Я вернусь к тебе через облака — так просто.
***
До Юберволда пришлось почти нести Борона на себе. Большую часть времени Кимсан придерживал брата, после внезапного припадка паники всё ещё не способного чётко видеть картинку перед собой. Он хрипел, сплёвывал кровь и слабо постанывал, когда ожоги снова начинали напоминать о себе. Гиблая, пустая деревня встретила близнецов замогильной тишиной. Сливочно-жёлтое небо низко нависало над мёртвыми, поросшими сорняком полями, а перекошенные дома больше напоминали гнилые сараи: разбитые окна, сломанные заборы, настежь распахнутые двери. Здесь давно почти никто не жил — лакомое местечко для бездумной любительницы насладиться человеческим мясом. И пахло сыростью, старьём, глазницы зданий с мёртвым желанием сожрать наблюдали за хромающими путниками. Кимсан громко застучал в единственную закрытую дверь — очевидно, именно здесь, по наводкам Аннабель, пряталась Шэлохо. — Н-нам бы… помощь, хоть какую-то, — простонал Безупречный, когда в проёме из ниоткуда выскочила худощавая девочка, сама невинность на вид, и ужаснулась картине хрипевшего Погоревшего. Ничто не предвещало беды незнающему путешественнику — незнакомка напоминала сироту, которая ютилась в столь страшном месте, ибо другого попросту не нашла. Ничего особенного, и не так порой приходилось выживать несчастным. — Конечно, заходите, я п-помогу… Меня Шари зовут, — девица вытянула невесомую ладошку Кимсану, и тот не без сомнения пожал тонкие пальчики, продолжая придерживать брата. «Очевидно, это она… Шэлохо — примитивная сущность по большей части, не подозревает о корысти своих гостей, привыкла видеть их бездумной пищей для себя. Мимикрирует под невинных леди, и на этом её таланты, пожалуй, всё…» Шари, перехватив ладонь Безупречного, хотела наивно прижаться ближе, но Борон резко вскинул руку и остановил её. — Никаких, с-сука, обнимашек… Он их не любит… — Ох-х, простите, я не имела в виду ничего такого, правда… — Истинная правда. Нам бы… комнату, отоспаться, поесть чего, и, ну… бинты… — уже неизменный аксессуар младшего Боне. Шари засуетилась, принялась носиться по своей хлипкой каморке в поисках нужных вещей и выкрикнула устрашающую в двусмысленной кровожадности реплику: — Вам ведь подготовить разные комнаты, чтобы побыли в поко… — Нет, одну, ради всех святых! — перебил Кимсан, совсем не желавший разделяться с братом сейчас. Кто знает, сколько ночей им предстояло провести под крышей Шари перед тем, как произвести впечатление абсолютно расслабившихся, беспечных путников… Этим ранним вечером на бронзовом небе уже всходила румяная луна, освещая мелкое кладбище за старой, побитой и пустой, никому не нужной часовней. Её давно не защищали боги — самое место, чтобы совершить своё кровавое дело. Роковой вечер случился на третьи сутки проживания в доме, который давил всем своим существованием. Борон мало-помалу приходил в себя, уже по традиции ночуя с Кимсаном в одной комнате, правда, на маленьком перекошенном диване. Безупречному доставалось всё самое лучше, а именно крупная кровать, как иначе? Впрочем, он предлагал близнецу постель, но напоролся на горделивое упрямство. Атмосфера выжирала изнутри. Со стороны улицы не слышалось ни звука, лишь жадные грачи иногда кружили над округой и пели свои чёртовы песни. Дом заглушал все остальные шелесты, в нём приторно-сладко пахло труповчиной, а Шари вечно бродила за стенами комнаты и топала… Топала по утрам, топала по ночам. В очередной раз вместе с ней старший Боне вошёл в общую комнату, принося новую порцию ужина и замечая, как Борон, словно водой орошенный, дёрнулся от неожиданности. — Зараза, а если бы я переодевался? — прорычал он слабым голосом, ловя ехидный смешок близнеца в ответ: — Ох, ну я, во всяком случае, ничего нового не увижу. Шари, давай, клади сюда… В этот раз меньше жира, как ты