Надежды больше нет

Сознание стремилось к пробуждению медленно и неохотно, можно было даже сказать, что со скрипом несмазанного механизма, которым решили воспользоваться впервые за ближайшие пару веков. Кто-то внутри головы сонно потянулся, неохотно разминая кости, нажал на пару кнопочек, чтобы запустить центральный отдел нервной системы, давно переставший помогать мне соображать, и неожиданно, видимо, в качестве мести ударил со всей дури в воображаемый колокол или провел ногтем по школьной доске, что было примерно одинаково раздражающе и отдалось пульсирующей болью по всей черепушке. Я застонал и открыл глаза. Плотные шторы цвета детской неожиданности были любовно завешены, отгораживая мое бренное тело, распластавшееся в комке из сбитой простыни, завернутого десять раз в узел одеяла и пары симпатичных декоративных подушек, от мира за окном, и лишь в небольшую щель между ними пробивался абсолютно тошнотворный и мутный зимний свет, которого вполне хватило, чтобы заставить меня болезненно сощуриться и закрыть лицо ладонями. Координация моторной активности, видимо, отказала еще вчера и не пришла в норму, так что одна рука звонко шлепнулась о лоб, вместо глаз, вызвав по ощущениям легкое сотрясение, а другая и вовсе не сдвинулась с места. У меня осталось вообще хоть что-то, что не отказало и могло функционировать во благо моей активной жизнедеятельности? Неохотно снова приоткрыв один глаз, который с трудом разлепился, посылая в мозг сигналы, как мучительно было все это проделывать, я скосил взгляд от слишком белого потолка по направлению вправо, стараясь никак не шевелить головой, поскольку у меня было предположение, что она вполне могла развалиться от этой нехитрой манипуляции. Итак, что же еще могло произойти в моей жизни, чтобы Кирилл Макаров стал раздавленным куском говна, мирно лежащим и пованивающим тоской, печалью и безысходностью. А еще похмельем, сигаретами и… девушкой? Чувак у меня в голове перестал бить набат и весело взорвал разом сотню хлопушек с конфетти внутри, весело проорав «Сюрприз!». Ебучий садист. Я мысленно запихнул ему салют в его воображаемую задницу, поджег и отправил в небеса шуметь там. — Эй, — просипел я голосом туберкулезника со стажем, пытаясь понять, как шевелить этим новым сухим приспособлением, которое возникло за ночь на месте старого доброго языка. Красотка, развалившаяся на моей руке и забравшая ее себе в многочасовое рабство, как я мог судить по степени онемения, не шевельнула ни одной мышцей на лице, не говоря уже о том, чтобы отдать мне мою конечность. Я опасливо поерзал, пытаясь забрать у нее хотя бы ноги, которые были сплетены с ее собственными так, что я сам не понимал, где чья голень, и вздохнул. Ситуация была и оставалась безнадежной, но весьма приятной, если не считать полной неспособности к движению. Девушка была очаровательно теплой, почти горячей, пахла как человек, а не как винный погреб, где все разлили и оставили бродить, и призывно прижималась круглыми обнаженными бедрами к моему, скрытому примерно настолько же, паху. Губы сами собой растянулись в подобие усмешки, стоило опустить взгляд вниз, на эту природную совместимость мужского и женского. Видимо, придется писать какую-нибудь гениальную научную работу о том, что детородная функция организма просыпалась гораздо раньше, чем весь организм, еще отходивший от издевательства над печенью. Я зевнул, притерся поближе и ткнулся носом куда-то в макушку существу рядом. — Макаров, я смертельно рада, что твоя совесть выплыла из алкогольного дурмана, но можешь засунуть ее себе в задницу, пока я не проснусь, — сообщила моя соседка по смятым простыням и стала устраиваться удобнее, зарываясь носом куда-то в область моей руки, хотя этого я уже почувствовать не мог, отказавшись от этой части тела.— И убери от меня свой член, будь добр, мне неудобно. — Лучше бы тебе было неудобно ночью на него залезать, — буркнул я, недовольно отодвигаясь от манящего тела рядом, насколько нам позволяла наша невероятно тесная поза духовной близости. — Ну, насильник невинных школьниц, ночью мне было удобно. — Девушка рассмеялась, сонно завозилась и перекатилась все же ко мне лицом, приподнявшись на локте, так что пришлось недовольно убирать длинные пряди волос, которые падали ей на объемную грудь и по какой-то ужасной несправедливости мне в рот. — Какого черта ты здесь разлегся и снова пялишься далеко не на мое очаровательное лицо? — она стукнула мне ладонью по лбу, вызвав нечленораздельное мычание боли, но взгляд правда пришлось оторвать. — Сделай себе сиськи и наслаждайся сколько тебе влезет. Пошел вон из комнаты, озабоченный кобель. Ты оставил на мне три сотни синяков, а еще наградил заниженной самооценкой, вот так спасибо. — Заниженной самооценкой? То-то её из космоса заметно быстрее, чем Тихий океан. — Я сказала, пошел в жопу, Макаров! — взвизгнула