***
В следующий раз, когда Мерлин проснулся, он осознавал себя лучше — достаточно для того, чтобы понять, что с ним было что-то не так. Ну, он был не в лучшем состоянии: тело ломило, голова болела так сильно, будто его приложили лбом о стену раз десять, и чудовищно хотелось пить. Но дело было не в этом. Он ничего не мог вспомнить. Мерлин помнил слова и вещи, помнил названия королевств, и что, к примеру, из Мерсии поставляют хорошую медовуху. Но о себе же он не помнил ничего, кроме имени. Наверное, у него была семья или друзья, может просто знакомые лица, с которыми он обычно разговаривал о всякой ерунде, но сейчас он не помнил ничего и никого. Он даже не знал, почему находился здесь — на лежанке в какой-то маленькой комнатушке, заваленной книгами и одеждой. И он почему-то не был этим обеспокоен, что было особенно поразительно. Он, кажется, наоборот, испытывал облегчение из-за этого, хотя и не знал почему. Когда он очнулся, никого рядом не было. Мерлин был этому рад, потому что мог побыть какое-то время наедине с самим собой. И оттянуть момент, когда ему придётся разбираться с дырой, там, где в его голове должны были располагаться воспоминания. К тому моменту, как дверь распахнулась, Мерлин успел понять две вещи: во-первых, он был магом, а во-вторых, кем бы ни был вошедший, он явно будет недоволен разбитым кувшином, который Мерлин попытался при помощи взгляда перенести себе в руки. Насчёт второго он, впрочем, ошибся: зашедшему старику до кувшина не было никакого дела: — Мерлин, ты очнулся? — воскликнул он. — Да, — коротко ответил Мерлин. Потом старик принёс ему кружку воды, никак не прокомментировав осколки кувшина, и осмотрел многочисленные повязки на теле Мерлина, пока тот меланхолично смотрел в стену напротив. Старик, похоже, был лекарем — и хорошим — после того, как тот воспользовался какой-то мазью, синяки на руках и животе Мерлина почти перестали болеть. Голове юноши целитель уделил ещё большее внимание. Их разговор сводился к простым репликам со стороны старика и односложным ответам Мерлина, что последнего весьма устраивало. С одной стороны, он не был готов отвечать на вопросы о себе, а с другой, он ощущал невероятную слабость — все силы уходили на то, чтобы оставаться в сидячем положении, и каждое слово было практически испытанием. После осмотра, когда он смог, наконец, лечь, Мерлина начало нестерпимо клонить в сон. — Прошу прощения, — сказал Мерлин и задумался над тем, что сказать дальше. Целитель казался кем-то родным и знакомым, хотя он и не мог вспомнить. Но Мерлин не знал способа выяснить так ли это, не спросив напрямую. — Да, мальчик мой, в чём дело? — интонации целителя были мягкими, успокаивающими. — Кто вы? — сонно спросил он, зевнув. И добавил, пытаясь словами смягчить резкий излом морщин на лице внезапно замершего лекаря: — мне кажется, я вас знал раньше. А потом он уснул снова.***
Третье пробуждение отличалось от первого и второго тем, что Мерлин уже был в состоянии встать с кровати. Первым делом он исследовал комнату, в которой находился: он порылся в шкафах и под кроватью и выяснил, что он здесь жил, а не просто пережидал лечение: одежда подходила ему по размеру, а под одной из досок пола лежала массивная книга заклинаний. Потом он попытался что-нибудь вспомнить, но ничего дельного по-прежнему не приходило в голову. Вид из окна, хоть и казался привычным, ни на какие мысли также не наводил. Синяки на теле исследовать было бесполезно, да и болезненно, а шишка на голове напоминала Мерлину только о том, что с его головой определённо было не всё в порядке. Тогда он решил разыскать лекаря — тот, по крайней мере, знал его имя. В каморке лекаря, к которой примыкала его комната, никого не было. Пузырилось какое-то варево за одним из столов, да пыль кружила в воздухе, подсвеченная светом из окна. Пахло сушёными травами и старыми фолиантами. Мерлин почему-то ощущал себя… дома. На секунду чародей почти вспомнил шорох переворачиваемых поздней ночью под светом свечи страниц в поисках нужного для какого-то заклятия редкого цветка… Цветы… Он вспомнил как пробирался по лесу, морщась в алых лучах заходящего солнца, а за