просил, Борон. Эта девочка с порога производила впечатление безумной чудачки. Но Кимсан, умея верить в собственную ложь как никто другой, с дружелюбием реагировал на неестественную радость, всплески эмоций, поддерживал вечно пугающие темы её разговоров и врал об их несчастной с Бороном судьбе на чём свет стоял. А младшему брату было всё равно. В очередной раз пожелав приятного аппетита, Шари унеслась на второй этаж дома, греметь требухой — и наверняка костями сожранных, — а близнецы остались на кровати, ужинать. — Так, это в задницу… — одним движением руки человеческое мясо на тарелке Борон испепелил в труху, а из сумки показались остатки пищи, взятой в дорогу. Совсем немного, нельзя было больше здесь задерживаться, на одних сухих пайках вечно не проживёшь. На тарелке у Кимсана покоились вяленая рыба с картофелем. Самые аппетитные кусочки младший Боне положил именно брату — искренне надеялся, что ненавязчивый акт заботы тот не заметит и съест побольше. — Ужинай быстрее, скоро займёмся этим дерьмом. — Забери себе, не нужно, — всё-таки заметил. Безупречный, слишком уж вялый сегодня, вернул брату его часть картофеля. Опуская пустые, немного растерянные глаза, он не знал, как начать. Одна весомая деталь заметно изменилась за последние сутки. — Кстати, перед тем, как мы свалим отсюда… Я здесь от скуки крайне много думал о своём прошлом. Последовательность событий по-прежнему размыта, и не очень-то я переживал за это, но мне на ум пришёл важный человек. Как только всё закончится, пожалуй, я отправлюсь на его поиски. Ты со мной? Борон напряжённо нахмурился. Замер, прокрутив в пальцах зубастую вилку, и воззрился на Кимсана с самобытным нежеланием отчего-то выслушивать дальше. Но Безупречный, кажется, посчитал доверие сейчас — прекрасной идеей. Он ковырялся в своём ужине и медленно повествовал. — Вэл… Вэл Шакли. Это с ним мы держали особняк, всё это время жили вместе, работали вдвоём, но в последнее время он затянул с отлучкой. Или… так решила лишь моя память… Вполне возможно, Перепутье исказило моё подсознание и мешает ему углубляться. Я пытался складывать картинки, паззл потерянного, но каждый раз думаю: «А какая разница? Жить моментом, жить моментом…». Как зациклило. — И что ты хочешь этим сказать? — Борон с трудом держал себя в руках. Он никогда не был самым понимающим человеком на свете, и уж сейчас, когда довелось сблизиться с Кимсаном совсем на толику, наконец-то, вспоминать его былые щепетильные связи… Ах-х, премерзкая перспектива. — Этим Вэлом и не пахло, когда ты привёз меня домой. Твоё подсознание верно тебе говорит, серьёзно, какая разница? — Да неверно оно говорит, — Безупречный неловко ухмыльнулся, очевидно, начав нервничать из-за подобной вспышки непонимания с порога. — Повторюсь, прошло невесть сколько времени, в моей жизни был важный человек, который наверняка беспокоится, ищет меня, мы друг от друга надолго никогда не отрывались. Я знаю Вэла минимум семь лет, он поможет расставить все точки над «и». — Кимсан, — голос Борона, наседающий, едва давящий, не обещал ровным счётом ничего хорошего. Младший Боне снова упрямо опустил в тарелку Кимсана лишнюю порцию засушенных овощей, его любимых, немного неуклюже улыбнулся и потрепал брата по плечу. А затем рискнул щёлкнуть костяшками пальцев по шее близнеца, где на его коже продолжали виднеться поблекшие, треснувшие крылья. — Ты совсем не помнишь, что этот символ значит? — Крылья? — кажется, ошарашенный Безупречный и об этом не задумывался, совсем запутавшись там, у себя в голове. Он дёрнул рукой и накрыл ей татуировку под волосами. — Не особенно… — Это символ венчания, малыш, — лучше Борон проглотит своё недовольство и сейчас в этом признается, чем Кимсан узнает от кого-нибудь другого. — Золотые крылья на шеях — символ обручённых душ. Они у тебя тусклые и потрескавшиеся, а