девушка, пригрозив резким движением колена слишком уязвимому месту, так что расхотелось и обниматься, и шутить, и валяться здесь. — Только если в… — похабно усмехаясь, начал я, но встретился с проницательным взглядом глаз напротив. — Кристинину? Я с разбега врезался многострадальным лбом в несокрушимую стену и отступил, не понимая, почему нельзя было двигаться дальше. Только вот непреодолимым препятствием стала не выдуманная мной стена для визуализации, а маленькая девушка, которая, казалось бы, была совершенно беспомощна. Но сердце колотилось в груди бешеным темпом, вдыхаемый воздух замирал в глотке, а она стояла и хитро улыбалась, словно ангел войны. Тяжелые рыжие волосы, легкое белое платье, не скрывавшее острых коленок со знакомым маленьким шрамом на левой (споткнулась о собственные ноги, растяпа, как и всегда, разбила в кровь, а потом нетерпеливо содрала засохшую корочку), которым я был готов поклоняться, и теплые, способные к обману глаза. Красивая. А я стоял, покорный, побежденный, и молчал. Зачем болтать, когда ты уже давно мертв, а мир вокруг и эта восхитительная девушка — последняя иллюзия умирающего мозга? Толчок. Громкое дыхание. Движение бедер. Стон. Задернутые шторы, выключенный свет, потушенная сигарета, лишь бы не было ни единого источника света, а обман мог распахнуть дверь и устроиться рядом, сочувственно поглядывая в искаженное лицо. Еще раз, снова и снова, до беспамятства, до идиотизма, до тех пор, пока девушка на постели на становится нужной. Пока раскинутые по подушкам волосы не принимают оттенок меди, пока по лицу не рассыпаются веснушки, пока бедра не становятся узкими, а грудь не начинает проступать едва различимо. Пока моя иллюзия не превращается для меня в правду и не выворачивает наизнанку, выбивая тихое и неправильное: — Кристина. — Крепко же тебя вставило, раз ты девушек в постели начал путать, — зевнула блондинка рядом, откидываясь на спину, после чего смешно сморщилась. — И как мне было получать удовольствие, зная, что я для тебя всего лишь теплое местечко, чтобы потыкаться? А так божественно трахаешь ты в своей голове даже не меня. — Что-то я не припомню, чтобы это мешало тебе хоть как-то, новоявленная моралистка. Я засунул подальше в себя все, что принадлежало моей жизни еще вчера, но сегодня было леденяще чужим, взглянул на развязную девушку рядом, которая даже не пыталась скрыть собственную, стоит признать, очаровательную наготу, самым ироничным взглядом из тех, что удалось отыскать в моем похмельном арсенале, и пошарил рукой по ближайшей тумбочке. Смятая пачка сигарет, несколько разорванных квадратиков фольги от использованных презервативов, резинка для волос и, о чудо! Огромный стакан холодной воды вместе с двумя таблетками священного обезболивающего рядом. Моя ты зайка. Зеркало, чуть ли не от пола до потолка, напротив кровати отражало не пойми что, точнее, меня: полуприкрытое обнаженное тело, кое-как переведенное в положение сидя, всклокоченные темные волосы и слегка помятое лицо. Натуральное чудище. Без всякого колдовства, онлайн, без регистрации, но платно. Цена: разбитое сердце и пара бутылок хорошего алкоголя. И вот, вас уже с руками и ногами забирают на съемки. — Ты чудовище, — засмеялась она, красная от собственных вопросов, что пыталась всячески скрыть, но, как всегда, не слишком преуспевала в своих грандиозных планах. — Маньячка и чудовище? — уточнил я и увидел, что Кристина привычным жестом заправила прядь волос за ухо и смущенно улыбнулась. — Какая-то странная версия знакомой сказки. Опустошая стакан, глотая пилюли, спасающие вместо Белль, и возвращаясь в состояние человека, я как-то лениво накидывал предположения о том, могла ли хозяйка квартиры, благодаря этому чуду отражения, видеть и лицо, и задницу своего старающегося изо всех сил ночного самца, что даже заняло меня на пару минут, а затем вызвало усмешку. Эта девушка скорее любовалась там собой, а не кем-то. Честное слово, хорошо, что я выключил свет ночью, иначе бы наш секс перевоплотился в акт самолюбования. С моей стороны. — Только кофе или найти тебе чего-нибудь пожевать? — я увидел, что девушка в отражении спустила ноги на пол, и невольно поежился, представляя, насколько холодным он был. Она же потянулась, зевая и выгибаясь в спине, после чего небрежным движением поднялась и, наклонившись, так что секунду я мог любоваться ее задницей, раскачала на пальце остатки своей пижамы, доблестно вызволенной из-под кровати. — Маленький извращенец. Ты всё порвал. Торчишь мне новую. — Куплю с поняшками, — пообещал я и усмехнулся от того, как в отражении женское тело стало в позу крайнего возмущения — уперев руки в бока. — Да брось, Ри. Кактусы? — она нахмурилась сильнее. — Авокадо? — Да, — неожиданно просияла блондинка, хотя я надеялся довести ее до бешенства. — Авокадо. А еще раз назовешь меня