Твоя тень

      Всего за пару мгновений они успели схватить его, усадить к стене и стянуть — наконец-то! — капюшон.       Рассматривая человека, скрывавшегося под плащом по ту сторону камер, Стенли не знал, разочарован он или, наоборот, заинтересован, почему так. Он видел перед собой юношу всего на несколько лет старше Джо. И, может быть, мог сказать, что никогда бы не подумал… или что не ожидал. Но испуганный вид юноши, явно захваченного врасплох неожиданностью и болью, не обманул опытного вора. Он подметил и злой блеск в глазах, и искажённые яростью черты лица. Словно дикий зверь, загнанный в угол, выжидающий, притихший перед охотниками, но готовый отплатить, когда представится возможность. Если бы они и правда были на охоте...       — Не может быть, — ахала тем временем Элизабет. — Так это и есть наш Кукловод?       Стенли понимал её сомнения, но глазам и интуиции верил. И фактам тоже.       Кукловод на реплики его напарницы отреагировал с явной досадой, окинув вторгшихся к нему жильцов таким взглядом, будто презирал за сам факт человеческого существования их вокруг себя. Но молчал.       Зато Элизабет обрела уверенность, она осмелилась выйти из угла и остановилась рядом со Стенли.       — Ты — не Джон Фолл, — довольно выпалила она, сверкая глазами.       Кукловод открыл рот, явно собираясь ей ответить, но… промолчал. Неужели нечего было возразить? Но от направленного на них взгляда у Стенли мурашки пробежали по спине. Ему захотелось уйти из комнаты, не оставаться рядом с ним, пусть и не наедине, не видеть взгляд того, кто написал те картины, ни за что не притрагиваться к кипящему внутри безумию.       Зато Джека это, похоже, ни капли не тревожило. Он рассматривал Кукловода, словно интересного зверька, которого раньше видел только в зоопарке по телевизору, а тут получил возможность изучить вживую со всех сторон. И от этого Стенли становилось ещё больше не по себе.       — Нужно отвести его к нам, — решил он, стараясь хоть как-то изменить атмосферу в комнате. — Остальные должны его увидеть.       — Только сначала свяжем.       — Здесь нет верёвки. Но ему и так от нас не сбежать, — Стенли угрожающе замахнулся деревяшкой. Первое впечатление от встречи с маньяком ослабло, и теперь он ощущал нарастающую злость, особенно от того, что Кукловод оставался достаточно спокоен, и Стенли предпочитал думать, что побледнел он от ужаса перед встречей с жильцами дома, с чьими жизнями жестоко играл последние пару месяцев.       — Правильно, — согласился Джек, он осмотрел пистолет и снял с предохранителя. — Тащите его. А я прослежу, чтобы он не дёргался.       Прикасаться к Кукловоду Стенли не хотел, особенно когда тот швырялся в них такими взглядами, где презрение перемешивалось с ненавистью. Но, посмотрев на Элизабет, он окончательно убедился, что действовать нужно самому. Он шагнул вперёд и, достаточно грубо схватив Кукловода за локоть, дёрнул вверх, чтобы поставить на ноги.       — Осторожнее, Стенли, ты ведь не хочешь меня покалечить?       Он едва не отшатнулся, услышав его голос. Почти похож на явно искажённый динамиками, но совсем обычный. Стенли стиснул зубы и приказал себе делать то, что требуется, только не слышать эти пролезающие в уши мягкие, с укоризной слова.       — Скажешь об этом малышу, — процедил он сквозь зубы, рванув юношу вперёд, к двери. Элизабет забрала у напарника деревяшку и угрожающе замахнулась.       На поверку Кукловод оказался не таким уж и тяжёлым, не таким уж сильным. Худой и невысокий, он совершенно не производил с первого взгляда впечатление опасности. Но Стенли-то уже знал, что всё не так, и не позволил бы себя провести. Он грубо потащил пленника к выходу, даже не позволив ему снять плащ.       — Идиот, — коротко бросил свергнутый с пьедестала Кукловод.       Стенли не обратил внимания на эти попытки укусить. Он сосредоточился на том, чтобы доставить его на нужную сторону дома. Это будет непросто, особенно учитывая, что этого гада даже связать нечем; но зато под дулом пистолета, что держал Джек, любой станет сговорчивей.       И зная о том, что Файрвуд-младший прикрывает его спину, Стенли спокойно дотащил Кукловода до «входной» двери в логово. Всё происходило в тишине, нарушаемой только шорохом движений, и казалось нереальным, фантасмагорическим. Тусклый свет пыльных ламп выбледнил и затемнил и без того старые, подгнившие стены, но вычертил тени, ползущие следом, медленно, словно в смоле.       Наваждение развеялось с хлопком двери в логово. Невольно обернувшись, Стенли увидел, что они втроём оказались отрезаны от Джека, оставшегося по ту сторону.       — Эй! Всё в порядке? — обеспокоенно позвал он, уже осознавая: нет, оно не в порядке. Что-то пошло не так. Давно уже пошло не так. Натягивалась струна, назревало что-то неприятное. И вот, лопнуло.       Пара минут в тишине, а затем — голос через динамики.       — Вы хорошо справились со своей работой. Теперь можете возвращаться и ждать новых указаний. Аптечку я дам вам позже.       Они остолбенели. Первым очнулся Стенли.       — Джек, это не смешно! Давай возьмём аптечку и пойдём вниз!       Ему не ответили. Но где-то в глубине души Стенли мог сказать, что и не ждал. Дело пахло дурно и таким и оказалось.       — Идиот, — негромко повторил Кукловод, по-прежнему не слишком бурно реагирующий на такой переворот событий. Для Стенли это стало последней каплей гнева, перелившегося через край. Он обернулся и, не сдерживаясь, ударил Кукловода в челюсть так, что того отбросило, и ему пришлось даже схватиться за стену, чтобы не упасть. И Стенли совершенно не стыдился своего поступка. Заслуженный удар. И даже, пожалуй, ещё слишком слабый.       Элизабет его останавливать не собиралась. Она смотрела на происходящее, на свергнутого Кукловода презрительно. Он же потирал ударенную щёку, выглядя растерянным. Стенли схватил его за локоть и грубо потащил по коридору, подталкивая в спину. Ждать больше было нечего.       Обратный путь они отыскали сами, но не без помощи Кукловода. Стенли его подсказки только разозлили, и ещё больше оттого, что оказались полезными. Иначе бы они долго плутали в лабиринте старого особняка.       — Надо собрать всех в гостиной, — озабоченно сказала Элизабет, когда они вернулись на свою, знакомую сторону.       — Но сначала свяжем его.       — В этом нет необходимости, — заметил Кукловод.       — Тебя никто не спрашивает! — всё ещё пылая праведным гневом, рявкнул Стенли. — Ты вообще не имеешь права ничего говорить.       Выведенный из себя последними событиями, с взбудораженным увиденным воображением, Стенли наступал на Кукловода, энергично жестикулируя. Тот не отбивался, побледнев, сам отступал к стене. Он явно пытался ответить, но что-то словно его удерживало. И Стенли, не встречая сопротивления, распалялся всё больше, пока Элизабет не положила руку ему на плечо.       — Давай позовём других, — настойчиво произнесла она. — Разбудим Джима.       Стенли кивнул. Он постарался не смотреть на человека напротив, как бы сильно его ни хотелось придушить. Кукловод воспользовался моментом и спрятался под капюшоном.       — Это тебя не спасёт, — выплюнул Стенли и, пройдя к камину, вооружился кочергой. — Зови Джима. И остальных. И ты обещал аптечку! — обратился он уже к камере.       — Она будет, — самодовольно ответил Джек. — К тому времени, как вы соберётесь. Оставалось надеяться, что Файрвуду не наплевать на сына.       Элизабет ушла, и они остались вдвоём. Стенли стоял у выхода, сжимая кочергу, а Кукловод — за диваном. Плащ с капюшоном полностью сокрыл его облик, превращая в неопределённую фигуру, за которой пряталось что-то. И Стенли не хотел отдёргивать завесу, за которой затаилось пугающее безумие.       Всё оставшееся время они провели в молчании, не двигаясь.       Когда вслед за Элизабет в гостиную ворвались Джим, Джейн и Боб, а последней вломилась Никки, в комнате ничего не изменилось. Никки пришлось проталкиваться между остальными, замершими почти в дверях. Все они смотрели на Кукловода, словно не знали, что теперь с ним делать, словно изловили, наконец, тигра-людоеда и не представляли, как его уничтожить, потому что боялись. Каждому из них он причинил боль, каждого заставил встретиться со страхом лицом к лицу. Этого они не смогут ему простить, всегда будут ненавидеть. Но поверят ли они, когда увидят, спрашивал себя Стенли и уверенно отвечал, что они просто не смогут не поверить. Будет достаточно одного взгляда.       — Ну уж теперь-то ты не такой грозный? — первым начал Боб, он уставился на Кукловода так, что его взгляд почти прожёг дыру в плаще.       — Осторожнее, Бобби. Могущество не во власти.       — Правда? — Боб двинулся вперёд, явно считая, что уж теперь-то сможет ударить обидчика, ничем не рискуя. Поглощённый этой возможностью, он не заметил, как вздрогнули Джим и Джейн от звуков голоса Кукловода.       — Стоять, — Никки схватила его за плечо и дёрнула назад. — Сначала он должен ответить на наши вопросы. И отдать ключ.       — Увы, — последовал короткий ответ.       — И сними свой чёртов капюшон, самозванец!       Кукловода по-прежнему отделял плащ, но Стенли подумал, что уже сам знает, чувствует, как в этот миг он снова смотрит на своих марионеток, бледнея от гнева и ярости, отравляя взглядом, полным презрения к самой сути их существования, к ним самим. И ему хотелось крикнуть: «Не снимай»!» Пусть это холодное безумие останется запертым внутри кокона из плаща и не достигнет их. Стоило ли вообще приводить эту мерзость сюда?       Кукловод взялся за края капюшона и, не мешкая, скинул его. Раздался общий поражённо-тяжёлый вдох. Стенли, уже видевший юношу раньше, с облегчением подумал, что они его понимают, но заметил недоумённый, даже растерянный взгляд Боба. Он словно требовал от него ответа, как и Элизабет, выглядывавшая из-за его плеча.       — Кто ты такой? — из-за волнения сухой голос доктора неожиданно стал таким живым, что Стенли он показался незнакомым.       — Я уже говорил, — устало и с раздражением ответил Кукловод. — Меня зовут Джон Фолл. Разве не узнаёте?       — Ты не тот, кого мы знали, — холодно процедила Джейн, схлестнувшись с ним взглядами. Он в ответ обжёг её жгучим презрением, но ни один мускул не дрогнул на её лице.       — Джон, — повторил Джим. — Джон… Я ведь, пожалуй, и знаю, кто ты.       — Я не раз говорил вам, что вы…       — Джонатан. Верно? — уверенно продолжал Джим. — Я видел тебя ещё ребёнком.       