In the darkness

На улице темно. Яркий свет уличного фонаря еле проникает сквозь задёрнутые бордовые шторы в комнату, освещённую лишь тусклым светом настольной лампы. Часы показывают давно за полночь. Адам, опираясь о комбик, стоящий под столом, чуть покачивается на стуле и в очередной раз достаёт из пачки на столе сигарету — на удивление последнюю — берёт лежащую рядом зажигалку, проведя по хромовому корпусу, открывает крышку, грубоватым от струн указательным пальцем резко проводит по шершавому колёсику и закуривает. Это успокаивает нервы. В какой-то мере. В лёгкие проникает едкий дым — яд, от которого Гонтье больше никогда не избавится, но яд такой необходимый, что порой из-за отсутствия под рукой пачки сводит зубы. Теперь отныне это его главный спутник по жизни, который размеренно и неспеша шагает где-то впереди музыканта, дергая его за руку, если тот отстаёт. Адам всё думает и думает, периодически делая медленные непродолжительные затяжки, пока голова не начинает болеть от этого гудящего роя мыслей, и они не становятся тяжёлой тягучей массой — словно мёд — заставляя своего обладателя устало прикрыть глаза. Что он вообще тут забыл в такое время… Ещё не потухнувший окурок, как и все предыдущие, отправляется прямиком на пол. Ему плевать. Всё равно этот линолеум никогда ему не нравился, он слишком тёмный, мрачный, а прорисованные доски дерева смотрятся неестественно. Он купит новый или заставит Мэтта положить ламинат. Рука снова тянется к пачке, но уже сонный мозг поздно соображает, что ничерта там больше нет. Вздохнув, он убирает ноги с усилителя, тем самым приводя стул в нормальное положение, встаёт и, перешагнув через бардак, который он натворил, медленно направляется к пыльной гитаре. Черная акустика стоит в самом тёмном углу комнаты, и Адам замечает её лишь по слабому блеску колков в свете лампы. Поджав губы, он пытается подавить внутри себя злость на младшего Уолста. Адам всегда трепетно относится к своим гитарам: они всегда вычищены до блеска, струны систематически меняются раз в две или три недели — бывает и чаще — настолько он часто берёт в руки инструмент, дабы избавиться от пугающих порой мыслей, выплеснуть все слова на лист бумаги, попутно записывая подходящие аккорды. Пальцы осторожно, но настойчиво проходятся по уже ржавым струнам, извлекая из инструмента побитые и жалкие звуки. Но Адам не успевает взять в руки измученный временем и пренебрежением со стороны хозяина инструмент, которому сейчас как никогда требовалась забота в руках профессионального гитариста. Слышится шум открываемой двери. Гонтье выглядывает в коридор через щель прикрытой двери, где почти в кромешной тьме не совсем трезвый, но на первый взгляд вполне адекватный младший Уолст пытается снять с себя верхнюю одежду. И, можно заметить, вполне успешно. В какой-то момент парень запинается о собственные ботинки и, влетев в стену, щёлкает по выключателю. Проведя несколько часов в темноте, теперь свет больно режет глаза, поэтому Адам жмурится. Он слышит шипение Мэтта, а потом удивлённый вздох. — Ты здесь, — шепчет он. И тогда Гонтье медленно открывает глаза и видит парня в двух метрах от себя. Медленно открыв дверь, он, всё ещё ощущая резь в глазах, выходит из темноты комнаты. Волосы Уолста растрёпаны, а такая ненужная подводка чуть смазана, Адам хочет подойти и стереть её с щеки, но не может — ему не свойственны такие проявления чувств. Его настораживает чёрная майка с принтом, на которой, он уверен, не должно быть никаких рваных дыр, а потом взгляд цепляется за бинт на правом плече. Вот теперь стоять на расстоянии не получается, поэтому он медленно начинает подходить. Но Уолст почему-то нервно сглатывает и делает шаг назад, тем самым останавливая Адама. Зацепившись за обеспокоенный и непонимающий взгляд, Мэтт отводит глаза. Беспокойство тоже не характерно для Гонтье, и это немного выбивает Уолста из колеи. — Что случилось? Мэтт неопределённо дергает плечами, поправляет бинт и каким-то виноватым взглядом смотрит на Гонтье. — Драка в баре. Ничего необычного. С каждым случается. Уолст делает ещё шаг назад и упирается лопатками в дверь — отступать больше некуда. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Ну в самом-то деле, он же не подросток, которого родители застукали за курением сигарет, да и вообще, он больше не подросток. Он прикрывает глаза и глубоко вздыхает. Это всего лишь Адам. Теперь его Адам. Временами мрачноватый, хмурый и закрытый, ненамеренно причиняющий боль своей ядовитостью, но порой с ослепительной улыбкой и тёплым взглядом голубых глаз, хорошим чувством юмора и обострённым чувством сострадания. Пока Мэтт раздумывает, Адам тихо подходит, берёт его за руку и притягивает к себе, но не вплотную, бережно касается бинта и начинает разматывать, поджав губы. Насколько же Мэтт иногда бывает беспечен! Уолст уже не сопротивляется, а лишь почти незаметно наклоняется в сторону Гонтье и глубоко вдыхает запах сигаретного дыма вмеремешку с одеколоном. Когда бинт полностью размотан, то перед взором Адама предстаёт совсем не то, что он ожидал увидеть. На плече красуется тату, покрытое пищевой плёнкой. Обычный кадуцей. На лице Гонтье проскальзывает тень улыбки. Всего лишь тату по пьяни. Ничего необычного. — Нам с Нилом показалось это забавным, мы сделали их у… — улыбки как не бывало. — Вы набили парные? — перебивает Гонтье, не дожидаясь окончания фразы. — Да… — Мэтт уже не уверен, что сказать это было хорошей идеей. Он видит что-то странное, лишь на секунду промелькнувшее на лице Гонтье. — Эй, ты чего? Адам качает головой, и его губы вновь трогает улыбка, но слабая и неуверенная. — Ты наверное устал. Пойдем спать, — он выключает свет, берёт Мэтта за руку и ведёт его в другую спальню. Он мысленно напоминает себе, что утром надо бы прибрать в той. Уолст выглядит смущённым, когда Адам залезает на кровать, а его футболка летит на спинку стула, а он сам тянет Мэтта на кровать. Они ведь… только начали всё это. Ничего не заходило дальше парочки поцелуев и нежных прикосновений, что бывало расстраивало Мэтта. Но тут… Мысли отключаются совершенно, когда его майку начинают тянуть вверх настойчивые руки. Парни стоят друг напротив друга, не решаясь двинуться дальше, несколько десятков секунд. Всё заканчивается, когда Гонтье, касается мягкой обнаженной кожи его талии, посылая невольную дрожь по всему телу, и тянет Мэтта на кровать. Мэтт рад, что в комнате темно, и его блестящие глаза и чуть румяные щёки не видны. — Не волнуйся, — шёпот Адама еле слышен, и Уолст от волнения задерживает дыхание на несколько секунд, лишь бы расслышать последующие слова. — Сегодня мы будем просто спать. Он не веря устраивается в тёплых объятьях и, лишь когда дыхание партнёра выравнивается, позволяет себе пройтись ладонью по обнаженной груди и прильнуть к ней. Мэтт закрывает глаза и желает, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Всю ночь они проводят в крепких объятьях друг друга.