Я знал и видел многое

       В какой-то мере Дюрневир жил. С той поры, как он вверил свое имя Кванарину, прошло много суль. И Джул ни разу не заставил старого дову пожалеть в своем выборе. Когда дова впервые услышал его призыв, то окончательно и бесповоротно убедился в силе дракона, что спрятана в бренном смертном теле. Чужой Ту`ум проходился по чешуе Дюрневира, заставляя ощутить эту мощь. И по сей день дова чувствует, как при каждом призыве голос Довакина заставляет крылья невольно дернуться. Словно дракон снова вернулся в те давние времена, когда драконы боролись за власть. Каждая их встреча начинается с разговора. За исключением моментов, когда Довакину нужна помощь в бою. Вот и сейчас — стоит дракону открыть глаза, как он видит неизменно знакомую ему фигуру. — Кванарин, — в голосе дракона слышится легкое урчание, столь привычное от этого обращения к Довакину, что оно едва ли не вырывается из пасти при каждой встрече. — Что ты хочешь на этот раз? И дова уже прекрасно догадывается об ответе. — Расскажи мне что-нибудь интересное, — привычно произносит Довакин, слегка улыбаясь, садится рядом с мордой дракона и с едва заметными искорками любопытства смотрит на Дюрневира, приготовившись слушать. И дракон довольно сужает глаза, опуская морду ближе к молодому человеку. Фраза стала столь привычна для старого довы, что он расслаблено устраивается, окружая кванарина собственным хвостом. Подобные встречи стали постоянным. И Довакин часто просил рассказать что-то, на что дова был весьма согласен. Дракону, что так долго был без собеседника, это в радость. — О чем именно ты хочешь послушать сегодня? Довакин задумчиво потёр острый подбородок. Золотистые глаза, очень похожие на драконьи, на несколько мгновений стали печальными. — Неужели между драконами не было ничего, кроме вечной вражды и борьбы за власть? И вопрос заставляет дову едва ощутимо напрячься, а в глазах появляется огонёк злобы. Тема борьбы всегда заставляла драконов реагировать… остро. Словно кто-то желает оспорить их первенство. Привычки не перекроишь на новый лад. Однако дова задумался, стараясь припомнить, хоть что-то. И всё же вспомнил. — Партурнакс. Возможно, ты его должен помнить. Он не боролся с Ином. У него были…Как называют люди это чувство? Привязанность? Любовь? В любом случае, он не пытался соревноваться. И Дюрневир снова замолчал на несколько минут, вороша собственную, измученную временем память. — И… был еще один дова. У него были чувства к мун. Человеку. Элрилан смотрел на Дюрневира с уже не скрываемым любопытством. В этот момент лицом он он больше походил на ребёнка, просящего родителей рассказать ему сказку, чем на ту спокойную, даже отчасти равнодушную маску, какую он носил всё остальное время. Длинные пальцы, сложенные в замок, судорожно сжаты. Чужое любопытство не могло скрыться от внимательных глаз довы, которые все это время разглядывали Драконорожденного. Старый дракон едва коснулся хвостом ровно спины Элрилана, так, как изредка делают со знакомыми люди. И вопрос вылетает из пасти быстрее, чем Дюрневир мог все обдумать. — А у тебя, Кванарин? У тебя есть кто-то... особенный? Тот, кого бы ты мог любить? А вместе со словами из приоткрытой пасти вылетает и небольшое кольцо дыма, словно игриво, и окутывает мужчину, что беседует с этим дова. — Были, — эльф криво улыбнулся. — Но после того, как я стал… — Довакин со злостью дёрнул один из заострённых клыков, — тем, кто я есть сейчас, мне сложно к кому-либо привязаться. Я… — он с силой провёл ладонью по лицу, — я… просто боюсь привязываться и влюбляться. Боюсь, что опять по собственной глупости потеряю всех, кто мне дорог, — Элрилан тяжело вздохнул и отвёл взгляд. — Или просто боюсь признавать, что некоторые из моих… знакомых стали мне куда дороже, чем я думал, — Довакин кашлянул (весьма смущённо, как показалось дове). — Извини, я… не сдержался. Очень давно ни с кем об этом не разговаривал. Целую жизнь назад… Дова слабо кивает, словно понимая Кванарина. Хотя раньше он ничего подобного не чувствовал. Да и сложно почувствовать любовь, когда в груди бушует импульсивное желание быть лучшим среди собратьев. А сейчас… Сейчас было невозможно. Несмотря на помощь эльфа, дракон всё ещё не мог слишком долго находится в небесах, что уж говорить об общении с другими дова. Однако что-то сдавило под мощными ребрами от легкой паники Драконорожденного, заставляя Дюрневира осторожно коснуться носом своей морды чужой макушки в подобии… ласки? Почувствовав неожиданное прикосновение, Довакин удивлённо замер. А через пару мгновений с тихим вздохом отклонил голову, сильнее прижавшись затылком к носу дракона. Одновременно с этим узкая холодная ладонь медленно погладила шипастый хвост. И Дюрневир никогда не сможет признать, что этот запах чужих волос ему странно приятен. Этот запах крови, лаванды и чем-то столь странно приятным. Как пахнут свитки и книги, которые так обожают некроманты. Чужое касание кажется столь нежным, особенно когда чужие пальцы задевают дыры и кости, что едва показываются из-за чешуи. И все это- странно приятно старому дове. — Можешь и мне рассказать что-нибудь? О тех, кто приятен твоей душе, Кванарин? Довакин с грустью и тихой нежностью рассказывает о спокойной и строгой бабушке, отце-шутнике, милой и нежной матери, о старшем брате, которых уже давно не было в живых, но которые по сей день жили в его сердце и будут жить там всегда. Печаль сменяется улыбкой, когда речь заходит о детях. О приёмышах, которые стали для него родными. О тихом эльфенке, так напоминающем самого Элрилана в детстве, и о непоседе из нордов, которая ни минуты не сидит на месте и постоянно тормошит и брата, и приёмного отца. Закончив рассказ, Довакин поворачивает голову и с лукавой улыбкой смотрит на дракона: — А кто приятен тебе? Чужой рассказ заставляет старого дову задуматься. Среди драконов не чествуется нежность. Среди них неприемлема ласка и любовь, только одно большое желание власти, словно опухоль, пульсирует и бьется во всем существе. И всё же чужой рассказ заставляет Дюрневира попробовать взглянуть под другим углом. Вопрос заставляет его слегка вздрогнуть и приоткрыть глаза, опуская их взгляд на улыбчивого мужчину. Приятен. Дракон не может сказать, что другие довы обращались с ним хорошо. Он занимался тем, что даже для драконов было… чуждым. И Идеальных Повелителей он тоже не может назвать даже просто знакомыми, нежели близкими. Однако есть один, что запал в душу довы, под обрывками чешуи, костей и плоти. — Ты, Кванарин. И Дюрневир лишь осторожно носом касается чужого подбородка и губ, словно настоящий человек. Драконы тоже… чувствуют. Довакин с той же осторожностью касается губами тёплой чешуи, опускает голову, прижимаясь лбом к носу дракона и замирает, стараясь не спугнуть поселившее в груди (впервые за столько лет) чувство покоя.