Ри и будешь до конца жизни называть Маргаритой. Понял? — Маргарита — сто кило целлюлита, — отпивая новый глоток, пробормотал я. — Макаров. — Рита присела на край кровати, нехорошо улыбаясь, и подперла подбородок кулаком. — Если ты хочешь выйти отсюда через дверь, а не через окно… — Марго? — Ищи трусы быстрее, малыш, на улице холодно. — Маргошка? — попробовал еще раз, на всякий случай меняя позицию на ту, что была подальше от возможного выхода. — Гоша? — я рассмеялся, уворачиваясь, когда она бросилась на меня, не словила и распласталась на постели. Слишком я привык к таким выкрутасам. — Ваша ярость — сто двенадцать из ста. Кофе. С отношением в нем кофе к ликеру один к трем. — Сам его себе и делай, Кирилл-педофил, — и она весело расхохоталась, ловко скатившись на пол, когда я хотел вылить на нее остатки воды в стакане. Рита ушла, скрыв собственную наготу комплектом нижнего белья, а я остался лежать и тихо порыкивать шесть раз в минуту. Покрутил на запястье часы, убедившись, что уже было феноменально поздно, провел пальцами по тому месту, где раньше висела фенечка и небрежно, будто наплевательски перевел взгляд на нее саму, одиноко валяющуюся возле моей рубашки и трусов Риты. Нужно было все-таки сжечь это чертово напоминание о рыжей бестии, поскольку из него она словно выбралась снова, подошла ближе по нашему полю боя, погладила нежной ладонью по грубой щетине, приласкивая, точно верную собаку, и уютно свернулась в моем сердце в том отделе, который ей назначался, ласково мурлыкнула и с наслаждением впилась когтями. Разумеется, они у нее были, специально для меня. Происходящее походило на самоотравление, когда ты заведомо знаешь, что приносишь себе вред, но ничего на свете не может тебя остановить. Как зачарованный, я думал о ней все больше, с яростным отчаянием, и это приносило боль, которая заставляла снова думать о ней же, вопреки здравому смыслу. По кругу. Без остановки. Все хуже и хуже. Я понятия не имел, где находилась моя бывшая девушка, перешедшая в этот ранг вчера вечером, но я эгоистично надеялся, что ей очень-очень плохо. Верил, что она скрутилась где-нибудь и ревела без остановки, что ей было больно и морально, и физически, словно это могло стать мне достойным успокоением. Когда я видел её в последний раз, Кристина не шевелилась на развороченной постели несколько часов, чтобы затем подняться совершенно уничтоженной, в засохшей сперме и грязных разводах от косметики, и уйти, а через пару секунд я услышал звук льющейся воды. Из ванной она вышла спокойной, чистой и одетой, бросила в сумку остатки вещей, окинула взглядом комнату ещё раз и вышла за дверь. Я надеялся, что ей будет стыдно смотреть на меня, а стыдно почему-то стало мне от её прямых, откровенных взглядов, в которых не было… ничего. — Псину свою не забудь забрать, — сказал я, наблюдая за тем, как она обувалась в прихожей, и оттолкнул от себя назойливый белый комок. — Она мне здесь не нужна. Упивался ли я мщением? Вполне. Мне нравилось видеть, что сумка была для неё тяжёлой, что Кристина держала руку у живота и морщилась от боли на каждом шагу, иногда чуть прикусывая нижнюю губу, что ей придётся добираться каким-то образом до квартиры родителей, которая находилась не слишком близко. Мне нравилось, ведь… За всякий неправильный поступок, Фролова, человек должен быть наказан, чтобы смог осознать, что делать так в будущем не стоит. — Я заберу, — тихо сказала девушка, набросила на плечи куртку и поправила волосы, а затем подняла на руки недовольного щенка. — До свидания, Кирилл. — Не рассчитывай на него. — Я качнул головой и указал ей рукой в подъезд, а она лишь изогнула губы в моей любимой призрачной усмешке и шагнула за порог. Я научился врать не только окружающим, но и самому себе. «Мне наплевать» становилось ежечасной мантрой, которую я повторял и которой не верил даже сейчас, ощущая от подушки чужой, слишком взрослый запах духов Риты. Слишком взрослый, каков придурок, верно? И все же я привык к другому, о котором Кристина говорила почему-то «сладкий и цветочный, а не пахнет приятной дрянью, дурак». Делалось тоскливо так, что хотелось выть, и я, пожалуй, сел бы и играл в пародию на волка, но не мог поступить так, находясь в квартире Риты, которая заставляла меня играть в ненатуральную браваду. Все приятные, тёплые воспоминания о Кристине покрылись липкой, противной, совершенно отталкивающей паутиной обмана и измены, однако это не могло их испортить навсегда и выбить из моей головы навечно. Даже несмотря на эту дрянь, я глядел на подушку рядом и вспоминал, как смешно Кристина сопела в нее своим веснушчатым носом у нас дома, когда дом ещё был нашим, а не снова моим. — Они бы тебе так не нравились, если бы ты сам был вынужден с ними мучаться, — заявила моя рыжеволосая стервочка однажды, сердито супясь, пока я держал ее на коленях. — Это