Мёртвая кровь

      Копыта гнедого скакуна отбивали звонкий ритм по хрустящему льду. Уже несколько недель путешествия не приходилось видеть перед собой ничего, кроме гривы коня и спутника, со своим вороным другом двигавшегося впереди. Ещё и ветер не переставал задиристо подвывать, портя Борону и без того скверный настрой. Зимняя округа скорее досаждала, чем навевала мысли о романтике, ровно как и темнота окружавшего леса — никогда не знаешь, какая тварь выскочит из зарослей этой бездушной, стоически немой ночью.       Сухие ветви периодически издавали глухой скрип, иногда обрушивались под ноги или ломались под копытами двух коней. Всё вокруг запорошило.       — Так хочется высказать тебе всё, что я думаю о нашем путешествии. Без прикрас, — прокуренный, полный сипотцы голос Борона заставил Кимсана вырваться из транса и нетерпеливо дёрнуть головой.       — Мы почти приехали, — бросил он на авось, крепче сжав поводья. — Перестань ныть, не пешком идёшь.       Закономерной вспышке злобы, способной последовать за репликой наглеца, помешала жгучая боль, которую Борон испытывал каждую чёртову секунду своей жизни, с недавних пор. Забинтованной рукой он резко содрал с пояса флягу с водой и опрокинул в себя: губы оставались одним из малого, что не тронул огонь.       Пламя.       Самая беспощадная из стихий, в несколько мгновений превратившая вполне здорового и амбициозного мужчину в калеку, в жалкого обладателя ожогов по всему телу и белоснежных бинтов. В голове до сих пор звенели размытые воспоминания о той ночи. Запах гари, казалось, никогда больше не покинет кожу, как и мучительное жжение. Собственные вопли и подробности Борону не хотелось вспоминать ещё по одной причине, и эта причина ехала впереди. Неравномерно голубые глаза, — правый пострадал больше, — с львиной долей сдерживаемой ненависти поднялись на Кимсана. Он был виновником пожара.       — Большую часть нашего путешествия ныл ты, — хлёстко отрезал Борон, вынуждая спутника недовольно фыркнуть и смахнуть со своих плеч невидимый пух.       Он, черноволосый подонок, продолжал вести себя ангельски непринуждённо и играть в добродетель. Кимсан самолично породил пламя и самолично в последний момент вытащил из него в надежде, что Борон ничего не поймёт. Выставил себя спасителем, невинностью во плоти. Только ради чего? Хоть одна весомая причина передумать сжигать человека дотла?       Шпиль особняка, обещавшего послужить убежищем и временным домом, уже показался из-за высоких деревьев, едва заметный в объятиях морозной ночи. Спасением стала последняя самокрутка, навершие которой Борон поджёг щелчком пальцев. Глубоко затянулся, отпустил столп сладковатого дыма на попечение взбунтовавшегося ветра и поблагодарил всех Богов за наличие наркотика, способного утолить боль. Промычал:       — Ещё и, сука, попробуй ехать весь забинтованный, столько дней подряд.       На это Кимсан только нервно прыснул и спешился в конце концов неподалёку от клыкастой калитки особняка.       — Добро пожаловать домой, — пропел он с наигранной непосредственностью, сверкнул туманными глазами и поспешил внутрь. Лёд захрустел под подошвами. — Конюшни справа, моего тоже отведи. Поспеши, Мелисса наверняка приготовила тёплый ужин.       Поверить в абсурдность ситуации было сложно. Кимсан, вкупе с его лживо распростёртыми объятиями, были единственной возможностью не очутиться на улице, где Борон в считанные дни помрёт от боли и голода, как собака. В пожаре сгинуло всё — дом, ценности, амбиции. А то, что греться отныне предстоит под крышей виновника — так, дело десятое, ненависть с гордостью, при очень большом желании, легко проглотить. Заодно разгадает тайну внезапно вспыхнувшего пламени и узнает, какого чёрта Кимсан вообще решил спасителем обернуться. Он совершенно точно не случайно позабыл о наличии в подожжённом доме человека.       Гнедой скакун оказался в стойле, а вот вороной отличился — весь пошёл в спесивого хозяина. Строптиво брыкаясь, отталкивал калеку, увиливал из его хватки и стал последней каплей, рухнувшей в лопающийся сосуд терпения.       — Жалкая тварь, — на издыхании прошипел Борон и сжал руку в кулак. Магические руны багровым отблеском вспыхнули на пальцах; с губ соскочил нечленораздельный, шипящий говор. Вороной скакун, скованный лапами чёрного колдовства, смиренно рухнул на землю и забился в болезненной судороге. — Знай своё треклятое место.       «Такие, как ты и он… брыкаются лишь до тех пор, пока не преподашь им урок…»       Имение Кимсана произвело бы большее впечатление при свете дня, но и в ночи даже дурак отметит масштабы земли, которыми располагал бесстыжий чёрт. Двухэтажный особняк, классически мрачный, гармонично сочетался с недружелюбностью чащи и окружался ухоженным участком. Багровые шторы заслоняли вытянутые окна, не позволяя легко рассмотреть внутреннее убранство. Из-под ног выскочило и куда-то унеслось причудливое насекомое, а когда раскрылись парадные двери на крыльце дома, Кимсан нарисовался на пороге мгновенно. Уже разодетый в домашнее, сощурил раскосые глаза и почти возмутился, но оказался бесстыдно перебит.       — Я курил, — в принципе, Борон не соврал. Про стычку с конём говорить совсем не обязательно.       — С самого начала не совершаешь ни одной ошибки, — ухмыльнулся, обнажая в тёплом свете помещения мягкость черт своего лица, Кимсан. — Если дом пропахнет табаком, мне придётся найти тебе другое место для жизни. Так что правильно делаешь, кури снаружи.       И, словно самый чужой человек во всём мире, провёл Борона в гостиную, где его ждал сытный ужин. А калека не верил, что видит перед собой Кимсана — того, настоящего Кимсана, которого знал однажды. Некогда это был прелестный мальчик с певучим голосом, невероятно добрым сердцем, мухи не способный обидеть. Вечно волновался о мягкости вьющихся угольных волос, о безупречности лица; чуткий человек творчества, верил в сказки, как ни во что другое. Но ненависть затмевала собой любые воспоминания, и Борон опасался догадываться, по какой причине его Кимсан однажды превратился в тварь, способную отдать человека огню.       — Ни в чём себе не отказываешь, а? — не своим голосом прошептал калека, с трудом поглощая пищу. Приходилось разводить бинты на лице, чтобы не пачкались. Кимсан фамильярно развалился в кресле напротив и крутил в своих изящных пальцах бокал с вином, вовсю пользуясь положением фарфоровой куколки на фоне забинтованного урода. Безупречный. А Борон теперь кто? Погоревший, не более.       — Ты всегда обожал шик, всегда мечтал о такой жизни, ты её и добился, — продолжил свою грустную мысль, мельком осматривая изящную обстановку. Завидные простор и чистота, педантичный подход к расстановке мебели, нездоровая любовь к крупным и мягким коврам… Извечный полумрак, что подчёркивал царивший вокруг уют. Кимсан предпочёл оформить дом в тёмно-красных тонах, с пряными вкраплениями древесного. Рассыпанные там и здесь мелочи, от бесполезных статуэток и раскрытых книг до редчайших картин и побрякушек. Застопорившийся Борон напоролся лишь на внезапно небезразличное:       — Поешь. Хватит болтать.       — А ты? — держа осанку, калека зазвенел вилкой и с пытливостью, достойной самого любопытного, попытался найти в Кимсане хотя бы долю былой человечности. Разочарование сокрушительно. Сахарный молодой мужчина напротив слишком уж меланхолично уводил смоляной взгляд и время от времени причмокивал пухлыми губами. Слишком чужими стали друг другу люди, некогда близкие до невозможности, их разделили время, раздоры, а свело предательство. Свёл огонь. Разговор имел все шансы остаться бессмысленным, но ставни окон загрохотали с пугающей частотой. — Гости?       Кимсан вздрогнул — он всегда опасался громких звуков, — и дёрнул головой в сторону. Едва ли за морозными узорами на стекле различался силуэт молодой девушки, которая вовсю билась в стёкла и отчаянно кричала: наверное, просила пустить её внутрь. Наполовину обнажённая, бледная как покойница, она бы совсем вскоре окоченела. Ставни запели особенно громко — на лице гостьи не читалось ни одной осмысленной эмоции. Животные, бешеные и пустые.       — Ах да, я совсем забыл… — промычал Кимсан и лениво поднялся. — Мы с тобой умудрились добраться до дома к Ночи Закрытых Дверей. Все потусторонние твари округи сейчас захотят залезть ко мне на чай. Усыпить бы её…       — Какая осведомлённость. Что, тоже увлёкся оккультизмом и чёрной стороной жизни?       — А зачем, думаешь, я тебя с собой позвал, ворожей? — черно ухмыльнувшись, Кимсан подошёл к окну и задёрнул шторы. Так уж вышло, что он заперся в особняке посреди не самого дружелюбного леса, и подобное терпеть время от времени приходилось. Особенно в ночь пробуждения мёртвых, когда лучше закрыться на все замки, если не желаешь быть сожранным. Но бесстыдная продолжила с большей истерикой биться в окно и кричать, на что Безупречный очаровательно улыбнулся и указал Борону в сторону полки над камином, где покоились бархатные мешочки. — Принеси мне, пожалуйста…       — Порошок из календулы, не делай вид, будто знаешь больше меня.       Какая прелесть. Они изображали увлечение происходящим и отсутствие ненависти друг к другу за все возможные грехи и некогда прожитые вместе годы жизни. Не успел Борон беспардонно направиться к потрескивающему камину, как Кимсан протяжно запел:       — Малое дитя качалось в колыбели, щёки малого дитя от поцелуев тлели… — жуткое ритуальное стихотворение приобретало на нежных губах Безупречного почти убаюкивающий характер. Он прислонялся к стене около окна и покачивал головой в такт бархатным словам, хмурил тёмные брови. Совсем скоро Борон подошёл, вновь разводя шторы и расчерчивая подоконник сплошной линией из порошка.       — Малое дитя горестно рыдало… погремушка мамина под кровать упала… — Погоревший хмыкнул, продолжая высыпать календулу перед другими окнами и дверью, и должен был отдать Кимсану должное — петь он не разучился. Ненавязчиво, по-человечески, уши в трубочку не сворачивались, сразу хотелось забыть обо всём, слушать. — Склонился Ангел белый над постелью крошки. Потерпи, малыш, выгляни с лукошка… Чёрный волк сожрёт тебя, не оставив кожи. Как же мир твой тёплый стался безнадёжен…       — Хм, и продолжаешь наизусть помнить все самые страшные песни, какие существуют в нашем грязном мире, а? — страшная колыбельная усыпила нечисть, та перестала биться в окно, а зимняя округа затихла. Мимо пролетевший грач гаркнул оглушительно, то ли одобряя спокойствие леса, то ли осуждая за пороки. Кимсан усмехнулся, возвращаясь к столу.       — Ты льстишь мне. Жирно, — не поскупился отметить он. — Будем честны друг с другом, это ни к чему. У меня есть к тебе предложение, от которого невозможно отказаться.       — Я слишком хорошо тебя знаю, — не купился на провокацию Борон, с опаской приступив к остаткам на редкость питательного ужина. — Ты нервничаешь и всё-таки боишься, что я откажу. Понадобился чёрный маг, и ты не нашёл кандидатуры лучше меня? Поэтому, не успело проклятое кострище погаснуть, с собой потащил?       — Всё так сложилось, — изящно развёл руками Кимсан и снова лживо улыбнулся. Яркая внешность и очень уж живая мимика всегда были главным оружием Безупречного, на то он таковым и оставался, но сколько же… Сколько у него было слабых мест, о которых знал только Борон. Подлец продолжил:       — Разлука была долгой, но нам довелось встретиться, пока ты горел адским пламенем, это ли не судьба? Я спас тебе жизнь, а ты… спаси дело моей жизни. Оно и на секунду не так тоскливо, как было тоскливо вытаскивать тебя из огня. Я расскажу обо всём утром, хорошо? А до тех пор комната, все удобства и моя прекрасная напарница принадлежат тебе.       Борон сцепил зубы. На секунду он почти поверил в сладостную речь Кимсана, но боль предательства продолжала напоминать о себе в самый последний момент. Нет, мой дорогой, ты — не спаситель. Ты — тот, кто устроил всё это. И теперь беззаветно пользуешься своим положением, зная… тебе сложно отказать. Самое отвратное — понимать, что Борон помог бы и бескорыстно. Просто так. Совсем не обязательно было обрекать его на вечное уродство.       Но силы держать себя в руках брались, покуда Борон верил, что терпение — в будущем лучшая награда. Он немо кивнул, и почти сразу на смену удалившемуся с тихим «спокойной ночи» Кимсану пришла несколько смуглая служанка. Точнее, служанкой её было сложно назвать, скорее одна из любимых помощниц — в особняке не наблюдалось слишком много людей. Значит, Безупречный до сих пор привык всё делать сам.       — Кимсан просил проводить своего почётного гостя прямиком до комнаты. Меня зовут Мелисса, — этот худощавый, зеленоглазый цветочек с каштановыми волосами, должно быть, очень Кимсану предан. Облачённая в лёгкое изумрудное платье, Мелисса проводила Борона на второй этаж. Чистое постельное бельё уже ждало его, как графин с водой и новая одежда в просторной спальной комнате. Шкаф с книгами в этом оплоте уюта находился явно не зря, знал же главные слабости, мерзавец… разделял их. — Если я ещё чем-то могу помочь…       — Мази и бинты, — грубо отрезал Борон. — И ничего мне больше не предлагай, лучше займись своим господином.       — Кимсан не мой госпо…       — Уходи, Мелисса.       Оказавшись наедине с собой, Борон проклял зеркала лишь за факт их существования. Размотав бинты с головы, вновь обнаружил в отражении не то строгое лицо, которое приходилось знать когда-то. От прежнего облика остались только обрывки чёрных волос, которые мёртвым грузом опадали на одно плечо, пока вторая сторона затылка была поражена очередным ожогом. Алые пятна, серая паутина ран, россыпь уродливых следов и скатывающаяся со всех сторон кожа. Лицо, руки, грудь и спина — им не повезло. Ожоги разветвлялись по телу подобно корневой системе. В одночасье стать изуродованным до неузнаваемости…       И принимать заботу того, в чьей причастности к этому уверен, но не понимаешь, почему. Ничего другого не остаётся.       — Какая же ты тварь… С каких пор ты такая тварь… — в злобе сцепив зубы, Борон больше не мог держаться. С грохотом ударился о тумбу, смахнул с неё всё содержимое и отчаянно прорычал. На бледных глазах выступила влага, но ей уже не суждено было пролиться слабостью. Ещё несколько минут Погоревший опустошал графин с водой, позволяя той течь по уязвимому телу и ошпаривать его сильнее. Остатки часа ушли на перевязывание корпуса и головы новыми бинтами — отныне это придётся делать до скончания своих дней.       Жизнь потеряла смысл в тот роковой вечер; вечер, когда мученический вопль разнёсся по гиблым окрестностям. Пожар унёс всё, чем Борон жил, но не того, ради кого старался. И это — самое омерзительное. Но каков смысл теперь вспоминать о том, к чему однажды от всего сердца пришлось стремиться?       Ночь приняла в свои отнюдь не безмятежные объятия.

