Junker's Blues

Все последние сто лет Шинджи Хирако разрешал себе тосковать по одной-единственной вещи, оставленной в Сейрейтее, и то лишь тайком - его замечательному раритетному фортепиано, стоявшему в особой комнате в казармах пятого отряда. Не хотелось думать, что эта мразь Айзен мог сделать с ним, с его старым клавишным другом. Все последние двести лет у Шинджи Хирако была привычка называть милых девушек своей "первой любовью". Все это было, конечно, полным враньем бесстыжего ловеласа. Шинджи точно помнил, когда он встретил свою настоящую первую любовь: в 1720 году в Тоскане. Ему в тот день нужно было провести обряд духовного погребения в залах палаццо Питти во Флоренции. Семейство Медичи было одним из самых могущественных в Европе, но Шинджи не обращал особого внимания на роскошь комнат, картины в золотых рамах и богатые кушанья на столах. Нужная ему душа, какой бы важной она ни была при жизни, боялась того, что произойдет, как только шинигами стукнет по ее полупрозрачному лбу рукоятью меча. Шинджи даже не стал ничего объяснять, только раздраженно передернул плечами: попадет в Общество душ, сама разберется. Уже после того как адская бабочка вылетела в окно, сопровождая душу в синеватом свечении наверх к небесам, Шинджи в тишине услышал игру на музыкальном инструменте дальше по коридору: звук был похож на клавесин, но более выразительный, динамичный, эмоциональный. Не в силах побороть собственное любопытство, Шинджи заглянул в комнату и увидел женщину, игравшую на инструменте, названия которого шинигами не знал, несмотря на свои довольно немалые познания в музыке. Хирако понял, что он не сможет уйти, не дослушав партию, к счастью, женщина не имела достаточной духовной силы, чтобы его заметить. Позже Шинджи удалось узнать, что этот инструмент был совсем недавно изобретен и называется "фортепиано". И лишь только в 1790 году, став капитаном пятого отряда, он смог заполучить одно такое фортепиано в свои руки. В тот вечер он долго стоял и смотрел на инструмент с благоговением, словно на величайшую реликвию, не разрешая себе дотронуться до клавиш. Даже через несколько мгновений после первого прикосновения к белой клавише он все еще ждал, что она растает, будто бы сделанная из снега. За сто десять лет на музыкальном друге из Вены было сыграно бессчетное количество произведений: Бетховен, Моцарт, Шуберт, Шопен, Лист и многие-многие другие. Но уже после изгнания из Общества душ Шинджи понял, для какой музыки он действительно был рожден на свет: джаз и блюз. Эти ритмы брали за душу и не отпускали. Эта музыка бальзамом ложилась на его внутренние раны, и даже пустой, метавшийся в перевернутом мире Саканаде, как зверь в клетке, успокаивался на время, когда Хирако, закрыв глаза и покачивая в такт мелодии головой, затягивался сигаретой на концертах в дымных подвалах Нового Орлеана. С тех пор люди достигли немалых успехов в том, чтобы носить свою любимую музыку с собой, и совсем недавно купленный за бешеные деньги айпод Шинджи ломился от треков, однако кончики пальцев постоянно покалывало от желания прикоснуться к клавишам самому. Завтра будет битва с Айзеном. Готей 13 закончил все свои приготовления в Каракуре, и напряжение прямо-таки висело в воздухе. Не в силах больше служить мальчиком для битья у Хиори, Шинджи сбежал от своих друзей в неоновые огни ночного Токио. К счастью, никто на него по-настоящему не обиделся: все вайзарды знали, что их связь сильнее мимолетного желания одиночества и что они будут сражаться и проливать кровь вместе, что бы ни случилось. В переполненном центре города Шинджи, однако, очень скоро стало скучно, и он сел на первый попавшийся маршрут метро и оказался в одном из менее шумных отдаленных районов. И вот на небольшой сцене в довольно тускло освещенном парке, под вывеской о том, что завтра здесь пройдет местный музыкальный фестиваль, Шинджи увидел его - фортепиано, видимо, подготовленное заранее для завтрашних выступлений. Удивительно, что инструмент оставили на ночь просто так, но, похоже, район был тихим и спокойным, с дружелюбными соседями. В непосредственной близости не чувствовалось чужого присутствия, а фортепиано так и манило своим блеском в свете уличного фонаря. Шинджи подошел к инструменту нарочито медленным шагом и нежно коснулся белых клавиш, испытывая то же благоговение, что и двести одиннадцать лет назад. Первое время он просто разминался, давая своим рукам вспомнить нужные движения. Несмотря на молодую внешность, последний раз он ласкал женщину лет десять назад. Несмотря на постоянную жажду, последний раз он садился за фортепиано лет двадцать назад. Как же много он теряет в этой своей не-жизни. В конце концов, Шинджи понял, что настало время сыграть что-то по-настоящему. Порывшись несколько секунд в своей памяти, он довольно улыбнулся и закатал рукава рубашки. И ноты, и слова сами всплывали откуда-то из сороковых годов. They call, call me a junker Coz I'm loaded all the time But I just feel happy I feel good all the time Годы второй мировой войны и первое десятилетие после нее вайзарды провели в Америке, вдали от передовой человеческих сражений