Слатшейм

      Ларин был обычным мужчиной средних лет — работал фрилансером, читал книжки, иногда встречался с девушками и употреблял. Пожалуй, только последнее выбивалось из всего ряда; подсел он давно, еще с бурного юношества вместе с сигаретами и алкоголем, как каждый второй подросток — но вот только с последними двумя удалось завязать, а кокаин и шмаль прочно вошли в жизнь молодого человека.       И существование превратилось в работу не ради еды, а ради очередной дозы. Дима пахал усердно, с постоянной тревогой, что рано или поздно уже не успеет, и такой момент действительно настал. В стране кризис — и услуги Уткина просто перестали пользоваться спросом, последние сбережения стремительно таяли на глазах и в конце концов очередную дозу ему пришлось взять в долг. Банк не давал кредитов, так что брать пришлось у все тех же продавцов наркоты, а сумма тем временем росла и росла. За долгое время мужчина, так ненавидящий любые сковывающие его обязательства, вынужден был податься в нормальные профессии.       В один из таких дней тщетных поисков работы Ларин сидел в кафе, набираясь духу подавить всплеск гордости и все же обратиться к администратору, чтобы устроиться официантом, хоть это и будет настоящей мукой с его-то брезгливостью и ненавистью к хамству (а он уверен, что посетители только такими и будут).       Конечно же, не продержался он на этой работе и трех дней: постоянно дерзил клиентам, упрямо считая, что они безмозглые и не могут просто нормально продиктовать свой заказ, брезгливо относился к протиранию столов и едва ли не разбил очередную тарелку, когда относил ее на кухню, из-за того, что держал краем пальцев.       Его уволили, сказав, что «с такими амбициями и грубостью иди-ка, парень, в политики, будешь на первом канале ругаться со всеми подряд». Ларин на это только высокомерно фыркнув, однако, остался по-прежнему без денег.       Тем временем шли месяца. Уткин едва сводил концы с концами, вырывал закладки на черный день и доходил до голодовки настолько, что его ужин порой было одно подсолнечное масло, которое он просто пил, лишь бы желудок голодом не сводило, и о выплачивании долга речи тем более идти не могло. Но наркобаронам это не объяснишь, и именно поэтому в один из дней, когда Дима сидел в ноутбуке с чужого вай-фая дверь резко распахнулась, а в квартиру ввалились мужчины в форме и оружием наперевес.       Дима не успел оторваться от компьютера, как мужчины окружили его, швыряя за шкирку к двери.       — Я все отдам, позже, позже отдам, — запричитал Уткин, с паникой смотря на автоматы коллекторов, что остались не впечатлены обещаниями мужчины и теснили того к двери.       Разрешили взять только куртку; остались что ключи, что наушники, что даже телефон. Конечно, Ларина пробрало волнительным страхом. Он понятия не имел, куда они его ведут и, главное, зачем. Будут выбивать долги? Достаточно было бы просто пригрозить, хотя после этого Уткин точно уехал бы из Питера прочь.       В сопровождении конвоя Ларина довели до лимузина. Стало даже неловко от произведенного впечатления шика, и Дима съежился сильнее в салоне, надеясь, что закончится все просто тем, что его изобьют и отберут все ценное. Это на самом деле не худший вариант: главное, добраться до больницы, а там и до родителей в Архангельске. Но лимузин остановился у непримечательного здания в старой части города, причем, район которой не славился добропорядочностью.       Тонированные красным окна сразу навели мысли о публичном доме, но Дмитрий засомневался: какой смысл им сюда идти? Впрочем, догадка подтвердилась и дальше, когда их встретили почти раздетые девушки с тонной макияжа на лице.       Дима неловко замолчал, растерянный и смущенный поворотом событий. Мужчины тоже остановились, точно кого-то ожидали, и скоро разодетая в открытое платье женщина с очками без линз пригласила их пройти в кабинет. Мужчину взяли под руки и толкнули в спину, хоть сам ничего не понимающий, одолеваемый нехорошим предчувствием, Ларин и не думал сопротивляться.       