это значит, либо ваш союз распался, либо твой человек мёртв. Поэтому не считаешь… что расставил приоритеты как-то неправильно сейчас? — О чём ты? — бровь Безупречного поползла вверх с неистовой скоростью. Весь Кимсан сочился несравненным букетом эмоций: лютым скепсисом и вместе с ним ошалевшим, почти нелепым отторжением. И вскипающим удивлением, разумеется. — Упасите, ты хочешь мне сказать, что… — Я буду честен, — заскрипела кровать, на которой уместились близнецы, и вновь неестественно громко со второго этажа послышался топот Шари. — Сейчас наша жизнь на волоске, а через несколько дней будет подчистую завязана друг на друге. Ты обрекаешь себя на вечный голод до меня, Сан, и… Где ты сейчас? Кто заботится о тебе сейчас? В каком ты времени? Тебе не кажется, что ответы на эти вопросы подразумевают отсутствие нужды вспоминать былое? — Борон, людьми так просто не раскидываются, знаешь… — Безупречный начал уже заметно нервничать, и это вызвало ухмылку на забинтованном лице, заставило Борона как-то зло фыркнуть и надавить, возможно, слишком резкими словами, пока Кимсан снова не завёл шарманку: «Как ты раскидывался, бросив меня однажды». — Я так же знаю, что по прошествии времени всё меняется, люди перестают значить то же самое, становятся совершенно новыми для тебя. Повторюсь, скорее всего, либо он давно мёртв, и твоя память спасла тебя от горечи утраты, либо вы разошлись, и Перепутье, опять же, предпочло лишить тебя ненужных печалей. В особняке ты с Мелиссой жил в одиночестве. Знаешь, уж прости за грубость, но если после Перепутья ты умудрился забыть Вэла, но не забыть аж детство со мной, то не таким уж и важным человеком для тебя он был. Безупречный опешил. Мало сказать опешил — он воззрился на близнеца со столь нескрываемым похолоданием на лице, что по лопаткам Борона побежали крупные мурашки. Смесь редкого отторжения, разочарования и неудовлетворённости в очередной раз напомнили… Как бы братья ни старались забыть тонну былых обид и начать всё сначала сейчас, пускай вынужденно, они оставались максимально чужими людьми. Сердце, может, и желало обратного, но казалось, скорее весь мир разверзнется надвое, чем Борон перестанет обесценивать всё на чём свет стоит. — Значит, по прошествии времени и приятное прошлое со мной для тебя не значит то, что прежд… — Кимсан, это совсем иное, мы… — Чем мы отличаемся от родных мне людей, обретённых в твоё отсутствие? Во всяком случае, спасибо за правду, — дверь комнаты хлопнула так же резко, как Кимсан встал с постели, схватил свой плащ и направился куда подальше. Как минимум проветриться, осознать услышанное. За пределами покоцанной хижины царил глубокий, чернейший вечер, сегодня не желавший похвастаться ни единым отблеском света. Шари, тихо хохоча себе под нос, перебирала маленькие черепки и увидела через окно чердака, как в одиночестве старший Боне вышел из дома и прогулочным шагом побрёл куда-то без своего брата. — Ужин сегодня другой совсем ждёт, ужин, ужин, ужин… — залепетала она, и скрипнула ещё одна дверь, позволяя духу кровожадному увязаться за одиноким, до глубины души раздосадованным Боне. Ледяная дымка кристальным облаком срывалась с губ Кимсана, что прятал продрогшие руки в карманы и брёл в темноте пустой округи, в кромешной мгле. Ни фонарика, ни светлячка, ни огня в окнах — лишь в их хижине, откуда он удалялся столь медленно и верно. Временным убежищем стала церквушка, маленькая часовенка на самой окраине Юберволда, у заросшего кладбища. Поднимаясь по скрипучим ступенькам, Кимсан раскрыл дверь с оглушительным скрежетом и медленно, не опасаясь ничего, прошёл внутрь — туда, где тень его слилась со сплошной темнотой. Не хотелось думать ни о чём, особенно об очередной безалаберности Борона. Лишь гулкое отчаяние захлестнуло с головы до ног таинственным, всевидящим, пожирающим