***
Воздух пах сладостью долгожданной, наконец наступившей весны. На солнечной аллее, усыпанной мелкими цветными камешками, шестилетнее дитя любовалось деревянным тренировочным мечом, который стащило из комнаты отца. Чуткое обоняние улавливало ароматы маминой сдобы — Мирана Боне пекла её в своей маленькой лавке неподалёку, любила раздавать беднякам. Цвели ароматные фиалки в пёстром саду позади. Полуденная идиллия, рай на Земле, так казалось бы всякому случайному прохожему. Кимсан мечтал быстрее повзрослеть и научиться сражаться, стать бравым дуэлянтом, а потому ревностно лелеял свои желания и сейчас с воодушевлением рассматривал меч, сидя на бордюре. — Эй, Сан… — ласковый голос младшего брата заставил встрепенуться. Старший Боне поднял свою кудрявую голову и широко раскрыл глаза, увидев напротив Борона. — Не трогай папин меч, он не разрешал его брать. Давай отнесём на место, пока тебя не отругали. Похожие как две капли воды братья-близнецы воззрились друг на друга. Полные по-разному неравнодушных чувств, они оба прятали их в глубине себя. Борон склонился над Кимсаном и наивно вытянул ему руку, чтобы перехватить меч, но испуганный взор старшего остекленел. Безупречный хлёстко отбил ладонь младшего оружием. — Кимс-с… кх-х… С-са-ан, мне же… Мне же больно, что ты делаешь… — Борон прижал ушибленные пальцы к груди и поднял налившиеся слезами голубые глаза, где читались лишь святая искренность и отсутствие всякого зла, ни единого порока в них было не сыскать. — Почему ты больше не хочешь со мной дружить? Я же никогда тебя не обижал… А если обижал — скажи, я всё исправлю! Что произошло? — Заткнись, ты раздражаешь! — жуткая злоба обуяла ещё столь малое дитя. Кимсан смотрел на Борона и чувствовал, как в груди жглось животное чувство едва терпимой обиды. Целый букет отвратительных эмоций, которых ребёнок никогда не должен был знать, но знал и потому неистово страдал, сгорал от одного лишь жалкого осознания. — Надоел! Вечно даёшь мне свои глупые советы! Вечно обо всём рассказываешь маме! Папа больше любит тебя, хвалит тебя, верит в тебя, дарит тебе подарки, а меня ненавидит! Ненавидит! Я не виноват, что постоянно болею!.. Не виноват, что у меня не получается быть таким же, как ты! С самого детства Безупречный слишком сильно хворал. Стоило подуть щадящему ветерку, как мальчик валился с лихорадкой, стоило совсем немного потрудиться, как возвращалась звенящая головная боль. Постоянный хрип, тяжесть в лёгких и невозможность свободно дышать, существовать так же легко, как Борон… Это влияло и на отношение отца. В те времена — невероятного авторитета. — Кимсан, я же люблю теб… — почувствовав жар потёкших по щекастому лицу слёз, Борон прижал ушибленную руку к себе теснее и начал отступать, пока Кимсан, наоборот, подходил ближе. — Я всегда старался тебе помогать… Я всегда заботился о тебе… Чтобы ты больше не болел… — А я не хочу, чтобы ты заботился! — столь малое дитя, казалось, обратилось настоящим зверем. С ядовитым мраком в угольных глазах, скалящимся, полным обиды и ненависти. — Не хочу, чтобы мы были братьями! Не хочу, чтобы у нас было одно лицо! Не хочу, чтобы ты существовал! Никогда больше ко мне не подходи, я не хочу знать ни тебя, ни маму, ни папу! Не успел заплаканный Борон отшатнуться, как Кимсан ударил его в грудь и заставил упасть. А сам бросил меч и понёсся прочь, оставляя брата в одиночестве истекать горькими несправедливости, которые кипятком ошпарили мягкие щёки.***
