Эклектика

17 число месяца Постериоры, принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

      Золотые палаты стояли на скалистом побережье залива Теней. С верхнего этажа, где расположилась столовая, открывался шикарный вид на море, Таурский архипелаг и даже очертания островов Нитте-нори. Бетельгейзу стоило бы привыкнуть к этой картине, однако он, как всегда по утрам, не мог оторваться от красот за окном. Держа в руках чашку с кофе, он терпеливо ждал остальных членов семьи. Конечно, Бетельгейз любил тишину, но еще больше он любил отца и сестер. Утренний завтрак — один из немногих способов собраться вместе. Ради него чарингхолльский принц делал вид, что нуждается в еде (на самом деле ему было достаточно подышать на морском побережье). Альмейра могла не следовать его примеру, с природой дочери родители поработали лучше, и она имела потребности жителей Мосант; отец, способный продержаться без пищи и воды вечность, никогда не отказался бы от еды; Римма вовсе была смертной. Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы приучить семью приходить к десяти утра в столовую, а не завтракать в своих комнатах. Результат того стоил.       Например, Бетельгейз всегда знал, куда собирается сбежать Римма, и не волновался попусту, если сестра исчезала. Он успокаивал впечатлительную Альмейру. С Майриором приходилось работать более кропотливо.       — Подскажешь, во сколько папа вернулся домой, Энн? — Бетельгейз начал издалека. Кроме него и служанки, в зале никого не было.       — Часа в два или три ночи, господин.       — С леди Валеттой?       — Нет, господин.       — Что-нибудь сказал тебе?       Девушка порозовела.       — Нет, господин.       Ложь. Бетельгейз не умел читать мысли других людей, слабо ориентировался в матрице Мосант, и потому единственным, чем он мог воспользоваться — это «чарингхолльским зрением». В душе Энн разлилась симпатия — насыщенный розовый туман, который заставил Бетти задуматься. Едва ли служанка, прожившая в Золотых палатах двадцать лет, станет заглядываться на Майриора без причин. Скорее всего, отец просто ляпнул очередной сальный комплимент. Значит, он вернулся в хорошем настроении. Или же наоборот, попытался восстановить равновесие души любимым занятием. В выборе истиной причины Энн не смогла бы помочь. Бетельгейз улыбнулся и сказал:       — Тогда принеси сахар. Тростниковый.       Энн послушно ушла на кухню, а Бетти продолжил изучать вид из окна. Этим утром море было зеркальным. Отсутствие ветра, облаков и прочих проявлений непогоды свидетельствовало, что папа поддерживает внешнее равновесие. О глубоком речи не шло. Внутри Майриора, скорее всего, плескался огонь. Путешествие в Ожерелье, отдых от Мосант не помогли ему. Причины были серьезны. И их следовало выяснить. Если Сиенна рассчитывала, что Майриор будет следить за сыном, то на практике получилось наоборот.       Бетельгейз продолжил пить кофе. Роскошь на столе — его рук дело. Ни сестры, ни папа никогда не додумались бы позаботиться о себе. Благодаря предусмотрительности Бетти их ждали халва, рахат-лукум, цукаты и нуга, тосты, нарезанный сыр, запеченные яйца и десятки других вкусностей, которые после раздавались всем слугам дворца. Вставая с рассветом, Бетельгейз привык посещать города империи, королевства и нейтральных островов. Ему доставляло удовольствие выбирать и покупать продукты, которыми потом можно порадовать близких. Благодарности от кого-либо, кроме Альмейры, он не ждал. Майриор и Римма считали завтрак на столе чем-то самим собой разумеющимся.       Сегодняшнее утро было омрачено изначально: Бетти с грустью отметил, что война превратила Мосант в жалкое подобие себя. Многие из городов перестали существовать. Например, стоящий на берегу Сирмэна Лорлин сожгли, Сантию и Адровер постигла та же участь. Их можно было смело стирать со всех карт — восстановиться поселения смогли бы только с божественной помощью. Майриор не собирался ее предоставлять. Несчастья затронули даже дальние острова. Появившись в Бейларнитте, Бетти поразился, насколько опустел рынок. Без западных торговцев норийцы стремительно нищали. Столица Мёрландии, Мёкхар, замолчала вовсе. Пройдя по центральным улицам, Бетельгейз понял, что не может остаться в городе. Он решил переместиться в синнэ Оссатура, но там дела обстояли немногим лучше. Оссатурцы пребывали в трауре, им было не до торговли. Сожжение Ке-лейеры, проигрыш у стен Анлоса, смерть лорда Валентайна и увечье леди Белладонны ошеломили их. Бетельгейз не винил жителей. Сам он не мог избавиться от мысли, что если бы повел себя по-другому, то ничего бы не случилось. Следя за Риммой, он выпустил из виду отца, и что натворил Майриор? Стоило перейти на него, как сошла с ума Римма. Определенно, тактику стоило менять.       Бетельгейз посмотрел на часы.       — Пришли бы вовремя хоть раз, — посетовал он и налил еще кофе.       