There's nothing that I wouldn't do.
I'll find my way back to you.
Закон сохранения энергии гласит, что энергия тела никогда не исчезает и не появляется вновь, она может лишь превращаться из одного вида в другой. Также есть теория, согласно которой во время Большого взрыва все атомы во Вселенной сжались в одну точку и взорвались; некоторые атомы были рядом и сталкивались несколько раз за почти четырнадцать миллиардов лет. Таким образом, порой происходит так, что два совсем разных человека чувствуют незыблемую связь. Они будто находят давно утраченные частицы самих себя.***
XVII век, Майнц. Рэйчел появляется на свет в самую неподходящую эпоху: по всей Европе девушек и женщин, подозреваемых в колдовстве, преследуют и сжигают на кострах. Она рождается с магией, бурлящей в крови, истоки которой никто не может объяснить. Ей тяжело контролировать эмоции; она чувствует себя монстром, загнанным в угол, и абсолютно не понимает, почему в людях так много кипящей ненависти, уничтожающей все на своем пути. Они впервые знакомятся, когда Рэйчел в своих потрепанных туфлях и рваном платье испепеляет его негодующим взглядом, бурча всевозможные ругательства себе под нос. Лошадь этого нахала сбивает ее с ног, оставляя на лице пятна грязи. — Ты в порядке? — спрашивает незнакомец, протянув руку. В этот момент она думает, что никогда не видела более недалекого болвана. Он чуть не лишил ее жизни, неужели это можно назвать «порядком»? — Буду, когда ты исчезнешь. — Ее волосы растрепаны, а на губе красуется начинающая подсыхать кровь, но девчонка все равно смотрит свысока, с какой-то невыразимой гордостью, плещущейся на дне сапфировых глаз. — Меня зовут Ричард. — Он улыбается, и его идеальная кожа напоминает блестящий мрамор в свете дневного солнца, а волосы — настоящий шелк из заморских стран. — Давай я провожу тебя до дома. — Вот уж нет, спасибо! Мне и без тебя проблем хватает, — Рэйчел решительно качает головой из стороны в сторону, дав понять, что не хочет иметь с «благородным рыцарем» ничего общего. — Тогда я буду следовать за тобой, пока ты не дойдешь до дома, — уверенно добавляет парень, спрыгивая с коня. Он изучающе оглядывает девушку с головы до ног, чувствуя сладкий привкус на языке и непонятное жжение в груди. Их глаза встречаются, и весь мир замирает ровно на мгновение. Так начинается история. Она пытается убить его минимум раз в день, но в итоге спасает жизнь и доверяет свой самый сокровенный секрет. Она наблюдает за тем, как Ричард покидает отцовский дом в поисках собственного пути, как он теряет друзей и находит новых, как становится лидером в гвардии. Все заканчивается острым наконечником стрелы, пропитанном в яде. Рэйчел заранее чувствует запах приближающейся смерти, но старается отбрасывать навязчивые мысли, растворяясь в его губах, так мягко накрывающих ее собственные. Глаза Ричарда расширяются от ужаса, частота дыхания нарушается, а сердце скачет в груди, прижимаясь к ребрам, когда он подхватывает любимую девушку за секунду до падения. Окружающий мир в одночасье превращается в гигантское размытое пятно. Тонкая стрела со свистом рассекает воздух, находя последнее пристанище в спине Рэйчел. — Нет! Девушка падает в его раскрытые объятия; темнеющее небо отражается в родных глазах, но они стеклянные и холодные, почти как ледяная корка зимнего озера. Она заходится в кашле, и алые струйки крови сочатся из уголков ее губ. Тех самых губ, которые он целовал мгновение назад. В этот день Ричард теряет лучшего друга, родственную душу и любовь всей своей жизни. Он шепчет, как сильно любит ее, но слова тонут в потоке нахлынувших слез. Его мир перестает существовать, когда сердце Рэйчел останавливается.***