и огромного количества образовавшихся за это время пустых. Чем Шинджи занимался в те годы? Достаточно сказать, что нынешний пирсинг в языке - далеко не самое вызывающее, что он с собой делал. Удобно быть практически бессмертной душой в гигае, иногда можно просто забить на последствия своих поступков. Шинджи настолько увлекся музыкой и воспоминаниями, что не сразу заметил, как у него появился зритель. По духовной силе было ясно, что это был обычный человек, потому Хирако решил не прерывать своей игры: смутить эпатажного экс-капитана пятого отряда было практически невозможно. После последней сыгранной ноты он подождал два удара сердца, прежде чем поднять глаза на своего случайного слушателя. В тусклом свете фонаря Шинджи разглядел мужчину средних лет, европейской наружности, опиравшегося на трость. Шинджи насмешливо поклонился, не вставая из-за инструмента. Мужчина с тростью задумчиво смерил его взглядом и, наконец, сказал: - Для того чтобы так это играть, нужно было ощутить подобное на собственной шкуре. Только вот что-то ты слишком молодо выглядишь, чтобы иметь подобный опыт. Шинджи только фыркнул в ответ: - Я слишком молодо выгляжу и для того, чтобы иметь за плечами больше двухсот лет опыта игры на фортепиано. Тем не менее, это правда. Хирако часто так делал, когда говорил с людьми, - он предлагал им правду. Не его вина, что правда эта обычно не умещалась в их ограниченных умах, и его принимали за чудака, враля или сумасшедшего. Однако его собеседник лишь пожал плечами. - Говорить можно что угодно. Согласен, исполнение было очень даже неплохое. Голос, правда, высоковат, но игра на уровне. И все-таки я могу лучше, пусть у меня и всего лишь тридцать семь лет опыта. Шинджи всегда попадался "на слабо" и обычно дорого за это платил. Он встал с табурета и жестом указал мужчине садиться, после чего облокотился на угол инструмента, приготовившись слушать. Голос у его собеседника был действительно ниже и звучал очень приятно, но это было далеко не главное. Шинджи сразу понял, сразу почувствовал: этот человек тоже очень хорошо знает состояние, о котором поет. В каждой ноте, если прислушаться правильно, была слышна боль - боль зависимого, боль, горячо отрицаемая на словах и в мыслях, боль, которую заменяют на "Все нормально", на "Я не болен", на непроницаемую для других маску. Но ведь музыку не обманешь, она идет из души. Пока один играл, а другой слушал, оба, видимо, поняли, что они не лучше и не хуже друг друга, что они просто разные: их опыт, их место в жизни на данный момент, их борьба и смирение. Потому и исполнение у них разное, но в обоих случаях - абсолютно искреннее. Когда затихло эхо последних звуков фортепиано, Шинджи протянул: - Ну надо же, а я ведь еще могу в этой песне смеяться над собой. Как-то легко забывается, что всегда найдется кто-то, кому хреновее, чем тебе. - Я не... - решительно начал мужчина, но Шинджи его бесцеремонно перебил. - А то я как будто не слышу, - и после паузы неожиданно для себя добавил. - Зато я завтра, скорее всего, умру. Его собеседник посмотрел ему прямо в глаза. - Я врач. Но помогать тебе я не буду. И не потому, что я в отпуске, а потому, что ты наверняка очень скучный больной. Большинство больных такие. Шинджи рассмеялся и махнул рукой. - Не-а, врач мне точно не поможет. Завтра я встречусь с тем, кому мечтал отомстить последнюю сотню лет, - интересно, если бы он на самом деле был пациентом психиатрии и все его существование как шинигами или вайзард было бы бредом, он бы все равно оставался скучным больным для этого доктора? - Если я проиграю, он меня убьет. А если выиграю... Вдруг ненависть и жажда мести - все, что было во мне все эти годы? Вдруг я просто останусь опустошенным сосудом, который больше ни на что не способен? Невежливый доктор проигнорировал весь этот небольшой монолог и просто кивнул на клавиши: - В четыре руки? Я подвинусь, на табурете хватит места. Хирако понадобилось несколько мгновений, чтобы очнуться от собственных мыслей. - Что? А да... А че бы и нет: четыре так четыре. А что будем играть? - Угадывай. Они играли вместе очень долго. Кто-то один начинал мелодию, а другой подхватывал. Невероятно, но они понимали друг друга без слов, подстраивались и чувствовали партнера. Дуэт получался слаженный и гармоничный, и Шинджи с удивлением подумал, что так уверенно он себя раньше ощущал, только сражаясь бок-о-бок вместе с другими вайзардами. Однако, когда на востоке посветлело небо, оба поняли, что настала пора расходиться. Фонарь, в свете которого они играли всю ночь, погас, и в предрассветных сумерках доктор все же ответил на вопросы Хирако. - Ненависть и жажда мести не могут быть единственными внутри человека, который так играет. Ты идиот, если боишься победить. Шинджи усмехнулся. - Если я выиграю бой, сбегу, как вы, люди, говорите, к чертям собачьим и устроюсь пианистом в какой-нибудь бар. - Если и вправду сбежишь, приезжай в Принстон, Нью-Джерси, - усмехнулся в тон его собеседник. Оба мужчины встали с табурета, готовые каждый пойти своей дорогой. На прощание они крепко пожали друг другу руки. - Грегори Хаус. - Шинджи Хирако.