Удивительно, но словам доктора впервые удалось выбить почву из-под ног Кукловода. Он уставился на Джима, а его рука нащупывала спинку дивана, чтобы опереться.       — Не знаю, рассказывала ли тебе Алиса, что мы с ней работали вместе в больнице, — уверенно продолжал Джим, видя, что может захватить контроль над положением, тем более что Кукловод молчал. — Сам ты меня, конечно, не помнишь, тебе было года два.       Последний аргумент и вовсе лишил врага возможности сопротивляться, поэтому, овладев ситуацией, Джим спокойно одёрнул расстёгнутую, немного неряшливую жилетку и повернулся к Стенли.       — А где Джек?       — А вот и я. Вспомнили, наконец, — раздалось со стороны камеры. — Можете сходить забрать аптечку. Она на лестничной площадке у обсерватории.       Новость о лекарствах, может, и вызвала ажиотаж, но не такой, как голос новоявленного Кукловода.       — Почему ты там? — нахмурился Джим.       — Потому что я — ваш новый Кукловод. Я имею на это право, потому что знаю вкус свободы, знаю, как бороться за неё и что значит проливать ради неё кровь. А чему вас мог научить этот мальчишка? Только заниматься ерундой и трястись за свои жизни. Но теперь вы в надёжных руках. Аптечку забрать не забудьте.       Джек замолчал, явно наслаждаясь произведённым эффектом, оторопевшие марионетки смотрели на камеру, стремясь осознать, что вообще происходит. Именно этот вопрос и задала требовательно Никки в первую очередь, нарушая гробовую тишину. Стенли пришлось вкратце рассказать о попытке захватить Кукловода и о предательстве Джека. Об увиденном в «мастерской» он предпочёл пока не распространяться, лучше сначала рассказать Джиму наедине. Остальных пугать ещё рано, но они должны знать, с кем или чем имеют дело.       — Кажется, он говорил об аптечке, — начал Джим.       — Да! — воскликнул Стенли, раздосадованный собственной забывчивостью. — Надо её скорее забрать.       — Кто-нибудь, сходите за ней. Только ни в коем случае не в одиночку! — предостерёг Джим. — Теперь мы должны быть крайне осторожны.       Элизабет и Никки с неохотой покинули гостиную. Когда дверь за ними закрылась, остальные уставились на Кукловода, тот медленно обошёл диван, откинул полу плаща, чтобы не запутаться в нём, и сел в кресло. Даже сейчас, так легко обманутый и поверженный, он держался невозмутимо, сел, выпрямившись и опустив руки на подлокотники. Стенли поймал себя на мысли, что восхищается столь блестящей выдержкой для столь юного возраста, и тут же сердито её откинул. Нет, дело в том, что он смотрит на всех них, как на муравьёв, на падаль, не заслуживающую жизни, об этом так ясно говорило презрение, из которого словно были вылеплены черты его лица. И теперь он опасался, как бы его личное присутствие не помрачило бы их умы.       — Почему мы позволяем ему так себя вести? — негодовал Боб. — Он над нами издевался! Давайте ему тоже что-нибудь отрежем.       Эти слова встряхнули Стенли, словно заставляя опомниться, вспомнить, за что они все ненавидят своего мучителя, вспомнить, что он и сам хотел пересчитать ему кости. Но, глядя на человека, свободно расположившегося в кресле, вспоминая картины в мастерской, до сих пор всплывавшие под веками, омерзение и страх ядовитого безумия, которое могло отравить любого из них, Стенли больше всего желал его спрятать, заключить в надёжные оковы, закопать так глубоко, как только можно, лишь бы никто не нашёл. Только мёртвым он больше не причинит кому-нибудь вред. Но как они могли убить кого-то?       — Спокойно, Боб, — говорил тем временем Джим, — мы не станем заниматься человековредительством. И пытать никого тоже не будем.       — А что нам с ним ещё делать?       — Запрём его в кинотеатре. У нас пока, смею предположить, есть достаточно времени, чтобы решить его участь.       На последних его словах Кукловод фыркнул, словно это показалось ему до невозможности смешным. Кажется, даже теперь ситуация, в которой он оказался, не слишком-то его волновала.       — Значит, всё-таки кинотеатр, — решительно повторил Джим, ставя точку в обсуждении.       Только когда у них появилась аптечка, Одри смогла вздохнуть с облегчением. Пусть и дал её другой Кукловод, которым стал этот «старый» новичок Джек, и сопровождалось всё кутерьмой и неразберихой при смене власти. Главное, что Джо стало лучше и ему больше не грозила смерть.       Заперев маньяка в кинотеатре и оставив Никки и Боба его сторожить, Джим сразу поспешил к племяннику. С ним пришли жаждущие ответов Стенли и Элизабет, и доктору приходилось одновременно перевязывать руку Джо и рассказывать.       — Так вы его знаете, Док? — наступал Стенли.       — И да, и нет, — спокойно отвечал Джим, орудуя медицинской иглой. Одри сидела отвернувшись, чтобы ничего не видеть, и сжимала здоровую ладонь Джо. Их разговоры доносились до неё обрывками сквозь звенящую пелену дурноты.       — Так знали?       — Я знаю, кто он, и знаком с его родителями.       — Он говорил, что его зовут Джон Фолл!       — Увы, процентов на девяносто это правда. Он имеет право сокращать своё полное имя. Мы не можем ему запретить.       — Но у Фолла не было сына. Ни в первом, ни во втором актах. Не…       — Нет, он родился ещё до всего этого сумасшествия с домом, — пояснил Джим, откладывая иглу.       — И он не знал?       — Знал.       — Но тогда какого же чёрта он позволил ему сотворить всё это? — не выдержав, взорвался Стенли.       — В этом-то и есть проблема, — со вздохом ответил Джим. — В том, почему он всё это делает.       — Ты, наверное, так счастлив, Джим, — не преминул вмешаться Джек. — Нашёл новый объект для своего изучения? Хочешь и его мозг вскрыть, как консервную банку? А скажет ли тебе за это его папочка спасибо?       — Ты бы лучше за своим сыном присмотрел, — с негодованием посоветовал Стенли.       — Джим отлично справляется с этим за меня, — снисходительно отозвался Джек. — А чем же занимаетесь вы? Бездельничаете, когда нужно бороться за свободу? Давно вас не водили на экскурсию к двери в прихожей?       Судя по лицам участников второго акта, особенно по побледневшей, поджавшей губы Джейн, их терпение истощалось ужасающими темпами. Одри же хотелось зажать уши ладонями. Она устала от происходящего. Она была вымотана. И думала, что не вынесет, если они начнут ругаться.       Джим обвёл их всех тревожным взглядом, призывая к молчанию и спокойствию. Он словно мысленно просил: «не надо его провоцировать».       Одри зажмурилась, чтобы спрятать начавшие набегать слёзы. Кто этот человек? Чего от него ждать? Вдруг будет хуже? Что им нужно делать? Выберутся ли они теперь? Все эти вопросы терзали её, и она не знала, как справиться с ними и со всеми теми чувствами, которые родились из них и от которых голова шла кругом. Они жалили, словно злые осы, не давая о себе забыть, напоминая, что касаются каждого в доме. Она боялась ввязываться в это, хотела, чтобы остальные позаботились о решении проблем, но, увы, уже была накрепко с этим связана и ничего поделать не могла. Только прятаться и стараться не привлекать внимания, чтобы её ни о чём не просили.       Всё, на что она была способна, всё, чего могла от себя требовать, — это сидеть рядом с Джо и ждать, что ему станет лучше. Его отец ведь не захочет навредить ему ещё больше? Она не была уверена в этом до конца… благодаря отчасти и отчиму. И ей, её матери. После всего пережитого дома, когда слишком часто приходилось полагаться только на себя…       Воспоминания едва не заставили её залиться слезами. Почему ей приходилось терпеть это столько лет? Вот в чём всё дело, если бы она не была сломана ещё тогда… сейчас бы всё было совсем иначе.       Погружённая в свои мысли, Одри не замечала, какими взглядами обменялись Стенли и Элизабет, решившие в очередной раз придержать информацию о картинах. Не все в комнате достаточно сильны и спокойны, чтобы воспринять и переварить такую информацию. А то, что этот маньяк опасен, они и так знают.       — Пожалуй, нам не стоит задерживаться и вести долгие разговоры, — Джим осмотрел ещё раз повязку, подтянул узел и напоследок потрепал Джо по волосам. — Не будем мешать ему отдыхать. А Одри позовёт меня, когда Джо придёт в себя.       Одри кивнула, но Джейн отрицательно помотала головой.       — Я за ним пригляжу. А ты отдохни, ты сидишь здесь с вечера. Не возражай, ты уже засыпаешь на ходу.       Одри потёрла глаза и отпустила голову. Она действительно чувствовала себя уставшей до смерти и заснула бы, едва голова коснулась подушки, если бы не множество мыслей. Слишком жутко, оставшись наедине с ними, пытаться вести борьбу. Но сидеть в спальне и дальше ей однозначно не позволят, а потому она слезла с кровати и побрела вниз вслед за Джимом и Стенли. Доктор кидал на неё обеспокоенные взгляды, но в итоге решил, что Одри просто необходимо немного отдохнуть. Его же мысли больше занимал Джонатан, и доктору не терпелось приступить к исследованию мотивов и сущности этого человека.       Он с жадностью выслушал рассказ Стенли обо всём увиденном в мастерской, особенно о картинах. О них доктор выспрашивал максимально подробно, хотя всем своим видом рыжий показывал, как не хочется ему вспоминать. Джим же жалел, что не мог взглянуть на них своими глазами, но считал, что для первого разговора начистоту у него вполне достаточно информации. Он почти был уверен, что понимал его, как себя…       Сплавив Боба (из него получились бы ненужные, слишком много слышащие или, вернее, подслушивающие уши), Джим попросил Стенли составить Никки компанию в охране и при этом быть готовым вмешаться в любой момент. Стенли не остался снаружи, а вошёл в кинотеатр вслед за ним, кидая на доктора обеспокоенные взгляды.       Джонатан сидел там же, где они его и оставили, — в углу дивана, откинувшись на спинку и положив руку на подлокотник. Джиму он напомнил манекен, в котором в глаза первым бросался внешний вид — настолько спокойный, что даже ненатуральный. И доктор сразу увидел в этом слабейшее место в, казалось бы, прочной броне. Она крепка и хороша, это так. Но если он сейчас ударит в лоб, залезет в его мысли, у Джонатана не хватит сил и самообладания одновременно отражать атаки и контролировать эмоции. На этом и строился расчёт.       Джим прошёл к дивану, не пряча жидкую стопку листков из дневника, которую держал в руках. Он чувствовал на себе напряжённый внимательный взгляд, когда садился неподалёку. Как бы Джим ни старался, ему не удалось принять непринуждённую позу, позволившую хотя бы частично разрушить защитную стену между ними.       — Здравствуй, Джонатан, — произнёс он, ощущая себя настоящим психотерапевтом на приёме. Но, судя по ответному взгляду, его просто не воспринимали серьёзно. Что ж, нужно это исправить.       — Когда я видел тебя совсем ребёнком, — начал Джим, — то и подумать не мог, что ты пойдёшь по стопам отца.       Косой быстрый взгляд сказал ему, что его слабые удары всё же достигли цели и нанесли хоть какой-то урон.       — Должно быть, ты счёл его достойным примером для себя.       Этот удар уже оставил заметную вмятину в броне. Джим отчётливо видел, как самообладание его «собеседника» начало трещать по швам. Но только доктор обрадовался, что нащупал больное место, диагностировал болезнь, которую должен лечить, как с разочарованием осознал, что момент упущен. Ещё секунду назад Джонатан резко повернулся к нему, словно лихорадочно пытался что-то сказать, возразить, а теперь поудобнее устраивался в своём углу дивана, поправляя плащ, скинутым им на спинку. И когда Джим спросил, как давно он видел Джона, ответил ему только презрительным молчанием. И он понял, что ошибся. Всё не поддастся так просто.       Но Джим не был бы самим собой и не дожил бы до этого дня, если бы так сразу сдался. И теперь он собирался добыть ещё больше информации перед следующей попыткой.       С этой мыслью он и покинул кинотеатр. Стенли последовал за ним, не оставшись на посту с Бобом.       — Вы видели, док? — взволнованно прошептал он, когда они шли по коридору. — Он натурально сумасшедший.       — Глупости, Стенли. Он просто очень несчастный человек. Именно его внутренние терзания и толкают его делать то, что он делает. У каждого человека есть причины, есть мотивы, почему он поступает именно так, а не иначе. И если устранить это, если ему помочь…       — Бросьте, док. Он — больной маньяк, он не может понять, что делает неправильно! У сумасшедших нет логики, поэтому их и называют сумасшедшими.       — У сумасшествия тоже есть причина, — не уступал Джим. Стенли, видимо, не хотелось спорить, и он ушёл, едва завидел Элизабет.       Джим же продолжил путь на кухню, чтобы немного перекусить их скудными запасами и отнести что-нибудь Джейн. В кухне он столкнулся с Одри, приютившейся около буфета. Она оперлась на него спиной и держала в руках кружку с бледным от нехватки заварки чаем. Выглядела она потерянно, и Джим не мог не приободрить её.       — Тебе нужно отдохнуть несколько часов. Когда ты проснёшься — убедишься, что ему стало лучше.       — Но пальцы вы ему назад не пришьёте, — глухо произнесла она, не поднимая глаз.       Он понял то, что скрывалось за её вопросом, но не ответил. Ничего из происходящего в особняке никто из них исправить не мог, оставалось взять себя в руки и держаться. И Джим мог только надеяться, что у Одри хватит сил хотя бы на это.       Одри оставила пустую кружку и прошла мимо него к выходу, он заметил выражение её лица, которое обычно предвещало слёзы. Но она не расплакалась, выйдя за дверь, а обняла себя за плечи и ссутулилась. Стоит ли ей идти спать, если всё равно не дадут уснуть те путанные, пугающие мысли, угрожающие затопить её с головой?       Не зная, куда податься, она потерянно брела по коридору, смутно осознавая, что направляется в сторону второй лестницы, ведущей в обсерваторию. Она остановилась у гостиной, когда её окликнул Боб, поманивший подойти.       Наедине с ним Одри чувствовала себя неуютно, всегда стремилась избегать общения, хотя они и состояли в одной команде. В последнее время её всё чаще посещала мысль, что ей там не место. И, может быть, стоило признать её правоту…       — Ты из кухни идёшь. Постой здесь за меня, а я схожу поем.       — Постоять здесь? — с недоумением переспросила Одри, всё-таки подходя ближе.       — Да. Я быстро. А ты последи за этим, он не буйный.       До неё начал доходить смысл его слов, и Одри тут же пожалела, что вообще попалась Бобу на глаза. Разве можно доверить ей такое важное поручение? Разве он не сможет, например, незаметно оглушить её и сбежать? Или сделать что-то ещё, более ужасное? Он же маньяк!       Но Одри видела, что Бобу не терпелось заняться самым, пожалуй, любимым его делом, и понимала, что он всё равно её уломает. Она бы не смогла достойно возразить. Да Боб её уже и не слушал: он направился в сторону кухни, бросив её одну. Одри проводила его встревоженным взглядом и обернулась к двери. Молчащая и непроницаемая, она скрывала за собой нечто зловещее. Нечто неотвратимое.       Эта ситуация напомнила ей многие другие. Те самые, в которых она должна была принять решение, открыть дверь и узнать, что скрывается по ту сторону. Словно героиня известной сказки, поддавшаяся губительному любопытству, тянущаяся к запретному. Ещё не верящая, что совсем скоро придётся предстать перед последствиям своих решений. Расплатиться за всё. (Такого не бывает в сказках…)       Но её-то не любопытство вело к этим дверям!       Одри попыталась сжать кулаки, да сил не было, она смотрела на слабые дрожащие пальцы и испытывала к ним отвращение. И к себе тоже начинала испытывать неприязнь — из-за бесконечных слёз и из-за бесконечной трусости. Неудивительно, что у товарищей по фракции она вызывала презрение, подумала она.       