Sweet Persephone

Гера не явилась ни на следующий день, ни через день и даже через неделю она не удостоила Подземное царство своим присутствием. Все подданные Аида заметно волновались, но Персефона никак не могла понять, почему. Они волновались из-за того, что она надолго с ними останется или они волновались за Геру, которая так и не объявилась? С каждым днем Персефона чувствовала себя все хуже и хуже. Близость смерти давила на нее всей своей хтонической силой, и юной богине весны не хватало стойкости даже для того, чтоб выстоять против ее натиска, не говоря уже о борьбе. С каждым днем Персефона чувствовала, как силы медленно покидают ее, оставляя звенящую пустоту где-то внутри нее. Это было похоже на пытку Тартара, которую описывал Танатос. Может, ее как раз-таки отправили в царство Хаоса, а она в бреду напредставляла себе всякого: Аида, Гекату, путешествие по Подземному царству с Гипносом и собственно планы Аида жениться на ней? Все это казалось даже меньшей чушью, чем то, что на самом деле происходило с ней. Все эти дни она проводила с Гипносом, который был единственным богом Подземного царства, добровольно согласившимся с ней общаться. Она несла с ним вахту возле главных ворот Преисподней, она охраняла с ним врата в Тартар, и они без умолку обсуждали все то, что происходило с ними за всю их жизнь. Конечно, историй у Гипноса было намного больше, чем у Персефоны; он был древним богом, потомком самой Нюкты и Эреба, он видел многочисленные бойни и закаты империй, но кроме войн и смертей ему ничего не было доступно в царстве людей. Персефоне же поведала ему о всем том прекрасном, что она видела там. Ей всегда было интересно все, что только было связано с жизнью людей: литература, живопись, скульптура, музыка, танцы, песни. Все, что в общем характеризовало всех и каждого, что было столпом, на котором держалась человеческая культура. Все, что было далеко от войн, хаоса и смерти. Персефона была богиней весны, которую интересовала лишь жизнь, никак не смерть, которая была настоящей повелительницей Подземного царства. Здесь она себя чувствовала, как птица в клетке, которая высасывала из нее всю радость и любовь к свету, озарявшему всех и каждого на Олимпе и в царстве людей. — Ты серьезно не видел всего этого великолепия, а видел лишь войны и страдания? — недоверчиво уставилась на него Персефона. Она лежала на лугу асфоделей совсем недалеко от врат Тартара, у которых стоял один Гипнос. Другие боги не соглашались нести с ним вахту, ссылаясь на то, что там их уже двое, ведь Персефона скоро станет царицей Преисподней. — У нас есть четкие приказы, которые мы должны выполнять, и мы им следуем, — ответил он, пожав плечами. — Многие боги с Олимпа только и делают, что развлекаются, забыв о том, что у них есть предназначение, данное Хаосом. — Гипнос, увидев нахмурившуюся Персефону, поспешил добавить: — Не в обиду, Персефона, но ты и сама это знаешь. Это действительно было правдой, пусть и горькой. Сама Персефона другой жизни и вовсе не знала, кроме беспечности и развлечений. От нее никогда ничего не требовали, а она и не стремилась ни познать себя, ни познать свою силу. Она в действительности даже не знала, на что на самом деле была способна и чувствовала своим бессмертным естеством свой божественный дар лишь сейчас, когда он медленно угасал под черными каменными сводами Подземного царства. — Помнится, Геката говорила, что Аид не требует подчинения, а «четкие приказы» подразумевают под собой подчинение, разве нет? — Персефона подняла свои зеленые, словно весенняя трава, глаза на Гипноса. Бог сновидений мягко рассмеялся. — «Четкие приказы» поступают от самого Хаоса, не от Аида, — объяснил ей Гипнос таким голосом, будто бы разговаривал с ребенком. По сути, Персефона и была для него ребенком. — А Аид стал нашим царем не для того, чтоб повелевать нами, а для того, чтоб… — бог сновидений осекся. — Защищать, — закончила за него Персефона. Она много думала об этом, когда оказывалась наедине с собой в своих покоях. Остальные боги, будь они с Олимпа или с царства Посейдона, ненавидели подданных Аида. Если они находили случай как-то задеть кого-то из