Дьявол в деталях

Одни говорят: мир умрёт в огне, Другие твердят про лед Я долго жил, и кажется мне, Огонь скорей подойдет. Но если бы кто-нибудь мне сказал, что дважды нас гибель ждет, я не удивился бы. Я узнал, что ненависть — толще, чем лёд. - Роберт Фрост "Огонь и лед"

      Когда-то давно я смотрела фильм, где женщина писала автобиографию на туалетной бумаге, размышляя, как нелепо оканчивается ее жизнь - с надеждой на мир, что изменится к лучшему. В другом фильме, просмотренном еще совсем недавно (хоть это «недавно» и было почти шесть лет назад), пленница психиатрической клиники с диагнозом «нимфомания» записала свои воспоминания поверх Библии — единственной книги в ее распоряжении.       Я уподобляюсь их примеру, но не руководствуясь отсутствием бумаги под рукой - ведь если попросить, то кто-то из «Серых» найдет ее для меня, а из собственных соображений. Во-первых, оставлять исписанные воспоминаниями листы у всех на виду  крайне ненадежно, а во-вторых, бумага в новое время — ограниченный ресурс, учитывая, что ни фабрик, ни деревьев, наверное, не осталось. Непозволительная роскошь - марать белоснежные листы исправлениями и дополнениями.       Мои воспоминания осквернят страницы первого издания Готорна «Новые Адам и Ева», точно единственную надежду, что у человечества будет еще один шанс на жизнь. Но в свое оправдание я скажу, что не желаю и никогда не пожелала бы подобной участи кому-либо еще, и моя история, как и тысячи других, рассказанных прежде, начинается с детства, откуда мы все родом.       Я родилась в небольшом городе, население которого составляло меньше сотни тысяч человек - Шугар-Ленд. Разум всегда проводил параллели между названием моей малой родины и каким-то сказочным королевством Феи Драже. В действительности же этот город, прозванный одним из первых поселенцев «Оклендской плантацией», вырос на месте непосредственно сахарной плантации и ничем, кроме сахара и близости к Мексиканскому заливу, не славился. Это была родина моего отца, поэтому мы прожили здесь несколько лет после моего рождения, в дальнейшем планируя перебраться куда-то на север, потому что в раннем детстве я плохо переносила южную духоту.       Планы по переезду потеснило рождение моего брата - вроде бы долгожданного второго ребенка. После рождения Джейка мы продолжили жить, как и жили, но теперь был младший брат — вечно плачущий, непослушный и капризный, как и большинство маленьких детей.       В каком-то смысле я с раннего детства привыкла брать на себя ответственность за него, и никогда не считала это подвигом, в отличие от многих моих подруг, клянчащих конфеты или карманные деньги в обмен на присмотр за младшими. Я была воспитана иначе, родители привили мне, что мы с братом — одна кровь, и поэтому у меня никогда и в мыслях не было бросить Джейка на нянек или еле ходящих стариков отца. Так, когда Джейк стал старше, я всегда брала его с собой на бейсбол или собирать конфеты на Хэллоуин. Правда, работало это односторонне, и повзрослев, он никогда не брал меня с собой на футбол или в кино, а лишь использовал для покупки билетов на фильмы ужасов. Я не обижалась.       Наши родители развелись, когда пришли к выводу, что мы больше не ранимые ангелочки, чью психику можно покалечить отсутствием одного из родителей, и достаточно взрослые, чтобы стойко перенести эту новость. Я отнеслась к этому, наверное, слишком по-философски для своего возраста, а вот Джейк вспылил, но быстро успокоился, убедившись, что карманные деньги у нас будут от обоих родителей.       Ни мать, ни отец не стремились ущемить нас в чем-то, наоборот, потакая нашим прихотям с младенчества, а потому свою жизнь я могла назвать счастливой. У меня была свобода распоряжаться своей жизнью так, как я пожелаю этого, а у брата были деньги на новые игрушки, приставку и прочее.       Родители нас не делили - мать с огромным удовольствием спихнула нас отцу, решив, что как девушке, вкушающей все прелести пубертата, так и мальчишке на пути взросления нужна твердая рука главы семейства, а женщины чересчур слабохарактерные, когда речь идет о вопросах воспитания.       Мама, разрывавшаяся между Джэксонвиллем во Флориде и Лос-Анджелесом в Калифорнии, выбрала последнее и, довольная собой, уехала туда, где всегда, по ее словам, было ее сердце. Мне это казалось смешным, но я не стала возмущаться поступком родительницы, хотя бы по той причине, что сама надеялась уехать из сахарного королевства Техаса. Отец подумывал последовать примеру бывшей жены и сжечь все мосты, но был не готов на столь кардинальные изменения, и потому отправился с детьми в беззаботный город штата пеликанов.       