Прискорбное воспоминание растворилось призрачной дымкой, но оставило на душе Безупречного неизгладимый и страшный отпечаток. — Не так всё было… — тихо прошептал Кимсан, стыдливо опуская голову и мелко дрожа. Их отношения с братом всегда были запретной и едва терпимой темой, чем бессовестно пользовались мерзкие твари сейчас. Фигуры продолжали носиться вокруг, и каждая нашёптывала своё, каждая находила способ укусить за ухо и ранить до глубины души острым словом. — Нет-нет!.. Ты прекрасно знаешь, что всё было именно так… А вот то, чем руководствовался ты, будучи маленькой и подлой дрянью, Кимсан — совсем другое дело… Не отрицай очевидного, Борон горько плакал там, на каменистой аллее. Он не поверил тебе тогда и каждый последующий день вновь старался расположить, вернуть то трепетное тепло между вами, которое вы вдвоём так ценили… — А ты-ы-ы, ты-ы продолжал вести себя, как позорный подонок, и выжигал в нём любовь. Остатки нежных чувств, остатки человечности, превратил младшего братишку в монстра. Его терпения не хватило, правда? Ты добился того, чего хотел? — Я защищал его, — не заметил Боне, как купился на провокацию, растерял остатки самообладания и зашипел. Закружился на месте, скалясь и желая броситься на уродливых сук, которые смели напоминать о прошлом, но те растворялись, стоило только рыпнуться в сторону. — Вы прекрасно знаете правду… Всё было с-совсем иначе… — А знает ли правду Борон? Наивное дитя, которое продолжало собирать для тебя цветы в саду, прощать за обидные слова-а? Которое ты обвинял во всех смертных грехах и жаловался на него отцу даже тогда, когда провинился сам? Какое здесь дело до правды… Какая правда может быть в твоём самом страшном кошмаре… Разум обуяло нечеловеческое мучение. Кимсан взвыл, накрывая зажмурившиеся глаза руками, и покачнулся, снова упал на колени. Пробиваемый конвульсией, зашипел и начал трясти головой, но второй кошмар не менее безжалостно поймал его в свои цепкие объятия.***
Братья Боне взрослели, становились умнее и рассудительнее, но их слепая грубость друг к другу не переставала расти шаг в шаг. Прохладным летним вечером четырнадцатилетние Кимсан и Борон стояли перед отцом с опущенной головой. На руках каждого из них, подобно трофею, алели приметные синяки и ссадины. Бледные, побитые и опустошённые, близнецы слушали бешеные крики главы семейства и получали от него хлёсткие пощёчины. — Как вы могли подраться перед человеком, от решения которого зависело будущее нашей семьи?! — срывал голос отец, но на лице Борона и Кимсана не дрогнул ни один мускул. Когда злость утихла, оставив место лишь тяжёлому дыханию, Герберт Боне посмотрел на одного из хмурых сыновей и прошипел: — Кимсан… Ты старше Борона, пускай и всего на несколько минут. Кто из вас начал первым? Отвечай честно, виноватого ждёт особенное наказание, хотя я гарантирую, вы оба не отделаетесь от него. Повисшая в воздухе тишина стала надеждой для невиновного Борона. Он действительно не накидывался на брата, это старший Боне не сдержался и бросился размахивать кулаками. Уже рассвирепелый, полный иронии и цинизма, но обнадёженный Борон покосился на Сана с немым предупреждением. «Не смей врать…» — читалось в его светлых глазах. Последние остатки теплившейся человечности по отношению к брату разбились в одно мгновение. — Виноват Борон. Тем вечером младший Боне сполна искупался в последствиях очередного предательства. Но самое страшное случилось через несколько дней, глубокой ночью, когда Кимсан проходил мимо комнаты брата и услышал в ней тихий, полный огорчения, скулящий плач. Заглянув в щель двери, Боне стал свидетелем ужасающего зрелища, которое навсегда разделило его жизнь на «до» и «после». На деревянном полу, перед тлеющими в камине углями, сидел Борон. Алеющие глаза, полные слёз всепоглощающего отчаяния, смотрели в рядом стоявшее зеркало. Спутанные, едва слышные рыдания сопровождались пальцами, которые то сдирали кожу с щёк, то скреблись по половицам и вбивали щепки под ногти. — Почему мы с ним родились братьями? Ненавижу Кимсана Боне, ненавижу, ненавижу… Заберите у меня его лицо, пусть он умрёт, пусть с-сдохнет… В этом отвратительном кошмаре силуэт четырнадцатилетнего парня перебивался образом его маленького, столь же отчаянно рыдавшего и пускавшего солёные слёзы. Нежное детское «я хотел подарить ему все свои игрушки» сменялось рычащим юношеским «он не заслуживает моего лица…» Зажимая в окровавленной ладони кинжал, Борон долго рассматривал проступавшие на худощавых запястьях вены. Но затем, гортанно прорычав подобно забитой камнями дворняге, со всей силы саданул лезвием по лицу. Он вспорол кожу. Порез, расчертивший лоб, переносицу и часть щеки под левым глазом, забрезжил алой кровью. Она принялась застилать лицо. А Борон не перестал, вогнал лезвие глубже, ещё раз, раскрывая шрам, который больше никогда не заживёт. Нервный смех раскатами пронёсся по комнате, младший Боне облизнул свои окровавленные губы и не заметил оцепеневшего Кимсана в щели двери. — З-з-зато не похож на Сана…***