холодом. Лёгкий звон прошлой жизни, что продолжала оставаться в памяти бесцветным пятном образов из снов. Непонятно, где сейчас эти люди, ждут ли, помнят ли, что связывает с ними теперь, и этот Вэл… Он запомнился гелторцем, невероятно пылким молодым мужчиной с выраженной челюстью и резковатой мимикой угловатого лица. Вечно зализывал бурый, почти краснеющий каштан удлинённых волос назад, обожал свои румяные веснушки, стрелял серыми глазами и никогда не мог усидеть на месте — он был правой рукой Кимсана, его названным братом, другом, всем… Как оказалось, вероятно, избранником. Да, на его шее ярко светились крылья, Боне помнил. А ещё у Вэла были очень чёткие, привлекательные губы. Почему именно этот образ так предательски невовремя покрошился в голове и вспомнился лишь призрачной иконой, пустой дымкой? В последнем из воспоминаний Шакли оставался здесь, на территории Белой Астры… А сейчас? С гулким стуком Кимсан рухнул на колени. Обессиленно склонился, горбясь, перед разбитой иконой Вихтера. Очевидно, почему эта часовня безлика и пуста — люди уже сотни лет не поклонялись Багровым богам открыто с тех пор, как Проклятая Война низвергла всех в Бездну и оставила лишь светлых. Болезнь, с-смерть… Им покровительствовал Вихтер. Некогда такой же Господь, как и нынешние. Задрожали руки. Безупречный, обнимая себя за плечи, продолжил покачиваться. В самом центре часовни он, как маятник, в кромешной пустоте, находил успокоение и единение. Воздух электризовался. — Ты чего сбежал? — нежный голосок Шари на самом пороге часовни заставил вздрогнуть. Кимсан встрепенулся, оборачиваясь и узнавая образ нерадивой девочки с рвано стриженными волосами, безмолвным и абсолютно не выделяющимся личиком, с выпирающими рёбрами даже сквозь её дешёвую ночнушку. Пошатываясь, малышка подошла к Кимсану и опустила ручонку на его плечо. Боне дрогнул ещё раз. — Там дома брат, он вот-вот пойдёт тебя искать. — Пускай оставит меня в покое, — безжизненный голос дал понять, что за Безупречным никто не придёт. Шари оскалилась, позволяя рваному рту треснуть на обыкновенно нежном фарфоре лица, и развернула ласково старшего Боне к себе. Образ юной девочки столь плавно и тягуче изменялся во мраке часовни, приобретая вытянутые очертания, соблазнительно припухлые формы. Острые скулы и выраженные, осознанные глаза. А ещё — цвет мертвечины, в который окрасилось её полуобнажённое тело. Бледно-сизый, с проступью алеющих вен и многочисленных гематом. — Тогда поцелуй меня, Кимсан. Я успокою тебя… Ком в горле встал камнем. Безупречный обнаружил перед собой живой труп, что склонился над ним и ласково, в грудь, придавил к полу. Неестественное очарование затекало в ноздри и гортань желанием подчиниться, словно Шэлохо была сиреной, певшей песни рыбакам. И влияние её было сильно, оно опутывало, сковывало, убеждало без права отмахнуться. Но в последний момент перед тем, как поддаться вперёд, к губам Шари, Кимсан почувствовал… В нём дрогнула кровь. Таинственное присутствие в жилах растеклось хладом. Пропустило удар сердца; разбило очарование Шэлохо и осаждающей волной укрыло каждую клеточку кожи. Жуткое, всепроникающее ощущение: казалось, оно стягивало вены и сосуды, забиралось во все потаённые места и заставляло чувствовать, будто внутри эфемерно находился кто-то ещё. Хворь пробуждалась. Дёрнувшись лишь на мгновение в ответ своим мыслям, Кимсан обворожительно улыбнулся Шари и нежно поймал её за скулы пальцами. — Конечно, я поцелую тебя, Шари, — без всякой брезгливости старший Боне поддался вперёд и накрыл своими устами бледные, иссохшие губы мёртвой девы. Убаюкивающими движениями пальцев он прочёсывал жуткому существу сухие волосы, идеально играл очарованного дурака и отдавался течению. Движения ладоней уже скользили по талии леди вниз, к её изувеченным бёдрам. Пальцы проминали