Слатшейм

      Еще не совсем грубо, точно надеялись, что Ларин будет слушаться, его вводили в курс дела. Охранники держали мужчину под локти, и Диме ничего не оставалось делать, кроме как прислушиваться.       — Помни: главное — потакай всем желаниям клиента, — обучал его полуголый парень, видимо, самый опытный из проститутов, по кличке «Юлик», — если он захочет, чтобы ты ползал перед ним на коленях — потакай. Если он захочет, чтобы ты сопротивлялся — потакай. От этого, мальчик, зависит твоя работа, — заверил он невольно сморщившегося брезгливо Диму. — Тебя может снять любой, у кого хорошо набит кошелек — богатый толстяк или везучий нищенка, в любом случае, ты должен обращаться с ним приветливо и уважительно, как выслуживающаяся собачонка.       — Какой же это элитный бордель, если шлюх набирают с улицы, а обслуживают каждого встречного, — буркнул себе под нос Уткин, но чуткий парень услышал и это.       — Не нужно лишнего снобизма. Мы продаем все, на что есть спрос, — хитро улыбнулся он и провел Диму в комнату с аккуратно устроенными кроватями.       Дизайн был выполнен в темно-бордовых тонах с претенциозным орнаментом и (на вкус Ларина — слишком плебейски) роскошными драпировками, картинами и узорами на стенах; каждая комната по размерам хоть и была не большой, но из-за сочетания темного цвета с неоновой подсветкой, бликами отражающейся на мозаично выполненных окнах, ощущение узости пространства просто терялось. В основном из мебели были диваны или тахты, но несколько раз Дима увидел даже кровати с балдахином.       Признаться, Ларин не мог унять дрожь волнения при взгляде на все эти комнаты, на постели и разнообразные хуевины вроде хвостов, вибраторов и прочего — он осознавал, что влип во все это по уши, а прямо сейчас он и опробует это в первый раз, конечно, невольно. Дмитрий мог только досадно сжимать зубы и проклинать чертова Хованского, который хочет заставить его пройтись по всем кругам ада всего-то за какие-то там долги.       Вся процессия остановилась посреди такого же богато украшенного коридора перед дверью, и лишь рослый охранник затолкнул Ларина внутрь. Дима не успевает осмотреться, потому что назойливый мужчина сразу принимается его «готовить»: бесцеремонно, как с куклы, стаскивает рубашку и без какого-либо учтивого стеснения спускает штаны следом. Дима сразу ежится, отводит взгляд и плюется от отвращения, но знает, что ничего сделать толком не может.       Ставшее таким уродливым (определенно, с того момента, как оно стало товаром) тело отвращало и стыдило Уткина до жара, и он уже инстинктивно прикрыл живот и свел ноги, выглядя, как смущенная девица перед брачной ночью. Вместо мужа в комнату зашел все тот же парень-"экскурсовод», заменив охранника.       — Я уже объяснил, что у людей есть разные фетиши, — начал невинно парень, уже вгоняя Ларина в краску: даже на фоне этого хлипкого юнца он чувствовал себя, блять, бабой, — и поэтому тебя нужно подготовить.       Чего-чего, а коробки с женской одеждой в качестве подготовки Ларин не ожидал и дернулся, грозно хмурясь.       — Не буду я, сука, надевать на себя это! — шипит он злобно, рассерженно, прикрывается обеими руками, но парня не пронять.       — Ты же знаешь, за дверью куча охраны, и они тебя натянут так, что потом долг еще и увеличится, — улыбнулся юноша, игриво светя карими глазами, и вытащил прозрачные темные чулки, каблуки, юбку и короткую рубашку. Не было, разве что, только парика, но Юлик уже пообещал, что макияж будет точно.       Рассерженное щелканье зубами и бурчание угроз никак не помогло делу вообще — как бы ни упирался Ларин, Онешко просто впихнул ему позорную одежку и приказал «примерить» наряд.       Естественно, чулки, пожалуй, самая безобидная из комплекта вещь, смотрелась до жути нелепо на тощих ногах Дмитрия: белесая кожа, покрытая черными волосками, просвечивается через полупрозрачную черную ткань; она облепляет острые косточки коленок, очерчивает контуры мышц стройных голеней и слегка давит резинкой на худые бедра.       Трусы, к сожалению, были: беленькие, кружевные. Они неприятно облепляли член и впивались в ложбинку ягодиц, но хотя бы прикрывались короткой юбочкой, из-под которой выглядывали бледные ножки — ну прямо-таки образцовая проблядь, аж самого воротит отвращением.       Красный от стыда Уткин неряшливо натянул явно женскую рубашку, сидящую очень плотно на широких плечах и выпуклой, подкаченной груди. На несколько размеров меньше, она прикрывала разве что верхнюю часть торса, а Юлик еще и завязал концы, будто одевая дочку-подростка — теперь отчетливо замечалась и широкая зауженная талия, и мягкий живот с этим ебаным пирсингом: специально готовит товар как следует для клиентов. Странно, как низ живота еще не прожгло токсичным унижением; облили бы грязью из ведра — и то не так липко и мерзко.       