Эта мысль пробудила в ней желание расплакаться, но Одри приложила все усилия, чтобы ни одна слезинка не покинула её глаз. С этим необходимо было покончить, и она знала только один способ.       Если стоять на месте и жалеть себя, погрузившись в собственные мысли, то ничего так и не произойдёт. Нужно что-то делать.       И она взялась за ручку двери.       Поворачивая её, Одри чувствовала себя маленькой испуганной девочкой, идущей туда, где полно опасностей, и с которой там обязательно что-то случится. Но если она справится с испытанием, то изменится, сбросит старую шкуру, дырявую и никчёмную, и найдёт новую сторону себя.       Заглянув в кинотеатр, она оторопела. Внутренне Одри приготовилась увидеть Кукловода таким, каким он представлялся ей по описаниям: ужасным маньяком, бездушным и хладнокровным, с брызгами крови на кончиках пальцев и щеках. Потому она почувствовала себя несколько обманутой: никакого убийцы с ножом, чей облик заставил бы застыть кровь в её жилах. Вместо него она увидела юношу на несколько лет старше неё, невысокого, не страшного, не покрытого пятнами крови. Он обернулся посмотреть, кто вошёл, и, увидев Одри, взволнованно подался вперёд. Она была так удивлена, что не отшатнулась, не попятилась к двери, а осталась стоять на месте.       Вроде нужно было только заглянуть, только посмотреть, только спросить. Но сейчас Одри уже не знала, стоит или нет… Первым заговорил он.       — Наконец-то я увидел тебя вживую.       — Зачем? — едва смогла произнести она.       Разве он сам не избегал категорично встреч со своими марионетками? Может, это и не Кукловод вовсе? Но нет, голос, голос — тот самый.       Она чувствовала себя запертой в клетке с тигром, но страшнее было не то, что он мог наброситься на неё и разорвать в клочья: она просто не знала, чего ждать. Реальность уже и так оказалась слишком непредсказуемой. Разве она зашла внутрь не для того, чтобы задать некоторые вопросы? Или просто хотела преодолеть себя? С решением всё не заканчивается: всё только начинается.       А ещё, подумала Одри, будь он старше лет на десять-пятнадцать, как её отчим, и она боялась бы его сильнее. И, должно быть, этот страх отразился на её лице, потому что Кукловод спросил:       — Ты боишься, Одри? Ты же знаешь, вы все знаете, что я — единственный, кому здесь можно доверять и кто не причинит вам вреда.       Стоит ли ему возражать? Даже если надо — она всё равно бы не смогла и потому покачала головой, сама не понимая, как ответить.       — Разве ты ничего не хочешь спросить?       — Я не хочу быть здесь, — ответила Одри, нервно покосившаяся на дверь с надеждой на скорое возвращение Боба. На это рассчитывать особо не приходилось: ему ничто не мешало и вовсе уйти и лечь спать. Эта мысль заставила её вздрогнуть от ужаса. Одри уже начинала жалеть, что поддалась своему решению. Казалось, она не делает ничего плохого. Джим сам говорил, что нельзя оставлять пленника без присмотра, потому и Боб позвал её, когда захотел отлучиться. Но отчего-то внутри кололо противное чувство, для которого, вроде, не было никаких оснований; чувство, будто происходящее — крайне неправильно, и её не должно здесь быть, и это очень плохо, что они заговорили, пусть их разговор больше и похож на унылый, вымученный обмен репликами. Но если придут Боб или Никки и увидят её такой, и узнают, что она всего лишь испуганно жалась в углу…       Только тогда Одри осознала, что, оставшись наедине с Кукловодом, может задать ему абсолютно любой вопрос, который придёт ей в голову и на который тот пожелает ответить. Если бы ещё быть уверенной в том, что он не солжёт. Хотя, если разобраться, он никогда и не лгал им, даже называя своё имя. У него был иной способ «обмана» — утаивание. Тонкая хитрая игра с имеющейся у него информацией, чтобы заставить их плясать под его дудку, чтобы искусно манипулировать ими, словно настоящими марионетками в театре. Как и всякому, Одри не хотелось быть ведомой таким отвратительным способом, она вообще не хотела, чтобы ею командовали, как пытался делать это отчим. Но разве есть смысл бунтовать, если некоторые уже пытались, но в итоге всё равно делали то, чего хотел он с самого начала?       Во многом благодаря этим мыслям она поняла, что именно хочет спросить, на что он ответит вполне прямо и честно, что способно поддерживать в ней сильные строгие эмоции, которые оставят достаточно сил, чтобы довести разговор до конца. Она уже начинала понимать, что эфемерная воздушная радость не даёт внутреннего стержня, а улетучивается, стоит только надавить — ведь счастье так непрочно. Но боль, злость, негодование и другие тяжёлые эмоции, гранитом оседающие в душе, и складывались в опору. Их нелегко выбить из себя, а боль не утихает слишком долго. И это, вспоминает Одри, побеждает даже страх: отчаянье преодолело его как раз тогда, когда она получила письмо с предложением помощи. И об этом тоже необходимо спросить, но позже, главное сейчас — другое.       — Почему вы сделали это с Джо? Зачем так жестоко… повредили ему руку?       — Я повредил? — с искренним, но презрительным удивлением спросил Кукловод, словно её вопрос представлялся ему настолько глупой догадкой, что она оскорбила его уже одним высказыванием её вслух. — Разве я подтащил его к печи и схватил его руку, чтобы сунуть её в топку? Разве я притащил его в подвал? Это был его — слишком разочаровывающий — выбор: пожертвовать собой ради того, кто не заслуживает доверия.       — Но ты заставил его рисковать собой ради отца, — возразила Одри, которой разрастающееся негодование не позволило промолчать. — Ты знал, что он сделает это, и сыграл на его чувствах.       — Нет, — отрезал он с ещё бОльшим презрением. — Он знал, на что идёт ради незнакомого ему человека, которого в жизни в глаза не видел. Разве это не глупо?       Он взглянул на неё, и Одри захотелось исчезнуть из его поля зрения, он смотрел на неё, словно коллекционер на бабочку, которую представлял превосходным украшением своей коллекции. Теперь она и правда под колпаком, как и остальные, только ещё не наколотая на иголку и не засушенная. Так удобнее будет любоваться.       — Это не глупость, — не совсем уверенно, но вполне твёрдо произнесла она. — Я и сама не знаю моего отца. Он умер ещё до моего рождения. Но я бы всё отдала, лишь бы он был со мной и мамой, он, а не этот. Этот… Ты такой же, как и он, — заключила, наконец, Одри, выдохнувшись и осознав, чего так боялась и что мучило её всё это время. — Он… он постоянно смотрел мерзкие, отвратительные вещи и говорил, что это мы все глупые и не понимаем.       — Я знаю его, — перебил он её. — Он был фотографом.       — Военным. Фотографировал войну.       — И поэтому тронулся умом.       Одри с ужасом осознала, что он с лёгкостью заканчивает и продолжает её фразы, она замолчала и обняла себя за плечи. Боб всё не возвращался. А вдруг вернулся, но не стал заглядывать внутрь? Нет, он бы посмотрел, если бы не нашёл её там же, у двери, и услышал голос, и не только он. Как же ей скорее освободиться отсюда?       — Вы всё о нём знаете? — решилась спросить Одри после затянувшегося молчания. Кукловод кивнул. — Потому что хотели похитить меня и держать здесь. Но зачем?       Он всё ещё молчал и смотрел на неё. Одри подумала, что даже сейчас, видя этого человека вживую, перед собой, она не могла сопоставить его ни с прозвищем Кукловода, ни с именем, которым называл его Джим. Да она и не хотела воспринимать его как человека: не заслужил.       — Должна быть какая-то причина, — добавила она, видя, что её слова остались без ответа.       — И она есть, — согласился он. — Мне нужна твоя помощь, Одри.       — Помощь?       — Да, — кивнул он с оживлением в глазах и от этого сразу меняясь. — Я действительно искал тебя. Ты не представляешь, сколько. Как чертовски долго я хотел исполнить свой главный замысел и когда отыскал тебя, то понял, что именно ты мне и нужна.       — Я? — с ужасом переспросила Одри, которой не хотелось стать частью плана кровожадного маньяка, в её глазах представавшего практически монстром, натянувшим чужую человеческую кожу. Первым порывом было сбежать, но она осталась. И не только из любопытства, как уверяла она себя, но и потому, что должна была узнать, в чём заключался его ужасный план.       — Я должен показать тебе свои картины, тогда ты поймёшь. Ты станешь моей лучшей моделью, — с волнением, почти захлёбываясь в собственных словах, начал он, его глаза вспыхнули живой страстью, но Одри чувствовала, что он уже не пугает её так, как отчим, в котором всегда было что-то убийственно-ужасающее, но не таким оживлением, а скорее холодной, решительной уверенностью в собственной правоте. — Вместе с тобой я создам своё лучшее полотно.       — Вместе со мной? — с недоверием переспросила она.       — Да. Просто стань его частью. Позволь мне запечатлеть тебя.       Во всём его виде, выражении лица, а главное — во взгляде было нечто одержимое, но не столько пугающее, сколько заставляющее удивляться, как сильно, как страстно может человек жить идеей.       Одри не могла сказать, что это предложение ей не польстило — всё-таки приятно, что кто-то хотел вписать её образ в своё творчество. Но воспоминания о фотографиях отчима заставили её ужаснуться. Они не были тем, где она желала видеть себя или чувствовать себя причастной к появлению такого. Холодная дрожь снова пробежала по всему телу, и Одри крепче обняла себя за плечи, словно стремилась спрятать саму себя от всего плохого и страшного в мире. Хорошо хоть удалось не заплакать.       — Зачем тебе это? Картина со мной?       — Эт-то будет не просто картина! — воскликнул он, говоря быстро и проглатывая финал фразы.       После этого молчание растянулось, Одри не знала, к чему он клонит, а он смотрел на неё так, будто она должна была понять всё мысленно. Наконец Джонатан вздохнул и заговорил.       — Моя цель — не просто создать очередную картину. Это может сделать кто угодно, даже специально обученная программа или робот. Для этого даже не надо быть сколько-нибудь хорошим художником. Не нужно быть гениальным портретистом, чтобы написать твой портрет так точно, как это вообще возможно. Но я — не просто художник. Я хочу другого.       Он снова замолчал, переводя дыхание, но Одри не спешила спрашивать, чего же именно. А спорить с ним и так бесполезно. Оставалось только опустить глаза в пол, что она и сделала.       — Люди, с которыми мы вынуждены жить в одно время, — глупы, слепы и невежественны. Они заодно друг с другом: взаимно не замечают масок и говорят голому королю, как прекрасно сидит на нём его новое платье. Я хочу сорвать эти маски. Больше, чем за две тысячи лет, красота не смогла заставить их остановиться и одуматься. Они слишком глупы, чтобы говорить с ними на языке красоты. Только шок, только ужас может заставить их опомниться. Больше ничему это не под силу. Но одного уродства будет недостаточно. Они должны видеть то, что противопоставляется ему и как оно искажено, иначе потеряют ориентиры. Вот поэтому мне и нужна ты. Они считают себя совершенством, идеалом, лучшими новыми людьми. И я покажу им, что такое настоящее совершенство и что скрывается под ним.       — Просто покажешь?       Он кивнул.       — И это сработает?       — Да.       — Картина? Всего одна картина?       — Неважно, одна или десять. Важно — какая. А она будет прекрасна в своей силе. Помоги мне, Одри! Помоги мне, и вместе мы изменим мир. Мы сорвём с них их лживые лица и не оставим им ни одного шанса, ни одного угла, где они могли бы спрятаться от самих себя. Им будет некуда бежать. У них не останется никакого выбора, кроме как признать свои ошибки и начать меняться. Разве тебе не хочется остаться в вечности, Одри? — заговорил он более ласково. — Только представь... Именно тебе уготовано сыграть решающую роль — стать главным образом перемен. Ничто живое не вечно, но ты будешь жить, не только когда твоя красота увянет, но и когда ты сама умрёшь. Разве это не стоит того?       — Просто нарисовать картину, — тупо повторила она мысль, зациклено мечущуюся у неё в голове.       — Оставь это мне, Одри, — уверенно произнёс Джонатан, словно она уже согласилась на его предложение. — Я — мастер своего дела. У меня ушёл не один год, чтобы добиться нужного результата. Но теперь я чувствую свою силу и знаю, на что способен. Всё пройдёт идеально.       Он говорил так хорошо и так красиво, что она не могла даже возразить. У неё бы это просто не получилось. И сбежать хотелось ещё сильнее, хотя предложение и казалось заманчивым, даже слишком. Но Одри напомнила себе, что он — маньяк, заперший их здесь и издевавшийся над ними, и что от него нельзя ждать ничего хорошего: он такой же, как и её отчим, несмотря на его взгляд — необычайно живой и горячий. Воспоминания охладили её, позволили опомниться и решить, что пора бежать отсюда. Неважно, вернулся уже Боб или нет, его можно подождать снаружи.       Она вошла в эту клетку, чтобы доказать себе, что не боится. Именно так и следовало выйти: уверенно, немного грозно взглянуть ему в глаза и заявить, что всё это очень мило, но полный бред, поэтому она уходит прямо сейчас. И она знала, что сделает это. Правда, бормотала что-то вроде, что ей пора, опустив глаза в пол, а потом неловко выбралась за дверь и вздрогнула, когда он крикнул: «Не уходи!» Нет, не просто позвал или окликнул. Кажется, ей в жизни никто не говорил такого и именно так.       Выскочив из комнаты, она расплакалась. Дверь кинотеатра давно захлопнулась, а Одри даже не могла толком понять, что думает по поводу произошедшего.       Коридор был пуст, и Одри прислонилась спиной к двери, ожидая, пока появится кто-то, кто сменит её на посту. Больше внутрь она не стала бы соваться ни за какие коврижки. Ни одна, ни тем более с кем-то. Может быть, она действительно справилась с тем вызовом, который бросила себе, может, переоценила свои возможности, но она не представляла, с чем столкнётся внутри. И главное теперь — справиться с последствиями. Хотя бы понять, что делать.       Пока ей совершенно точно было ясно одно: она не собирается никому рассказывать о произошедшем в кинотеатре. У неё и так достаточно секретов, какая разница, если появится ещё один. Только бы он об этом не рассказал. Но он этого не сделает — в этом Одри не сомневалась, ему это невыгодно. Оставалось разобраться, что из этого выгодно ей.       Его сладкие обманчивые речи и предложения выглядели заманчиво, пусть Одри и знала, что за красивой иллюзией скрывается что-то не слишком приятное. Нет, это не выход из положения, не решение «хуже всё равно не будет». Ей просто нужно не поддаваться его влиянию. И всё наладится. Но, как всегда, проще предположить, чем сделать. А каждая битва с самим собой — главным врагом — заведомо проиграна.       Она бы ещё долго могла размышлять об этом, и это завело бы её в дальние дали, непростые и опасные, если бы их новоиспечённому Кукловоду не захотелось немного оживить состояние в доме.       — У вас было достаточно времени для отдыха, — с энтузиазмом, необычайно бодро начал он. — И теперь-то вы точно готовы к началу главного представления третьего акта! Вас ждёт самое интересное, куколки, так что не расслабляйтесь.       Одри ничего не знала о Джеке и уж точно не представляла, на что он способен, к тому же Джим упоминал о нём так туманно… вряд ли бы у них, новеньких, получилось составить о нём хоть какое-то представление. Тогда они хотя бы знали, к чему готовиться.       Он же… не может быть хуже своего предшественника, верно? Уже и так пролилось слишком много крови. Неужели у него наготове следующая жертва?