, кровожадным психом, который периодически заставлял меня лезть в бессмысленные драки или ловить и мучить бездомных животных. Любой хороший психиатр скажет, что этот, второй тип в моей голове – это просто другая версия меня, но я-то знаю, что это абсолютно другой человек. И периодически он хочет крови. Живой, тёплой, человеческой крови. Стоило мне только подумать об этом, как во рту внезапно образовался стойкий привкус холодного железа, как будто я только что полизал проржавевшие качели или турник во дворе дома. Фу, гадость. Я тихонько вышел из комнаты на кухню, набрал воды из-под крана и залпом осушил два больших стакана. Что-то мне совсем хреново. Поспать бы пару часов, но материал нужно сдать рано утром, иначе не видать мне премии, а может, и своего рабочего места. В редакции уже давно точат на меня зуб и дрочат письки, так что один загубленный репортаж – и гуд бай, Америка. Нужно прогуляться, проветрить голову. Свежий воздух должен помочь прогнать все негативные мысли и снять лёгкое опьянение от кофе с коньяком. Я на цыпочках прокрался в свою комнату. Выключил горячий от многочасовой работы ноутбук, допил одним большим глотком кофе, оделся, не забыв закинуть в карман полуразряженный дешёвый смартфон. Вышел из комнаты в прихожую. На тумбочке всегда лежал дубликат ключа от квартиры. Я прихватил его, так как свой оригинал потерял пару дней назад, когда возвращался с одной особо бурной пьянки. Выйдя из квартиры, я очутился в холодном и сумрачном подъезде. Света нигде не было, да и не должно было быть – лампочек в цоколях здесь отродясь не водилась. Спустившись на первый этаж и толкнув массивную кодовую дверь, которая же давно размагнитилась, превратив подъезд в подобие проходного двора для бомжей и школьников, я вышел на улицу. Середина декабря. Снег массивными тяжёлыми порциями падал на землю, быстро превращая хорошо истоптанные дорожки в непроходимые поля с сугробами по колено. В небе светила полная луна. Я поплотнее укутался в свою лёгкую осеннюю куртку и зашагал в сторону находящегося неподалёку круглосуточного магазина. Нужно купить чего-нибудь пожрать и сигарет. Хотя нет, с горечью подумал я, пересчитывая звенящую мелочь в кармане. С сигаретами придётся повременить. Или вообще бросить. Магазин находился недалеко, всего в одной остановке от дома. Обычно я преодолеваю это расстояние пешком, но сегодня я был особенно уставший, морально разбитый и неподготовленный для пеших прогулок. Дойдя до автобусной остановки, я присел на заледенелую скамейку и прислонился головой к рекламному щиту позади себя. Да, ситуёвина, мягко говоря, не ахти. Мало того, что я ни хрена не успеваю, так ещё и толком не понимаю, о чём пишу. В городе за прошедший месяц было не так много значимых мероприятий, да и те быстро разобрали более расторопные коллеги. Мне же достался какой-то огрызок в виде юбилея пионерского лагеря «Совёнок», что находится в нескольких десятках километрах от города. Настоящий бред. Кому сейчас нужны эти древние, пропахшие нафталином пионерские лагеря? Детей уже давно туда не возят, да и что там, в принципе, можно делать? Там же ремонт корпусов, наверное, со времён дедушки Сталина не проводился. Настоящий совок, как он есть… И о чём мне прикажете писать? О том, как там всё прекрасно, радостно и позитивно? Как пионеры ходят под радужным флагом и делают зарядку под задорный саундтрек из местного оркестра и песен вожатых? Господи, до чего я докатился… За этими невесёлыми мыслями я не заметил того, что к остановке подъехал небольшой автобус, на котором обычно возят туристов. Или тех несчастных пионеров. Он казался каким-то старым, ржавым, потрёпанным временем и абсолютно пустым, и только мерный гул от работающего мотора давал понять, что он ещё на ходу. Интересно, сколько он здесь уже стоит? Почему не уезжает? Или он кого-то ждёт? Может быть, меня? -Эй! – я встал со скамейки, обошёл