кожу сквозь шелка, и с каждым жутким вздрагиванием Шари становилась ненасытнее. Она елозила на паху Безупречного, хваталась за него, лежавшего на полу, стегала удлинёнными когтями сквозь одежду. Гулкий стон сорвался с губ Кимсана, в ноздри которого ударил откровенный аромат покойницы — чёртового гнилого мяса. Рвотный позыв почти выдал его, но быстрым рывком Безупречный подхватил Шари за талию и перевернул на спину. Прокрутился вместе с ней, оказался сверху. — Ты ж-желаешь меня, Кимсан? — вторила тварь, на которую он наверняка должен был смотреть, как на деву прекрасную, но, увы… Кровь таинственным образом защищала, будоражила сладостью незваного присутствия. И Кимсан услышал, казалось, в собственном пульсе сердца ритм шагов брата. Борон был неподалёку. Сейчас всё свершится. «Кажется, его сердце бьётся в клетке моих рёбер. Шаги… Дыхание… Откуда-то из глубины… Бесовщина…» — К-конечно я желаю тебя, Шари… Всю бы съел… В происходящем не было романтики сейчас, лишь ужас от понимания — с этого момента в своём рассудке ты никогда не будешь находиться один, а сейчас отвлекаешь покойницу сквозь жуткое омерзение. Сердце качало кровь, которая сплетала эмоции братьев и несла одному — чувства другого. Новые ощущения заставили отвлечься. Безупречный закатил побелевшие глаза, а Шари вцепилась в него отросшими клыками. Пасть Шэлохо впилась в плечо Кимсана, присосалась рядами колючих зубов и принялась выгрызать его, казалось, до самой кости, чем породила болезненный рык и окончательное пробуждение болезни. Сердце оглушительно забилось, казалось, в самих висках. Кровь вскипела, пронизывая весь организм Кимсана и его суть тысячей маленьких ниток, иглами впивая присутствие близнеца и наполняя от кончиков пальцев ног до макушки. — Кх-ха, Шар-ри… — последний рывок — Боне резко оттолкнул ненасытную в сторону. Сработала опасная магическая руна, которую Борон подготовил заранее. Она вспыхнула алым пламенем, схватила визжащую тварь в свои объятия и замкнула в ловушке: Шэлохо задёргалась, как лишённое ума животное, завопила и принялась биться об эфемерные стены, но тщетно. Судорога не позволила стонущему Кимсану встать — всю суть переполняло ядовитое существо Борона Боне, который как раз вовремя, пошатнувшись, вошёл внутрь часовни и тихо расхохотался при взгляде на пойманную девицу. — Как банален был план по использованию тебя приманкой, Кимсан, но с-сработал же, — младший Боне сплюнул на пол, потряхиваясь в ужасающей эйфории: это чувство, что объединяло их со старшим сейчас, было сложно описать словами. Строптивое, выжирающее в странном соитии душ, его требовалось успокоить завершением ритуала — обезглавить страшную тварь и заночевать с ней в гробу. Из кармана Борон достал кладбищенские цветы и беспардонно бросил рядом с руной. Выгнулся на подкосившихся ногах. — Да какое ж чувство странное, я будто… — Слышу твои мысли, — как загипнотизированный, вторил Кимсан, не успевал Борон даже фразу за ним достроить, и тотчас слышал в подсознании эхом отбивающийся ответ брата.— Словно кровь говорит… — За тебя… — Слышу, будто… — Собственные мысли… — Голодно… — Проклятье, давай… — Разберёмся с ней поскорее.
Пересиливая чувство насыщения и одержимости, обнажения собственной души перед братской, Кимсан поднялся на ноги и в один резкий удар кваддары снёс Шэлохо голову. Кровь нечисти не брызнула на пол, но череп издал глухой стук и откатился в сторону. Закатанные, побелевшие глаза Шари застыли, выпал её серый язык, а остатки тела ещё долго содрогались в пламенной руне и, казалось, желали свернуть шеи нерадивым убийцам. Всё произошло быстро и так легко — хотя бы что-то в их проклятой жизни. Пошатываясь, Кимсан схватился за зудящую голову: десятки голосов шептались где-то там, внутри, и все они, как один, сливались в голос Борона. — Чтоб я ещё раз согласился играть