На льдине

Она набралась сил. Она отдохнула. А Регина Леонидовна внутри, кажется, даже стала более мягкой, нежели была. Но когда она вспоминает о нем… О том мужчине, который тихо разговаривал с ней в номере, смешно шутил под глинтвейн за барной стойкой, а еще нежно касался ее обнаженного тела руками и губами. Она уже не помнит точно всего, о чем они говорили, где были его руки и губы, но зато Регина точно помнит, что ей было очень хорошо. Ее мозг наконец-то отдохнул. Ее тело наконец-то отдохнуло. Она вспомнила, что бывает хорошо, что можно не быть вечно серьезной. Но вместе с тем, когда Регина Леонидовна вспоминает и думает об этом слишком долго, у нее перехватывает дыхание, будто ей перекрывают кислород. Непонятная тяжесть в области груди. На самом деле с мужчинами по жизни не везло, вот и все. Один врун, второй тоже врун, но запомнила она его как подкаблучника. Известен мужчина подкаблучный был давно, со времён царя Петра, а то и раньше. Сейчас эксплуатируется и встречается в природе все чаще. Днём женщины жалуются на таких мужчин подругам по телефону, а вечером за закрытой дверью на кухне надевают латексные сапоги на тринадцатисантиметровой шпильке, берут в руки плетку и начинают дрессуру: «Я лучше знаю, как надо делать!», «Ну, куда ты лезешь!», «А ты сделал это?», «Я ЖЕ ТЕБЕ ГОВОРИЛА!», «А вот у Ленки муж!» ⠀ Каждый взмах врезается в мозг, лепится идеальная податливая форма. Мужественность, твердость в принятии решений и самостоятельность искореняются, а под каблуком становится все уютнее. Но Володя был не такой. Рядом с ним она потеряла голову, позволила себе не думать, отдохнуть, в конце концов. По приезду у нее будто открылось второе дыхание. Регина перестала воспринимать все настолько остро. Женщина ослабила ошейник своего контроля над всем и вся и дала волю плыть вещам по течению. Не полностью, конечно, но вместе с тем прогресс однозначно есть. Она сама стала мягче. Изредка Регина вспоминала о тех трех днях как о хорошем сне, а иногда она думала об этом слишком много, и эти воспоминания ее начинали убивать. Тяжело. Опасно. Кажется, она влипла. — Какой у тебя план действий? — Она спросила это с каплей безразличия, но ее глаза внимательно следили за тем, как он складывает вещи в сумку и что при этом написано на его лице. Владимир Сергеевич поднял на нее глаза, продолжая складывать в сумку свои многочисленные белые рубашки. Перед ним была та самая Регина, без этого надоедливого Леонидовна. Ей было тяжело, но все, что было ее в силах, — это укутаться в длинный кардиган и внимательно наблюдать за тем, как он собирает вещи, стояла она при этом неподвижно, оперевшись о высокий комод буквально в двух метрах от кровати, где стояла его уже почти собранная сумка, и на которой… о Господи… Это уже слишком. — Ну ты же знаешь. — Мужчина старался говорить как можно мягче, будто по делу подходил к этому комоду, но, черт возьми, он даже не смотрел на нее. — Сначала буду ехать на такси в аэропорт, потом проторчу в этом аэропорту бог знает сколько, потому что рейс ведь явно будут задерживать. — Перестань. — Он хотел еще что-то сказать, но она его прервала. Еще вчера она бы улыбнулась с этого, но сегодня… Сегодня — это уже сегодня. Сегодня у него самолет. — Ну хорошо… — Он оставил в покое свой пиджак, который он надевал только на переговоры, и приблизился к ней. — Не знаю, что это. — Не знает, что с ней, не знает, что происходит. Она не привыкла к такому. Почему это не поддается никакому контролю? Даже контролю самой Регины Леонидовны! — Это еще глинтвейн не до конца выветрился, точно тебе говорю. — Мужчина аккуратно взял ее ладони в свои, а подбородком коснулся ее макушки. — Ну не смейся. — Сволочь. Добивает на ровном месте, поэтому она не выдерживает, начинает обнимать его широкую спину, кладет голову ему на плечо и зажмуривается. — Моя хорошая… — Рука Володи снова по-хозяйски начинает портить ее аккуратный пучок, и вот он уже совсем не аккуратный, некоторые пряди выбились моментально, но