Добила окончательно мужчину девушка, которая усадила его на стульчик, будто каждый день красила жиголо в борделе преступника. Она со знанием дела, совершенно с профессиональным безразличием, взяла какие-то там женские пушистые хуевины-кисточки, палетку и тушь.       Отчасти Дима был рад, что хотя бы сам не видит себя в зеркало, а только терпит легкую щекотку кисточек и карандаша на ресницах или губах: легче было абстрагироваться и забыть о том, что, вообще-то, выглядишь сейчас хуже и развратнее, чем иная шлюха. Как это его недостойно! Это так позорно — позволять вытворять с ним, честным и достойным мужчиной, настолько отвратные вещи.       Он даже не представлял, что именно такое мужская проституция на самом деле. ***       Ларин поначалу думает, что это всего лишь очередное нарочное запугивание, чтобы приручить, подчинить или унизить, однако уже через секунду с ужасом понимает, что Хованский не шутил: его усадили на кровать и заставили ждать. Дмитрий, весь на иголках от нервов, дергался от каждого звука шагов и едва не вскочил от скрипа двери.       Не то, чтобы расист, Ларин ахнул от изумления и выпучил глаза, увидев заходящих черных мужчин. Высокие, коренастые, с жуткими плотоядными взглядами.       — Отлично, — поделился впечатлениями один из них и подмигнул девице, которая красила Уткина; та торопливо кивнула и удалилась, оставив Ларина наедине с накрывающим шею и плечи холодом. Он беспомощно рассматривает незнакомцев, которые слабо улыбаются ему, подмигивают, а сами уже раздеваются догола.       Мужики уже потянули к нему руки, и Ларин попятился, неловко балансируя на каблуках (их заставили обуть в дополнение к прочим вещам), как от наступающего зверя. Не успев даже вскрикнуть или хотя бы мысленно проклянуть ненавистного Хованского, как он уже оказывается в кругу пятерых или даже шестерых мужчин. Один из них притягивает его за дрожащее, то ли от страха, то ли от ненависти, то ли от холода тело к себе и грубо бьет по бедру, чем активизирует инстинкт самосохранения Ларина: тот начинает истерично вырываться, с испуганной безумной горечью в глазах молебленно глядя на «клиентов».       — Ах, какая горячая! — присвистнул счастливый донельзя черный парень, издевательски лапая тело изгибающегося Ларина, пока второй и третий торопливо удерживают его под локти: это даже излишние меры, потому что дрищеватый мужчина ничто не мог сделать против всех насильников.       Удерживая рвущееся тело, они предоставили возможность одному парню внимательно рассмотреть рубашку, через которую просвечивались темные соски, с усмешками опуститься на колени и погладить живот рядом с бусинкой пирсинга, а следом звонко поцеловать, вытянув красные на фоне темно-коричневой кожи губы. У несчастной же жертвы подгибаются от происходящего мерзотного, такого до пикантности терпкого и контрастного кошмара: он не мог не заметить болтающиеся между ног мужчин массивные, длинные и крупные члены — определенно, стереотипы не врут. Ларин чванливо морщится, наконец как-то очнувшись от шока, мотает головой и отчаянно гонит от себя гадкие сравнения с порнушкой, где он выступает в унизительной роли слабой девчушки, которую раскладывают плохие парни.       Злорадно посмеиваясь, один мужик хватает Диму за тощие ноги, которыми он так неловко сучил и переминался, пытаясь съежиться, и поднимает вверх, отчего мужчина оказывается в горизонтальном положении. Впрочем, жертва не сдается, продолжает бешено извиваться и, вырвавшись, с глухим стуком падает на пол, даже пытается уползти и судорожно встать, но насильники опережают Ларина и хватают за плечи.       Тушку, как мешок, буквально волочат по ковру, стирая спину о ворс и не вслушиваясь в безумные оры Уткина; снова приподнимают и швыряют друг другу, грубо хватая мужчину и дергая, чтобы было побольнее. Кто-то особенно яростный поддает туфлей, а парень спереди наотмашь бьет массивными краденными кольцами — очевидно, что это были драгдиллеры, которым так много задолжал Ларин — по личику бедного Димы.       Он не понимает, как можно быть настолько бесчеловечным, жестоким и до ужаса отвратительным, как Хованский.       Когда Диму уже тащат на кровать, до него доходит вся суть слов Хованского: абсолютно весь этот вечер — а до ночи ещё было далеко — он будет принадлежать этим животным и, судя по всему, именно этот вечер станет и его последним, потому как с таким обращением ни один нормальный человек не справится.       С Димой, правда, особо церемониться не стали и разложили его прямо на полу, катая по полу пинками и хлесткими ударами: каждый касался то бока, то спины, ягодицы, щипал и кусал, чтобы просто дотронуться до такой-то шлюхи и выместить всю злобу. Парни громко гоготали, тискали такое сочное тело, задирая юбку и громко обсуждая блядский вид Ларина.       — За сколько ж достали такую замечательную девочку? — хохочет сально один, поддевая белыми пальцами кружевные трусики: Димочка стыдливо сводит костлявые ноги, как стеснительная школьница, а парень настойчивее ущипнул за это попку и поцеловал чуть выше резинки чулок. От обращения с собой и правда как с бабой Ларина так и захлестывает горячим стыдом, что кровь к щекам приливает.       