Подземного царства, унизить или даже схватить, они это делали, но за этим всегда следовало появление Аида, мрачного царя Преисподней, который приходил всякий раз на зов своих подданных. Он не шел на открытый конфликт, но был готов защищать всех и каждого из тех, кто присягнул ему. Персефона ни разу не видела всего этого, она лишь слышала рассказы, полные презрения к богам и богиням Подземного царства. Их ненавидели, их не жаловали, они были лишними всюду, где только могли появиться, но не здесь, не в Подземном царстве, не во владениях Аида, который был сюда сослан. Или все же отец и мать лгали, и Аид сам выбрал Преисподнюю своими владениями? Она повернула голову в сторону дворцового комплекса Подземного царства. Там во всю кипела жизнь, Персефона это знала. Она не один день наблюдала за тем, как ведут себя подданные Аида, когда ее рядом нет. Друг с другом они были совсем другими. Такие мрачные, холодные на первый взгляд, они не выставляли своих чувств на показ, не говорили о них, но их поступки говорили сами за себя. Каждый был готов прикрыть спину другому, помочь, если надо было, и даже холодная и недовольная всем Геката преображалась, когда находилась в кругу «своих». Но все это меркло каждый раз, когда Персефона появлялась на горизонте. Атмосфера в мгновение ока менялась, буквально искрясь от напряжения. Ее недолюбливали абсолютно все подданные Аида, а сам Аид избегал ее, стараясь не пересекаться со своей пленницей. Персефоне хотелось думать, что он просто испытывает стыд из-за своего низкого поступка по отношению к ней, но по факту она была уверена в том, что ему просто плевать. Персефоне хотелось выть от безысходности, ведь ни одному богу с Подземного царства она ничего плохого не делала, но разговаривал с ней только Гипнос. — Они привыкнут к тебе, — будто прочитав ее мысли, проговорил бог сновидений. — Мне все равно, — жестко отозвалась Персефона. — Я ненавижу каждую секунду здесь, я ненавижу окружение этих надменных наглых богов. Я дочь Зевса, царя царей и богов, а тут со мной обходятся так, будто бы я мусор под ногами, который надо скорее выкинуть куда-то подальше, — богиня весны со злости вырвала с корнем один из цветков, что росли на лугах Преисподней. — Жду не дождусь, когда отец наконец найдет меня и накажет Аида за то, что он похитил меня невесть для чего. Гипнос устало выдохнул, но спорить не стал. Это, впрочем, было бессмысленно, Персефона была так же упряма, как и Зевс, потому-то никакие слова не смогли бы изменить мнение богини весны. Она резко встала, и в глазах все потемнело. Персефона отступила на шаг, затем еще на один, схватившись руками за голову. Перед глазами все плыло, тошнота подкатывала к горлу. Руки онемели, ноги отказывались ее держать, и богиня весны резко упала на землю. Все ее тело затряслось в конвульсиях, и Гипнос резко подбежал к ней. — Персефона! — кричал он, но богиня весны слышала его голос как сквозь толщу воды. Ей было сложно даже повернуть голову в сторону бога сновидений. Он аккуратно потряс ее за плечи, но Персефона даже не смогла открыть глаза, веки были слишком тяжелыми. Она слегка приоткрыла губы, чтоб сказать хоть что-то, но резко провалилась в забытье… … Встать было трудно, как и вообще открыть свои глаза. Персефона все лежала и лежала, не понимая, какой сегодня день, где она и что вообще происходит. Такой чудовищной слабости она не чувствовала никогда за всю свою недолгую жизнь, и это чувство ей ни капельки не нравилось. Ей было даже сложно руку поднять, будто бы та налилась свинцом и весила как минимум 100 килограмм. Иногда она все же старалась приподнять веки, но видела лишь размытые силуэты и слышала обрывки фраз. — Что с ней? — Женщина, говорившая это, была скорее удивленной, нежели напуганной. — Она богиня весны, находиться здесь, вдали от солнечного света, сродни пытки для нее. — Спокойствие, сила и власть — вот, что отражал говоривший это, но нотки беспокойства все же улавливалась в его голосе, хоть они и были едва заметны. — Что же нам делать?.. Персефона вновь провалилась в темноту. Ее бил озноб, ей было то жарко, то холодно, дыхание ее было сбивчивым. В темноте она