К счастью, сам кабинет ничем не выделялся: стандартное офисное помещение с массивным деревянным столом у окна и обшитым бархатом креслом, в котором развалился мужчина примерно возраста самого Уткина, но при этом совершенно отличающийся от него до абсурда: рыжие, нелепые кудряшки, контрастирующие с дорогим пиджаком, пурпурной рубашкой и строгими брюками, оплывшая, явно из-за алкоголя, фигура, кольца на пальцах, будто он новый русский, и надменный взгляд на круглом лице. Губы, похожие на розовых червяков, растягиваются в ухмылке, и, более того, шепелявом «надо же»; иронично, ведь сам Дима картавит.       Занятый разглядыванием незнакомца, Ларин позабыл о том, что должен что-то отвечать, и только когда его подтолкнули к мужчине насупился.       — И зачем я здесь?       Мужчина смерил его тяжелым взглядом светло-серых глаз, «оперенных» такими же бледными, редкими ресницами, и лениво откинулся назад.       — Очередной должник, я понимаю? — кивнул он своим людям, игнорируя самого Ларина, на что амбал только буркнул согласие с неразборчивым «Юр-Михалыч», а босс поднялся, обходя стол подошел вплотную к парню. Юрий смерил его пристальным взглядом, чуть наклонился, будучи крупнее и выше щуплого мужчины, и тяжелым, каким-то плотоядным взглядом пробежался по лицу Димы, отчего того бросило в дрожь.       Воздух и вовсе будто вышибли из груди, когда мужчина приценивающе схватил Диму за талию, явно рассматривая фигуру парня и явно не чувствуя за собой вины.       — Что… происходит? — только и смог выдавить из себя шокированный и возмущенный Уткин, несмело — лишь из-за этого; в любое другое бы время он не раздумывая ударил бы наглеца в пах — но настойчиво отодвигая руку мужчины.       — А тебе не объяснили? — изогнул бровь босс, чуть отстранившись. — Видимо, возникло недопонимание. Это бордель, мой хороший — и либо ты держишь свой язычок за зубами и позволяешь себя трогать, либо мы делаем это насильно, — тон такой медленно-развязный, издевательский, отчего сразу все закипает от раздражения. — Мы долги не выбиваем, а вытрахиваем. Я теперь — твой босс, Юра Хованский, а ты — послушная шлюшка, — мужчина бесцеремонно сжал щеки Димы между пальцев, удерживая, чтоб не дернулся.       Диме понадобилось усилие воли, чтобы не раздавить себе зубы от накатившего злобного стыда. Неужели он вынужден терпеть такое обращение с собой? Как с ебаным куском мяса? Сама мысль о том, чтобы давать пользоваться своим телом, опускаться до уровня бабы и добровольно унижаться вызывала позыв рвоты, аж кислая желчь жгла глотку, но Уткин упрямо подавлял растущую истерику.       — С виду товар пойдет, — наконец вынес рецензию Хованский так невозмутимо, точно ничего удивительного в оценивании человека не было, и немного отстранился, — проверьте его.       Опешившего Ларина схватили под руки и потащили (видно, не первый раз такое делали) вглубь логова; по виду место напоминало казарменные душевые: такие же советские плиты, шторки вместо нормальных перегородок, дешевые ржавые краны.       — Раздевайся, — грубо бросил охранник, не стесняясь того, что сейчас он вынуждал прямо перед ним обнажаться мужчину. Дима чванливо вскинул возмущенно-оскорбленный взгляд, но под дулом стал быстро стягивать рубашку с себя.       — Разворачивайся, — так же мрачно приказал мужчина, которому, казалось, дела до всего этого не было, а еще один несильно стукнул прикладом по лопаткам Димы, заставляя стыдливо нагнуться: ни дать ни взять — полиция, а то и тюрьма.       Дима уже сам досадливо оттянул ягодицы в стороны, давая проверить, что действительно был нетронутым, дождался хамско-оценивающей насмешки над своим телом, отчего шею сзади обдало жарким стыдом, и, окончательно подавленный неловким волнением, разогнулся.       