— Сан? — голос Борона выдернул из непрекращающегося кошмара. По крайней мере, Кимсан подумал так и снова обнаружил себя на коленях. Гулко выдыхал загробный холод далёких воспоминаний и задыхался в рыдании. Слёзы не просто переполнили чёрные омуты, они расчертили солёным блеском всё лицо, и в жуткой душевной боли старший Боне содрогался. Омерзительные картины прошлого хлестали, выжирали изнутри, напоминая обо всём самом страшном, обесценивая любой добрый и чистый порыв… Дышать стало невозможно. Боне захлёбывался, в надежде поднял голову на хриплый голос близнеца, но обнаружил перед собой лишь темноту. — Са-ан? — повторили издевательский вопрос фигуры и захохотали скопом, водя хороводы вокруг бедного и несчастного. — А ты удивляешься, почему Борон сбежал и на десять долгих лет забыл о тебе… И чем отплатил ты ему, когда нашёл! Огнём-м!.. — Уходите… Убирайтесь, оставьте меня в покое, — отчеканил сквозь стук зубов Безупречный и принялся остервенело стирать с лица слёзы. Ему было жаль, чертовски жаль, но разве значили эти бесполезные чувства к брату сейчас хотя бы что-то? Всё закончилось в одно спасительное мгновение, когда голос Борона послышался вновь, на этот раз по-настоящему. — Кимсан… Хватит рыдать, вставай, у нас есть дела. — Ч-что? Наступила тишина. В одну секунду, так просто… Всё закончилось, и только Кимсан воззрился снизу вверх на Борона, который листал свой гримуар и опасливо оглядывался по сторонам. Иногда постукивал подошвой по старым половицам и поправлял бинты на лице, сосредоточенный, столь уверенный в себе, но торопливый. Это читалось в поспешных движениях. Нашёл… Тени куда-то делись. Всюду царило невиданное спокойствие, будто произошедшее творилось не вокруг, а в черепной коробке старшего Боне. — Я сказал, перестань ныть, Сан, — забинтованная рука вытянулась, перехватила Кимсана за ладонь и в одно резкое движение помогла подняться. — Я тебя здесь полчаса ищу, а ты даже не сдвинулся. — Так ты и просил не двигаться с места… — Мх… Справедливо. И вновь та же разгромленная комната. Поднявшись, Кимсан неловко осмотрелся по сторонам, смахнул с лица слёзы и вцепился вниманием в Борона. Он ведь не знал, в чём причина. А где-то на подкорке сознания повторялось тихое и почти отчаянное: Я не просто так это делал. Не просто так тебя обижал. Иного выхода не было. И снова ложь. Он был, просто Безупречный пошёл не по тому пути. — С каких-то пор ты стал менее впечатлительным, чем я, маленький Боне, — пропел он почти с полюбовной лаской, поспешил отвернуться и тотчас вернул безразличную манеру речи. — Что теперь? — Часть моего плана заключалась в том, что я найду тебя живым. И ты живой… относительно, — отчасти неловко прохрипел Борон, перевернул страницу книги и не постеснялся разбавить атмосферу шуткой. — Ты же живой? Вот и прекрасно. Собери с пола свои слёзы, мы выдвигаемся по направлению к Обители. Даже не стану спрашивать, какие кошмары тебя замучили. — А я тебе и не скажу, — в ответ промычал Боне. Они с братом медленно двинулись в путь, только последний отголосок эхом отбился от стенок подсознания. Одна из теней неустанно шептала: «Там, где один потерял красоту, второй потеряет рассудок». С возвращением Борона появились и многочисленные тёмные тропы. Мимо плыли опустевшие комнаты, полные кошмаров заблудших душ, носились человеческие силуэты с пустыми глазницами, щёлкали пасти дьявольщины. В углы забивались напуганные монстрами из шкафов дети; параноики стирали в кровь босые ноги, спеша скрыться от преследователей. На кровавых небесах рисовались трещины. Вот они, людские кошмары. Заунывные рыдания, вопли и весь остальной