Dualisation

Это похоже на сон. Видения. Галлюцинации. Маэлс не уверен. Карнавал самволики, жуткая ассоциативная ярмарка, планетарно-системна­я вакханалия, центр которой прост и упорядочен. Но оттого не менее противен. Он видит Создателя изувеченным, истощенным, едва живым - навсегда живым - от попыток влиять на мир, кирпичики которого он укладывал сам. И Разрушитель, похожий теперь чем-то на сатира, смеется и пляшет на ироническом подобии пьедестала, где дрожит под отдачи вселенной его "брат". Губы теперь едва узнаваемого Фартеля плотно стянуты грубой толстой нитью; тело покрыто корочкой засохшей крови так часто и густо, что почти невозможно понять, где были раны, а где кожа была попросту забрызгана красной жижей; отросшие русые волосы слиплись и местами, чаще у правого виска, превратились в бурые сосульки; в конец исхудавшие и ослабевшие ноги плохо видны под тряпками, похожими больше на сухую и гниющую листву, на мертвое дерево и отчего-то зловонную землю. Дуккха болезненно вздрагивает, и каждая его мучительная судорога сопровождается новым взрывом хохота оттуда, снизу. - Гляди, гляди, - Фелис обращается к Первому, весело тыча в Создателя пальцем, - Он же умирает, смотри! Разрушитель замирает, и Рыцарь замечает, что "сатиру", чтобы двигаться, больше не нужна опора под ногами. Он презрительно ухмыляется: "И ведь "сдохнет" раньше меня. Придурок." Маэлс смотрит. И, подойдя чуть ближе, замечает: Фартель, конечно, не стоит, а висит, наколотый на ветви костистого дерева, служащего ему опорой. Ветви растут, и раны с каждым мгновением все глубже. "Лерат", - почему-то пронеслось у него в голове. У него впалые щеки. Сильнее выражены скулы, виднее кости челюсти, острее подбородок. Глаза впалые, воспаленные, раскрасневшиеся и пожелтевшие одновременно. Вопреки ужасу происходящего, аквамариновая радужка рядом с воспаленными веками и покрасневшим белком глаз выглядят... Завораживающе. Маэлс видит, понимает, чувствует, хоть и не хочет: такое страдание - прекрасно. Сердце щемит так нещадно, как не щемило уже давно. Как никогда? С Рыцаря спадает оцепенение. Создателя нужно освободить, снять с чуждого ему скелета, промыть раны и передать в другие, более участливые и аккуратные руки. Фартель напуган, его глаза расширены. И когда Маэлсу остается лишь протянуть руку, он из последних сил отстраняется, сильнее насаживаясь на зазубренные выростами ветки. Создатель смотрит на него почти умоляюще. Он неподвижен, но Рыцарь почти уверен, что Фартель едва заметно качает головой. Маэлс не понимает. Ничего не понимает. А Фелис снова гомерически хохочет. Фартелю больно, мучительно, но в опухших глазах блекло сверкает благодарность. Маэлс не поймет, но ему чуть легче от того, что его любит хоть один из тех, кого он сам всегда любил так сильно. Порыв к спасению дорогого стоит. Но Маэлс не поймет. Не поймет какого это: всецело жертвовать собой ради собственноручно созданных миров. Жертвовать ради других.