видела разные силуэты из прошлого и настоящего, пока пыталась пройти куда-то вперед. Персефона слышала голос матери, то ласковый и нежный, то грубый и недовольный. Она звала ее, отчитывала ее, а в какой-то момент и вовсе причитала, моля дочь вернуться к ней. Персефона не видела Деметру, и голос ее звучал откуда-то издалека, но вопреки этому Персефона пошла ему навстречу. Тьма стала рассеиваться, и Персефона увидела приоткрытую резную дверь. Она будто приглашала богиню весны подслушать то, что не предназначалось для ее ушей, но ребячье любопытство выиграло у ее разума. Она, приблизившись к двери, прислонилась к ней, глядя сквозь маленькую щель. Зевс полулежа сидел на клине, и перед ним стояла Гера, скрестив руки на груди. Верховная богиня была бесподобна, сколько помнила себя Персефона. Облаченная лишь в белые хитоны, увешанная золотыми украшениями, Гера всегда выглядела как истинная царица Олимпа, как женщина, которая уже как минимум вечность стояла подле Громовержца, царя богов. — Где же твоя привычная ненависть? Я думал, рождение Персефоны тебя возмутит или заставит отомстить Деметре. Я бы на это с удовольствием посмотрел. — Улыбка Зевса была искренней и нежной, что шло вразрез с тем, что он говорил. — Я могу идти? — Голос Геры был равнодушен. Именно такой маленькая Персефона и запомнила Геру — равнодушной и безразличной. Улыбка Зевса растаяла, словно снег на солнце. Он резко встал, и все вновь стало плыть перед глазами Персефоны. Ее вновь окутала тьма, и в этой тьме неизменно звучал голос матери. «Когда-нибудь я стану царицей», — говорила она, и богиня весны попятилась. «И Гера будет валяться у моих ног». Яд сочился сквозь каждое слово Деметры, но Персефона тогда была слишком мала, чтоб понять то, о чем говорила ее мать, а сейчас для богини весны это было скорее наваждение, нежели воспоминание. Тьма рассеялась, и Персефона, едва приоткрыв глаза, застонала от боли во всем теле. Ее все еще был озноб, она будто бы сгорала изнутри. Желудок скрутило, и богиня весны, сделав усилие над собой, медленно привстала, и ее сразу же стошнило желчью на кровать и на пол. Горький привкус обжигал горло, от чего Персефону вновь скрутило в новом приступе тошноты, еще более сильного, чем первый. Желчь сочилась из рта и носа, и богиня весны не могла даже вздохнуть, от чего начала задыхаться, пытаясь жадно глотать ртом воздух. Чьи-то нежные руки аккуратно придерживали ее волосы, пока приступ вскоре не закончилась, и Персефона наконец не вдохнула полной грудью. Ей аккуратно вытерли рот и нос от желчи и поднесли чашу с водой к губам. Персефона была ненасытна и после того, как за несколько глотков выпила первую чашу, сразу же попросила вторую, в чем ей, конечно же, не отказали. Ее аккуратно уложили обратно на подушки, и только сейчас богиня весны увидела, что все это врем с ней возились Геката и стоявший неподалеку с водой Гипнос. — Спасибо, — только и произнесла Персефона хриплым голосом, а затем вновь потеряла сознание. Она не отличала своих снов от реальности, она не понимала, где она находится. В одно мгновенье она была на Олимпе, а уже в другое — вновь в Подземном царстве. Она видела отца и мать сквозь щель в двери, говорящих о чем-то, что маленькое несносное дитя не ведало. Она видела Геру и Аида, обеспокоенно наблюдавших за ней и тихо говоривших о чем-то. Она видела Артемиду и Нику, игравших с ней в садах Олимпа. Она видела Гекату и Гипноса, заставлявших ее хотя бы пить воду. — Персефона — наш ключ, и мы им непременно воспользуемся. — Я не сделаю этого, Аид, даже не проси, я не подчинюсь его приказу. — Персефона, ты такая медленная! Разве ты не можешь бежать быстрее? — Ее спасут только зерна граната, он это знает, но он не спешит делать ее частью Подземного мира. Он до сих пор надеется, что Зевс придет за дочерью, но вся правда в том, что Зевс сейчас просто забавляется. Все мешалось, и Персефона была полностью дезориентирована. Она не понимала, кто и что говорит, она не знала, что из этого действительно было правдой, а что — всего лишь наваждением, вызванным горячечным бредом. Персефона только и могла, что биться в агонии. Иногда с ее губ срывались