В десять минут одиннадцатого появилась сонная Римма. Лохматые волосы разной длины следовали за сестрой Бетти, точно флаг. Она зевала и терла глаза и едва ли умывалась утром — проснулась, наскоро оделась и пошла завтракать, чтобы не слушать нравоучения. Бетти был уверен, что сестра полночи играла в виртуальные игры. Она ни в чем не знала меры.       — Доброе утро, — пробурчала Римма, садясь за противоположный край стола. Она выглядела так, будто ее настроение было безнадежно испорчено, но стоило Римме увидеть цукаты, как она буквально расцвела. Бетельгейз заранее знал, к чему это приведет. Пальцы с обгрызенными ногтями забрались в вазочку и принялись ворошить разноцветные сладости. Рядом вернувшаяся Энн наливала хозяйке чай. Весь замок поражался: как можно сыпать в чашку четыре ложки сахара и после этого заедать напиток цукатами? Но это была не главная «странность» старшей из дочерей Короля.       — Эй! — раздался возмущенный возглас. — Где розовые?       Бетельгейз опустил чашку на стол и с вымученной иронией (на самом деле иронизировать было не над чем) переспросил:       — Ты про те самые розовые цукаты, которые я покупал в Ке-лейере?       Римма покраснела.       — Опять ты за свое!       — Да, за свое! — Бетельгейз повысил голос. — Чтобы в твою пустую голову, наконец, залетела правильная мысль! Даже если чужие смерти тебя не волнуют! Когда решишь кого-то убить или что-то разрушить в следующий раз, будь добра, задумайся о последствиях хотя бы для себя. Например, об отсутствии цукатов. Энн, принеси лимонный джем, мы совсем о нем забыли. Папа его любит.       Служанка, поклонившись, спешно вышла из зала. Римма, вцепившись руками в край стола, пыталась придумать, что же ей сказать в ответ. Не нашла ничего лучше, как показать, что набралась гадких слов у Ситри и Валентайна.       — Ну и!..       — Риммерия! — предупреждающее воскликнул Бетельгейз, и матерное слово потонуло в звуке имени его произносившей.       — Другие жрать буду! Не розовые! Не из Ке-лейери! Или вообще жрать не буду, посмотрим, что тебе мама с папой скажут! — Римма вскочила на ноги. Ее сонливость испарилась за считанные секунды.       — То есть ты решила устроить голодовку? — уточнил Бетти.       — Да!       — Отлично. Вперед, — он кивнул в сторону дверей. Взбешенно взглянув на брата, Римма уронила стул и выбежала вон, столкнувшись в проеме с отцом. Майриор, такой же всклокоченный, успел подхватить дочь за руки, но она завизжала, вырвалась и побежала дальше. Майриор возопил:       — Что за ерунда тут происходит?!       Обращался он, по всей видимости, к сыну как самому разумному из всей семьи. Пришлось объяснить. Майриор закатил глаза, стоя в дверях. Ке-лейеру и ее жителей он ценил немногим более дочери.       — Новую построим! Было бы из-за чего ругаться! — прозвучало заявление. Захлопнув дверь, Король Синааны прошагал к своему привычному место и опустился на него, «обнимая» глазами блюда на столе. Он в жизни бы не вспомнил, что нужно позавтракать или поужинать, не смог бы без чар ровно нарезать хлеб и, скорее всего, полагал, что еда сама собой появляется на столе. Закатав рукава, Майриор принялся за тосты с лимонным джемом. Улыбка с его лица сходить не желала.       — А потом я удивляюсь, почему Римма не хочет понимать. Ты ведь такой же!       Их лица осветила вспышка грозы, и следом прозвучал гром. Пришедшая непогода была настолько ожидаема, что Бетельгейз даже не моргнул. Энн, в отличие от него, уронила собранные лишние тарелки. Случись это в обычное утро, она выслушала бы тонну насмешек; Майриор был вне себя и едва ли услышал звон битой посуды. В его зрачках блуждали искры. Бетельгейз был готов услышать вторую истерику за день, но вместо этого отец глупо хихикнул и сказал:       — Ой, да брось ты. Ке-лейера это… — Майриор пытался подобрать слово, а Бетельгейз глядел на него со всем мраком, на который был способен. — Ну, деревня! Несерьезно это. Отстроим новую, заселим… Просто не сейчас, понимаешь? Смысл заботиться о такой ерунде? Особенно сейчас. Умный человек, ну, создатель то есть, мыслит глобально. Так вот, Ке-лейера — нихрена не глобально!       Майриор потянулся за фруктами. Больше всего он любил апельсины. Бетельгейз подтолкнул блюдо к нему и непреклонно заметил:       — Глобальность складывается из мелочей. Это ужасно, пап, так относиться к смертным. Неприемлемо.       — Да что ты меня пилишь, точно старый дед? — жуя, обиделся Майриор. — С утра завел свою песню! Пилишь, ноешь, морали учишь… Лучше скажи, где Аль, толку больше.       Бетельгейз откинулся на кресло. Его слова, как и в случае с Риммой, улетали в молоко. Прямых упреков они упрямо не понимали. Следовало действовать по-другому. Задумавшись, Бетти сам не заметил, как начал пить очередную чашку кофе, которая ему была совершенно не нужна.       — Мне кто-нибудь ответит, а?       Энн, не успевавшая намазывать джем на тосты, ответила:       — Она неважно себя чувствует, мой Король. Маленькая леди просила передать, что не спустится сегодня, — Майриор, успев забыть о служанке, с удивлением воззрился на нее, и Энн исправилась: — Простите, что прервала разговор, мой Король. Мой Король?       