1865, Мадрид. После обеда в ювелирном салоне почти не бывает посетителей, поэтому в торговом зале остаются лишь Рэйчел и скучающий охранник по имени Даниэль. Вдруг раздается звон колокольчика — наверное, снова заходит очередной зевака, который поглощен идеей увидеть дорогие безделушки, словно тут не салон, а музей с бесплатным входом и увлекательной экскурсией. Девушка устало вздыхает, выводя дневной отчет наклонным почерком. Ее корсет туго обхватывает ребра, затрудняя дыхание и стесняя свободу движений, но она по-прежнему выглядит элегантно. — Добрый день! Вы не могли бы мне помочь? Рэйчел отвлекается на смутно знакомый голос и в следующее мгновение застывает на месте, не в силах пошевелиться. Она с трудом сжимает в одной руке перо, а в другой — листок бумаги. У парня самая солнечная улыбка, которую она только встречала. Рэйчел кажется, что сердце готово вырваться из груди в любую секунду, но это лишь заставляет ее чувствовать себя по-настоящему живой. Она готова поклясться, что тает под лучами его шоколадно-карих, как снеговик в слишком теплый день; по ее венам растекается невыразимое тепло, прожигающее сердце насквозь. Более сотни лет проходит с их последней встречи. Дворец, бал-маскарад, наследный принц и никому неизвестная девушка из заморских краев. И вот ее половинка снова рядом, отбрасывает легким движением вечно мешающую прядь и улыбается до лукавых ямочек на щеках. Она заново восторгается его ласковым голосом и выразительным взглядом. — Я хотел бы подобрать помолвочное кольцо для своей возлюбленной. Собираюсь сделать ей предложение. Рэйчел желает треснуть прямо здесь, на месте, будто она детская игрушка, сломанная опрометчивым движением; развалиться, как карточный домик от дуновения ветерка — пора бы сносить; рассыпаться, словно замок из песка, смытый нахлынувшим прибоем. Горький ком подступает к горлу, и она душит в легких сотню лет невостребованной любви. Девушка пытается ничем себя не выдать, вежливо улыбаясь, однако руки предательски трясутся, когда она отвечает: — Я с удовольствием вам помогу. С этими словами она указывает на несколько изящных колец, лежащих на бархатистой подложке. В этой жизни Ричард ее не вспоминает.***
1912, Саутгемптон. Рэйчел поднимается на борт «Титаника» в своем любимом дорожном платье и длинном жакете, похожем на тунику. Ее голову венчает объемная шляпа с не менее большим бантом, а на губах сияет грустная улыбка. Покидая берега Англии, она надеется, что сможет вновь обрести свою любовь в Нью-Йорке. Девушка стоит на палубе и чувствует морской бриз, обволакивающий кожу мягкими касаниями, прежде чем в нее кто-то врезается. Она теряет равновесие, падая на твердую поверхность, мысленно приготовившись казнить нерадивого нарушителя покоя. Рэйчел оборачивается. — Мне так жаль, мисс, — мгновенно извиняется парень, протягивая ей раскрытую ладонь. Его волосы в абсолютном беспорядке, кожа рук сухая и шершавая, и он стоит перед ней в своем рваном пиджаке, от которого давно бы пора избавиться. Рэйчел краснеет, в каком бы веке они не встретились. Ее щеки разгораются дьявольским пламенем от родного голоса, не важно с каким акцентом он произносит слова. — Простите меня, пожалуйста. Я действительно не хотел испортить ваше прекрасное платье, — продолжает Ричард, слегка запинаясь от волнения. Только после этого девушка осознает, что кусочек легкого шифона оторвался от наряда, а края его теперь болтаются безвольным лоскутком. — Ничего страшного, — отвечает Рэйчел, поправляя выбившийся из прически локон. Она собирается с силами и заглядывает в его глаза; стеклянный барьер вокруг ее сердца взрывается миллионами частиц. — Это всего лишь платье. У меня есть еще четыре чемодана с другой одеждой. — Мисс, могу ли я предложить вам что-нибудь взамен? А хотите, я нарисую ваш портрет? — спрашивает он, широко улыбаясь. Парень вдруг замечает, какими знакомыми кажутся ее глаза. Они напоминают ему океан, в котором он готов тонуть тихо и с наслаждением. — Я буду рада. Плечи Рэйчел бьет мелкой дрожью, когда она застывает на софе в неудобной позе, пропуская через легкие морозный воздух. Ричард сидит перед ней на полу, выводя черным углем контуры женского силуэта и улыбаясь. — Что ты хочешь отыскать в Нью-Йорке? — интересуется она, когда терпение начинает медленно ее покидать. — Мой отец тяжело болен, так что я еду в Нью-Йорк для того, чтобы заработать деньги на его лечение. Где-то в глубине души она полагает, что это, должно быть, карма. Ричард был не самым лучшим человеком в своей прошлой жизни. — И давно ты рисуешь? — С самого детства, — тут же отвечает парень, сосредоточив все внимание на глазах. Ему отчаянно хочется передать на бумаге ее магнетический взгляд. — Моя мама тоже была художницей. Заходящее солнце подсвечивает его волосы, оставляя чудные блики на коже. — Покажешь