крики, иногда она просто тяжело дышала, будто бы ей не хватало воздуха. Все прекратилось так же внезапно, как и началось, когда она проглотила несколько зерен граната. Озноб больше не бил ее, и вместо адского пламени внутри Персефона почувствовала холод, окутывающий все ее тело. Ей казалось, будто бы она умерла, хотя бессмертие освобождало ее от смерти. На какое-то мгновение она почувствовала зияющую пустоту внутри. Жизнь будто бы покинула ее, разорвав связь с ее силой богини весны, которую она даже не осознавала. Ее внутреннее солнце медленно угасало, и на смену ему пришла тьма, густая, непроходимая. Персефона резко открыла глаза и, выгнувшись, закричала от резкой боли, пронзившей все ее тело. Души мертвых окружили ее, будто бы она была ладьей Харона, перевозившей их через Стикс, будто бы она была мостом между мирами живых и мертвых. Повсюду были лишь смерть и страдания, которых Персефона никогда не видела в своей жизни. Она умерла и возродилась, словно феникс, но она не пылала огнем, она была вечным холодом, окутывающим Подземное царство. Ее взгляд через пару мгновений прояснился, и она увидела лицо Аида, обеспокоенно осматривавшего ее. — Что ты сделал? — едва слышно прохрипела Персефона. Ей было больно говорить, но эти слова все равно сорвались с ее губ. Из глаз ее брызнули горячие слезы, обжигающие ее вмиг похолодевшие щеки. — Что ты со мной сделал?! Во что ты меня превратил?! Персефона резко поднялась. Она не чувствовала ничего, кроме холодной ярости, заполнившей весь ее разум. Вокруг ее будто по стойке смирно выстроились Геката, Гипнос, Фобос, Танатос и Макария. По правую руку от Аида стояла Гера, внимательно наблюдавшая за всем происходящим. В руках она держала гранат, и Персефону чуть вновь не стошнило от оставшегося в ее рту привкуса злополучных зерен. Она больше не была богиней весны, она больше не принадлежала Олимпу. Персефона даже не понимала, кто она теперь, и ее затрясло от гнева. — Ты превратил меня в такое же чудовище, которым сам и являешься! — крикнула она. — Что, думаешь, спас меня от страданий?! Быть одной из вас — вот, что является моим главным страданием! — Она встала с кровати и оттолкнула Аида. — Я ненавижу тебя! Ненавижу вас всех! Это все ты, да?! — Персефона пальцем указала на Геру, которая невольно съежилась. — Ты решила отомстить моей матери и отцу, как ты это всегда делала! А твой цепной пес с удовольствием тебе помог, не так ли?! Это ведь ты ему приказала похитить меня, прикрывшись приказом Зевса. Не было никакого приказа, отец бы не стал меня обрекать на жалкое существование богини смерти, не стал бы делать меня монстром! — Все молчали, и Персефона, упав на колени, закрыла лицо руками и громко разрыдалась. — Я ненавижу вас. Я ненавижу вас. Я ненавижу вас, — вновь и вновь повторяла она, трясясь от рыданий всем телом. Стены дворцового комплекса задрожали от переполнявших Персефону гнева и отчаяния. Вокруг нее вились мертвые души, которые были словно ее защитниками. Они громко кричали, вторя плачу новоиспеченной богини смерти, и крики их оглушали всех находящихся в ее покоях. Аид инстинктивно прикрыл собой Геру, боясь за то, что может с ней сделать Персефона. Остальные были готовы защищаться, если вдруг сила Персефоны выйдет из-под контроля, и она ринется в атаку. — Убирайтесь, — спустя минуту молчания тихо проговорила она, и мертвые трелью повторяли за ней одно единственное сказанною ею слово. Аид, кивнув своим подданным, вместе с Герой медленно двинулся к выходу из покоев Персефоны, прикрывая собой сестру. Боги Подземного царства остались стоять в стойках, полных готовности, пока Аид и Гера не вышли. Вслед за ними вышла Геката, затем Гипнос, Танатос и Фобос, а их маленькую процессию завершила Макария, прикрыв за собой дверь. Персефона, упав на пол, вновь громко разрыдалась. Она ненавидела себя за то, что использовала силу мертвых, она ненавидела себя за то, что стала частью Подземного царства, но еще более мерзкой была ложь Аида о том, что все это были происки ее отца. Зевс никогда бы так не поступил, он знал о крепкой связи Персефоны с Олимпом и царством людей, с солнцем и дождем, с