ему этого как будто мало, и его рука продолжает ершить ее волосы. — Что будет дальше? Просто скажи мне, что будет дальше. Я хочу знать. — Я думал про апрель. — Апрель? — Да, апрель, но если повезет, то конец марта. Сейчас я нужен там. Но потом, когда все устаканится… — Опять на три дня? — Я хочу дать тебе подумать. Может, ты забудешь меня через неделю. Может, тебе будет хватать этих трех дней. А может, и не будет. Я хочу твоего трезвого решения. — А по мне не видно? — Регина подняла на него голову, чтобы он видел, что у нее в глазах стоят слезы. — Зачем усложнять? — Потому что они меня не уволят сейчас, понимаешь? Нужно немного подождать. А ты будешь думать. — Господи, мы взрослые люди, — Регина резко от него отошла и начала медленно, будто сейчас потеряет сознание, ходить по комнате, но в ее глазах была злость, — почему нельзя просто взять и… — Потому что мы взрослые. — Он меньше минуты смотрел в ее глаза, глаза растерянной девочки, а затем снова вернулся к своей сумке. Секунда, вторая, пятая, и вот молния с противным звуком застегнута. Он так быстро закончил… Как будто специально тянул время в процессе. — Я не прощаюсь с тобой. — Иди уже. — Она внимательно посмотрела, как он выходит из номера без прощального жеста в ее сторону. Еще несколько секунд она слышит его отдаляющиеся шаги, а затем без сил грузным мешком опускается в кресло и смотрит прямо в большую прозрачную стену, за которой слишком много белого цвета. Тошно уже, честное слово… Резко захотелось домой. Каждое утро она привычно прячет нос в мех своей шубы или пальто. Каждое утро она мысленно расставляет все свои дела по полочкам. Каждое утро у нее полно энергии. В обед она аккуратно поправляет прическу, чтобы волосы не были растрепаны, как в те последние дни декабря от рук Володи. В обед она видит уже как минимум сорок процентов выполненных задач из ста, которые были запланированы. В обед она слегка улыбается своим сотрудникам, что далеко не в ее стиле. Раньше она была женщиной настроения. Кому как повезет. Но теперь она каждый обед слегка улыбается любому, кто к ней обратится, и ей не тяжело это делать. По вечерам, когда Регина уже дома, ей легче общаться с матерью, ей легче наблюдать за Асей. Она, в принципе, только наблюдала, больше ничего не контролируя. Перестала слышать Федора и кончиком носа чувствовала, как его бесит ее безответственность и неосторожность. Иногда скучала, иногда внутри что-то сдавливало, на грудь ложилась убийственная тяжесть. Регина Леонидовна смотрела в окно, молчала и, кажется, вообще ни о чем не думала, а лишь ждала, когда ее отпустит, внимательно наблюдая за городом за окном. И ее отпускало, до вечера проходило окончательно. Конец февраля. Вечер. Регина аккуратно берет в руки кий, наклоняется, целится и понимает, что она больше так не может. До апреля слишком много времени, можно отдать Богу душу. Она соскучилась. Ей не хватает его. Не хватает того мужчины, который сжимал ее ладони, который нарушал аккуратность ее причесок, который губами касался ее тела, который называл ее дорогой и видел в ней исключительно женщину, которую зовут не Регина Леонидовна, а просто Регина. Хотя нет, не так. Когда он шепотом разговаривал с ней, ее имя его произношением превращалось во что-то мягкое, а последние буквы вовсе терялись. Было так хорошо… Ей не хватает того человека, с которым она может позволить себе быть собой. Быть тем, кем уже забыла. Какая же все-таки это роскошь: быть собой. Уже неделю уснуть помогает добрая доза виски, уже неделю как начинает возвращаться та самая Регина Леонидовна. Последней каплей стала большая оплошность в бухгалтерии. Оплошность, конечно, решаема, но при взгляде на надвигающуюся фурию Регину Леонидовну было ясно, что конец света близок. Она сорвалась. Больше ничего не хочется. Черт с этим Владимиром Сергеевичем. Она больше так не может, не может жить одними надеждами. Уже пусть лучше не едет. Не нужен ей никто. И так нормально. От такого грохота, кажется, послетают