сейчас зима, поэтому они такие, а придет весна — и все. Вообще моего лица за ними не увидишь. Посмотрим, как ты будешь рад. — Глупая. — Я улыбнулся и щелкнул ее по носу, за что получил по рукам. Разумеется, мы ведь уже не ребенок, а серьезная молодая девушка. — Знаешь греческое название веснушек? — Я знаю, что они гадкие, — пропыхтела Кристина, но я видел, что в глубине почти черных глаз горело любопытство, и специально помолчал еще немного, так что заинтересованность стала явной. — Засранец, говори уже! — Какая ты нетерпеливая. Эфелис. — Великолепно, эти гадкие веснушки еще и звучат как сифилис! — гневно воскликнуло чудо у меня на коленях, всплеснув руками, и я расхохотался так, что меня услышали сами древние греки. — Макаров, только, пожалуйста, не вздумай шататься в моей квартире с голой задницей! Хоть трусы найди! — Как скажешь, детка, как скажешь, — буркнул я и просочился за дверь ванной, пока хозяйка квартиры не увидела, что ее рекомендации нагло игнорировались. — Как скажешь, — повторил я и блаженно выдохнул, когда на лицо упали первые капли воды, немного возвращая в сознание. Если бы после прошедших суток у меня еще оставалось чувство юмора и самокритики, я бы непременно посмеялся с того, что с похмелья валялся в совершенно пустой ванной, пока сверху методично работал душ. Но дно приятно холодило затылок, и я с блаженством потер лицо ладонями, будто попавшая вода могла смыть следы вчерашней попойки по случаю неудавшихся отношений. Кем ты вообще себя возомнил, Кирилл? Героем, спасающим малолетку от превратностей судьбы? Да ей не нужен был никакой герой, девчонке всего-то хотелось почувствовать себя взрослой, и она достигла цели, весело распинав меня со всех сторон на свой вкус. Может, вчера она вернулась обратно в квартиру своего нового ухажера? — Хватит, — рыкнул я, распахнув глаза, и уставился куда-то в белеющую высоту потолка. Из-за дрянной семнадцатилетки я превращался в какую-то ноющую бабенку, а таковым мне быть не хотелось, особенно учитывая то, что остальным участникам наших с ней отношений было глубоко насрать. Впрочем, пугало не это. Пугал обострившийся стокгольмский синдром, будто я был ее личным заложником и с каждой секундой начинал сочувствовать ей всё сильнее. В конце концов, мог ли герой, чей образ я нацепил, изнасиловать принцессу, которая не дождалась того, чтобы принц ее спас, и переспала с конюхом? Ну, наверное, нет. Или это я был конюхом, с которым спала принцесса, пока не явился принц, в чью теплую постель она убежала? Конюхи могли насиловать девушек, потому что… ну, потому что они конюхи. Как жизнь привела меня к тому, что я валялся в ванне своей бывшей девушки после расставания со своей еще одной бывшей девушкой? Когда управляющий моей непредсказуемой судьбы решил, что так жить мне будет значительно веселее? Когда родители бросили меня в детдоме, и я оказался в семье, где все чересчур сильно мне потакали? Когда назло окружению забросил школу и ушел в отрыв, приходя в себя, чтобы доползти до унитаза и вернуться в комнату, на ходу успев несколько раз огрызнуться с матерью? Нет, в тот момент, когда я засыпал на парах в этом идиотском педуниверситете? Или когда этот же управляющий дал мне пинка под зад, нацепил доспехи и отправил вперед по коридору спасать Кристину, у которой из оружия для убийств был только учебник физики? — Убери руку, — шикнул я на нее, чувствуя, как маленькая ладошка поползла вниз, скрывшись под пушистой пеной. Пена была везде: на смеющемся лице девушки, которая уселась мне на ноги, на моем торсе, на наших сцепленных руках и в особенности была разбросана по стенам и полу ванной комнаты. Кристина решила, что одного колпачка, как было написано на бутылке с пеной, будет непременно недостаточно, и использовала сразу пять, после чего мы с ужасом вдвоем наблюдали, как росла белая масса, захватывая в плен всё остальное. Тонкая рука ласково огладила живот, заставляя невольно напрячь мышцы пресса, и Кристина с улыбкой прикусила нижнюю губу, качнувшись назад, когда я хотел ее поцеловать. Это еще что за?.. — Держите себя в руках, мистер, — пожурила она меня, хитро сверкая темными глазами, и слегка поерзала, так что на мгновение из пены показалось ее колено, на котором я задержал взгляд, прежде чем то вновь погрузилось в воду. — Как я могу держать себя в руках, когда ты держишь в руках… меня? — я подавился собственным вздохом, ощутив, как крепко сомкнулись девичьи пальцы внизу, пока большой ласково поглаживал, но на самом деле дразнил еще сильнее. — Поставлю двойку за поведение, — кое-как удалось пробормотать мне, когда ее зубы прикусили кожу на плече, а язык скользнул по тому же месту через мгновение. Ладонь резко прошлась от головки к основанию и обратно, вырвав из груди хриплый стон. — Нет, две долбанные двойки, Фролова. — Ты охренела? — заорал я, подскочив с