Самому ловкому удалось подхватить Диму под костлявые бедра и отпятить зад, ставя Ларина на ноги, почти-почти подгибающиеся на высоких каблуках; спереди паренек тут же ухватил шлюху за волосы и притянул к паху. На яростное мотание головой он улыбнулся, любуясь слегка расплывшейся от злых слез тушь, сплюнул на щеку Уткина и распрямился, шлепая членом по ней же: поддел головкой слюну, размазывая по лицу и губам, надавил на челюсти и толкнулся в «поганый ротик». Сзади мужики хлопотали, придерживая дрожащего с ног до головы Дмитрия: один развел ягодицы и тоже харкнул, но за тем, чтоб без особого труда войти. Вокруг уже образовалась целая очередь: каждому не терпелось воспользоваться блядью самого главаря, но пока они могли только смачно дрочить на происходящее.       Смельчаки подходили и стукали стволами по лицу занятого с обеих сторон мужчины, а кто-то подошел сбоку. Зная, что такое позорное и ничтожное тело принадлежит им всем, насильник, не стесняясь, начал надрачивать на то, как бесцеремонно пользуют Ларина, прямо перед его лицом. Тот мучительно боится и заранее уже стыдится, что его «откупорят» и опорочат так низко совсем скоро: неестественно и мерзко видеть мужское худощавое тельце в руках других мужчин, похабно тискающих и вот-вот готовящихся вставить как следует.       И когда массивная головка распирает сфинктер, проникая внутрь, Диму — всего трясёт от боли, ненависти, испытуемого унижения и такого отвратительного отношения к себе; он действительно чувствует себя грязной тряпкой, мерзкой шлюхой, которая чуть ли не с самого детства вот так позволяла пользоваться собой, не иначе, а гордой, самодостаточной личности будто и не было никогда вовсе — вряд ли бы с хоть немного уважаемым человеком так обращались другие люди — и не знает, что делать. Низ живота плавит этим смачным, поганым позором, проходит мурашками — негр сзади двигается так быстро и размашисто, точно имеет на то право, точно Ларин сейчас (и есть!) шлюха, которая обязана удовлетворить их всех.       И если сначала он с искренней мольбой надеялся на помощь со стороны Хованского или его шайки, — мол, проучил его немного, запугал, и ладно — то сейчас мужчина уже окончательно осознал, что для Юрия нет ничего святого: его не волнует ни самочувствие другого человека, ни его страхи или переживания, ни его какие-то личные заскоки; если этот зверь что-то вбил себе в голову — он из кожи будет вылезать, но осуществит задуманный кошмар.       Видимо, мужчины взяли на заметку то, что Ларин девственник и развлекались с этим особо жестоко: не сдерживались, толкались сильно, грубо и рвано, будто специально старались доставить как можно больше боли, что уж говорить об общем самочувствии; действительно огромные херы «пропахивали» задницу так, что ныло и распирало все в тазу и стреляло в бедрах, с трудом терпеть неудобное, болезненно-острое давление на стенки ануса.       Окончательно раздавленному, униженному Ларину оставалось только сильно жмуриться, когда на него очередной раз харкали, и каждый раз вздрагивать от частых ударов. Удерживая его в полусогнутом раскоряченном положении, парни сменяли друг друга: вот один вытащил со влажным чпоком член из разъебанной красной дырки, тут же пристроился следующий, натягивая Уткина так резко, что висячая серьга в пупке болталась туда-сюда. Похотливо облизнувшись, парень намеренно, каким-то покровительным жестом положил ладонь на впалый живот и сжал, придерживая, пока сам быстро и сильно двигал бедрами вколачивая «конский» пенис покрепче.       Все эти слезы, шарахания зажимающейся жертвы, конечно, приносили куда больше удовольствия насильникам чем сам процесс унижения и позора такого гордого и выебистого Уткина. Ребята, впрочем, особо и не реагировали ни на крики, ни на бросаемые безумные взгляды: они продолжали терзать жертву во все дыры.       Жертва все же подгибается в коленях и валится на пол. Член стремительно выскальзывает, но ребята быстро ориентируются и протаскивают выгибающегося в злостной истерике Уткина по полу и переворачивают на спину, валясь рядом: смена позы особо никому не помешала. Мужчина по-прежнему легко подхватил под костлявые бедра, задирая обтянутую в чулок ножку с каблучком повыше, и ворвался в истраханное отверстие, жадно растягивая членом его и дальше, пока другие корпели над Лариным вновь, то и дело поворачивая его голову за волосы, чтобы успел обсосать все члены.       Он мог только задыхаться от негодования и терпкой досады, брезгливо кривя накрашенные губки, когда кто-то тянулся за нахально-издевательским поцелуем: таким же бесцеремонным и навязчивым, как все происходящее. По всему телу гуляли чужие руки, жарко сжимая пальцами бока, грудь, шею; Дима ощутил себя шлюхой нарасхват — и был бы прав.