мне другие свои работы? — Конечно. — Он пытается скрыть румянец и унять трепещущее сердце, но от этой девушки ничего невозможно утаить. Это чувство ему давно знакомо. На следующий день Ричард заходит к ней в каюту, улыбаясь и держа в руках старый кожаный альбом, потертый в нескольких местах. — Я рисовал в Англии разных людей, — объясняет он. Рэйчел придвигается ближе, чтобы различить участившееся сердцебиение, а затем открывает бутылку дорогого вина; они говорят все ночь напролет. Тихий шепот витает в воздухе облачком пара: — Думаю, я люблю тебя, — выдает внезапно парень, прерывисто вздыхая. — Мы знакомы лишь пару дней, но у меня такое ощущение, будто мы уже вечность вместе. Ее губы подрагивают в робкой улыбке. — Наверное, мы с тобой родственные души. — Но может ли бедный художник любить кого-то вроде тебя? — задается вопросом Ричард, на что девушка лишь качает головой. — У нас все обязательно получится, — тепло произносит она. — Когда окажемся в Нью-Йорке, ты сможешь открыть свою студию и получить достаточно денег на лечение отца. Мы будем счастливы. Вместо ответа по венам пробегает чистое электричество. Рэйчел задыхается, когда он притягивает ее к себе и крепко обнимает — тело не поддается контролю, но она запрокидывает голову, ощутив горячее дыхание на коже, на губах, впивается в его рот, будто это может ее убить; убить с нежностью, расчленить на кусочки, с лаской и хирургической аккуратностью — именно это делает Ричард, в каждой жизни прикасаясь к ней вот так. Будто в последний раз. Солнце скрывается за горизонтом. Их поглощает ализариновый закат, как безутешные волны поглощают корабли. Обоим хочется раствориться в этом сладком забвении, не видеть, не слышать, лишь чувствовать жар, окутывающий тела, и никогда больше не разрывать поцелуев. Рэйчел широко улыбается, потому что она наконец может состариться вместе с любимым. В ночь на пятнадцатое апреля «Титаник» терпит крушение, столкнувшись с айсбергом. Шлюпок на всех пассажиров не хватает, паника распространяется по кораблю в считанные мгновения, и они теряют друг друга из вида, не успев даже попрощаться. Губы Рэйчел дрожат, а пальцы покрываются ледяными кристаллами, когда она занимает одно из последних мест в шлюпке. Девушка беспомощно наблюдает, как корабль разламывается на две части и идет ко дну. Все, что остается ей на память от Ричарда — промокший черно-белый рисунок.***
1944, Монте-Кассино. Вторая мировая становится настоящим испытанием для многих стран, унося за несколько лет жизни миллионов людей. Огромную роль в боевых действиях играют специалисты-медики. Они круглосуточно находятся рядом с солдатами, самоотверженно вытаскивая их из-под огня, оказывая неотложную помощь, возвращая назад в строй и даруя надежду на светлое будущее. Их работа зачастую предполагает непосредственное нахождение на поле боя, включая помощь раненым, которые не способны двигаться самостоятельно. К моменту начала войны Рэйчел уже несколько лет работает медсестрой и может похвастаться отличными навыками в столь нелегкой профессии. Одной из первых она добровольно уходит на фронт, зная, что любое сражение непременно заканчивается. Девушка не помнит, какая это война по счету. Слишком их много было на ее памяти. В этот раз они встречаются в скалистых горах Италии. Ричарду даже нет двадцати. Его волосы непривычно короткие, а глаза напоминают о сладости спелого винограда, вобравшего в себя всю теплоту лета. Когда их взгляды сталкиваются, мир вокруг на секунду мутнеет; все, кроме родственной души, выходит из фокуса. Они быстро находят общий язык, делясь воспоминаниями, и Рэйчел наблюдает, как Ричард быстро взбирается по карьерной лестнице, превращаясь из младшего лейтенанта в командира роты. — После окончания войны мы просто обязаны переехать в Америку! Дом с белым забором, яблочный сад, собака. Как в кино, — мечтательно произносит парень, когда они пробираются через ущелье, усеянное минами, ловушками и заграждениями из колючей проволоки. Рэйчел смотрит на него с нежностью, в то время как вдалеке раздается несколько последовательных выстрелов. — Ты же никогда там не был. Вдруг фильмы обманывают? А вдруг тебе не понравится? — задумчиво интересуется она, растирая руки. Естественных укрытий в