места, когда вода, вместо приятной прохлады, вдруг обрушилась на живот ледяным холодом. Кое-как проморгаться удалось только через пару мгновений, в течение которых я ощущал себя маленьким слепым котенком, которого облила из лужи проезжающая мимо машина. Когда очертания комнаты вновь стали приобретать четкость, пена и Кристина уже исчезли, зато появилась Рита, которая миролюбиво перекрыла холодную воду, и меня еще успело обдать кипятком, прежде чем она закрутила и второй вентиль. — И как самокопание? Она смеялась надо мной, а мне оставалось лишь злобно зыркнуть в сторону девушки глазами и уплыть в сторону кухни на спасительный запах кофе и, кажется, действительно шоколадного ликёра. Все-таки оставалось в этой миловидной блондинке что-то святое. Однако ничего святого не осталось в самой комнате, где положено было завтракать, обедать и ужинать. Взгляд невольно зацепился за батарею бутылок на полу и ловко выделил из них ту, что раньше стояла в баре у меня в квартире. Ага, значит, я, как истинный джентльмен, заявился к даме не с пустыми руками. А откуда остальные? Так и знал, что Рита живет одиноко и очень весело, если мы легко смогли найти в ее скромной обители столько алкоголя и всосать его в себя. Мой поцарапанный мобильный обнаружился снова под столом, и я бросил настороженный взгляд на Риту, которая пару раз кивнула, подтверждая мои опасения. Великолепно, Макаров, я надеюсь, ты показал это чертово видео хотя бы не всему земному шару. Хотелось бы помнить прошедшую ночь в деталях, но я не помнил даже в общих чертах. Память охотно крутила вчерашнее утро раз за разом, позволяя вновь и вновь ощутить упирающиеся мне в грудь руки в попытке оттолкнуть, напряженные бедра и закрытое ладонями лицо. Видимо, мой организм тоже хотел надо мной поиздеваться: это я бы предпочитал никогда не вспоминать. Мне казалось, стоило заставить ее вспомнить, что это я, я должен был ей обладать, и тогда… И что тогда, Кирилл? Голова взорвалась вновь на десятки тысяч осколков, несмотря на обезболивающее, и я, подтянув стул к столу, развалился на нем. Внутренности, казалось, обожгло горячим напитком, но и это никак не спасало. Пришлось потрясти головой. Я не мог об этом думать. Только не сейчас и не в ближайшее время. А, может, не смогу никогда. — Знаешь, в чем твоя проблема, Кир? — Рита ласково запустила пальцы в мокрые волосы, и я со вздохом откинул голову ей на обнаженный живот, промычав что-то нечленораздельное. — Ты маленький мальчик, малыш. — А ты мамочка, что ли? — Как видишь. — Она тихо рассмеялась, отвесив мне невесомый подзатыльник. — Поэтому мы и расстались с тобой, Макаров. — Да? А я-то думал, потому что ты мне изменила. Вот идиот. Рита недовольно фыркнула и ударила посильнее, поскольку, видимо, уловила ту тонну сарказма, которую я вложил в произнесенную фразу. Почему все мои девушки считали своим долгом мне изменять? Кристина, Рита, а еще в пять лет в детском саду Ксюша отправилась гулять с каким-то другим идиотом, оставив меня, одинокого, в компании формочек и песка. Вот, кто это начал, и вот, почему я так ненавидел всех Ксений. — Я тебе не изменяла, это ты развизжался, увидев, что на общей фотографии рядом со мной стоял другой мужик. — Он тебя обнимал, вообще-то. На фотке он тебя обнимает, а за фоткой — ты ему уже отсасываешь. Не полоскай мне мозг своей невинностью, тем более, уж прости, мне сейчас вообще все равно. — Я отхлебнул от чашки еще немного и пошарил по кухне взглядом в поисках бутылки, из которой Рита этот ликёр наливала. Спрятала, сучка. — Видишь, Макаров, об этом я и говорю. Ты ласковый и нежный ровно до того момента, как тебе не понравится какая-нибудь мелочь, и при этом невозможно угадать, на чем именно тебя коротнет. Ты хоть сам осознаешь, какой ты на самом деле ублюдок? Ты засунул свой нос не в свое дело, прочитал чужой дневник и вдруг обнаружил, что девчонка любит тебя больше всего на свете. А знаешь, почему? Потому что ей просто некого было любить, кроме тебя, и поэтому она прощала тебе абсолютно всё. Тебе бы радоваться, а ты возомнил себя богом и оттолкнул ее, потому что… Как ты там сказал? Тебе было ее элементарно жалко? Ты просто испугался, Кирилл, что люди могут быть тебе так преданы. Потому что ты за двадцать лет отрастил себе член, а не чувство ответственности. Я вскочил на ноги раньше, чем успел подумать, что это следовало бы сделать. Кухня опасно поплыла перед глазами, и пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах, пока не прошло головокружение, которое смазывало в одну картину и мебель, и Риту, и кофе, тщательно поливая этот кавардак нарастающей яростью. Ноги сами принесли меня к подоконнику, где обычно валялась пачка сигарет Риты, и я поджег одну из них, брезгливо поморщившись. Легкие. Слишком легкие, чтобы вести такие разговоры с утра пораньше на больную голову. — Ты что, еще и