плечом висела сумка с цветками ромашки и лаванды, а потом… Потом… — Тебе ещё нельзя вставать, — произнёс уже знакомый голос старого лекаря за его плечом. Мерлин резко развернулся, отчего случайно смахнул со стола пару склянок. Взглядом он остановил их падение на мгновение, а потом, опомнившись, позволил им разбиться. Мерлин ничего не помнил, но что-то почти-заученное с детства и впечатавшееся куда-то в подкорку шипело ему в уши: «Держи свой дар в секрете». С ужасом он поднял глаза на целителя. Тот лишь снисходительно, но горько улыбался. — Ты и вправду ничего не помнишь? Я — Гаюс, придворный лекарь Камелота. — произнёс «Гаюс», печально улыбнувшись, когда Мерлин склонил голову набок, ничего не ответив. — А ты мой подопечный — Мерлин — и слуга наследного принца. И да, я прекрасно знаю, что ты чародей. А вот остальным об этом лучше не знать, по крайней мере, если ты хочешь жить подольше. Мерлин слабо уцепился за бессмысленную мысль о том, что имя «Гаюс» подходило старику, чтобы избежать всплывшее из ниоткуда чересчур яркое воспоминание об отсечённой голове колдуна на плахе в Камелоте, здесь, практически под окном. Жизнь — практически новая — уже грозила не пробыть долгой в Камелоте. То, что Мерлин ещё и слуга принца, делало ситуацию ещё более трагичной. Или, может… комичной? — Как это так вообще получилось-то? — спросил Мерлин, беспомощно осев на ближайший стул. И Гаюс рассказал ему обо всём. Ну или, по крайней мере, о многом. Мерлин оказался героем-спасителем Камелота. И величайшим магом всех времён. И много ещё кем, вообще-то. Практически бесстрашным рыцарем с магией вместо меча, смелым и совершившим столько хорошего, что впору слагать легенды. Ну или тот, прежний Мерлин, был им. Потому что нынешний Мерлин себя таким не чувствовал. А может, Гаюс врал, и Мерлин тоже совершал ошибки. Может, тот просто выдумал всё это, чтобы сделать из Мерлина кого-то, кем тот никогда и не был. Последнее казалось ложью: сердце говорило Мерлину, что Гаюс не стал бы так делать. Но то же сердце твердило Мерлину, что тот сделал что-то очень-очень плохое. Что-то из-за чего он испытывал облегчение, забыв всё о себе. Могло, конечно, оказаться, что Гаюс всего лишь ничего не знал об этом. Сам Мерлин так уж точно не хотел ничего знать. В любом случае всё воспринималось иначе. Мерлин не мог отделаться от чувства, что услышал историю о каком-то совершенно другом человеке. — Как получилось, что я оказался ранен и потерял память? — спросил в итоге их многочасового разговора Мерлин. — Ты отправился в лес за травами по моему поручению и не вернулся в срок, — Гаюс казался виноватым. — На самом деле, ты отправился ближе к вечеру… Поэтому я не сразу понял, что ты не вернулся. Обычно с вечернего сбора ты возвращался среди ночи и шёл сразу спать, и мы не пересекались. А по утру меня вызвали принимать роды в нижний город… и я не додумался проверить наличие сумки с травами, которую ты оставлял для меня в таких случаях… Мне жаль. Мерлин лишь отмахнулся. Это касалось лишь того — прежнего — Мерлина, что его пропажа была обнаружена не сразу его почти-отцом, а потому его — нынешнего — не интересовало. — И что было дальше? — Принц начал искать тебя после полудня, когда он пропустил тренировку из-за того, что ты не разбудил его вовремя. Сначала он лишь угрожал посадить тебя в колодки на неопределённый промежуток времени, когда ты объявишься, но на третий день ожидания даже он понял, что дело пахнет нечисто. Меня, разумеется никто не слушал. Разве что Гвен, но что было в её силах? Поэтому в тот же день сам Артур, отправился на твои поиски. — И что, — поразился Мерлин, — принц отправился меня искать? Король дал добро на поиск слуги? — Утер не дал бы разрешения, но Артур проявил смекалку. Он связал твоё похищение с некоторыми случаями разбоя на дорогах в Карлеон и донёс эту идею до отца. Утер выделил отряд для ликвидации разбойников, а Артур вызвался возглавлять отряд. Когда они отъехали достаточно далеко, он оставил рыцарей с сэром Леоном за главного, а сам отправился на твои поиски, которые в итоге увенчались успехом. — И сколько меня не было? — Если считать с твоего исчезновения — ровно неделю. И ещё три дня ты находишься здесь. Вот и всё. Мерлин кивнул. Он умолчал о том, что его беспокоило, и согласился отдохнуть. Раны не выглядели такими старыми, — сказал бы он. За неделю с такой раной головы я бы не выжил, — предположил бы он. Почему тогда я всё забыл? — спросил бы он. Где я был эту неделю? — задал бы он главный вопрос. Но он молчал, потому что, на самом-то деле, Гаюс не дал бы ответов, а Мерлин, возможно, и не слишком-то хотел знать. Сейчас он был жив и почти здоров. И он — нынешний Мерлин — ещё не совершал ничего такого, о чём так отчаянно хотел бы забыть. С этим вполне можно было жить.***
Гаюс, похоже, оповестил о его состоянии всех, кого только встретил в замке. Ощущалось, по крайней мере, это именно так. Сначала к нему пришла Гвен. Он не помнил её, как не помнил никого из последующих визитёров, но что-то знакомое в ней всё же было. Она говорила чересчур быстро, часто прерывая себя и смущаясь. Её честность и открытость были поразительными и располагающими к себе. Они не говорили ни о чём серьёзном, и Гвен быстро переводила тему каждый раз, когда возникали неловкие паузы из-за того, что она говорила о чём-то, чего Мерлин не помнил. Что случалось довольно часто. В целом, однако, Гвен была мила с ним, и Мерлин проникся к ней симпатией довольно быстро — сложно сказать, была ли связана с этим память о ней или же сама Гвен была достаточно обаятельной — тем не менее у Мерлина (нынешнего) появился первый друг, не считая Гаюса. Потом приходили слуги всего замка — возможно, это Гвен решила его так подбодрить. Ни одного лица, вызвавшего бы у Мерлина хоть каплю узнавания, среди них не было. Имена сплелись в невнятную кашу, а их пятиминутные визиты вежливости лишь досаждали. Правда, одна из кухарок принесла ему свежих яблок, что несколько скрасило день. Гаюс, конечно, может быть и был хорошим, но его стряпня оставляла желать лучшего. Гаюс был занят большую часть дня, лишь изредка появляясь в своей каморке, но Мерлин рад был видеть знакомое лицо. Пожилой лекарь только осматривал раны и готовил лекарства за соседними столами, но этого странным образом хватало, чтобы Мерлин хотя бы немного успокоился. Сложнее всего было то, что Мерлин не очень понимал как себя вести. Он, возможно, был теперь совершенно другим человеком. Не тем, кого ожидали увидеть все эти визитёры. Он не помнил друзей и врагов. Он не мог понять, были ли окружающие по-настоящему рады его возвращению или лишь умело делали вид. Почему-то его это беспокоило. Как будто он ожидал, что кто-то будет его возвращению не рад. Кто-то из его — прошлого Мерлина — друзей. Ближе к закату его навестила леди Моргана. Всё, что знал о ней Мерлин, было сказано Гвен. Гаюс лишь упомянул о ней мельком, как о подопечной Утера. Впрочем, когда она появилась за дверью он узнал её сразу. Не вспомнил, но понял. Тёмно-зелёный шлейф платья касался пола, а вся её фигура дышала неудержимой силой. Той силой, которой полны герои и злодеи легенд прошлого. Красота её была холодной, но при этом обжигающей. Она была чем-то, чего он страшился. Чем-то, чем он восхищался. Она была живым противоречием. И он ощущал слабую вину — отголосок чего-то иного, забытого. Нераскрытого секрета, ошибки, предательства. — Здравствуй, Мерлин, — на её лице родилась осторожная улыбка. Не радостная и не злая. Мерлин не понимал её. — Я слышала о твоём несчастье. Ты потерял память. Мне жаль. Мерлин был уверен, что его лживая улыбка скоро исчезнет. Он чувствовал себя обязанным улыбнуться другу прошлого, но что-то глубоко в нём претило этому. Будто она могла стать врагом. Будто она уже была. А потом на её лице возникла настоящая ненаигранная жалость, и она обняла его. Это было весьма кстати. Ещё немного, и Мерлин не смог бы выдавливать из себя радость. Лживые эмоции удерживать всегда было сложно. Когда Моргана ушла, и шлейф её изумрудного платья исчез за дверным проёмом, словно… зелёные, почти изумрудные листья папоротника на вересковом поле, покачивающиеся под порывами ветра, и пение птиц над головой, и расцветающая маковыми-красными — как её губы — цветами боль… Мерлин подумал: чего же ей было жаль?***