Я полюбила Новый Орлеан всем сердцем, как только ступила на его землю. Он оправдывал свое прозвище - здесь всегда дышалось легко. Ты не чувствовал себя неприметной частью какой-то большой системы, как это могло случиться с тобой в Нью-Йорке, или очередным неудачником, пробивающим путь в медиа пространство, как это зачастую и бывает в Лос-Анджелесе. Город джаза подарил мне до боли прекрасную юность, когда я с новыми школьными подругами проводила теплые весенние вечера во Французском квартале или же на набережной Миссисипи.       Джейк обзавелся друзьями, больше проводил времени дома за компьютерными играми, и ни отец, ни я не имели на него управы. Он не особо хотел кого-то из нас слушать или прислушиваться к советам, но и не поддавался тоске по матери. Это был в чистом виде эгоизм родительского любимчика или же второго ребенка, привыкшего к вниманию.       Мне было шестнадцать, когда отец женился во второй раз и притащил в дом мачеху. Ее, кажется, звали Адели, и она была старше меня на тринадцать лет, что было довольно странно. Она хотела своих детей и очень быстро залетела, и в этот же промежуток времени слишком быстро активизировалась мама, решившая, что теперь ее очередь играть в заботливого родителя.       Отец был лоялен, предпочитая не быть крайним, а потому выбор был в наших с братом руках. Я бы не уезжала, но Джейк загорелся идеей жить подальше от раздражавшей его мачехи, а у меня не было сил бросить его одного. Зная маму, я могла сказать, что следить за распорядком жизни сына будет не в ее интересах.       Я не считала это жертвой во имя семьи, ведь разве можно назвать адом жизнь в Городе Ангелов? Ты будто со светской богемой на одной большой вечеринке, продолжающейся и при свете дня. Можно сняться в массовке, отстояв на кастинге, кричать при виде любимого исполнителя или хвататься за телефон в надежде заполучить заветное фото. Не это ли мечты как почти любого подростка, и так и не выросшего из детских игр взрослого?       Мама встретила нас в аэропорту и театрально разрыдалась. Она больше походила на мою старшую сестру, чем на родную мать. И виной этому накачанные (невесть пойми за чей счет) сиськи четвертого размера, напоминающие футбольные мячи, спрятанные под легким сарафаном, и с десяток инъекций на лице, из-за которых все эмоции разбивались о маску.       Когда она закончила показную истерику, я уже знала, что она скажет, и мама не подвела:       — Вы так повзрослели! Когда вы успели так сильно вырасти?       Джейк хмыкнул и закатил глаза. Его ответ я тоже знала заранее.       — Если бы ты навещала нас чаще, чем раз в никогда, то знала бы.       Одна из причин, почему я с легкостью согласилась переехать к матери, заключалась в том, что мне оставалось полтора года до университета. У меня не было никаких сомнений, что я поступлю в Новоорлеанский университет и вернусь обратно в беззаботный город, который могла с легкостью назвать «своим».       Мама жила в небольшом коттедже типовой планировки, ничем не отличавшейся от нашего дома в Шугар-Ленд. Я бы не удивилась, узнав, что мама выбрала этот вариант из дюжины других только потому, что здесь не нужно было бы вновь запоминать, куда поставить продукты из супермаркета.       «Юг-Лонгвуд-авеню» была застроена небольшими коттеджами, среди которых сосчитать выделяющиеся можно было на пальцах одной руки. Нас со всех сторон окружали домохозяйки, и только в последнем доме на пересечении с «Докуэилер-стрит» жила бездетная пара средних лет. Не мудрено, что мама ощущала себя белой вороной и с трудом могла похвастаться историями о своих детях.       Выпускной класс пролетел быстро, а я ожидаемо была зачислена на «сраную», по словам брата, кафедру средств коммуникации. Он хотел взять «год отрыва» и провести его на полную катушку (будто бы сейчас кто-то его ограничивал), а мне хотелось быть журналисткой. Я часто представляла себя криминальным репортером и никогда -редактором какого-нибудь журнала. Это было бы просто скучно.       Первый тревожный звоночек раздался в апреле.       Обычно Миссис Артер дважды или трижды стучала к нам, жалуясь на дьявольски громкую, а иной раз и просто дьявольскую музыку, что мешала ей медитировать на занятиях йогой. Виной, конечно, была музыка Джейка. У него проснулась внезапная любовь к року и порой стены дома сотрясались, но некому было выключить магнитофон из розетки или перекрыть доступ к интернету.       