букет удовольствий… Самая настоящая Бездна, такой Кимсан мог её себе представить, мучения и ничего, кроме мучений. А ведь Перепутье Снов должно было хранить и тёплые воспоминания, разве нет? Видимо, лучше всего живыми существами запоминались именно гниющие раны их душ. Младший Боне шагал бодро, в мире снов всецело уверенный в себе, а вот старший плёлся не иначе, чем чудом божьим. Перепутье напоминало сосуд с желе, приглушая звуки и любые ощущения, но мысли Безупречного терзали его с момента встречи с тенями. В очередной раз чуть не оступившись, он согнулся в три погибели и остановился. — Мы идём уже не пойми сколько. В реальности тоже прошло всего несколько часов? — раскосые глаза вопросительно сощурились. Борон щёлкал забинтованными пальцами, по всей видимости, желая наколдовать маломальский клубок огня, но даже магия не действовала здесь. Только маски, взятые с собой, едва мерцали сквозь ткань сумки на поясе старшего брата. — Чего творишь? — Мои силы здесь — дрянь бесполезная, — и, пнув ближайший камешек в соседнюю пропасть, Борон загляделся куда-то за горизонт, который влёк шпилем крупной башни. — Что до времени — этого никто не знает. Молись, чтобы мы вернулись в то же столетие. Не успел Кимсан, весь бледный и взъерошенный, напрячься, Погоревший цинично хмыкнул: — Шучу. Временные линии искажаются лишь в случае катастрофического исхода. О чём в Обители Ликов просить будешь? — На то желания и заветные, чтобы их направо-налево не раскидывать, — всё-таки подоспел Кимсан, выдохнул устало и воззрился в пропасть, что вела вниз. Путь снова отрезало. — А ты? — Ты меня видишь? — Борон всё продолжал безбожно юморить. Ухмыльнулся и ухнул в пропасть: Перепутье гибко подстраивалось под гостей, позволив калеке в несколько прыжков оказаться на дне тёмного ущелья. Крошка обрыва обсыпалась. Кимсан неспешно последовал примеру и вскоре вновь плёлся рядом, измученный, лишённый возможности издеваться. — Я мечтаю хотя бы перестать испытывать боль от ожогов, как думаешь, о многом прошу? — Я не… Увлекательный разговор прервался внезапной девичьей ладошкой, обнявшей Кимсана за рукав. — Дяденька, спасите, у меня под кроватью монстр! — потерянная малышка, как смерть бледная и в подранном розовом платье, взирала на двух братьев наивнейшими очами. Заблудшая, бедная душа, которая уже никоим образом не найдёт путь в реальный мир, ведь скитается здесь так давно, что тело её наверняка похоронили… Борон тотчас раздражённо закатил глаза и поспешил осадить: — Если мы будем перед каждой шавкой останавливаться, так никогда и не дойдём, — но в Кимсане взыграло то самое чувство вечно раздражающего старшего брата. Он раскинул руки, демонстративно замедлился и размял шею, а затем вальяжно присел перед незнакомкой на корточки. Та, заплаканная, снизу вверх смотрела на оплот жизни перед собой в лице мужчины, искала маломальскую поддержку. — Что с тобой, маленькая леди? — тихо протянул Безупречный. — Монстры под кроватью, говоришь? — Д-да, — промычала малышка, расплакалась и бросилась в объятия к Боне. Борон, стоило признаться, впал в ступор и наблюдал за этим зрелищем с высокомерно скучающим лицом, пока не поспешил пройти дальше в нужде обнаружить следующий путь. А вот Сан забавлялся. Он подождал, пока девочка отпрянет, всё это время лисьим взглядом прожигая лопатки брата, взял малышку за плечи и внимательно посмотрел в её заплаканные очи. — Монстры под кроватью — меньшее зло в твоей жизни, — в неподдельно искреннем желании донести важную мысль оскалился Боне. — Ведь по мере взросления ты будешь находить этих монстров повсюду… Среди окружающих тебя людей, незнакомцев, среди друзей, близких… и особенно среди тех, в ком меньше всего на свете желала увидеть чудовище. На лице малышки запечатлелся ужас — ужас, вызванный увиденной улыбкой Кимсана. Он сжал плечи девочки крепче, резко их отпустил и тотчас легко поднялся. Истрепанный и ослабевший, уязвлённый до глубины души, но не ставший снисходительнее ни на секунду. Она заслуживала знать правду. Она заслуживала