Семантика

      Тина открывала книгу, но буквы расплывались в какой-то непонятный рисунок. Уже несколько недель она не могла сфокусировать свой взгляд ни на одном слове дольше чем на пару секунд, ведь мысли уносили её далеко за пределы этой комнаты. Грейвс уехал, практически ничего не сказав, лишь его поцелуй до сих пор чувствовался на губах неизвестным призраком, и Голдштейн раз за разом прикасалась к ним пальцами, стараясь отпечатать ощущения на подушечках, считать, как слепые наощупь читают книги, но ничего не менялось. Она прекрасно помнила, что он сказал, прощаясь с ней, но вера то, что когда все перемениться упорно не хотела поселяться в её сердце. Им было хорошо и так, но Криденс ходил мрачнее тучи, с каждым днём становясь все закрытие, а Тина никак не могла собрать свое прошлое по кусочкам, словно и не её оно вовсе было. Поэтому девушка тяжело вздыхала, заходила в спальню к сыну и крепко прижимала его к себе, пока однажды не заметила, что он и в телефон смотрит как-то по особенному грустно, пока не увидела, что комкает в руках какую-то бумажку и выбрасывает в мусор. Куинни казалось, что он эмпат, и сейчас девушка только больше убеждалась в догадках сестры: она сердцем ощущала, что он что-то испытывает на себе, что его гложет что-то, но сын упорно отказывался разговаривать на эту тему, вечно переводя разговор в другое русло, начиная рассказы о прочитанных Грейвсом историях, об его рассказах из жизни, и внезапно Тина поняла, что произошло за эти несколько недель: Персиваль не появлялся, а Криденс, который успел привыкнуть к нему — сильно страдал, чтобы не выдавать своих чувств. Она прижала ребёнка к себе. — Он не приедет, милый, — фраза сама сорвалась с губ Тины, и мальчик отстранился от неё. — Он обещал, — возразил Криденс, сложив руки на груди. — Он говорил, что пока мы боремся — весь мир у наших ног. Я звонил ему каждый день, но он не отвечает! Что-то случилось! — он встал с кровати и выбежал из комнаты. Останавливать его Голдштейн не стала, лишь взяла телефон и нашла последний набранный номер, удаляя его из памяти устройства.       Когда в дверь позвонили, Криденс вопреки всем убеждениям Тины, кинулся открывать гостям, и она лишь цокнула языком, когда щёлкнул замок и послышались шаги, но внезапно закружилась голова, и Голдштейн осела на кровать, придерживаясь рукой за рядом стоящий стул, кисти невыносимо жгло, и она зажала её второй рукой, чтобы притупить боль, но это не помогало. Когда головокружение поутихло, Тина выглянула в коридор, поражаясь поселившейся в квартире тишине. Криденс обнимал за шею Грейвса, который стоял на коленях возле открытой двери, смыкая руки на спине мальчика. — Я же говорил! — он счастливо улыбнулся, отстраняясь от мужчины, и Тина нахмурилась: на лбу Грейвса был наклеен пластырь, а правое предплечье перебинтовано. Она подошла ближе и растрепала волосы сына. — Здравствуй, — Голдштейн попыталась сдержать дрожь в голосе. Ей невероятно хотелось пожалеть мужчину, хоть она и не знала, что именно с ним произошло, но почему-то внутри поселилась уверенность, что не он виновник данного безобразия. Персиваль виновато поджала губы, взглянув на неё. — Ты обещал отвезти меня на море, — маленький Голдштейн жалобно посмотрел на Грейвса, а Тина окинула сына строгим взглядом. — Криденс, — она нахмурилась, осматривая ребёнка. — Мистер Грейвс и так многое для нас сделал. Особенно то, что не должен был. Так что, может, ты не будешь просить человека сделать то, что он не обязан? — Голдштейн сложила руки на груди. — Тем более, что значит «ты». Солнышко, ты помнишь, что к старшим мы обращаемся уважительно? — Мы перешли на «ты» когда работали, — пояснил Грейвс, подмигнув мальчику, и он улыбнулся ему в ответ. — Персиваль говорил, что настоящий мужчина всегда должен держать своё слово, — возмутился ребенок, нахмурив брови, и Тине показалось, что есть что-то схожее между ним и Персивалем. — Он обещал, значит должен сдержать свое слово, — строго отчеканил он, и Голдштейн вопросительно посмотрела на мужчину. — Криденс прав, мисс, — Грейвс обаятельно улыбнулся. — Так что у вас есть пять часов, чтобы собрать чемоданы, — он посмотрел на настенные часы и хитро улыбнулся. — Время пошло.

***

      Пять часов, которые Персиваль дал на сборы тянулись необычайно долго, и Голдштейн успела многочисленное количество раз пожалеть о том, что согласилась на эту авантюру, но успокаивала себя тем, что сделала это исключительно ради сына, а широкая улыбка на его лице, пока он собирался, доказывала, что это того стоило. Грейвс учтиво помог им погрузить вещи в багажник белого Hundai Santafe, и они отправились в путь, и Тина наслаждалась этим ощущением дороги: Криденс время от времени просил сделать радио погромче, и они пели различные песни, втроём не попадая в такт мелодии, потом смеялись над шутками Персиваля, останавливались на обочине, чтобы отдохнуть, наслаждались путешествием с самого его начала.       Дорога до Марселя заняла десять часов, и по приезду они постарались побыстрее обустроиться и лечь спать: нужно было хоть немного отдохнуть с пути. Проспали меньше двух часов, а потом гуляли по вечернему городу, с удовольствием рассматривая мерцающие огнями здания. В какой-то момент Тина поняла, что глупо улыбается, держа за руку Грейвса, пока Криденс идёт немного опережая их. Она ненавязчиво высвободила свою ладонь из нежного захвата его пальцев и пожала плечами, невинно улыбаясь, заправила порядку волос за ухо, краем глаза заметила, что Персиваль прикрыл глаза смеясь, и она с жадностью ловила каждый звук, а потом отвернулась, выискивая взглядом сына, пряча под спадающими волосами румянец. Ребенок не обращал на них внимание, продолжая исследовать каждую интересную вещь, которая попадалась на его пути. — Мне кажется, ему нужен отец, — Грейвс смотрел вслед Криденсу, следя, чтобы тот не ушел далеко от них, а затем приобнял Тину одной рукой за талию, лукаво улыбаясь. — Может, мисс Голдштейн, вы согласитесь сходить со мной на свидание? — он бережно убрал прядь волос за ухо девушке, слегка наклонившись к ней, но не заметив ответного порыва отстранился, убрав руки в карманы брюк и неловко опустив взгляд, а затем таинственно улыбнулся, смотря в сторону, где играл мальчик, и снова повернулся к Голдштейн. — Ну, чисто ради ребёнка, — он подмигнул девушке, и Тина засмеялась, обнимая его за шею и неуверенно касаясь сухих губ своими. Руки Персиваля в тот же миг оказались на её талии и притянули ближе к себе, смыкаясь плотным кольцом за её спиной.       Они отстранились друг от друга только когда услышали громкий хлопок, и искры от фонаря осыпались на бетонную плитку перед ними. В нескольких метрах стоял Криденс, восторженно наблюдая за ними, а на его губах расцветала по-детски искренняя улыбка.