природой, которая оживала всякий раз, когда появлялась Персефона. Больше она не чувствовала в себе жизни, и ей казалось, будто бы она превратилась к безжизненное каменное изваяние. Слезы непрерывно стекали по ее щекам, и находящиеся рядом с ней духи исчезли, чувствуя, насколько их повелительнице было мерзко от их присутствия. Сегодня богиня весны умерла, и на ее месте появилась богиня смерти, царица Преисподней, преисполненная ненависти, гнева, ярости и презрения. Такой вихрь чувств Персефона ощущала впервые, до этого ее жизнь и все ее естество было переполнено лишь любовью, радостью, спокойствием и восхищением. Она любила все, что ее окружало, и все в ее жизни дарило ей радость, она всегда была спокойна и восхищалась всеми и каждым, кого встречала, будь она на Олимпе или в царстве людей. В мгновение ока все это стало недоступным и казалось таким далеким, будто бы это было в какой-то другой жизни, будто бы это было не с ней. Она потеряла то, ради чего жила, приняв не от того бога злополучные зерна граната. Персефона теперь навеки была связана с Подземным царством, и даже Зевс был не в силах разорвать эту связь. Все здесь было соткано из Хаоса и пронизано им, и сейчас бывшей богине весны казалось, что тень Хаоса легла и на нее. Она легла на пол и вновь закрыла лицо руками. Отныне и навеки Персефона — птица в ужасной темной клетке, которая больше никогда не увидит света и жизни, теперь ей были доступны лишь тьма и смерть. … Персефона стала молчаливым призраком Преисподней. Она закрыла двери в свои покои, не выходя из них и никого не пуская внутрь. Даже на голос Гипноса она не отзывалась, а он часто приходил к ней, спрашивая о ее самочувствии. Подданные Аида могли наблюдать ее лишь тогда, когда она стояла на балконе, смотря куда-то вдаль. За столько дней затворничества слез больше не осталось. Вся мебель была сломана в порыве гнева, который Персефона не смогла контролировать, серебряное зеркало было разбито, потому что она не смогла больше смотреть на себя. Ее омерзение вызывало все, что ее окружало. Персефоне казалось, что жизнь ее закончилась, и после того, что с ней сделали, она стала изгоем для олимпийских богов, подобно другим обитателям Преисподней. Ярость все чаще одолевала ее естество, и всякий раз сила мертвых была готова вырваться наружу, но новоиспеченная богиня смерти старалась сдерживать эти порывы, как только могла. В ее покоях ломать уже было нечего, все было и так разодрано на мелкие куски ее силой, от которой дрожали стены дворцового комплекса. Всякий раз это вызывало недоумение, ведь она никогда не славилась какими-то особенными способностями по части божественных сил. Она не была наравне ни с Аресом, ни с Афиной, ни с Артемидой, ни с Аполлоном, ни с кем-либо другим. Чаще всего ее даже не рассматривали, как богиню, она более походила на беспечную нимфу, которая в общем-то не была ничем одарена. Сейчас же все тело Персефоны нередко дрожало от того количества силы, которое в ней таилось. Природой той силы были смерть, хаос и тьма. Через долгое время Персефона все же решилась выйти из своих покоев, но выбрала она такое время, когда она бы не встретилась ни с кем из обитателей дворцового комплекса Аида. Она тихо выскользнула за двери, плотно закрыв их за собой. Ступала она так тихо, что даже не было слышно эха ее шагов по коридорам. По дворцовому комплексу брела она долго, дороги к выходу она не знала, но упорно старалась не думать о том, что она заблудилась. Бесконечно поднимаясь и спускаясь по лестницам, Персефона свернула за угол и очутилась подле самой большой двери среди всех остальных, которые она видела до этого в дворцовом комплексе Преисподней. Резные, высокие, сделанные из какого-то темного дерева, двери были приоткрыты, будто приглашали Персефону подсмотреть, что же за ними творится. Богиня смерти попыталась отогнать ребяческие мысли подойти ближе к двери и все же подслушать, помотав головой, но это не особо помогло, и она все же шагнула в сторону входа в чьи-то покои. Сквозь узкую щель Персефона увидела Аида, сидящего подле очага, в котором ярко горело синее пламя, кажущееся таким же холодным, как и все в Подземном