этой местности почти нет, так что приходится передвигаться даже под проливным дождем. — Какая разница? Ты ведь будешь рядом со мной. Это главное, — без промедления отвечает Ричард, растягиваясь в чеширской улыбке. — Кто бы мог подумать, что в этой жизни ты окажешься таким романтиком. — Она игриво хихикает и слегка толкает его в бок; в глубине души хочется верить, что на этот раз судьба не сыграет с ними злую шутку. Рэйчел пытается скрыть свои слезы, когда смотрит на то, как он идет вперед, не отступая и не делая привалов. Каждый шаг приближает их к неминуемой развязке. Терять дорогих людей очень больно. Находить и терять их вновь и вновь — больнее в тысячу раз. Прекрасная картинка рушится, когда Ричард лежит у стен монастыря. Его лицо перепачкано грязью, а сгусток запекшейся крови склеивает волосы у виска. Он поднимает на Рэйчел свой взгляд, наполненный ужасом, отчаянием и болью — всем тем, чего он никогда не хотел бы ощущать. Из его груди вырывается сдавленный выдох. Уставший шепот теряется в воздухе, будто прямое продолжение тишины: — Пообещай, что не забудешь меня. Голова парня покоится на ее коленях, и у Рэйчел перед глазами мелькает рассинхроненный диафильм из далекого прошлого. — Нет, не смей так говорить! Я тебя вытащу, слышишь? Ты и я. Мы проживем вместе много-много лет. Зачем мне дом с забором, собака и чертова Америка, если я останусь одна? Голос разрывается на бушующий шторм звуков, крик застывает в глотке — за сотни лет Рэйчел пора бы научиться терять его, но она до сих пор не привыкает. — Я обязательно найду тебя в следующей жизни, — скомкано проговаривает парень, улыбаясь сквозь боль. — Мы предназначены друг для друга. Рэйчел молчит; дрожь пронзает тело миллионами иголок, дорожки мурашек возникают на мраморной коже. Она целует его как в последний раз, нежно, но требовательно, медленно, словно прощаясь, и Ричард из последних сил притягивает ее ближе к себе/за собой. Не готовый, совершенно не готовый отпустить ее опять. — Предназначены, — повторяет она, ловя губами последний вздох любимого человека.***
1965, Париж. В этот раз Ричард встречает ее на закрытом показе Кардена. У Рэйчел прямая челка, огромные глаза, фарфоровая кожа и пухлые губы, которые она любит подчеркивать блеском ярких оттенков. Девушка с одинаковой элегантностью умеет подавать классические вещи и восходящие на пик популярности авангардные наряды. Другие модели ей завидуют, а женщины по всему миру мечтают хоть отдаленно быть похожими на нее. Он неотрывно смотрит на хрупкий силуэт, и внутри разгорается пожар, опаляющий настолько, что парень не может дышать. Рэйчел — проклятый шедевр, сошедший с картин эпохи Возрождения, и он забывает обо всем, когда она нежно улыбается ему из другого угла зала. Пьер стоит рядом и с энтузиазмом вещает о том, что его новая коллекция произведет фурор в Европе, спрашивает, нравятся ли ему металлические элементы, но Ричард лишь бессовестно отмахивается, условно кивая на любую реплику собеседника. Он непроизвольно делает несколько снимков, после чего выводит на смятой салфетке короткое послание: «Встретимся в Le Bristol». Через неделю он уже фотографирует ее для «Vogue», через две — отдает на растерзание свое сердце. Ричард не замечает, как в его квартире становится все больше и больше ее вещей. У них на двоих общий мир, где есть только бесконечное понимание, смешанное с доверием и романтикой; периферия становится ничтожным остатком, вмешивается невпопад, хочет занять место в их тесном мирке — любовные ограды прочные, лишнего не допускают. Из раскрытого настежь окна доносится пение птиц. Парень посильнее захлопывает его, чтобы ничего не могло нарушить сон любимой, прячущей голову под теплым пледом. За завтраком она рассказывает ему о планах на неделю, кормит клубникой с рук, намереваясь перепачкать все лицо в сливках; иррациональный страх потери исчезает сам по себе, сменяясь чем-то неописуемым, сносящим крышу, вынуждающим вздыхать в два раза чаще без последствий для сердца. — Это так мило, — шепчет Рэйчел однажды вечером, когда они сидят в обнимку у камина. — Что именно? — То, что ты считаешь, будто мы встречались в предыдущих жизнях. — Но это правда, — убежденно повторяет парень, перебирая ее мягкие локоны, пахнущие