все двери с петель, а люди начнут прятаться под столами. Но ей уже плевать. Регина резко захотела домой. Хочется напиться и забыться. Только пальто забрать… И Федору позвонить… Секретарша что-то еще пытается крикнуть в след, чтобы ее услышали, но ей плевать и на это. Пусть все рушится, пусть разгребают сами. Крики секретарши прерываются грохотом двери в ее кабинет. От злости дергаются мускулы на лице, но она даже выругаться не может как следует, хоть и наедине с собой. — Что ты бушуешь? — Этот тон… Она узнает его из тысячи, хотя на запоминание его у нее было меньше трех суток. Медленный поворот на сто восемьдесят. Она так влетела в кабинет, что даже не заметила, что здесь, возле аквариума, кто-то присутствует. Все-таки стоило бы послушать секретаршу. — Привет. — Мужчина слабо улыбается, оставаясь стоять возле аквариума. Она готова его расстрелять, но сама не понимает, за что. За то, что его так долго не было? Или за то, что он все-таки отпустил бороду и явно с их последней встречи ее так и не сбрил. Не может ничего сказать, рот слегка приоткрыт, ее саму как будто парализовало. — Ну скажи хоть что-нибудь. — Он улыбается и приближается к ней. Теперь он видит слезы, которые стоят в ее глазах. — Уезжаю — плачешь, приехал — снова плачешь. — Володя аккуратно берет ее ладони в свои и начинает слабо сжимать. Но этого слишком мало, и Регина сразу же утыкается носом куда-то в его рубашку, обвивая его шею руками. Пальто застегнуто всего лишь на одну пуговицу, пиджак расстегнут вовсе, на рубашке верхние четыре пуговицы вовсе расстегнуты, и этот одеколон… Резко забылись эти два месяца и что до апреля слишком много времени, настолько много, что можно выйти в окно. — Обижают тебя здесь, да? — Руки снова начинают рушить ее аккуратную прическу, но этот вопрос… Это заставляет ее расплакаться вовсе в голос. — Тише… Я здесь, меня уволили к монахам, на мое место поставили какого-то зеленого якобы специалиста. Я почти в депрессии. — Как-то это прозвучало не весьма расстроено, а, скорее, наоборот, он будто бы рад такому исходу событий. — Давай напьемся? — Ты не мог мне хотя бы позвонить? — Она осмеливается поднять на него заплаканное лицо, но не настолько высоко, чтобы не терять запах его одеколона. — Я хотел сделать сюрприз. К тому же вся эта волокита с увольнением и так далее… Мне казалось, из-за моего приезда ты обрадуешься больше, чем из-за моего звонка. — Угадал. — Она смотрит ему прямо в глаза, но кажется ему слишком серьезной, настолько серьезной, что ее ответ больше похож на сарказм. Хотя всякое может быть… — Ну не дуйся, и пойдем напьёмся. — Володя утыкается носом куда-то в ее щеку, начинает целовать шею, прижимая к себе и не давая думать о всяких глупостях, вообще не давая думать. Регина начинает улыбаться, запускать руки ему под пальто, чтобы почувствовать тепло его тела. Белизна его рубашки напоминает о белизне тех трех дней рядом с ним. Тихий шепот на ухо, который положено слышать только ей, заставляет верить, что он соскучился, что хочет снова… От того, что он хочет, снова у нее мурашки прошлись по всему телу, глаза закрылись, а губы сами нашли его губы. Ощущать эту запущенную щетину ох как неприятно, но ощущать его губы на своих приятнее всего на свете. Пожалуй, она может позволить себе пропасть дня на три в одном из отелей города и даже не выходить из номера, а дальше что будет, то будет, ей уже плевать. Пока что — номер в отеле, большая двуспальная кровать, приятный полумрак, холод постели, приятно обволакивающий ее горячее от выпитого алкоголя и его губ тело. Везде. И руки. Обязательно. И никакие самолеты ему не помогут. Пусть забудет в принципе об их существовании. А если так уж захочет, то пусть забирает и ее. Решено, она оставляет все, пусть живут как хотят, а она уедет. Уедет вместе с ним, и точка. Как же хорошо… Впервые она выходит из этого офиса с такой легкостью. Выходит с надеждой никогда не вернуться. Он заберет ее, пусть будет уверена. И бороду сбреет, если потребует.