оправдывать ее будешь? — глухо пророкотал кто-то совершенно незнакомым мне голосом. — Да, Кирилл, я буду. — В моем боковом зрении Рита уселась на тот стул, где недавно сидел я, и закинула ногу на ногу, беззаботно помешав в своей чашке сахар. — Я легко могу понять тебя в ваших отношениях. Ты просто эгоист, и ты это уже слышал. Будь в тебе хоть капля порядочности, ты бы никогда в жизни не позволил бы ей снова к тебе приблизиться. Ты не видишь? Ты просто держишь девчонку на коротком поводке, и ей кажется, что она тебя любит, просто потому, что ты не даешь ей подумать иначе. Ты прав. Она не для тебя, и поэтому перестань портить ей жизнь. Найди себе железобетонную девушку, которой будет глубоко насрать на все твои перепады настроения. Найди себе, в конце концов, еще одну меня, с кем можно бухать и трахаться, когда всё кончено. Ты просто… планомерно убиваешь в ней абсолютно все, а потом снова приманиваешь к себе. — Она сама ко мне в постель залезла. — Да потому что ты ее единственный мужчина, Кирилл! — Рита покачала головой, сверля взглядом мне дырку между лопаток. — А ты и рад был воспользоваться, верно? Поимел ее, когда она пыталась тебя этим удержать, хотя ты прекрасно понимал, что метод — дерьмо. Трахался со мной, пока она ждала, что ты ей объяснишь, почему ты сперва обещаешь ее защищать, а потом говоришь, что даже не видишь в ней девушку. Потом ты снова поимел ее, потому что, видите ли, она не была против. Господи, да ты паспорт хотел ее спрятать, чтобы она не уехала и и принадлежала тебе! — Я отдал ей этот чертов паспорт! — заорал я в ответ, не сдержавшись. — Хватит, Рита. Я понимаю, что это кайфово — выставлять меня мудаком, но она тоже далеко не ангел. Она, мать твою, кувыркалась черт пойми с кем, когда я ждал ее дома. — Как ты кувыркался со мной, когда она ждала тебя, — тихо ответила девушка, и я замолк в одно мгновение. — Как ты всегда делаешь. Я не говорю, Кир, что она поступила правильно. Но ни одна женщина не вернулась бы к тебе уже после того, как ты позволил себе унизить ее своей жалостью, а потом убежал к другой. Кроме Кристины, у которой ничего нет. Да, может, она поступила мерзко, и это трудно прощать. Но когда ошибался ты, раз за разом, и полз к ней обратно, она тебя прощала. Может, ты и был ей нужен, чтобы пожалеть, но… Но она стала намного сильнее тебя. Она смогла тебя принять, а ты ее изнасиловал. Из-на-си-ло-вал. Просто потому, что она поступила так, как поступал до этого ты. Я стукнул подушечкой большого пальца по сигаретному фильтру, и пепел плавно опустился на стеклянное дно пепельницы. Изнасиловал. В моем воспаленном мозгу это звучало не так гадко, как из уст Риты, но сейчас я чувствовал, как голубые глаза разочарованно скользили по моей спине в надежде, что я обернусь, и это слово вгрызалось в грудь все глубже. Изнасиловал. Так давно, словно это было в прошлой жизни, она сидела на учительском столе, позабыв про контрольную, которую пыталась украсть, и разрешала мне, совершенно обезумевшему, словно мне тоже было шестнадцать, целовать ее губы раз за разом, но вздрогнула, когда ощутила мужскую ладонь у себя на бедрах. Я помнил в мельчайших деталях, как она постаралась несильно отползти назад и каким стойким было физическое ощущение того, что она вся сжалась, будто я хотел ее ударить. А потом ее руки мягко коснулись моей груди, чтобы я остановился. Почему я не помнил этого вчера? Почему, мать твою, Макаров, ты не остановился вчера так, как остановился в тот день в школе? Я прислонился лбом к прохладному окну, поскольку голова вновь горела, а меня не на шутку лихорадило. Рита словно заботливо забросила внутрь кровоточащей раны где-то в груди несколько семян, и теперь сорняки оплетали орган за органом, врывались в вены и расползались с кровью, причиняя невероятную боль. Я не мог курить. Не мог дышать. Не мог думать. Мне лишь хотелось отмотать время немного назад, и закрыть уши, лишь бы я никогда не услышал того, что говорила блондинка у меня за спиной, лишь бы я и дальше существовал в блаженном неведении. Может, она права. Я действительно трус. Трус, который наслаждался тем, что причинил любимой девушке боль за то, что она сделала больно ему. Кристина, свернувшаяся где-то в сердце, робко подняла голову, тряхнула копной рыжих волос и уставилась мне в глаза, а смотреть на нее я тоже больше не мог и поэтому отвел взгляд. Отвернул голову так же, как отвернул ее от девушки вчера, лишь бы не видеть этот умоляющий остановиться взгляд в щели между пальцами. Я всегда отворачивался, если она меня осуждала. Рита была права. Кристина думала, что я принц, которого злая ведьма сделала чудовищем, а я просто родился зверьем, которого вели одни инстинкты. — Рит, — тихо позвал, опуская недокуренную сигарету. — Как я мог, Рит? Она ведь так боялась этого с самого начала. Что я сделаю ей больно, понимаешь? У нее там какой-то тупой пацан в детдоме пытался, затащив ее в подсобку, и она очень боялась, Ри. А я… Я обернулся, ожидая хотя бы еще одну порцию обвинений, но Рита смотрела в стол и молчала. Она не имела понятия, что мне сказать. А я не знал, что сказать самому себе.