знать, чего на самом деле стоило опасаться. — Наслаждайся мыслями о монстрах под своей кроватью, пока можешь. Их хотя бы не существует. Борон, тем временем, пнул ногой щуплую старуху, которая хваталась за его штанины в мольбах вывести отсюда, и продолжил листать гримуар в очевидном желании меньше задерживаться. Лишь повёл взор в сторону Кимсана с некоторой долей — скорее подобием, — мимолётного восхищения и саркастично захрипел: — Я испугался, ты жалеть её удумал. Чуть ли не окончательно в тебе разочаровался. — Ещё чего, делать мне нечего? — фыркнув, Кимсан сравнялся с братом. — Скажи мне только, что произойдёт, если ритуал у алтаря по какой-то причине оборвётся? — Гарантий вообще никаких нет, чтобы ты знал. Оккультизм требует неистовой чёткости и при этом до чёртиков хаотичен. Мхм… если в случае неудачи не помрём здесь и чудом вернёмся в реальность, скорее всего, будем обречены. Разорванная по той или иной причине сделка разрушает, грубо говоря, твою тонкую душу. Нам останется, может, полгода… кх-х, год жизни. — Умопомрачительно… — Ты сам меня на это развёл, Кимсан. Расслабься и получай удовольствие. Атмосфера места продолжала отнюдь не радовать. Держась вдвоём, братья умудрялись избегать очередных сюрпризов, но никакого сладкого везения они в этом не видели. Проще, когда внимательны две пары глаз, вот и всё. Кошмарам легче цепляться к одиноким, а они вместе, пусть и ворча, лишали тварей возможности вновь напрыгнуть. Не то Борон Кимсана схватит, когда последний неуклюже повалится в кусачий кустарник, не то Кимсан Борона заслонит от нападки истеричного безумца. Очередным препятствием перед Боне обратилась смола, что растеклась вокруг, заливая собой все дороги и пути к отступлению. Беспробудно чёрная плёнка, тотчас вставшая в горле Кимсана комом омерзения. Она простиралась везде. — Не-ет… — Не начинай нудить, мы почти на месте. Во-он там Обитель, рукой подать, — саркастично заметил Борон, указывая на башню вдали. Вдали до такой степени, что его реплика скорее звучала безумной издёвкой, чем утешением. — А ещё готовься к тому, что в Обители нас встретит непонятно какая дрянь, которая снова может заставить тебя рыдать. Или что, ты только в жизни такой развесёлый, малыш? Но не успел Борон насладиться чувством моральной победы над старшеньким и окунуть ногу в смолу, как послышался саркастичный выдох Кимсана. — Эх… — промычал он, явно пытаясь спародировать героя низкосортного романа. — Это очередное испытание, которое мы должны пройти вплавь? Ладно, хорошо, но… Пускай это просто сон, я не привык плавать в одежде. Лицо Погоревшего вытянулось. На нём запечатлелись все эмоции разом, от «Ты просто дурак или видения по-настоящему тебе мозги отбили?» до «Я пойду один, только отдай мне артефакты и вали лесом». Безупречный же впал в истерику из-за этого потрясающего зрелища. — Нет, даже не подходи ко мне, чудовище, — хохотал он, аккуратно снимая сумку с пояса, стягивая рубашку и то, что было под ней. Это младший Боне плёлся с одним гримуаром и в бинтах, а Кимсан ощущал тяжесть артефактов и одежды в полной мере. — Что? Я ничего не потерял, всё равно тряпка какая-то. Поясная сумка снова была надета на голое тело, невидимую пыль с оставшихся штанов смахнуло одно движение руки, и Боне двинулся вперёд, даже не став ждать Борона. С каждым новым шагом тела братьев утопали в смоле всё больше. Глубина перестала увеличиваться лишь тогда, когда близнецы увязли в ней по грудь. — Пахнет ворванью, — сморщился Сан. В реальной жизни он ни за что, никогда и ни при каких обстоятельствах не полез бы в такое дерьмо, однако сон есть сон. — Ты можешь раздеться, я не буду смотреть на некрасивые места. Легче будет, правда! — Только через мой труп, подонок… — Борону повезло меньше. Ожоги и нанесённые в прошлом увечья взвыли до жуткой степени, облипаемые смолой, и двигаться пришлось с малым удовольствием. Небо продолжало грохотать, драные птицы пикировали на сладостную добычу и оглушающе вопили. Стервятники… Настал момент Безупречного хрипеть и отмахиваться — когтистые лапы цеплялись за его обнажённые плечи. Птицы не давали покоя, гаркали, хватали за волосы и тащили обратно, дальше от Обители. — Да ты только посмотри, птички защищают тебя, — с львиной долей насмешки отметил Борон, но разогнал этих тварей и схватил брата за плечо, помогая выбраться из липкой тьмы в разы быстрее. До конца пути они оба стоически молчали. Каждого обуревали свои мысли — изнеможённый Кимсан в глубине души слабо верил в возможность получить заветные три желания и исправить вещи, которые наворотил за свою жизнь. Пожалуй, он мечтал вернуться обратно и забыть обо всём, но ожоги Борона каждый раз напоминали о необратимой встрече, приведшей сюда. «Исправлю всё, за что болит моя совесть, и приструню этого, забинтованного. На аспекты счастья плевать, у меня его давно чистеньким не было, так какая, в конце концов, разница… Так устал, так хочу забыться, заснуть забвенным вечным сном и не вспоминать об очередных своих грехах. Эти кошмары знатно поужинали…» Младший же Боне держался на расстоянии от брата, помогал лишь при острой надобности, но отшучивался и вёл себя так, будто не таил за всю жизнь никаких обид. Он двигался к Обители не только ради помощи Кимсану, о чём безбожно соврал… Истина. Истину хотел знать Погоревший о том, что на самом деле случилось там, в горящей хижине. «Что толкнуло тебя отдать меня в колкие объятия пожара, малыш… Неужто сам изменился настолько, отплатив мне за побег чёрным предательством? Или ответ интереснее… Возможно ли обратить случившееся, ради меня, ради тебя, ради нас обоих… Если твоя попытка убить меня — правда. Если нет, то…» — Борон… — слабый голос Кимсана выдрал из размышлений. Братья остановились около крупной лестницы, что вела наверх, к закрытым воротам башни из красного кирпича, маяком освещавшей тёмные территории. Нежно-алым пламенем, рисовавшим на небесах отблески пряно-розового. — Мы пришли? — Д-да… Да, это Обитель, — прошло уже слишком много времени. Они брели часы, а Мелисса всё это время, наверное, ухаживала за полумёртвыми телами. Сил и смелости этой девочке должно было хватить, но стоило расквитаться и возвращаться как можно быстрее. — Что ж, мы почти сделали это, Боне… Давай, взбодрись, — игриво шлёпнув брата по плечу и придержав, Борон с жадным удовольствием вкусил шипение Безупречного. Подтянулся поближе, нагло засматриваясь в эти уставшие и потому откровенные глаза… Проснулось в колдуне что-то больное, почти наседающее желание напоследок изучить наглеца, обнажить его душу. Младший Боне даже поймал Кимсана за подбородок, повернул к себе лицом и заулыбался широко. — Ты доволен, киса? Я проделал с тобой весь этот путь, сейчас мы исполним твои жаркие и потаённые фантазии, разберёмся с былыми проблемами, ну, а дальше… — Что дальше? — возмутился, поражённый такой настырностью, Безупречный. Хлёстко, но слабовато отбил от своего лица забинтованную ладонь Борона и даже краской налился от растерянности. — Свалишь на все четыре стороны? Хочешь потешить своё эго? Да, спасибо, что был со мной всё это время. Сейчас получишь себе обратно прекрасное тело, дом, собаку, чего ты там ещё мог хотеть, и иди… Но Борона это не смутило. Он рассмеялся под нос, продолжая, даже несмотря на одинаковый рост, едва возвышаться над близнецом, и разворошил его волосы шершавыми пальцами. Ещё раз мягко, но с откровенной издёвкой обласкал подбородок. К лицу больше не прикасался, а то набросится ещё, злой котёнок. — Сдаётся мне, твои заветные желания противоречат моим, ещё не факт, что всё исполнится по нашему велению. Или исполнится? Каков шанс, что мы с тобой мыслим одинаково, как раньше? Давай, иди… Иди, злобный котяра, сейчас у тебя нет стольких сил, чтобы кидаться на меня с кулаками или царапаться… Обитель Дьявольских Ликов не могла не нагнать страх и благоговение. Крупные врата с изображёнными на них маскарадными масками скрипуче запели. Медленно они, громоздкие, принялись расходиться в стороны по приближению братьев. Первые оттенки поприветствовали дорогих гостей. Усыпанный чёрными