"...пятьсот кругов, что солнце очертило"

Уж если нет на свете новизны, А есть лишь повторение былого И понапрасну мы страдать должны, Давно рожденное рождая снова, – Пусть наша память, пробежавши вспять Пятьсот кругов, что солнце очертило, Сумеет в древней книге отыскать Запечатленный в слове лик твой милый... У. Шекспир, сонет 59

Если бы эту историю рассказывал Джон Хэмиш Уотсон, он, несомненно, начал бы с того дня, когда доктор Оуэн – человек, которого он уважал и ставил превыше всех остальных своих знакомых, – попросил его об одолжении, перевернувшем всю его последующую жизнь. – Я уже немолод, Джон, – с грустной усмешкой произнес он, сидя в своем громоздком кресле и глядя куда-то вдаль. – Руки уже не те, да и память хромает. Мне самому не помешал бы доктор, если бы только старость умели лечить. – Вы всегда можете на меня положиться, – Джон налил себе чаю, с тревогой наблюдая за лицом своего собеседника. – Знаю, мой мальчик. Ты, наверное, помнишь, что я оставил практику еще в прошлом году? – Конечно. – Это не совсем так... – доктор Оуэн тяжело вздохнул. – Есть одна семья в Хартфордшире, с которой меня связывают давние и довольно крепкие отношения. Я был еще совсем юнцом – чуть моложе тебя – когда влюбился в Мадлен Дюмаж, обворожительную девушку, чье милое личико до сих пор снится мне... Детали не так уж и важны, гораздо важнее то, что она была помолвлена, и любви моей не суждено было стать фундаментом счастливого брака. Жить вдали от нее я не мог, и впоследствии мои чувства обрели иную форму – я стал ее другом, верным товарищем ее мужа Ричарда и частым гостем в их большом, светлом доме. Когда у них появились дети, я был тем, кто лечил их простуды и ушибы. Когда дети подросли, я был тем, кому они доверяли свои секреты. И именно я проводил Мадлен в ее последний путь, когда пришло время. Ричард умер через полгода после нее. – Мне так жаль, – полным эмоций голосом проговорил Джон. – Сейчас, наверное, там уже живут ее внуки? – Именно так. Ее дочь уехала во Францию, а сын остался здесь. Основал прибыльный бизнес, женился. У них с женой двое сыновей – знал бы ты, мой мальчик, как тяжело мне было с этими ребятами, – но этот дом после смерти Мадлен перестал быть местом, куда хочется возвращаться снова и снова. Возможно, это лишь мое предвзятое мнение, но Уильям Холмс – далеко не самый приятный человек на свете. Уже в юности в чертах его характера проскальзывала жестокость, хоть я и старался не замечать этого, ведь дети Мадлен были ее продолжением, и мне хотелось любить их. – Он плохо относится к сыновьям? К жене? – Доктор Оуэн кивнул, и в глазах его мелькнула глубоко запрятанная ярость. – И все же я помогаю им. Помогал. Больше не могу, сам видишь. – Вы хотите, чтобы я... – Да. Чтобы ты занял мое место. Я буду рекомендовать тебя Холмсам. Конечно, практики у тебя маловато, но ты служил в армии – Уильяму это придется по душе. – Я не уверен, что справлюсь, – с сомнением в голосе произнес Джон. – Да и ездить далековато... – Холмсы платят щедро, в этом они верны традициям. Тебе хватит денег на квартиру неподалеку, и ты сможешь... Тут доктор Оуэн закашлялся, прижимая носовой платок к губам, и Джон увидел то, чего никак не ожидал увидеть – яркие пятна крови на белой ткани. – Это рак, – ответил на его безмолвный вопрос доктор Оуэн. – Не хотел, чтобы ты знал. Прости. – Но ведь шансы еще есть? – Джону было больно смотреть ему в глаза, и он отвернулся. – Вы не можете просто так сдаться. – Посмотрим, – улыбнулся тот, кто много лет был ему отцом и учителем. – Обещай, что заменишь меня там, где я больше всего нужен. И Джон согласился – не только потому, что это было единственным способом сказать «спасибо», но еще и потому, что шансов найти достойный заработок у него было не так уж и много. Доктор Оуэн умер спустя два месяца непрерывной борьбы, и больше ничто не держало Джона в Лондоне. Закинув на плечо небольшой рюкзак, он отправился в Хартфордшир.