***

      Кимсан долго не мог сомкнуть глаз. Сложно забыться, когда за соседней стеной сопит обозлённый источник опасности, мысленно обвинивший тебя во всех бедах. Неравномерный, раненый пожаром взгляд Борона не выходил из головы, а Безупречный…       Безупречный был по-настоящему причастен к случившемуся. Он собственными руками дал пламени жизнь, поддавшийся искушению, и собственными руками спас Борона от неминуемой смерти. Изменчивость. Не хватило сил дать колдуну сгореть заживо, жалкий порыв передумать в последний момент.       Вот только Кимсан не чувствовал вины, отчаянно этого не желал, не позволял отравить свою кровь мысли «а если…»       Обозлённый, искал место на кровати, путался в бархатных покрывалах, но сомнения продолжали роиться в голове и всё предательски портить. Слишком много мерзостей причинил миру Борон чёрной магией, чтобы сейчас невинно плакаться об участи своей горькой. А Кимсан, и правда, не всегда был мстительной тварью, но времена изменились, и сейчас он не мечтал о многом. Сохранить тайну. Продолжать кормить Борона лживыми рассказами о чудотворном спасении и вести за собой, пока выходит. А там…       А там — как получится. Главное — как можно дольше хранить секрет. Даже если всё рухнет, не признаваться.       С утра разбитому Кимсану оказался заботливо принесён завтрак в постель. Но, расправившись с трапезой, тащить обратно посуду он Мелиссе упрямо не позволил. Уже вместе с подругой, в мятой белой рубашке, лениво ковылял по скрипучей лестнице на первый этаж.       — В последние месяцы ты чаще улыбаешься, дорогая, продолжай в том же духе, — повествовал ритмичный, бархатный голос. — Клёр уже не вернуть, и вряд ли она хотела бы видеть твои слёзы.       Кимсан сам нёс поднос. Напарница, морща свой курносый, смуглый носик, держала в руках любимые книги, которыми увлекалась в свободное время.       — Клёр… — она кротко хмыкнула. — Пытаюсь, но не получается. Кажется, здесь до сих пор бродит её призрак и подслушивает нас.       — Понял, плохая тема для раннего утра. Как Борону комната?       — Не мне судить, но смею предположить, понравилась. Как только увидел её, сразу же отправил меня заниматься другими делами. Весьма немногословный в сравнении с тобой, Сан.       — Да? — Кимсан изобразил подобие удивления, но в целом ни капельки не поразился. Заботливо, с непошлой полюбовностью приобняв Мелиссу за плечо, поцеловал её в висок. — Не утруждай себя сегодня ничем лишним. Расслабься в компании прекрасной литературы, мы с Бороном постараемся не очень сильно шуметь. В следующий раз завтрак с меня.       — Обожаю, когда готовишь ты. В доме сразу начинает аппетитнее всего пахнуть, — добродушно подчеркнув это, Мелисса направилась в свою комнату, а вот Кимсан расправился с подносом и вернулся в холл уже со стороны кухни.       Обнаружить в нём Борона оказалось любопытным сюрпризом. Особенно дымящего на всю комнату, с самокруткой в руках.       — Не хочешь со мной? — Погоревший бессовестно хохотнул, растянувшись в кресле самого Кимсана. Розоватый дым напоминал о том, что курил Борон не хоть бы что, а воистину едкую и опасную дрянь. — Собственного приготовления. И голова болеть не будет, в частности от раздумий о том…       Выдержанная пауза продолжилась издевательским шипением:       — Как бы использовать меня, сука, в своих целях.       — Ох, утренние драмы… Прошу тебя, не забывай, — почти сходу отпарировал Кимсан. — Мне, в отличие от тебя, не нужно утолять боль. Даю руку на отсечение — о просьбе курить вне дома ты не забыл, и гадишь здесь намеренно.       — Не забыл, — кажется, Борон заметно повеселел. Он, и правда, избрал тактику проверки на прочность и теперь вовсю наслаждался видом постепенно терявшего бесподобное утреннее настроение Безупречного. Кимсан умел скрывать свои эмоции, тщательно, профессионально, но даже его терпению мог прийти конец. Особенно когда дело касалось… контроля. — Но больно мне интересно, чего стоят твои запреты, Сан. Ты до сих пор умеешь не только языком молоть?       Кимсан чётко уловил, как у него дёрнулся глаз. Преисполненный, однако, божественной терпеливости, он не стал устраивать сцен, даже насладился видом вальяжно раскинувшегося колдуна. Подошёл к потрескивающему камину, около которого стояла ваза с дивными нежно-голубыми цветами. Изящная ладонь Безупречного приобняла бутон, тотчас вспыхнувший облаком ароматной сиреневой пыльцы. Лепестки прилипли к пальцам.       — Цветки Наталиса… Помнишь, ты однажды целый букет мне таких притащил, а я вдохнул их дивный аромат и чуть не помер? Дурак, думал было, аллергия… — с нежной, почти полюбовной ностальгией пропел Кимсан. Вот здесь-то Борон уловил вспышку напряжения, но не подал вида, только сочно затянулся и лениво раскинулся в кресле.       — К чему сейчас эти сантименты? — цинично поинтересовался он. Кимсан ахнул.       — Плевал я на сантименты. Лишь напоминаю тебе о чудесном свойстве этого растения. Блажь для моего творческого сердца… или ты не в курсе? — бутон оказался ловким пассом ладони подкинут в камин, где вспыхнул яркой дымкой и заклубился по воздуху. Кимсан отошёл, закружив невесомым мотыльком у кресла Борона — он изрядно напрягал своим умением веселиться даже в откровенно раздражающей ситуации. — Что до моего предложения — докуривай и пойдём.       