Теперь же она постучалась и выглядела заплаканной и обеспокоенной, спрашивая надрывающимся голосом, не видели ли мы ее кота. Старого, жирного и немножко глупого, который частенько вылеживался на крыльце и никогда не реагировал на окружающий мир. Я отрицательно покачала головой, сказав, что понятия не имею, где может быть этот пылесборник и пообещала спросить у брата, что так некстати задерживался в школе.       Он вернулся домой позже обычного, надвинув на глаза дурацкую шапку, хотя была уже середина апреля, и гордо проигнорировал меня, будто бы я была пустым местом в этом доме. Джейк не отвечал на мои вопросы, смотрел в стену, когда я попросила его быть вежливее и поворачиваться лицом к тому, кто с ним говорит. Он сбросил мои руки со своих коленей, когда я, как в детстве, присела на пол рядом с ним, чтобы не смотреть на него сверху вниз. После этого случая последовали другие. Джейк повесил замок на дверь в свою комнату. Это удивило даже нашу недалекую мать, проводящую, все еще не ясно за чьи деньги, сутки в спортзале. Кроме того он допоздна пропадал где-то после школы, а все вопросы к нему просто игнорировал, уходя. Я не хотела говорить с отцом о младшем брате, ведь у него была новая семья и новая забота в лице нашей сводной сестры.       В конце мая к нам постучалась женщина лет пятидесяти. Она походила на одну из тех, кто знает все сплетни в городе, ведь и в самом деле здесь, кроме как сбором слухов, распитием виски и курением заняться больше нечем. Не тратя времени на знакомства, женщина с порога принялась возмущаться тем, что соседские детишки, включая моего братца, причиняют вред животным, приносят их в жертву или еще черт знает что, а она устала убирать их творения с улиц.       Чем больше она говорила, тем сильнее приливала краска к моему лицу. Я испытывала такой стыд, будто в проблемах воспитания была только моя вина, и это именно я не заметила, что любитель компьютерных игр вышел на следующий «уровень» и принялся выплескивать родительскую нелюбовь (или недолюбленность) на тех, кто беспомощнее.       «Если что, — удовлетворенная реакцией, подытожила женщина, вынув из серебряного портсигара очередную сигарету, — я ваша не самая ближайшая, но соседка с Берро Драйв»       Берро Драйв.       Я часто каталась там на роликах. Не конкретно на Берро Драйв накатывала круги, а просто проезжала мимо и всякий раз бросала взгляд на кирпичный особняк, выделяющийся на фоне остальных построек, и по описанию походивший на тот дом на Елисейских полях в Новом Орлеане из нашумевшей пьесы. Только особняк был заброшенным и постоянно продавался, судя по большой табличке у прогнивших кованых ворот.       Местные слагали про него легенды, но дальше глупых страшилок речи не заходило, хоть большинство людей и обходило угрюмый дом стороной.       Под давлением Джейк сознался, что они приносили дары Ему, кричали «Сатана» и молились темному владыке (после каждого упоминания Сатаны он получал оплеуху), и устраивали все это в пределах особняка на Берро Драйв либо иногда в подвале одного из их шайки. Я наблюдала за тем, как шевелились губы младшего брата, когда он говорил о темной материи, Сатане, Люцифере и о том, как они похитили соседского кота, что тот даже не сопротивлялся, будто заранее знал об уготовленной судьбе.       И я снова и снова испытывала стыд, задаваясь вопросом, в какой же момент этого года, проведенного в Лос-Анджелесе, мой брат стал таким и попал в дурную компанию? Мне становилось страшно от одной мысли, что будет с ним дальше. Убийства живых людей? Распитие крови девственниц? Вырывание сердец?       Мама отправит его в психушку, если прознает о содеянном, и тогда брат возненавидит нас.       — Тебе нравится причинять боль? — вяло спросила я, боясь услышать положительный ответ.       — Не знаю, — пожал плечами брат, оглядывая носы новых ботинок. — Это же все несерьезно.       Сквозь череду вопросов в духе: «Тебя принуждают этим заниматься?», «Тебя унижали в школе?», «Ты хочешь самоутвердиться или кому-то понравиться?» и такой же череды односложных отрицательных ответов, мы ни к чему не пришли, так что оставалось лишь одно — заключить пакт.       Смысл, его состоял в том, что я не рассказываю ничего родителям ни о жалобах соседей, ни о его новом болезненном увлечении при условии, что он больше не будет воровать животных для жертвоприношений у соседей (когда имеются жирные грызуны в нашем подвале) и подыщет себе компанию лучше.       Все довольны, все хорошо.