***

— Привет. Кристина робко взглянула на девушку напротив, засовывая озябшие ладони поглубже в карманы новой куртки, и осторожно раскачалась с пяток на носки, не зная, что следовало добавить еще. Что-то ведь оставалось вечным всегда: она по-прежнему была страшным взъерошенным утенком, а Рита — образцом женственности, даже в этой дурацкой растянутой мужской футболке на голое тело и с попытками держать одну стопу на другой, чтобы холодного пола касалась только одна. Стоять здесь было так странно, что прежняя Кристина до сих пор не могла поверить, что настоящая на это решилась, но последней было абсолютно все равно на всё, кроме него. Странно было не ощущать холода в ожидании такси, пока вокруг, беснуясь, бегала их собака. Странно было улыбаться матери, словно внутри все заледенело, и странно было спокойно врать, что у него была конференция в другом городе, а она не хотела оставаться одной. Странно было не чувствовать абсолютно ничего, кроме того, что имело к нему непосредственное отношение. Было странно сидеть на дне ванной, подтянув колени к груди, и бесшумно кричать, закусывая собственный кулак, чтобы вопль не был явным. Странно было пытаться смыть десять маленьких синяков от его пальцев со своих бедер. Странным был багровеющий укус на груди, который он оставил ей, словно издеваясь, как воспоминание. Странной оставалось саднящая боль между ног, которая не позволяла ей забыть о его присутствии в ней. Странно было порезать ножницами все вещи, которые он ей дарил, за одну истерику, поскольку Кристина была согласна носить одни и те же джинсы со свитером хоть целую жизнь, лишь бы больше никогда ее тела не касалось что-то, связанное с ним. Странно было просыпаться ночью, поскольку ей казалось, что он был где-то здесь, смотрел и тихо приказывал: «Раздевайся». И ужасно странным казалось, что раньше он мог хоть целыми днями выцеловывать веснушки у нее на носу. Почему-то запомнилось. — Привет. — Рита все же оторвалась от дверного косяка, стала ровно и неловко улыбнулась, отступая назад в квартиру. — Заходи, дурочка, совсем же уже замерзла там. Кристина только успела открыть рот, чтобы спросить, не мешала ли она, но блондинка уже тихо ойкнула, потянув запах носом, и убежала на кухню, бурча оттуда ругательства и одновременно крича, куда можно было пристроить куртку. «А, впрочем, можешь кинуть на пол!» — решила она, вновь появившись в коридоре, пока размахивала вокруг веселым полотенцем, будто старалась разогнать несуществующий дым. Странно было, что у Кристины не было ни одной подруги. Только его бывшая девушка, с которой они друг друга ненавидели. Руки тряслись мелкой дрожью, и Рита, слегка хмурясь, подошла поближе. Кристина была такой же, какой она её помнила: маленькая, худая и бледная, что еще сильнее подчеркивали волосы этого ярко-рыжего оттенка. Но, стоило девушке оторваться от куртки и поднять голову, Рита только и смогла, что выдохнуть и прижать ее к себе, отчасти, чтобы не видеть ужасающую пустоту в черных глазах. Слишком глубокую для человека в таком возрасте. Слишком глубокую для кого угодно. — Что же он с тобой натворил? Странным было, что после недели слез она еще могла плакать. — Знаешь, чего бы я хотела? — Кристина икнула, а Рита дернула вопросительно подбородком, доливая в бокалы остатки вина. — Чтобы физику, нахрен, исключили из школьной программы. И чтобы… — девчонка задумалась, шмыгнула носом, потерла красные глаза и решилась: — И чтобы единороги существовали. — Крис, даже второе реальнее, чем первое, — подытожила блондинка спустя пару секунд размышлений и подняла свой бокал. — А я, чтобы я перестала спиваться. Но, видно, твои единороги все еще более реальны. Да, поэтому давай выпьем. Кристина первой не сдержала смешок, за ним еще несколько, и вскоре они уже вдвоем хохотали, стараясь хотя бы чокнуться, но бокалы каждый раз промазывали мимо друг друга, никак не желая встретиться. На улице стемнело слишком стремительно даже для зимы, а девушкам казалось, что прошла всего-то пара минут. Приятно было снова дышать. Приятно было знать, что ты все еще можешь смеяться. Приятно, что ты все еще был, на самом деле, живым. — Ты понимаешь, даже эта сраная футболка, — Рита вздрогнула от очередного приступа рыданий, и уткнулась девушке в плечо, размазывая слезы по щекам. — Даже эту сраную футболку я купила себе сама. В мужском отделе. Я будто прокаженная, вечно одна, им лишь бы потрахаться. А я тоже хочу… цветов там. Целоваться на ночь. Блинчики печь. Я же умею, — блондинка хлюпнула носом в очередной раз. — Да хоть чего-нибудь, просто настоящего