лавандой. — Просто по какой-то причине ты не можешь вспомнить. — Я не верю в реинкарнацию, — смеется Рэйчел, пряча голову на его груди. — Но я верю в нас. Любовь горит ярче фейерверков, взрывов и любых других огней; любовь губит с быстротою молнии, стоит лишь дотронуться до нее; любовь как ураган, уносящий за пределы дозволенного, но слишком желанный, чтобы пытаться из него вырваться. Ричард видит, как она сгорает заживо, лишь бы осветить окружающий мир своим теплом. Он боится, что однажды этому придет конец. Он боится, когда она говорит, что показы и фотосессии ей наскучили, что она хочет реализовать себя в качестве актрисы. Он с ума сходит, когда Рэйчел меняет уютные семейные вечера на шумные клубы, а его поцелуи на сигаретный дым. Сперва она пробует лсд. Просто так. Ради забавы. После премьеры очередного фильма с ее участием кто-то выдает ей трубочку и белый порошок. Голос разума заглушают крики друзей и вечное: «Малышка, это же неотъемлемая часть звездного образа». Так она сталкивается с кокаином. Ричард, несмотря ни на что, продолжает любить свою родственную душу, но в жестокой борьбе за ее сердце он проигрывает наркотику. Рэйчел умирает от передозировки в двадцать один. Он не знает, сможет ли вытерпеть этот мир без ее объятий.***
2017, Детройт. Эта жизнь не похожа на остальные. Она напоминает белоснежный лист, где можно написать любую понравившуюся историю, расположить события в какой угодно последовательности, вырвать у фортуны заветное «долго и счастливо». В Детройте ночь, словно бродячий голодный пес, утыкается в руку мокрым кончиком носа, лижет запястья в поисках еды, смотрит преданными глазами и зовет за собой в отдаленные городские уголки. Дождь не начинается, хоть небо уже давно покрыто густыми тучами, грозящими прорваться в любую минуту. Ветер гоняет по грязному асфальту пустые коробки, шуршащие пакеты и прочий мусор, оставленный здесь пешеходами. Огоньки машины маячат на другом конце дороги спасительным кругом, и Рэйчел не задумывается дважды, когда поднимает грязный кирпич, а затем бросает изо всех сил в дверцу. Голос полицейского звучит спасительной мантрой; она без сопротивления едет в участок. Комната для допросов впитывает ее страх, и есть что-то странное в том, как дыхание постепенно восстанавливается в месте, где обычно содержат преступников, нарушивших закон. Размышления прерывает звук открывающейся двери. В помещение заходит молодой человек, которому на вид не дашь чуть больше восемнадцати, но полицейский жетон на его поясе явно противоречит этой догадке. — Привет. Как поживаешь? Говорят, что ты любишь играть в бейсбол с патрульными машинами и кирпичами, — смешливо начинает он, и Рэйчел готова поклясться, что лезвиями таких улыбок можно запросто вскрыть вены. — Я детектив Дик Грейсон. Расскажешь, что случилось? Секундно настороженный взгляд ввинчивается в лицо собеседника, после чего она отвечает: — Это ты. Тот мальчик из цирка. Выражение потемневших, чуть сощуренных — недоверчивое. Откуда незнакомка могла об этом узнать? Газета? Новости? Или она шпионка, которую послал старый друг из Готэма? — Это какая-то шутка? — недоумевающе спрашивает Дик, прокручивая в голове всевозможные варианты, но ситуация оказывается гораздо сложнее: Рэйчел описывает ту ночь до малейших деталей. Она рассказывает, как весело ему было и как после трагического падения он твердил себе, что это все сон, что, проснувшись, мир станет прежним, а родители будут живы. Если бы словами можно было убивать, девчонка бы уже попала в голову. Рэйчел убеждает, что это не может быть совпадением. Она просит о помощи, практически умоляет. — Мою маму убили. У меня больше никого нет. Она была единственным человеком, кто меня любил, и теперь я одна. Горечь. Столько знакомой пугающей горечи в ее интонации, в этих помутневших глазах, смотрящих уже не с просьбой, а с необъяснимой болезненной безысходностью. Глаза в глаза. Дежавю. Дик уходит проверить показания, но у самой двери различает ее тихое: «Не оставляй меня». Простая фраза отчего-то имеет странный подтекст, и какая-то неведомая сила заставляет его мысленно пообещать самому себе, что он вернется. Многовековая история остается надежно похороненной под слоями памяти. В этот раз судьба над ними не властна.