Заулыбавшись, Майриор взял из ее рук очередной тост и продолжил завтрак. Судя по глазам же, начал витать в облаках. Прелестное женское личико ввергло его в отрыв от реальности. Оставалось надеяться, что он думал о новых городах и животных, а не о времяпрепровождении со служанкой, что Бетти считал отвратительным. Нет чтоб побеспокоиться о дочери! Альмейра, возможно, заболела или грустила. Нет, Майриор был неисправим, не желал думать о ком-то, кроме себя. Раздосадованный Бетельгейз обратился к Энн:       — Будь добра, отнеси Аль что-нибудь и передай, что я и папа, — он повысил голос на последнем слове, — желаем ей скорейшего выздоровления. Возьми… вот эти хлебцы, мед и орехи. Она любит.       — Сделаю, господин.       Пока Энн собирала поднос, оба молчали. Бетельгейз с недовольством смотрел, как солнечные лучи гуляют по заливу (пару минут назад на ним бушевала гроза), и думал, как заставить обоих родственников усвоить правила приличия. Уговорами? Или, как выразились недавно, нытьем? Бесполезно. Они понимали только прямую агрессию, которую Бетти терпеть не мог. С ними могли справиться или Сиенна, или леди Валетта. Однако мать он не видел девять лет, а Бесплотный клинок Синааны медленно лишался рассудка. Бетельгейз знал причины. Чарингхолльское время тянулось, точно мысль у старца; витки сумасшествия Леты приходились на очередное убийство, и Бетти твердо решил поговорить об этом с отцом. Довести до него нужную мысль следовало осторожно и не особо надеясь на успех. Он начал с простого вопроса.       — Почему не пришла Лета? С ней все хорошо?       Солнечные лучи рассеялись. Небо превратилось в серую хмарь. Определенно, вопрос оказался болезненным.       — Сам-то как думаешь? — огрызнулся Майриор. — С ней давно все нехорошо. Вчера мы были в Ожерелье вместе, как ты наверняка пронюхал. Она молчала, ни слова не произнесла. Что бы я ни делал, как ни воздействовал — все впустую. Она будто закрылась от меня! Мало других неприятностей… То Донна, то Ситри, то Наама, то этот придурок…       Под «придурком», разумеется, имелся в виду Валентайн. Это был самый мягкий эпитет, которым Майриор «награждал» погибшего лорда. Оба, отец и сын, были радикальны в суждениях, делили мир на черное и белое, но если сам Бетти недавно начал понимать, что в каждом человеке была капелька и то, и другого, то Майриор отличался категоричностью. Для него любой был либо врагом, либо другом, без третьих вариантов. Бетельгейз почувствовал, что начинает злиться.       — Ты сам создаешь себе неприятности, пап.       — Помилуй, — фыркнул Майриор. — Творения не слушаются собственного создателя, где это видано? Донна! Что я мог с ней сделать?       Сказав это, он впервые за весь завтрак взглянул на сына, будто показывая, что, вообще-то, туманно попросил совета. Бетельгейз не собирался давать его напрямую. Во много раз полезней получилось бы, если бы отец дошел до всего сам.       — Речь скорее идет о том, что ты не должен делать, — заметил Бетти. Ответ Майриора не устроил. Демонстративно отодвинув тарелку, он возмутился:       — Что за вздор! Я могу делать все. Я их создал, я ими распоряжаюсь. И когда они творят такие глупости… Нет. Их поступки противоречат всему, что я в них заложил. Где инстинкт самосохранения Донны? Броситься в лаву — совершенно алогично и противоречит здравому смыслу! Я отказываюсь такое понимать. Вздор, и этим все сказано.       Майриор с таким возмущением посмотрел на сына, что Бетельгейз, подумав, что видит перед собой большого ребенка, все же объяснил:       — Есть множество вещей, которые невозможно предсказать. Психика — тонкая материя. Она создана не тобой. Поэтому сомневаюсь, что ты сможешь упростить ее до правил и закономерностей. Прими это. Душа навсегда останется для тебя тайной, если будешь анализировать ее головой, а не сердцем.       — Неужели, — скептично отозвался Майриор. — И по какой причине Донна нырнула в лаву, сердце говорит тебе? Просвети! Кажется, я слишком туп или, наоборот, разумен, чтобы понять такое!       — Она потеряла дорогого человека.       — Это Валентайна, что ли? И все? Из-за какого-то наивного идиота, не умеющего держать язык за зубами, я потерял лучшее творение? Он сам виноват! А если Донна не может жить без кого-либо, это моя недоработка!       Голос отца повышался с каждой репликой. Бетельгейз понял, что задел его, заставил чувствовать вину. Это было маленькой победой. Когда отец останется один, он обязательно задумается над своими действиями, иначе не могло быть. Раньше он бы просто засмеялся или ушел. Вода, время и настойчивость сточат любой камень. Тем не менее, до полной победы было еще далеко.       — А Ситри? Какое оправдание ты придумал ей? Света ради, я ни к одному Клинку не относился с такой симпатией, как к ней!       — Она разочаровалась.       — В чем?       — В тебе.       — Во мне? — возмутился Майриор. — Что я ей-то сделал?       — Сложно объяснить, — честно признался Бетельгейз. — Ситри всегда была мне малопонятна.       — А как же сердце? Ты же должен думать им? Оно не понимает или ты мне врешь, на самом деле думая все-таки мозгом?       — Унизил ее! А ты прекрасно знал, что Ситри не из тех, кто вынесет унижение. Даже ты знал!       — Как я ее унизил? Как?! — нервы Майриора сдали окончательно. — Нет ни одной объективной разумной причины, по которой она могла бы оскорбиться, и субъективных — тоже, ведь твое сердце молчит! Если они существуют, к слову, эти душевные тайны. В общем, остаются неразумные причины, а раз так — скатертью дорожка ей в бездну! Лета избавилась от нее, и это замечательно.       — Нет, — отрезал Бетельгейз. Слово охладило пыл отца. Он замолчал и начал ждать продолжения, к которому Бетти незаметно вел весь разговор. — Не замечательно. Лете стало хуже именно после него. Как всегда. Убийства раскалывают душу, не тебе ли об этом знать? Убийство — тяжелейшее преступление против морали. И ты просил ее это делать: убивать, хранить души и путешествовать между мирами с обрывками чужих жизней в голове. Каких последствий ты ожидал? Она скоро перестанет узнавать даже тебя! И Римму!       Майриор резко ударил по столу.       — Так, хватит! Это мои личные проблемы. Нечего тебе в них лезть. Чтобы какой-то мелкий засранец учил меня жизни, вот еще! Без того полно проблем! Теллур где-то скачет и не занимается делом, Донна лежит бревном в кровати, а война сама себя не выиграет! Конечно, я бы мог сделать так, чтобы мы выиграли… Но кто придумал правила? Сам я! Получится глупо, если сам же и нарушу. А пока других возможностей не вижу. Армии нет, военачальников — тоже, двойных агентов не осталось, еще и эти… Выскочки… К тьме твой завтрак! — вдруг Майриор окончательно перестал себя сдерживать. — Я знаю, на ком оторвусь! Эти Санурите всегда были прыщом на заднице империи, но в этот раз превзошли себя! Никогда не встречал таких же наглых тварей! Мы направляемся в Аливьен-иссе. Мне надоела эта клоунада!       — Что случилось? — не понимая, спросил Бетельгейз. Он знать не знал, чем могли провиниться перед Королем Синааны губернатор Аливьен-иссе и старшая мемория Альдебарана. Отец вскочил, уронив стул, и принялся зачем-то зачаровывать свои волосы. Только близкие знали, каким «гнездом» они были по утрам. Размахивая руками, Майриор задел чайник, и он полетел вниз, однако Бетти задержал его своей силой. Отец ничего не заметил. Он только выругался и добавил:       — Вопиющее предательство!       Что не прояснило ситуацию ни капли. Возможно, заявление относилось вовсе к чайнику. Взмахнув рукой еще раз, Майриор исчез из зала; Бетельгейз, покачав головой и окинув взглядом заставленный посудой стол, последовал за ним в зал аудиенций Аливьен-иссе — место прибытия отца без труда прочиталось по матрице.       Бетельгейз не любил южную столицу Хайленда. Да, это был красивейший город с путанным переплетением городов, виадуками, старинными, но всегда отремонтированными домами, песчаными пляжами и полями за крепостной стеной. Здесь не знали снега, дождь слыл редкостью. Над Аливьен-иссе всегда царствовало солнце. Однако не это вызывало отчаянную нелюбовь. Каждый раз, появляясь в Аливьен-иссе, Бетельгейз чувствовал подлинную душевную тьму на его окраинах. В Жемчужине Хайленда Мару Лэй встретила Михаэля Аустена, влюбила в себя Валентайна, по его ночным улицам гуляла Ситри Танойтиш, а Ричард Оррей — выплескивал злость и ревность на случайных прохожих. Проституция, воровство, драки, нищета — обычное дело для окраин, и никто не придавал им значения. Оскар Санурите лелеял центр города, немного — зажиточные районы, остальные были выброшены из мыслей губернатора. Отец говорил, что Аливьен-иссе чрезвычайно похож на его родной город — Геленройт. «Такой же рассадник гнили», — ворчал он, стоя на балконе главного замка и разглядывая Жемчужину залива. Бетельгейз старался не задерживаться в ней надолго. Ему больше приходились по душе островная Сантурия или тихая спокойная Вередея.       Тем не менее, Бетельгейз знал план дворца Аливьен-иссе досконально. Он без труда перенесся прямо на ало-золотой ковер, на котором стоял стол для переговоров. Этот стол помнил времена, когда никакого пролива между Хайлендом и Синааной, Сирмэна, не существовало. Сам зал аудиенций изменился мало. Стиль, планировку, придуманную еще принцессой Аделайн, никто не решался менять. Оскар Санурите лишь поддерживал внешний облик зала.       Лепнина на потолке, декоративные колонны, низкие люстры со свечами, стулья с красными бархатными сидениями и назойливое золото — все это Бетельгейз видел не раз, красоты зала аудиенций его не интересовали. Он нашел взглядом отца и обнаружил, что тот стал еще злее. Леди Саманты и Оскара не было видно. Зал был пуст.       — Именно! Засранец шлындрает по казармам, а красавица еще спит! Что ж, я не из скромных. Нанесем визит в спальне, не первый раз это делаю.       — Визиты в спальни вообще или визиты в ее спальню? — решил уточнить Бетельгейз, чтобы немного успокоить отца. Майриор замечтался на пару секунд.       — И то… и другое… Но это неважно! — вновь вспылил он. — Что за вопросы, принц Бетельгейзе?       Подчас отец путал имя сына и название звезды, но Бетти не особо волновался по этому поводу. Как-никак, разница была всего лишь в одном звуке на конце.       — Да так, — шутливо отозвался Бетти. — Вспоминаю, сколько раз мне приходилось утешать девушек после тебя. Ты всегда давал им лишние надежды, а потом исчезал. Не помню, впрочем, чтобы разочаровывалась леди Саманта.       — Саманта самый просветленный человек в Мосант, ее не тронет даже собственная смерть через минуту! Как она меня раздражает, кто бы знал. В голову Саманты лезть страшно. На нее никакие угрозы не действуют! Что ни говори — как об стенку горох… Ноль страха.       Белладонна как-то высказалась, что Король Синааны выражается хуже деревенского самогонщика. Заявление ушло от правды недалеко.       Майриор и Бетельгейз вышли из зала аудиенций сквозь межкомнатную дверь и оказались в просторной, залитой солнцем спальне леди Саманты Санурите. Хозяйка лежала на двуспальной кровати и читала книгу. На кожаном сером переплете не было названия, только знак из двух волн. Они были того же цвета, что халат Саманты — белые. Увидев гостей, леди Санурите опустила книгу на грудь и спокойно поздоровалась:       — Доброе утро.       Она недавно приняла ванну и теперь отдыхала. Светлые волосы леди свободно лежали на плечах, на лице не было ни грамма косметики, но Саманта не волновалась по этому поводу. Едва ли ее волновало хоть что-то. От томной позы леди Бетельгейзу захотелось лечь на кровать самому. Таким людям, как ей, стоило бы хранить мир на пальце, а не им — склонному к истерикам гордецу и восприимчивому, впечатлительному принцу из другого измерения. Бетти по глупости передал эту мысль отцу, и Майриор в очередной раз взорвался недовольством.       — Доброе-доброе! — ядовито повторил он. — Далеко не утро, но все же. И добрым перестанет быть.       — Вам нужно просто без спешки пообедать, мой король, — с легкой улыбкой заметила леди, смахивая уже высохшую челку с глаз. Леди можно было дать сорок-пятьдесят лет; Бетельгейз был уверен, что Санурите имеют достаточно денег, чтобы поддерживать молодость, подобно другим губернаторам империи, но Саманта по одной ей известным причинам выбрала зрелый возраст. Будучи дамой в теле, она одевалась скромно, но бросалась в глаза быстрее вульгарных девчонок. Наверное, не понаслышке знала, что красота внутренняя надежнее внешней. Насколько Бетельгейз знал, у нее никогда не было ни мужа, ни детей, хотя брат и лучший друг, Михаэль, много раз предлагали леди познакомиться с достойными лордами. Леди Саманта, выбирая между семьей и служением богу, выбрала последнее. Вот только ее бог имел слабую связь с богом реальным, которого она знала лично, и это обстоятельство всегда бесило Майриора.       — Мы сюда пришли не пирожки жрать, — отрезал он, сверля взглядом обложку лежащей на женской груди книги. — Не знаю насчет Бетти, я же пришел поговорить о той херне, что вы надумали с Михаэлем!       Бетельгейз недовольно посмотрел на отца. Кажется, гнев затмил ему понимание всех правил приличия. Леди Саманта продолжала рассеянно улыбаться, точно глядя на вздорного подростка или даже ребенка. Слова словно пролетали сквозь ее. Бетти в очередной раз проникся к леди уважением.       Майриор продолжал возмущаться:       — Вы думаете, я идиот? Тогда почему не сказали мне это в лицо? К чему были эти хитрости и ужимки? Идиотские письма, сплетни, подкупы? Замечательно, Михаэлю захотелось мне просто поднасрать в планы, но, милая моя, ты? Я мог бы что-то подобное ожидать от Оскара, выгода ему всегда мозги отупляла, но Саманта, тьма на мою голову, Санурите!       — В чем дело? — Бетельгейз ничего не понимал. От обилия неблагозвучных выражений голова шла кругом.       — Вздумали захапать империю себе? Астрею с носом оставить? Да вы кем возомнили себя? Никогда, никто не занимался таким идиотством без моего согласия! Вампиры, чтобы Кэрлима стала самостоятельной, перерезали всех, кто верил в Эрмиссу! Майоминги верили в меня, находясь в окружении врага! Бейлар Танойтиш пообещал отдать мне первого ребенка, чтобы Нитте-нори оставался независимым до конца света! В Мёрландии по тем же причинам раз в месяц празднуют жертвоприношение! Я не хотел портить последние дни Михаэлю, оставил витать в облаках и надеяться на всякий бред! Но ты! Но Оскар! Охреневшие выскочки, которых не видывал свет! Я скорее сдохну, чем доверю Хайленд таким, как вы!       Выкрикнув это, Майриор сорвал на секунду голос (исцеление произошло мгновенно), но этой секунды хватило, чтобы спокойная, как свечение утренней звезды, Саманта произнесла:       — Мишель говорил, что будет так. Все твои слова неважны. Я верю, что скоро Хайленд станет таким, каким должен быть.       — Откуда тебе знать, каким он должен быть! — вновь взорвался Майриор.       Взгляд леди Саманты был красноречивей всяких слов. Бетельгейз, поймав его, смутился. Он вдруг вспомнил молчаливую служанку из храма Чарингхолла. Как Саманта, она упрямо во что-то — в кого-то? — верила.       А ведь он мог. Мог. Все мог: и однажды не вернуть мир хозяину, забрав себе кольцо, и убить Майриора, и соединить королевство и империю, и убрать горести самому, без спросу. Создать рай на земле, о котором Саманта Санурите мечтала всю жизнь. Бетельгейз знал, о чем она грезила, он хотел того же… продолжая надеяться, что когда-то все изменится малой кровью, без ссор. Что отец одумается и перестанет вымещать злость, зависть и тоску на любимом творении. Майриора нужно было лишь направить… «Когда-то» затянулось на десять тысяч лет. Не слишком ли долго он ждет?       Будто услышав его мысли, леди Саманта Санурите продолжила, лежа в той же позе и со спокойствием любящей матери смотря Майриору прямо в глаза:       — Я верю, что когда-то увижу новый мир, где вы, мой король, останетесь легендой. О добре или о зле — вам решать, кем будут вспоминать. Что вспыхнут новые звезды, проклятия спадут, и Мосант станет раем, коим задумывалась.       — Помешанная, — заявил Майриор. — Ей-богу, помешанная! Раем задумывалась! Да только я знаю, чем она задумывалась! Остальные… — отец прикусил язык, поняв, что о сестре говорить не стоит. — Ой, иди к сатане, что толку с тобой болтать. Хайленда ты не увидишь, это я тебе обещаю, верь, не верь — плевать, не увидишь все равно. А убивать тебя я не буду. Мучайся дальше. С завтрашнего дня ты начнешь замечать в своей жизни удивительные вещи!       — Вы тоже, — коротко ответила Саманта, и в этот момент Бетельгейз почувствовал, как его спину обожгло острейшее, сильнейшее чувство из всех, какие он когда-либо встречал. Спросив себя, кто же способен на такую эмоцию, он обернулся в дверях и отступил на шаг.       Сначала он почувствовал напряжение в глазах, будто они против воли хозяина приготовились заплакать. Потом — пересохло во рту и закололо глубоко в горле. Над грудью повис мельничный жернов. Бетельгейз схватился за край туалетного столика позади себя и припал к нему спиной. Это она. Это не могла быть она! Но, тем не менее, была — замерла, где стояла, увидев его. Губы Йонсу приоткрылись, впуская воздух, которым дышал и он. Бетельгейз смотрел на них, перестав слышать мир вокруг. В эти мгновения могло произойти все что угодно: землетрясение, смерч, разрушение замка, нападение другого бога — он бы не заметил. В какой-то момент Бетти перестал ощущать себя; тогда он, наконец, очнулся и, подумав «Что же ты, дурак, делаешь!», вернул себе телесную форму и с усилием произнес:       — Доброе утро, леди.       Голос отрезвил и Йонсу. Часто-часто заморгав, она сошла с места и продолжила путь. «Не выдай себя, — стучало в голове у Бетельгейза. — Не выдавай себя!» Он вцепился в столешницу крепче. Когда Йонсу прошла мимо, коснувшись краем изорванной туники руки, Бетти подумал, что выбрал себе чересчур тяжелую задачу. Намного легче было бы обнять ее и перенестись далеко-далеко, где не найдет отец, хоть в ненавидимый Чарингхолл или пустые коридоры Ожерелья… К тому же он наверняка уже выдал себя переживаниями.       Увидев отражение в зеркале напротив, Бетти понял, что все мучения остались глубоко внутри. Лицо не предало его.       — Доброе утро, — как можно небрежнее поздоровалась Йонсу. — Доброе утро, Санни. А ты, Майриор, все такое же хамло, верно?       Бетельгейз с трудом сдержал улыбку. Специально ли Йонсу сделала это или нет — теперь уязвленный отец даже не станет разбираться, узнали ли они друг друга.       — Ожидаемая встреча, — сквозь зубы процедил он.       — Напротив, знала бы, кого встречу — осталась дома.       — Неужели. А как же своим остроумием блеснуть? Для меня ожидаемая. Вы с ней, — Майриор кивнул на леди Саманту, — одинаковые.       Йонсу, к сожалению Бетельгейза, клюнула на уловку.       — В каком плане?       — Выскочки! Вот в каком. Ваше раздутое эго, мисс Ливэйг, скоро начнет законы гравитации менять. Стоило на горизонте появиться хайлендскому трону, как вы тут как тут, безродные торговки, в первых рядах! И никак вам не понять, что с таким скудоумием можно только на кухне руководить! Хайленд! Ни один наивный идиот, борец за мир и справедливость, не продержится на нем и дня! А вы к тому же женщины. У вас дури в два раза больше! Логики и здравого смысла меньше, чем у садовой феи! Никаких способностей к мышлению! Одной лишь бы у плиты постоять или с поливалкой у цветов, а второй — как бы извертеться, чтобы мне жизнь испортить!       — Эрмисса меня заключи во тьму, — с издевкой произнесла Йонсу. — Чье эго меняет гравитацию на самом деле?       Майриор наставил на нее палец. Указательный на правой хранил кольцо с частью Хрустального мира. Бетти заметил, что тот невыносимо блестит в отсутствие солнца. Это было странно.       — Заткнись. Не смей называть это имя.       — А то что? — осведомилась Йонсу без тени страха. — Обрушишь беспамятство, как на нее? Легко же тебе вести переговоры — поколдовал и выиграл! Не нужно пытаться выжать из себя остроумие! Не нужно делать вид, что великий артист и душа компании! И вспоминать, что забыл причесаться и ходишь мятый, как с пьянки, тоже. Физическая сила не понадобится: дрыщ и глиста хилая до сих пор!       Дальнейшее произошло слишком быстро, чтобы Бетти что-то понял. Посерев со злости, Майриор набросился на Йонсу и, схватив за лишнюю ткань на талии, оттащил к стене. Зеркало, задрожав, упало на пол и приобрело пару трещин. Леди Саманта охнула и встала с совершенно лишней грациозностью и неторопливостью; Бетельгейз очнулся тогда, когда Йонсу попыталась использовать проверенный прием — ударить каблуком по пальцам, — и неожиданно потерпела неудачу. Майриор успел убрать ногу. Йонсу посмотрела на него с чувством, которого Бетельгейз никогда прежде не замечал в подобных стычках двух старых врагов — странной смесью удивления и восхищения. Это сыграло злую шутку.       — Пап… Пап!       Разумеется, Бетти был сильнее. Ни у кого бы никогда не возникло сомнений, кто из них сильнее: массивный великан или тщедушный вечный подросток. Бетельгейз без труда оттащил замахавшего кулаками отца от Йонсу; Саманта занялась раскрасневшейся полуэльфийкой. Пол под ногами ходил ходуном — Мосант трясло от гнева своего хозяина.       — На! — Майриор сорвал с пальца кольцо. — Забирай! Раз такой умный!       Он швырнул его куда-то в угол, и Бетельгейзу пришлось бросить сдерживать отца, чтобы изловчиться и поймать хрупкое олицетворение мира. Кольцо с полумесяцем горело в руках, но Бетти пришлось надеть его. Раскаленный металл начал терять жар и постепенно вновь охладел. Землетрясение стихло. Майриор, поражая серостью лица, волком смотрел на Йонсу. Ливэйг отвечала тем же. Оба, однако, молчали. На щеке полуэльфийки начинал проявляться синяк. Увидев его, Бетти сжал кулаки (в голове крутилась мысль, что отцу определенно нужно врезать), но Майриор исчез быстрее, чем решение оказалось все-таки принято.       Бетельгейз надел кольцо.       Ему нужно успокоиться. Необходимо. Иначе весь мир станет гигантской пустошью Эллионы.       — Извините за вторжение, леди Саманта, — сказал он, торопливо вешая зеркало обратно. Трещины затягивались. Бетти видел в отражении Йонсу и чувствовал, что воздух вокруг начинает непреклонно дрожать. — Простите, мне нужно уйти, — произнес он и, прекрасно понимая, что все выглядит как трусливое бегство, бросился вон из комнаты. Сзади, после заминки, раздался звенящий голос Йонсу: «Мы отвлекли вас от… от утренних процедур, я подойду позже», и по полу застучали каблучки. Бетельгейз оказался на балконе. Успев заменить, что из-за его мыслей солнце начало плавить пластиковые шезлонги у искусственного озера дворца, он собрался уже перенестись в Синаану — куда угодно! — но руки, крепко охватившие под плечами, остановили его. Радость, любовь, даже более горячая, чем пряталась в сердце Фаталь, благодарность — Бетти не знал, куда деть себя. Чужие эмоции распаляли. Их хотелось впитать без остатка. Останавливало только кольцо с сапфировым полумесяцем.       — Не сейчас, Йонс, — прошептал Бетельгейз, усилием воли заставляя себя расслабиться. Определенно, сейчас был не лучший момент для воссоединения. Не лучший для подпитки и вообще для всего.       Йонсу упрямо ластилась к нему, и пришлось вырваться. Скрепя сердце Бетти повернулся к ней. Нужно смотреть страху в лицо, верно? Йонсу была бледна. В ее глазах блуждали зеленые искры, губы оставались приоткрытыми, будто бессмертной полуэльфийке не хватало воздуха. Бетти смотрел не на них. Все внимание привлекал только синяк.       — Значит, вот как, — тихо сказала Йонсу. — Он все-таки добился своего. Хорошо, что не победил твое джентльменство вслед за любовью.       — На мне сейчас целый мир, Йонс. Не искушай. За десять лет мои чувства остались неизменны, но если я дам им выход, то… — Бетти развел руками, — все это перестанет существовать. Мосант унесет ураган.       — Я не заслужила даже поцелуя? — казалось, она не хотела понимать причину столь холодного приема.       — От поцелуя с тобой растают все снега, и земли окажутся под водой. Ведь это — ты. Наши мысли… наши мысли сейчас до предсказуемого одинаковы. Пойми, пожалуйста. Я не хочу стать убийцей снова, как тогда, в Эллионе!       От резкого порыва ветра захлопнулась дверь.       — Это кольцо, — Бетти выставил перед лицом кисть, — это кольцо — воплощение Мосант, и я храню его, вынужденный взвешивать каждую мысль. Ты вызываешь настоящий шторм. Я — не отец, я не умею быть поверхностным в переживаниях. Это он соединяет души и тела, не забывая о Мосант! Я уничтожу ее, если ты подойдешь. Поэтому оставь меня, пока он не вернется. Я много прошу? Один день разлуки после десяти лет. И тогда мы…       «Что — мы? — остановился Бетельгейз. — Что дальше? Переживем очередную чистку памяти? Папа ненавидит Йонсу. Он сказал мне, что она умерла». Рука с кольцом опустилась обратно. Взгляд опустился следом. Отец никогда, никогда не смирится с ней — взаимно. Это «никогда» тесно перекликалось с осознанием Майриором своих поступков. Скорее Синаана падет — да что там, весь мир! — чем они перестали бы считать друг друга врагами. О дружбе речи не шло. Столь разные личности никогда не смогут дружить; а эта глупая ненависть отца к созданиям своей сестры Эрмиссы! Отец считал себя королем жизни, и Бетельгейз с трудом мог представить, что должно было произойти, чтобы гордость Майриора перестала считаться гордыней. Отец… отец никогда не отступит.       Ему сотрут память, Йонсу исчезнет снова. Возможно, навсегда. Тогда Бетти придет к той же мысли, что и десять лет назад, стоя у ограды набережной города Палаир. В тот день, крутя в руке нож, он надеялся, что лезвия хватит если не на быструю смерть, то хотя бы на возвращение в Чарингхолл. Там его встретит дядя или Бетельгейз займет нишу в мироздании, которую для него выбрала богиня-созидательница. Управление черной империей, брак с нелюбимой женщиной, жизнь под указку родителей… Он бы не вынес этого. Йонсу давала шанс на нечто другое. Он должен его использовать, должен! Но опять приходило желание разрешить ссору мирным способом. Испорченные отношения с отцом? Расстроенная мать? Таковы будут последствия проявленного упрямства. Следовало найти другой способ.       — Кажется, ты понял все сам, верно? — раздался голос Йонсу. — Выбирай, чьим счастьем дорожишь больше. Всем угодить невозможно. А теперь послушай, что я хочу сказать. Посмотри на меня, Бетельгейз!       Он поднял взгляд. Сердце продолжало учащенно биться, но, кажется, мысли начали подчиняться воле. Ни синяк, ни вырез на тунике не вызывали эмоций. Бетти даже ощутил себя на равных с Йонсу — уж он-то, наверное, не сводил ее с ума одним видом? В ее глазах и ауре сквозила только дикая усталость.       — Вчера Джейнис Марсисаг-Селимейн сказал мне интересную вещь: забыть о династии, взять все в свои руки, поделить земли империи и, наконец, сделать так, чтобы народы Мосант узнали, что такое настоящий мир. Знаешь, в чем проблема, Бетельгейз? Джейнис не знает о Майриоре ровным счетом ничего. В отличие от меня. Я прекрасно знаю, что твой отец не даст исполнить эту мечту. Ему приятнее, когда все страдают и умирают. Он чему-то нас так учит! — с сарказмом бросила Йонсу. — Это будет длиться вечно, пока у кого-то не хватит храбрости и сил противостоять. Ходят слухи, что Валентайну хватило первого и недостало второго — он мертв. Что ж, я готова стать следующей. Могу успеть многое, прежде чем Майриор убьет меня. Если честно… в случае твоего отказа помочь, я не вижу для себя иного итога. Так что? Принц Бетельгейз останется в стороне снова и будет молчаливо ждать, когда все исправится само?       Слова больно ужалили по самолюбию, и Бетти нахмурился. Кольцо невесомо нагрелось.       — Ты слишком многого просишь, — ответил Бетельгейз. — Он — моя семья. Я не могу пойти против семьи, какой бы она ни была. Ты смотришь на моего отца слишком однобоко! Ты видишь в нем только плохое и не видишь хорошее! Знаю, первое ярче, а прекрасные поступки так ничтожны, что нечего забивать ими голову! Папа столько раз мог тебя убить, и, тем не менее, ты стоишь передо мной. Задумайся об этом.       Бетти чувствовал, что где-то сказал глупость или выразился неточно, или вовсе пришел к неверному выводу, но твердо решил не признавать вину. Если Йонсу думает, что он не может постоять за себя… Выражение лица полуэльфийки стало каменным. Аура закрылась. «Раньше она не умела», — успел подумать Бетельгейз, прежде чем Йонсу заявила:       — Тогда начну действовать одна. Прощай, принц.       Он отвернулся. Простояв на балконе с полминуты, Йонсу открыла дверь и вышла в зал аудиенций.       Бетельгейз вздохнул. Этот короткий разговор стал едва ли не самым тяжелым в его жизни. Но, тем не менее, он считал, что поступил правильно. Права и Йонсу. Отец не даст привести Мосант к тому, что леди Саманта Санурите считала раем. Это факт. Но выступать в открытое противостояние Бетти все же считал абсурдом. Битва кончится быстро, о ней забудут, и что дальше? Череда таких же самоуверенных глупцов? Нет, проблему нужно решать изнутри. Отца следовало перевоспитать. Возможно, это потребует каких-то жертв, но жертв станет несоизмеримо меньше, чем при войне двух владык матрицы Мосант. Может быть, отцу придется принести боль. Иногда боль — предвестие чего-то лучшего… После уничтожения синнэ Эллиона Майриор выразился примерно в этом ключе — почему бы ему не проверить суждение на себе?       Окинув взглядом залив перед Аливьен-иссе, Бетельгейз подумал, что он готов даже предать отца, если ситуация потребует этого.       — Остров Сантурия, где вы начинали, слишком прекрасен, чтобы отдавать его войне, — прошептал он и, снова вздохнув, перенесся в синнэ Эллиона, гулять по бесплодным землям.