теплого мужика рядом. Своего. — Чтобы потом быть обязанной раздвигать ноги, когда ему хочется? — спросила Кристина, уперлась локтями в стол и заревела сама, поскуливая из-под ладоней, которыми закрывала лицо. — Зачем ты мне напоминаешь? Рита успокоилась мгновенно, будто не она сокрушалась о своей нелегкой доле секунду назад, и, не сводя взгляда с девушки, словно та могла испариться, ловко вскрыла следующую бутылку. Кристина сидела неподвижно, потом резко выпрямилась и прямо посмотрела на Риту, застывшую с пустым бокалом в руке. — Он приходил? Вот и всё. Рита заторможено моргнула, трезвея и осторожно рассматривая Кристину напротив, но та была спокойна. То ли так на нее действовал алкоголь, то ли произошедшее, но взгляд был устремлен в никуда. Скользил по столу, Рите, комнате, будто она старалась найти здесь следы присутствия человека, которого не желала видеть. Кристина не пыталась. Странно было осознать, что, скажи сейчас Рита, что он заказывал сюда девушек и трахал каждую, ей было бы все равно. Словно где-то глубоко внутри существовал отдел, способный его любить, а он прошелся там и выжег абсолютно всё, оставив только навязчивые физическую боль и омерзение. Странно было, что дорогой человек мог стать просто обобщенным Он. — Он приходил, — повторила Рита наконец. — Еще тогда. Ну… — Я поняла, — Кристина прервала ее, прежде чем захотелось снова проверить, остались ли следы от него у нее на теле. Она знала, что их уже практически не было, но он засел где-то глубоко внутри и не уходил так легко, как это делали синяки. Он вообще никуда не уходил. Смотрел на нее ночами, поглаживал по волосам, и она жалась к нему ближе, пока он не хватал ее за руки, опрокидывая на кровать и нависая сверху. Тогда она просыпалась. — Ничего. Реально, ничего. Я думаю, вы можете даже начать… э-э-э… встречаться. — Опять? — истерично рассмеялась блондинка. — Думаешь, можно избавиться от этой гадости и снова подсунуть мне? Ну уж нет. Я сказала, что хочу нормального мужика, если ты не расслышала, детка. Еще одна бутылка, три песни Меладзе, две сигареты — и Кристина практически забыла, что существовал мир за пределами этой уютной квартиры. Кажется, ей даже стало понятно, почему он всегда сюда так стремился, неважно, что случалось. С Ритой было хорошо, а она была такой простой, что Кристина несколько раз потерла глаза, пытаясь понять, не ошиблась ли она с собеседником. Нет, это была Рита. Просто та Рита, которую знал он, а не она. Растрепанная, хохочущая сквозь пьяные слезы и доказывающая, что в школе она ходила на танцы, так что теперь могла замутить танго даже без партнера. Но изобразить танец у них не получилось даже вдвоем: координация немного хромала. — Нет, Рита, нет! — Кристина протянули руки вперед, а затем бодро закачала головой, но через мгновение закрыла уже рот ладошками, лишь бы не издать даже писка. — Если ты звонишь мне в два ночи, Ри, ты пьяная или пьяная? Рита победно улыбнулась, включила громкую связь и положила мобильный на стол, и Кристина невольно подалась к нему ближе, будто внутри этой маленькой коробочки действительно существовал живой человек. Что-то не менялось никогда, и его голос тоже не изменился за несчастную неделю, и сейчас она жадно впитывала его в себя, не чувствуя, что по щекам вновь заструились слезы. Знакомый. Глубокий, немного хрипящий от постоянных сигарет и смешно растягивающий спросонья гласные. Странно было, что Кристина даже сейчас могла по этому голосу представить его. Накрылся одеялом снова только наполовину, дуралей, поскольку не смог решить, жарко ему или холодно. Еле нашарил на тумбе мобильный, непременно уронив случайно пачку сигарет на пол. Всегда ронял. Не зажигал свет, чтобы не щуриться, и сейчас, наверное, разговаривал с закрытыми глазами, засыпая, если болтал собеседник. Подбородок был покрыт короткой щетиной, которую он сбреет утром, все темные волосы разбросаны в сущем беспорядке, а сам он недовольно хмурился, желая уже уснуть. Сердце противно екнуло и замерло в груди. Он, созданный ее фантазией таким безмятежным, спал в своей спальне, на том самом месте, где случилось то, что заставляло ее дрожать от мысли, что он к ней снова притронется. — Если я звоню тебе, это значит, что я хочу поговорить, — тихо фыркнула Рита, закатив глаза. — Ну что ж, а я хочу спать, пока. — Кирилл вздохнул, но вызов не сбросил, и на мгновение на кухне воцарилась тишина. — Рит, а ты никогда не встречала этих её духов? — замолчал снова, будто припоминая, а затем тихо выдохнул, заставив Кристину вздрогнуть: — Сладкий и цветочный, а не пахнет приятной дрянью, дурак. Представляешь, просыпаюсь и тычусь в подушку рядом носом каждый раз. Вроде и понимаю, что не пахнет она уже ей, а всё продолжаю, будто, если услышу эту хрень снова, она где-то рядом здесь шастает и ничего не происходило. Так ты не знаешь, Рит?