Стоило признать, Борон до последнего не понимал, в чём подвох. Лишь когда глубоко затянулся самокруткой ещё пару-тройку раз, почувствовал, как горло обожгло.       — Проклятущая Бездна… Кимс-сан… — рвотный позыв продолжился лающим кашлем. В невозможности отдышаться Погоревший скорчился в кресле, захрипел и обнаружил, как едкий аромат Наталиса лишил его возможности глотать воздух. Будто наглющие когтистые лапы схватились за шею и бессовестно душили.       Кимсан, словно объевшийся сметаны кот, ехидно прыснул и пропел:       — Не нужно было оставлять свои самокрутки здесь на ночь. Я как знал, что не зря вылез добавить в них перчинку… Она раскрывается постепенно, сам знаешь, так сходу и не поймёшь.       — П-пыльца? В самокр-рутк… — обычно бледные глаза заалели. Борон несколько раз ударил себя в грудь, едва сполз с кресла и в развалку бросился прочь из холла, к главному входу. Увы, его обогнал черноволосый подонок, который встал на пороге. — Кимс… кх… не выделывайся, дай пройти…       — Цена желания досаждать мне. Счастливо оставаться.       Дверь захлопнулась прямо перед носом, а в замке с другой стороны провернулся ключ. Выжигая изнутри всё живое, пыльца продолжала удушливо заполонять лёгкие и застывать слезами в уголках глаз. Кляня Кимсана всем своим обожжённым сердцем, Борон добрался до окна, раму которого чуть не выбил. Открыл. Удалось. Свежий воздух стал мимолётным, но спасением, которое унесло с собой всё ядовитое.       Ещё несколько секунд жуткого жжения были обеспечены, пока не получилось прийти в себя, вдохнуть полной грудью — спасибо на том, что пыльца Наталиса не смертельна. Подавляя очередную вспышку чудовищной злобы невероятным усилием воли, Борон прошептал едва слышную инкантацию и в один рывок оказался на крыльце.       Кимсан всё так же невинно улыбался, вытягивая ладонь и наблюдая за тем, как на неё падали вихрящиеся снежинки. Он казался безмятежным, искренне наслаждавшимся прекрасной зимней палитрой. Всю бессовестную спесь была способна из этого мальчишки выбить нежность погоды, эстетика природы вокруг, может… Может, именно поэтому он выбрал столь тоскливое, но полное свободы, оторванное от мира людей место.       — Колетто после сегодняшней ночи какой-то запуганный. Как думаешь, духи напугали моего коня или твоё забинтованное лицо? — снисходительно осмотрев Борона с головы до ног, Безупречный, однако, не казался раздосадованным или обиженным. Читалась в его словах доля невинной шутки. — Я этой пыльцой обычно избавляюсь от неприятных запахов в доме, она не очень щадящая. Уж прости.       — Шутки шутишь, шаришься по моим вещам ночью… то-то мне показалось, что в моей комнате кто-то был. И туда заглядывал? С-сука, ещё чуть-чуть, и помер бы…       — В комнате? — вот здесь-то Безупречный неподдельно удивился. — Я не трогал твои вещи. Только то, что ты оставил, для профилактики. И не жалуйся. Давай не будем терять времени.       Путь пролегал через заснеженный двор особняка. Пока под ногами хрустел лёд, а новые порции воздуха хотелось глотать с жадностью умирающего, Кимсан вёл за собой. Повезло минуть крупную оранжерею, услышать лай собак со стороны личной псарни и задаться вопросом: сколько Безупречный жил ради этого?       Наконец отъехала в сторону громоздкая плита, прятавшая подвал на заднем крыльце.       — Добро пожаловать в мой главный дом, — с нескрываемым трепетом, словно впуская Борона в самую настоящую святыню, прошептал Кимсан. Скрипела длинная лестница под ногами, что вела вниз, в освещенные масляными лампами лабиринты коридоров. Погоревший держался скептично, но дыхание затаил и не остерегался мельком заглядывать почти в каждую плывущую мимо комнату. Уютная гончарная мастерская была завалена глиняными и фарфоровыми творениями. Уголок художника, где Кимсан весьма страстно малевал всё, что ему в голову приходило; комнатка с книгами, картами и чертежами; маленькая алхимическая лаборатория, от которой за версту несло ядовитыми запахами. Борон присвистнул.       — Ты, наверное, здесь сутками обитаешь. По-прежнему веришь в искусство… а где-то и в полезных штучках практикуешься.       — А ты по-прежнему заинтересован моими талантами? Не ври себе, — огрызнувшись, Кимсан остановился лишь в комнате, заставленной многочисленными витринами. И тогда-то Борон понял, что свистел раньше времени.       — Откуда у тебя всё это, Кимсан Боне? — больной голос сломался восхищением. Борон в благоговеющем ужасе воззрился на артефакты, охраняемые ограждающими заклинаниями, ритуальное оружие, реликвии, которые давно считались потерянными. Их здесь было не слишком много, но каждое, вне сомнения, таило неподдельную ценность и не валялось в ближайшей канаве. Само помещение пропахло смертоносной опасностью и эфемерным наследием давно канувших в прошлое цивилизаций. — Выше всех похвал… Эта дрянь опасна для простого человека, и как ты столько, черти тебя съешьте, собрал…       — Ты прекрасный знаток оккультного, спору нет, — весьма польщённо и горделиво ухмыльнулся Кимсан, стоя поодаль и позволяя Борону рассматривать свои сокровища. Они, казалось, даже мерцали в благодушном полумраке. Подобно звёздное небо. — Но даже обычный человек может найти эти реликвии. Не без хороших связей, разумеется. Другое дело — держать их в безопасности. Оживить. Использовать по назначению…       Словно совращающий дьявол, Безупречный оказался позади и теперь шептал на самое ухо Погоревшему:       — Умелыми руками. Для того ты и нужен мне, как никто другой. Вот, посмотри, — размашистым движением Боне указал на витрину в стороне, где лежали две маскарадные маски. Чёрная и белая. Скорбь и триумф. Лишь по одному их зловещему виду можно было сказать, что трогать подобное загребущими лапками просто так — чертовски отвратительная идея. — Эти маски не представляют никакой силы в реальном мире. Но если отправиться на Перепутье Снов и вознести их к Алтарю Дьявольских Ликов, демоны исполнят три твоих заветных желания. Любых, потаённых, безумных. Звучит скорее как глупая сказка, но нет. Взамен ты отдашь три случайных аспекта своего счастья. Справедливая сделка — у меня есть надёжный источник.       — Тогда почему ты просишь об этом меня, а не свой источник? — развернулся Борон, чтобы посмотреть в эти опьяняющие глаза. Кимсан сейчас ещё меньше напоминал себя прежнего и заражал энтузиазмом без права на помилование.       — Я… тебе больше доверяю в этих делах, — вкрадчиво, с долей жирной лести буркнул он, но в конце концов признался. — Мой источник не желает открывать дьявольские планы бытия. Это его табу.       Борон помотал головой.       — Играть с дьяволами, Сан, опасно. Я не советую тебе этого делать на правах… — осёкся и поймал отчего-то дёрнувшийся взор напротив. Кимсан заинтересованно приподнял бровь, казалось бы, с немым «на правах кого?», но Погоревший раздражённо выдохнул. — На правах знающего человека. Я искал источник бессмертия и вечного здоровья, что теперь?.. Меня пожрало пламя, сделав чёртовым калекой. Я похож на бессмертного? А на здорового?       Но Борон понимал — с ним или без него, Кимсан всё равно сотворит задуманное.       — Ну-ну, не нужно так драматично, — потёр переносицу Безупречный. — Не хочешь подставляться — отправь на Перепутье Снов меня одного, однако как я без знающего колд…       — Я согласен, — перебил Борон. — Но только потому, что не хочу видеть твоё смазливое личико застывшим раньше времени. Три желания ему подавай… А три желания стоят всех рисков?       Пришлось пошататься пару-тройку минут по комнате с раскрывшейся в руках кожаной книгой, которую Погоревший носил на поясе и хранил, как не хранил бы собственное дитя, он был уверен. Тёмно-сизый переплёт и десятки исписанных страниц таили в себе ответы на самые щепетильные вопросы и труды долгих лет. В конце концов, любой уважающий себя колдун должен иметь при себе гримуар. Кимсан продолжал лениво прислоняться к двери, но не сводил глаз с шептавшего непонятные формулы Борона — прикрывая веки, наблюдал за ним меланхолично из-под дрожащих ресниц.       — Понадобится кувшинчик твоей крови.       — Чего? — аж отмер, удивлённо вылупившись, и подошёл заглянуть в гримуар, но Борон захлопнул его прямо перед носом.       — Ладно, треть. И твоей, и моей, — пояснил он. — Не переживай, нам не придётся резать твою безупречную кожу. Считай, во время определённого ритуала я пожертвую её древним сущностям, которые позже перенесут наши души на Перепутье Снов. Пока мы находимся там, здесь — просто спим. Желательно, чтобы твоя подружка за нами присмотрела.       — Всё так просто? — светлая, почти мальчишеская наивность Кимсана порой не знала границ. Он увязался за Бороном, который зашаркал в сторону алхимической мастерской, и, казалось, от счастья был готов с ума сойти. Старался не показывать, но Погоревший слишком хорошо знал и так.       — Если не знать рисков, повторюсь, — фыркнул он, оказываясь около одного из круглых столиков и тотчас начиная отставлять ненужные себе фиалы с реагентами. — Во-первых, появление на Перепутье сопровождается адской болью. Во-вторых, до алтаря ещё поди доберись — худшие кошмары сожрут. Если переборщить, твой разум легко покалечится — свихнёшься, память потеряешь, ещё что… Да и если помрёшь там…       — Помрёшь здесь, — раздосадовано закончил Кимсан. — Этого следовало ожидать.       — Дай мне сутки, — обустраиваясь как у себя дома, Борон не постеснялся достать новые колбы и пару раз стукнуть костяшками по перегонному кубу. — Я подготовлюсь к ритуалу, узнаю подробности и сварю для нас вкусняшку, которая поможет надолго заснуть. И предупрежу любую возможность нелепо сгинуть там, хоть всего и не предусмотришь.       — Как депрессивно, — этого сосредоточенный колдун уже не заметил, но Кимсан грустно улыбнулся. Впервые, пожалуй, искренне, без лишней напудренности. Он осмотрелся, целиком доверяя Борону свою мастерскую, и поспешил бесшумно покинуть её. Только с насмешливой, но всё-таки благодарностью бросил напоследок:       — Если тебе когда-нибудь понадобится кувшинчик специально для моей крови, братец, попроси, я слеплю.