Парня втолкнули в одну из кабинок вопреки его ожиданиям, что хотя бы здесь оставят наедине: мужчины, грубо удерживая Уткина, принялись тереть его мочалкой, точно беспомощного инвалида. Здесь явно сотрудников не воспринимали как людей.       Уткин и дернуться не успел, как по намыленной ноге прошелся стонок бритвы: на немой шок мужчины ему буркнули что-то вроде «приводим в товарный вид», и возмущение застыло комком в глотке так, что Дима и вырываться перестал, без сил терпя противовольне издевательство над своим телом.       Смирившись с тем, что с ним обращаются как с куклой, Дима не сопротивялся и когда его, насухо обтерев полотенцем, толкнули в следующую комнату, в сторону кресел, по виду скорее напоминающие больничные кушетки для пациентов.       Еще не понимающий, что вновь хотят сделать с ним Дима скованно плелся, напряженно дрожа и дернувшись, когда в комнату зашла девушка в перчатках, а мужчины оставили Ларина лежать на кушетке самому. Он заблуждался в который раз, ожидая, что вот теперь-то его отпустят, и не догадывался, что товар-то надо украсить.       — Что меняем? — невинно осведомилась девушка, на что получила «Юрий Михайлович сказал, на твое усмотрение» и кивнула, беря необходимые инструменты; в животе все похолодело от волнения, а, лежащий в одних боксерах, Дима смущенно сжался. — Не напрягайтесь, иначе я могу вас поранить.       До Уткина наконец дошло, и он испуганно вжался в кресло. Оброненное «я против» никто и не заметил: девушка внимательно, таким же безразличным взглядом осмотрела тело и приблизилась к лицу, аккуратно протирая ухо проспиртованной ватой.       — Больно не должно быть, — невозмутимо, ведь все так, блять, и должно быть, предупредила работница.       Напряженный Ларин молча задыхался в шоке; какой смысл тогда вообще эти процедуры, раз с ним обращаются, как с безмозглой скотиной? Впрочем, девушка не менее ловко проколила уши из пистолета маленькими бусинками серег.       Помертвевший от такого изощренного, досадного издевательства Ларин откинул голову назад и всхлипнул, потому что девушка еще не отошла. Она спустилась ниже, что-то прикинула и на этот раз провела ватой по животу, следом легко пронизывая ямку пупка висячей серьгой, неприятно холодящей кожу. Наверно, если б не прострация от немого изумления, Дима не взирая на мужчин с оружием вырвал бы глотку этой бабе, которая, конечно, всего-то «выполняла приказ».              Не до конца пришедшего в себя Ларина повели в отдельную, личную комнату, которая представляла из себя небольшую спальню со столом, шкафом и даже диваном. Его переодели в форму, к счастью, не такую открытую, а вполне стандартную: рубашка с длинным рукавом и свободные штаны.       Измученный парень сразу забился на кровать, бросая злобные взгляды на охрану, так и не оставившую его в одиночестве. Он пытается успокоиться, смириться с мерзкими девиациями в своем теле, причем, такими нежеланными, как шрам или насильная ампутация, смириться со своим положением заключенного, но, ожидаемо, не особо-то получалось.       Через какое-то время закипающему от гнева Уткину надоедо сидеть, уставившись в одну точку.       — Какого хера я здесь? — злобно набросился на охрану, — я всего не выплатил долг, вы не можете за это лишать меня, блять, человеческого достоинства и держать здесь, как цирковую зверушку!       Мужчины флегматично смотрели на бушующую жертву и молчали, пока тот расходился и повышал тон выше и выше.       — Вы вытащили меня из моей квартиры, так, может, хотя бы вещи мои вернете, сука?!       — Что здесь происходит? — дверь открылась, и в комнату вальяжно заявился сам Юрий, будучи в одном халате на голое тело; смотрел он свысока, снисходительно, с насмешливой улыбкой и приподнятыми бровями.       — Я хочу, чтобы… — Ларина перебили охранники:       — Особо строптивый. Какие-то особые указания?       Диму пробрало холодом от одного хитрого взгляда белесых глаз, и он уже пожалел о своей вспышке.       — Да. Отведите его нашим любимым клиентам. И предупредите: ограничений на девственный зад нет.