автобус по кругу и приблизился к водительскому окну. Оттуда на меня совершенно равнодушно смотрел совершенно невзрачный водитель. Он взирал на всё вокруг настолько равнодушно и спокойно, что создавалось ощущение, будто он уже родился с чётким осознаем того, что всю жизнь будет водить пионерский автобус и дальнейшая собственная судьба его абсолютно не волновала. -Извините – сказал и изобразил на лице подобие вымученной улыбки – Вы кого-то ждетё? -Может быть – равнодушно ответил мне водила и пожал массивными плечами. -Ага – кивнул я, хотя по его ответу так ни хрена и не понял – Скажите, а вы не могли бы подбросить меня до магазина? Это тут недалеко, буквально одну остановку. А потом сможете вернуться и ждать, кого ждали. -Может быть – снова задумчиво произнёс водила, но передние двери всё-таки открыл. -Спасибо огромное – я снова ему улыбнулся и побежал в открытые двери. В салоне было достаточно тепло и немного пахло свежей краской. Видимо, автобус совсем новый или недавно из ремонта. Хотя в это трудно было поверить, вспоминания его крайне удручающий внешний вид. Стоило мне зайти на борт, как автобус, до этого тихо урчавший, как мирно спящий зверь, внезапно взревел и достаточно резво тронулся с места. Я пробрался в середину салона, сел у окна, немного подышал на него и принялся рисовать на стекле подобие весёлых рожиц. Ехать было недолго, но я всё равно рассчитывал немного полюбоваться на заснеженный пейзаж за окном. Пионеры, мать их за ногу…Почему для вас арендуют такие шикарные автобусы, строят отдельные лагеря для отдыха, а я должен обо всём этом писать в паршивую газетёнку и получать грошовую зарплату? Где в этом мире справедливость? Да уж явно где угодно, но только не в этом богом забытом «Совёнке». Автобус с уже проехал полпути, как на меня внезапно накатилась дикая усталость, как будто я только что разгрузил с десяток вагоном с краденым углём. Ноги и руки налились свинцом, глаза начали слипаться, как будто их склеили этим дешёвым разбодяженным клеем «Момент» из маленького тюбика. Очень хотелось спать. Я попытался встать и сказать водителю, чтобы он остановился, и выйти прямо сейчас, а оставшийся путь преодолеть пешком – но я не смог. Тело отказывалось повиноваться. Тело хотело погрузиться в уютную, тёплую, пахнущую мёдом и материнским молоком утробу дремоты. Я попытался немного сопротивляться этому чувству, но затем понял, что у меня не хватает сил даже на борьбу с собственным организмом. И я отдал своё тело и разум в руки Великого и Всепоглощающего бога Морфея…Интерлюдия 1
Кровь. Я отчётливо помню – в той ванне было много крови. Её было очень много, даже слишком – кипящий, бурлящий поток цвета спелой рябины переливался за края ванной и медленно заполнял собой покрытый ослепительно белым кафелем пол. В самой ванне, в самом её центре, возлежала она. Обнажённая, с раскрасневшейся от горячей воды кожей, с закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом – она напоминала древнегреческую богиню любви и плодородия, которую более завистливые богини принесли в жертву повелителю загробного мира Аиду, не в силах соперничать с ней в красоте, уме, достоинстве. Её грудь медленно вздымается и так же неторопливо опускается, позволяя своей хозяйке сделать ещё несколько опьяняющих глотков сладкого, как нектар, воздуха. Это продолжается с минуту, но со стороны кажется, что прошла целая вечность. Наконец, всё прекращается. Грудь застывает на полувздохе, и на ней можно отчётливо рассмотреть затвердевшие от последнего прилива крови небольшие ореолы сосков. Глаза всё ещё закрыты и теперь уже никогда не откроются, рот искривляется в подобие блаженной улыбки. Да, именно так. Она умерла с улыбкой на лице. Наверное, она до самого конца была уверена, что всё это какая-то забавная игра или же просто странный, причудливый сон. И стоит ей щёлкнуть пальцами – как она тут же проснётся.