царстве. Рядом с Аидом на полу расположилась Геката, положив голову ему на колени. Аид мягко гладил ее голову, перебирая пальцами ее белые, словно лунный свет, волосы. — Сегодня, похоже, Олимп не увидит яркий лунный свет, отражающийся от белых мраморных стен дворцового комплекса Зевса, — задумчиво произнес Аид, не переставая свое незамысловатое действо. — Я коплю силы, — устало отозвалась Геката. — Скоро Зевс явится за Персефоной, чтоб в очередной раз объявить нам войну. В этот раз я буду готова. — Я не позволю этому случится, — ответил ей царь Преисподней. Он опустил свой взгляд с синего пламени на Гекату, будто бы пытаясь что-то разглядеть в ее прекрасном в своей холодности лице. — Не будь так наивен, — с холодной яростью в голосе бросила Геката, подняв голову, чтоб ответить на взгляд Аида. — Он ждет этого уже много лет. Нам нужно думать не о том, как предотвратить войну, а как спасти Геру. Если в прошлые разы она выходила сухой из воды, то в этот раз он не станет ее щадить, и Тартар ей покажется прекрасным отдыхом по сравнению с тем, что придумает для нее Зевс. Я наблюдаю за Олимпом каждый раз, когда освещаю его своим светом. Зевс и Деметра не скупятся, придумывая все новые и новые пытки для нее, — голос богини лунного света дрогнул. Персефона слышала, что она была готова зарыдать. Впервые она видела Гекату в таком состоянии, поэтому, затаив дыхание, продолжила внимательно слушать. Аид замер, в одно мгновенье превратившись в каменное изваяние. По ним обоим было видно, как была дорога им царица богов, но Персефоне от этого было только мерзко. Гера в представлении Персефоны всегда была мстительным чудовищем. Или это было представление ее матери? — Ты думаешь, что… — Что главный удар нанесут не по нам, а по Гере, — оборвала своего царя Геката. — И каждый раз Зевс пытался не нас извести, а ее. Он не может избавиться от сомнений и подозрений, и Персефона, я думаю, тут для того, чтоб подтвердить все его догадки. — Богиня лунного света встала и, оттряхнув хитон, прошла ближе к очагу, будто бы пыталась согреться. — Мы все здесь лишь орудие Зевса, которым он может извести Геру, а Персефона — прекрасно смазанное ядом острие первой стрелы. Клянусь Хаосом, если эта стрела попадет в цель, я ее преломлю у основания. — Геката, — выдохнул Аид, так же встав. Он подошел к своей подданной и встал рядом. — Мы должны сломать не стрелу, а перерезать глотку стрелку. Персефона не виновна в том, что Зевс превратил ее в оружие. Она ни о чем не ведает, она всего лишь дитя, которое кинули на произвол судьбы. — Он повернулся лицо к Гекате и нежно провел своей ладонью по ее щеке. — Такое же, каким была ты, когда оказалась здесь впервые. Разве ты не помнишь? В каждом движении Аида сквозила такая забота, на которую он, казалось, не был вообще способен. Геката молчала, не отвечая своему царю, а в какой-то момент вдруг резко обернулась. Персефона отшатнулась от дверей, чтоб богиня лунного света ее не заметила. — Что-то не так? — послышался обеспокоенный голос Аида. — Нет, все в порядке. Просто… показалось. Персефона поспешила скорее уйти, продолжив свои поиски выхода из дворцового комплекса царя Преисподней. Аид и Геката казались такими живыми, сидя вот так вместе, будто бы они и не были бессердечными палачами столько веков. Персефона сжала руки в кулаки, впившись ногтями в ладонь, стараясь отрезвить себя с помощью боли. «Они чудовища, и тебя сделали точно такой же, как они!» — ругала она сама себя. — «Прекрати искать в других хорошее, в них уж точно ничего подобного нет!». Этот ход мыслей немного успокоил Персефону. Она была так уверена в своей правоте, ведь хорошие люди никогда не станут защищать Геру. «Зевс и Деметра не скупятся, придумывая все новые и новые пытки для нее», — вдруг зазвучал голос Гекаты в голове царицы Преисподней. Персефона вновь впилась ногтями в тонкую кожу ладоней. Нет, это не могло быть правдой. Тут все лжецы и лицемеры, и Геката была одной из их предводительниц. Персефона была уверена, что Геката специально оставила дверь приоткрытой, зная, что Персефона сегодня наконец выйдет из своих покоев. Она специально говорила так, чтоб