витражами зал, крупный потолок которого тонул высоко над головами, казалось, дышал великолепием и… какой-то особенной, смертельной красотой. Загробный холодок, задиристо щекоча одежды близнецов, пронёсся по их спинам. Мир кошмаров там, за стенами башни, затих… Померк. Серебристые, лунные отблески иногда всполохами мерцали на крупных люстрах, в глазницах масок, что барельефами усыпали стены. — Как-то всё слишком… просто, нет? — шёпотом спросил Безупречный, растерянно осматриваясь и стоя за плечом близнеца. — С дубу рухнул? — казалось, каждое слово здесь было адресовано кому-то особенному, поэтому сам Погоревший тоже затих. — Сколько ты искал эти маски, сколько нужно в магии копаться, чтобы попасть на Перепутье, сколько потребовалось пройти… Не всякий на это способен. В центре не стояло алтаря. Но крупный пол, украшенный угольной плиткой, обнажал пустующее углубление, куда, по всей видимости, нужно было положить маски. Кимсан, почувствовав, как тремор волнения охватывает пальцы, раскрыл сумку. — Ты волнуешься, — прошептал Борон. Он спиной улавливал сомнение и растерянность близнеца. Медленно прошёл к центру зала и услышал, как звенит хрусталь люстр наверху. — Дай мне маски, я поставлю их, как нужно. Всё внутри натянулось, братья могли поклясться. Таинственное присутствие, выжидающее, заинтересованное, наблюдало за гостями дорогими, ждало появления масок на пьедестале… И казалось, наэлектризовался воздух, морозными искрами кусал за шею, вылизывал призрачными языками теней уши. Скованно, страшно, словно утонув в фиале с желе… Безупречный начал параноидально озираться, Погоревший же аккуратно опустил вниз маски. Они легли, каждая в своё углубление, и немо застыли. Не произошло ничего. — По канону жанра… — промычал Борон, медленно отходя и сталкиваясь лопатками с грудью растерянного брата. Вздрогнул, а спустя мгновение оба близнеца подскочили ко всем чертям — оглушительный хлопок сопроводился вспыхнувшими глазницами масок. — Вот и оно-о… Не уходи далеко… Держись рядом… Уймы теней заплясали свой танец, хороводом слетелись над двумя наглецами, что жаждали сделки. Вопили и насмехались, шептались на непонятном языке Бездны, а глаза масок пылали ярко-жёлтым цветом, гипнотизировали и притягивали к себе… Вспыхнуло алое пламя. К собственному сожалению Борон стал заложником самобытного страха, сковавшего изнутри, и взвывших от воспоминаний о пожаре ожогов. «Ох, чертовщина… Держаться бы подальше, и почему везде этот проклятущий огонь…» Отступая назад в жажде схватить Безупречного за запястье на всякий случай, найти маломальскую поддержку, Боне не ожидал удара в спину. Тонкими руками Кимсан вжался в лопатки близнеца и с безумным раскатом хохота толкнул Борона в пламя. Из огня вырвались безобразные смолистые лапы, тотчас принявшие колдуна в свои объятия. Его оглушительный, адский рёв эхом отбился от стен башни. — С-С-СА-А-А-А-А-А-А-АН! — пламя потухло, но уродливые когти и щупальца продолжили поедать Борона, именно сейчас не ожидавшего очередного малодушного предательства. Кимсан отшатнулся назад, озадаченно перевёл дух и схватился дрожащими руками за голову — тени танцевали с ним, вселялись в уязвимый рассудок и заставляли исполнять свои желания. — Ч-что происходит… Ч-что… Я… — Чего же ты так растерялся, старшенький Боне? Тебе не впервые брата пламени отдавать! — вновь захохотали девичьи голоса, позволяя Безупречному увидеть, что он натворил, одержимый. Снова предал Борона на этот раз призрачному огню. Кимсана парализовало: в панике он зарылся пальцами в волосы и остолбенел. Перепутье Снов не любило безумцев. Перепутье Снов стремилось свести с ума слабых и играло на их уязвимостях. — Я не… нет… н-нет, нет, нет, пожалуйста… — только не снова, только не эта подлая одержимость, из-за которой всё происходит уже во второй раз. До крови сжимая в руке выхваченное лезвие, Боне озирался по сторонам. Он чувствовал, как сердце бешено билось в груди, и понимал — нельзя ждать. Кошмары не получат того, чего желают, на этот раз Кимсан не позволит брату