роль наивного мальчика, решившего прохлаждаться ночью в одиночестве… Простой, но продуманный план сработал — под любым убедительным предлогом один брат играл роль приманки, несчастный и измождённый, а второй ждал, пока его заранее подготовленные ловушки сработают. Кимсан разыграл за эти дни прекрасную легенду: он, словно любитель женского внимания, часто прохлаждался с Шари при свете дня, пока она была безобидна, а его брат постоянно тосковал в церкви Вихтера, будто бывший поклонник павшего божества… Жаль лишь, разговор о пропавшем избраннике совсем не разыгрывался, лишь помог близнецам разойтись с горьким послевкусием настоящей размолвки. Всё тело пульсировало сейчас — неестественный прилив сил пробуждал в нём новое «я», «я», способное конкурировать с самой душой. Облегчение волной проносилось по жилам и унесло возможность зачахнуть в ближайшее время.— Вот мы и смерть… — Обманули… — Пока лишь.
— Идём, нужно нанести последний штрих, — по словам Аннабель, болезнь стоило приструнить в крови замогильно спокойной ночью в гробу. Стабилизировать её течение, позволить застыть мерным движением в организме. Пока алые нити, по закону жанра, зашивали ранение в плече Безупречного и выжигали из него трупный яд, он припадал к одному из надгробий. Борон, пересиливая ужасный голод и оглушительные мысли близнеца в голове, выкапывал одну из могил. — А пом-мочь? — Я только что делал самую грязную работу — целовался с трупом. Копай-ка сам, братик. Груда влажной земли осталась лежать около крупного углубления. С трудом худощавый колдун откинул крышку гроба, куда сразу бросил с отвращением оторванную голову Шэлохо и охапку кладбищенских цветов. Старые кости швырнул куда подальше. Весь организм продолжал привыкать к жуткому ощущению наготы одного близнеца перед другим, но как только за ними обоими захлопнулась крышка крупного гроба, вокруг воцарилось неподдельное безмолвие. Родная тишина, знакомая за последние сутки как ничто иное. В густой мгле пару раз чиркнули пальцы Борона, порождая огонёк пламени, который осветил лицо рядом уместившегося Кимсана бронзой. Хворь затихла, и хотя единение по-прежнему ощущалось каждой клеточкой тела, голоса и мысли не глушили, не сводили с ума. Борон лежал у правой стенки, а старший брат, припадая на грудь младшего, теснился левее — запутались ноги, воздух медленно просачивался в гроб сквозь тонкие, незаметные щели. — Аннабель назвала эту болезнь «миарским синдромом»… Какое смешное совпадение — родиться в Миаре, — шёпот Борона опалил губы Безупречного. Каждый вдох одного брата ощущался вторым — уж здесь-то, в самом тесном пространстве из возможных. Пыльном, с головой покойницы в ногах. Безупречный старался смотреть в самые глаза Борона, чтобы не думать об ужасе их положения. Тихо… Сип дыхания и ничего, кроме него. — Мы пробудили эту дрянь, но сейчас даём ей знать, что едины, что всё хорошо. Она успокоится, станет нам частично подконтрольна. — Частично… — с досадой заключил Безупречный, и Борон хмыкнул, довольный его вниманию, такой тесной близости. — С этих пор твоя кровь будет потаённо ощущать мои эмоции. А моя — твои. Если окажемся в дерьмовой ситуации, пока разумы связаны, нас не очаруют, не запугают, не превратят в марионеток. Но чем больше к этой дряни взываем… — Тем больше зависимы… — закономерный вывод породил тишину между ними. Обратной дороги не было. Жизни оказались спасены ценой неразрывной связи. Неловкая тишина переполнилась нотками недавнего разговора, до колик правдивого на самом-то деле. — Можно вопрос? Коль нам тут валяться до рассвета, — прошептал Борон, замечая мирно устроившийся кулак Сана на своей груди. — Дай угадаю… — но договорить не получилось. Ладонь младшего брата строптиво легла на губы старшего и прикрыла их. — Ты хочешь вернуться к своей прошлой жизни? Мне есть место в ней?