казалось, будто бы Зевс и Деметра были главными чудовищами, творящими всякие зверства, заправляя Олимпом, но все это было лишь хитрой уловкой, чтоб переманить Персефону на свою сторону. Нет, она не так глупа, чтоб играть во все эти игры на правилах Гекаты и Аида. Она установит свои собственные правила, она заставит всех этих подземных дурней пожалеть о том, что они ее выкрали. Если отец развяжет войну, Персефона впервые встанет рядом с ним, лишь бы Аид отплатил за то, что превратил ее в чудовище. А может, на Олимпе ее и вовсе не примут? Что будет, если они посчитают ее одной из подземных богинь? Вдруг ее изгонят с Олимпа с позором, заставят вернуться сюда, в это Солнцем забытое место, в этот вечный мрак и холод, чтоб она более никогда не видела яркого небесного светила, озаряющие все царства? Все, кроме царства Аида. Персефона продолжала блуждать по бесчисленным лестницам, одолеваемая сомнениями и страхами. Она пыталась успокоить себя мыслями о том, что отец любит ее и не позволит ей остаться здесь, но это были лишь хрупкие надежды. Персефона ни в чем не была уверена. Коридоры были пусты, асфодели светили не так ярко, и создавалось такое впечатление, будто бы в Подземном царстве настала ночь. В полумраке Персефона заметила, что некоторые цветы светили ярче остальных, потому пошла именно в ту сторону, надеясь, что это приведет ее к выходу. Надежды вскоре оправдались, когда она наконец выбралась из каменного плена дворцового комплекса. Вне его стен Персефона наконец облегченно выдохнула. Она сразу же направилась к лугам асфоделей, уповая на то, что сможет там хоть что-то почувствовать, хоть отголоски той силы, которой раньше обладала. Надежды были совсем призрачными, ведь и раньше, до того, как Аид сделал ее своей царицей, до того, как превратил богиню смерти, асфодели были единственными растениями, в которых Персефона не чувствовала жизни. Царство Аида утопало в мертвенной тишине, и даже легкая поступь мертвых душ не была слышна. Все опустело и казалось мертвее обычного. В глубине души Персефона была рада этому, сейчас она не хотела никого видеть и слышать. Людские души вогнали бы ее лишь в еще большее уныние и отчаяние. Персефона до сих пор не могла принять новую часть себя — ту часть, которая повелевала мертвыми. Будучи теперь не просто хтонической богиней, а царицей, она чувствовала всю силу Преисподней, всю ее мощь, которой она никогда не чувствовала на Олимпе. Это ей было недоступно, отчасти из-за того, что у нее не было достаточно сил, отчасти из-за того, что она и вовсе этим никогда не интересовалась. Единственное, чему она действительно научилась за всю свою жизнь — быть тихой и незаметный в нужный момент. Если она хотела, то даже не были слышны ни поступь ее шагов, ни тихое дыхание. Персефона всегда знала, что любопытство ее погубит, но почему бы не постараться сделать все, лишь бы этого не случилось? Свои немногочисленные таланты новоиспеченная богиня смерти использовала лишь для того, чтоб сунуть свой нос туда, куда не следует. Луги асфоделей встретили ее мертвенной тишиной. Персефона присела у одного из цветков, пытаясь почувствовать связь с ним, но ответом ей была лишь пустота. Она призвала на помощь часть своего хтонического естества, но ничего не происходило, а сама она ничего не чувствовала, даже обладая всей силой мертвых. Тело Персефоны захлестнула волна гнева, от которого она вся затряслась. В его порыве она стала со всей яростью, которая ей и вовсе не была никогда присуща, рвать несчастные асфодели, которые росли вокруг. По ее щекам текли горячие слезы, а тело буквально чесалось от того, насколько все хотелось сорвать, уничтожить, стереть с лица земли. В какой-то момент она, устав от собственного гнева, Персефона выдохнула и, обняв себя за колени, уперлась головой о них. — Успокоилась наконец? — Услышала она за спиной знакомый женский голос, пронизанный холодом Преисподней. — Признаюсь, твои вечные истерики меня порядком утомили. — Не думаю, что такое холодное лишенное чувств чудовище сможет понять меня, — зло бросила Персефона, с силой сжимая в своих руках хрупкие стебли вырванных асфоделей. Чем больше они