пострадать из-за него. Даже ценой сорванной сделки, он не станет… стоять в стороне. Хохот теней разбился о животный, непоколебимый выпад Боне: — Сгиньте прочь, грязные твари, — не побоявшись за себя, в несколько рывков Боне добрался до пьедестала. Хлёсткими, проворными ударами лезвия стал вонзаться в уродливые лапы. На руки хлынула разъедающая кислота. Кимсан до крови прокусил нижнюю губу, объятый мучительным страданием, но не остановился. Существо взвизгнуло, задёргалось и попыталось схватить Безупречного, но он отбивал от себя гниющую плоть. Некогда мечтавший стать бравым дуэлянтом мальчик всё же многому научился. Помогало зачарование, не зря брат подготовил его — чёрные руны блестели на слепящем серебре и травили потустороннюю мерзость. — С-сдохни! Сдохни, поганое ис-счадие ада… Изрезав собственные руки в кровь, Кимсан получил несколько оглушающих ударов по лицу, но истерзал завопившее существо. Хватило сил в последний момент выхватить Борона за плечи и рухнуть вместе с ним рядом с пьедесталом, где маски предательски сгорели… И не осталось ничего от них, кроме пепла. — Т-ты… Лживая тварь, сволочь… — скулил от боли Борон, втискиваясь пальцами в налитые кровью глаза и подрагивая в конвульсии. Кимсан не терял времени, встряхнув брата и подтащив к себе. Ухватил обеими руками за щёки и поднял его лицо. Глаза в порядке… Кожа белела, по-прежнему изрезанная, но почти полюбовная в этом сумасшедшем хаосе мысль вспыхнула в голове Безупречного. Должно быть, слишком неожиданная для него, спустя столько-то лет. «Ты по-прежнему не уродлив для меня. Стал только красивее, братец… правда» Жалостливое, немое обращение, с губ же сорвалось тихое: — Видеть будешь. Загрохотали камни; башня начала обваливаться, и вслед за обсыпавшейся крошкой пол проломили несколько крупных обломков. Ритуал пошёл к чёрту, этого стоило ожидать, но как выбраться отсюда теперь, не погибнув столь глупо и дёшево? Одна из теней ринулась к Кимсану сзади и вытянула когтистую лапу. Удар. Невыносимая пытка, хлынувшая по голой спине кровь, разорванная плоть и мученический вой Безупречного. Три открытых раны разодрали кожу от лопаток до пояса; по каменному полу потекла вязкая багровая жидкость. Боне забился в судороге. Руки затряслись сильнее, но он оставался единственным, кто был способен вытащить их отсюда. Борон всё ещё вжимался в глаза. Один из валунов упал с огромной высоты и чуть не отбил Безупречному руку. Лезвие сильнее сжалось в пальцах — стоило скорее оборвать всё здесь и сейчас. «Если не сработает, и мы больше никогда не вернёмся в реальность, то… Чёрт побери… Зачем я вообще попросил тебя об этом… Меня же предупреждали… Прости, Борон… Вот сейчас — прости… У нас всё ещё одинаковое лицо, надеюсь, это будет считаться твоим самоубийством…» — Я не предавал тебя в этот раз, маленький братец, — прощальный шёпот сорвался с губ Кимсана, и лезвие полоснуло по горлу Борона. Алым фонтаном брызнула кровь — брат рухнул на землю, спустя несколько мгновений разбиваясь на осколки. Это конец. Конец, но хорошо бы, будь он спасительным. Тени набросились на Сана и потащили прочь в алчном желании изувечить и сорвать остатки одежды, однако это были последние секунды их издевательств… Лезвие давно выпало из рук и выкатилось в другую сторону, но огромный ржавый гвоздь, вытянутый из деревянной доски, стал завершением страшного путешествия. Расторопно, уже слабо осознавая себя, Сан вонзил его себе в шею. Секунда онемения и горестного сожаления, предвкушения смерти, которой в прошлом приходилось бояться. Гвоздь вошёл ещё глубже, в глотку. Внезапный приток крови породил хрип, удушливую невозможность сделать жалкий вдох… Ещё немного… Ещё мгновение. «Вот и в… в-всё-ё…» Каково — чувствовать, что твоё тело разбивается на осколки? Превращается в тысячи маленьких стёкол, способных украсить витражи бездушно наблюдающих за трагедией окон? Ничего особенного. За жалкий миг своей гибели творец не успел уловить флёр родного сердцу искусства. Его пожрала пустота; та, которая обычно похожа на смерть.