***

      Сутки минули быстро, но преисполнились напряжением. От присутствия Борона поблизости за долгое время разлуки Кимсан успел отвыкнуть, поэтому каждый раз дёргался, когда слышал знакомые шаги или внезапные обращения к себе. Поверить не мог, что при всём своём цинизме Погоревший согласился на опасное приключение и вовсю готовился. Стараясь не позволять червю сомнения поселиться в сердце и не вспоминать проклятущий пожар, который вновь свёл их вместе, Боне тратил время в компании Мелиссы. Мисс Ренн мечтала наконец разобраться в эльфийской грамматике, и часы её обучения прекрасно убивали время. А ведь Кимсан едва ли мог терпеть эльфийский из-за его сложности, но не смел отказать подруге в помощи.       — Что значит спать несколько дней? Это безопасно? — ошеломлённо поинтересовалась Мелисса, когда Безупречный предупредил её об отлучке. Щёлкнув Ренн грифелем по носу, он по-доброму рассмеялся.       — Совсем нет. Но одна ты не останешься, поэтому попытайся не переживать. В конце концов, тебе предстоит осилить за эти сутки весь объём домашнего задания, которое я дал, — с лёгкой неуклюжестью поднимаясь, Боне сладко потянулся и заставил хрустнуть все суставы. Мелисса тут же недовольно поджала губы, на что Кимсан с лисьей хитринкой на неё уставился. — Для меня важно это. В конце концов, есть ровно три вещи, которые я хочу исправить в своей жизни… И знаешь, если у меня получится, всё кардинально изменится. Они того стоят.       — Ты… — Мелисса, кажется, побледнела. Она прытко ухватила Кимсана за руку и крепко обняла пальцами его ладонь. — Это связано с Клёр?       В считанные секунды лицо Безупречного из безмятежно ласкового обратилось отстранённым. Он замер, крайне глубоко задумавшись над тем, какие слова подобрать.       — Она не заслуживала такой смерти. Но… нет, — ладонь оказалась плавно выдернута из хватки Ренн. — Не только из-за неё.       За секунду до того, как уйти, Кимсан остановился в дверном проёме и ещё раз по-отечески посмотрел на Мелиссу.       — Я не собираюсь с тобой прощаться, потому что вернусь через пару дней. Давай, развернись-ка и ещё раз повтори словообразование.       — А ты заставь Борона поужинать перед ритуалом! Он худющий — ужас!       — Обязательно, эрра! Сделаю его умеренно худым, чтобы ничем от меня не отличался.       Вот только Борона пришлось тщательно поискать, покуда он исчез из всех облюбованных собой уголков. Кимсан обнаружил колдуна в собственной спальне, на полу. Сложившийся в позу лотоса в центре круга, начерченного россыпью паслёна, он держал глаза закрытыми и даже не отреагировал на скрип двери. Кимсан растерянно вошёл внутрь, наблюдая волнующий полумрак, который перебивал танец язычков пламени у маленьких свечей.       — Сдаётся мне, предлагать тебе ужин нет смысла…       — Подойди ко мне, — мерным голосом прошептал Борон, в глубине души ликовавший благодаря воцарившейся тишине. Полный же сомнений Боне набрался храбрости и порхнул к колдуну. — Вытяни руку.       Всё случилось быстро. Не успел Кимсан исполнить приказ, как оказался пойман в грубую хватку Погоревшего. Борон вцепился в запястье, одним рывком засучил рукав Безупречного и обнажил его предплечье. Болезненное шипение сорвалось с аккуратных губ.       — Асхи’дар-ракти… — прорычал колдун. Кожа Кимсана мертвенно побледнела, позволяя алеющим и сизым венам проступить припухлостями на коже; без всякой брезгливости Борон прижал их большим пальцем и надавил. Прощупывал, казалось, саму суть Боне, игнорировал его боль и стоическое желание вырваться. «Терпи». — Маиэхс-ар…       Заклокотали дьяволы, выглянувшие понаблюдать за оккультным ритуалом — довольные и сытые, накормленные кровью, которую эфемерно крали из организма Кимсана. Боне взрычал, и лишь тогда Борон ослабил хватку. В последний раз прошёлся кончиками пальцев по его венам и позволил рухнуть на край кровати. Довольно ухмыльнулся, поднимаясь из круга, позволяя прежде горевшим тьмой глазам потухнуть. Бесы разбежались.       — Ну как, отдавать кровь не слишком приятно, а? Потребовалось-то пять жалких секунд. Посиди, а то ещё свалишься с непривычки.       — А ты умелец хватать неожиданно, — прошептал бледный как смерть Кимсан. Его едва не вывернуло за эти жалкие несколько секунд странного, далёкого для понимания ритуала, и сейчас стоило совладать с дыханием. Бедолага уставился на порошок под кроватью. — Уроки рисования в моей комнате? Всё паслёном загадил… Я его, между прочим, всё ещё использую как парфюм.       — А я всё ещё тебе напоминаю, что паслён не пахнет, — отрезал Борон и протянул Боне небольшой фиал с таинственным содержимым — тот самый, над которым работал все эти сутки. — Твои любимые мешочки с горькими ароматами я не трогал, но на Перепутье Снов их нет смысла брать. Принимай и слушай внимательно — сейчас мы выпьем это и заснём крепким сном. Духи проводят нас.       Колдун бродил по комнате, со знанием дела и опытом прожитых лет повествуя об опасной авантюре. Такие, как Борон, не боялись поставить на кон последнее, чтобы извлечь выгоду. Желаешь стать опасным кровавым магом? Отдай всё. Будь готов расстаться с чем угодно.       — Маски держим при себе. Спать будем оба здесь, так выше шанс, что на Перепутье очнёмся рядом. Если вдруг твоё одиночество затянется, постарайся не забредать слишком далеко, я сам тебя найду. Не позволяй кошмарам сожрать тебя, иначе помрёшь. Но!.. Если что-то пойдет конкретно не так, убей себя сам. Это будет сложно, но позволит проснуться.       — Убив себя во сне собственными руками, я не умру в реальности?       — Звучит иронично, но так и есть.       — А никакого спасения от боли при погружении в сон нет? Защиты для разума, чтобы не свихнуться? Я и так, вон, кровушку отдал, не хочу сверху память потерять, — рассматривая молочную жидкость в фиале, Кимсан, казалось, тянул время. Он вновь увидел эти неравномерные в своём цвете, но интригующие глаза Борона, который не успел спрятать коварную улыбку. Стоически молчал несколько секунд и тем самым смущал.       — Нет, — отрезал наконец. — Ты что же… мне не доверяешь?       Ах, эта полная чёрной иронии фраза, которая заставила губы Кимсана оскорблённо дёрнуться. Он отвёл взор, не смог выдержать высокомерного внимания Борона, растерялся перед его уверенностью, наконец-то, хотя бы раз…       — Спустя десять лет после того, как ты сбежал от меня? Не доверяю.       Но, противореча самому себе, в несколько осторожных глотков Кимсан выпил смесь и аккуратно устроился на кровати. Растянулся, сложив руки на груди и прижав покрепче одну из масок.       Пока сон ласковым покрывалом тянулся к Кимсану, Борон не торопился повторять за ним. Он сидел совсем около, сминая постель, и полным опустошённости взглядом рассматривал того, в чьё присутствие рядом до сих пор не мог поверить.       — А я тебе доверял, — прошептал сиротливо, но коварно, как дикий зверь. Ожоги вспыхнули, заставляя Погоревшего скорчиться от боли и посмотреть на Кимсана с нечеловеческой обидой. Этому огорчению не было описаний… Только кровь выступила на губах, и её Борон сглотнул. Боне не отреагировал на слова, а значит, уже крепко спал… ну же…       Когда смесь подействует?       Безумный вопль Кимсана стал ответом на вопрос. Животный в своём отчаянии стон, который он издал, заметавшись по кровати. Беспомощно ревел, изнывающий от мучения собственного и затрясшийся в конвульсии. Борон поспешил запереть дверь, чтобы Мелисса не вбежала внутрь раньше времени. Словно дьявол, он возвышался над постелью Безупречного, пока не достал из кармана рубашки смесь, приготовленную для себя. Эссенцию, которая гарантировала спокойное и безболезненное пересечение границы сна и реальности, защиту разума и памяти там, в мире грёз.       Крайний стон Кимсана перед забытием заставил Борона нахмуриться в бесконечной эмпатии, но ему хватило сил в последний раз рассмотреть бледное, измученное мимолётной агонией лицо Боне.       — Знакомься… Адская боль и душевное уродство — отныне мои вечные спутники…       Я хотел хотя бы на несколько секунд показать тебе, каково это, гореть. Каково изнывать в мучениях, быть беспомощной шавкой перед приближением неизбежного. Мне не жаль тебя… Совсем тебя не жаль. Ты не заслужил моей защиты.       … но Борон бессовестно врал самому себе. Отвернувшись, чтобы не видеть Кимсана больше, он опустошил свой фиал и медленно лёг рядом. Спиной к предателю. Спиной к тому, ради кого однажды было отдано всё. Тридцать чёртовых лет жизни, старания каждого бессонного дня… и красота некогда любящего лица.       Всё сгорело в пожаре. Всё бесследно истлело в нём.