находились в ее руках, тем сильнее тускнел исходящий от них мягкий свет. — О, да, куда уж мне понять твои чувства, — с иронией в голосе проговорила Геката. — Надеюсь, это был твой последний припадок, и ты наконец решишься хоть что-то выслушать. — Не думаю, что я захочу слушать кого-то из вас, — прошипела Персефона, не оборачиваясь к Гекате. — Вы заперли меня здесь и сделали монстром, с какой стати я вообще должна успокаиваться?! — Давай мы пропустим ту часть, где во всех своих бедах ты обвиняешь меня и Аида и перейдем к делу, — с насмешкой в голосе проговорила Геката. — У нас с тобой нет никаких дел. — Персефона, встав, обернулась к Гекате и скрестила руки на груди. — Убирайся. — Это приказ царицы или жалоба наивной маленькой девчонки, обиженной на весь мир и на себя? — Геката насмехалась над ней, и Персефоне как никогда хотелось вцепиться ногтями в ее прекрасное лицо и расцарапать его, оставляя глубокие борозды. — У меня нет времени с тобой нянчиться и выслушивать твое непрекращающееся нытье, так что помолчи минуту и выслушай меня. — Богиня лунного света шагнула ближе к Персефоне, ее белые волосы сверкали в свете асфоделей, а ее красные глаза казались единственным, что обладало цветом в ее мертвенно-бледном лице. — Во-первых, подслушивать чужие разговоры неприлично, думаю, хоть этому Деметра должна была научить. Если еще раз это замечу, поверь, ты пожалеешь о том, что Хаос даровал тебе глаза и уши. Во-вторых, ты слишком глупа, слишком эмоциональна и слишком слаба для того, чтоб прислушаться к себе и понять, что ты не теряла свою силу и все еще являешься богиней весны. — Что?! — воскликнула Персефона, глаза ее расширились от удивления. Она даже пропустила мимо ушей все оскорбления и угрозы, исходившие от Гекаты, ведь важно было лишь одно — она все еще богиня весны, все еще связана с Олимпом, солнцем и жизнью. — Поэтому я предлагаю тебе сделку, взаимовыгодную для нас обеих. — Геката вплотную приблизилась к Персефоне, и юная царица Преисподней отметила, что от нее исходил лишь холод, будто бы даже тепло собственного тела ей совсем было чуждо. — Я могу научить тебя не только управлять обеими своими ипостасями, но и обмануть всех на Олимпе. Когда ты вернешься к своему папочке, все будут тебя видеть все такой же слабой наивной богиней весны, они ни на мгновенье не учуют, как от тебя смердит смертью. — Персефона чувствовала на лице дыхание Гекаты, от чего вся съежилась: оно тоже было пропитано холодом. — Что я должна буду сделать взамен? — Персефона все еще выглядела мрачнее тучи, рассматривая бесстрастное лицо Гекаты. Говорит ли она правду или лжет? — Появиться на Олимпе и без умолку говорить о том, как ты любишь Аида, как ты пошла за ним по своей воле, как стала его царицей лишь от того, что не представляешь без него жизни. Если хочешь, может отрепетировать каждое слово у зеркала, мне все равно, главное лишь то, чтоб твоя речь звучала складно и правдиво. Мы обе с тобой останемся в выигрыше. Лицо Персефоны в мгновенье ока скривилось от отвращения. Играть возлюбленную Аида было для нее сродни самому ужасному наказанию. Геката, будто бы и не заметив этого, вытащила из-за пояса кинжал и полоснула себя по ладони. Из пореза тут же засочилась кровь. Богиня лунного света протянула кинжал Персефоне. — Я не доверяю тебе, а ты не доверяешь мне. Предлагаю скрепить нашу клятву на крови как гарант того, что ни одна из нас не нарушит условия сделки, если ты, конечно, согласна на отчаянный шаг притвориться возлюбленной царя Преисподней. — Губы Гекаты расплылись в холодной ухмылке. Персефона вновь вздрогнула, но кинжал приняла. Она не стала долго думать о последствиях, не стала думать о том, как же ей изображать любящую жену Аида, она лишь хотела вновь почувствовать тепло солнца, радость жизни. Персефона хотела снова стать собой. Руки ее дрожали, но она, сделав над собой усилие, полоснула себя по ладони, и сквозь порез засочились горячие капли крови. Персефона пожала Гекате руку, и кровь их зашипела от неистовой песни льда и пламени, холода смерти, исходящего от самого естества Гекаты и жара жизни, который все еще теплился где-то внутри Персефоны.