Дьявол в деталях

      С того самого дня мой путь стал пролегать через Берро Драйв в два, а то и в три раза чаще обычного. Это уже стало навязчивой идеей - поймать брата за разделыванием очередной тушки невинного животного. Я знала, что мне не удастся защитить его от самого себя после отъезда в университет, но покуда мы с ним находились под одной крышей, во мне жила надежда как-то повлиять на него.       После вручения аттестата я, наверное, поселилась на этой улице. Я дважды проезжала вперед-назад, иногда тормозила, возвращалась, вновь проезжала вперед, сидела на бордюре в конце улицы, переводя дыхание и проверяя, насколько крепко завязаны шнурки на квадах.* Прогулки оставались безрезультатными, а это наталкивало на мысль о том, что либо дружки-сатанисты так хорошо прятались, либо мой братец выбрал новое место для своих недетских игр.       В конце второй или третьей недели бессмысленного катания я стала ощущать на себе пристальный взгляд, словно бы принадлежащий пустоте. Казалось, что сам дом, этот вычурный особняк, построенный на костях, ожил, дышал и смотрел на меня, следя за каждым шагом. Я называла это просто паранойей, гораздо больше зациклившись на том, чтобы поймать брата.       А потом все началось. Я очень хорошо помню этот день. Тогда я не придавала ему большого значения, считая его всего лишь одним из большой вереницы дней в будущем, но позднее у меня уже было достаточно времени, чтобы восстановить его в памяти детально и попробовать понять, где же я допустила ошибку.       Мои школьные подруги проводили каждый день на пляже Санта-Моники, ели мягкое мороженое и нежились у воды в надежде заполучить идеальный загар. Это были наши планы перед университетом, но после окончания школы я стала проводить время за слежкой, а подруги так и продолжили нежиться на солнце, словно человечество еще не узнало, что такое рак кожи.       В одну из пятниц они буквально вынудили меня пойти с ними, говоря о заранее данном обещании и о том, что на пляже гораздо лучше, чем в городе. В последнем я не сомневалась. Мы пили водку, смешанную с сиропом в бутылке из-под спрайта, быстро пьянели и пытались заигрывать с мальчиками, проходящими мимо, крича что-то им вслед и заливисто смеясь, чем вызывали недоумение окружающих.       Ближе к пяти вечера, разморенные и опьяненные не столько алкоголем, сколько вседозволенностью, ощущаемой особенно остро в молодости, мы распрощались до следующей недели, и я вернулась домой, не заботясь о том, что в таком виде меня может увидеть мать или кто-то из соседей. Хотелось проспать до завтрашнего дня или до отъезда в университет. Стены дома, окрашенные в сливочный цвет, приманивающие еще больше солнца в комнатушки, будто улыбались мне, заставляя расплываться в глупой улыбке.       — Все же мне будет не хватать этого дома, — вполголоса говорила я сама с собой, водя пальцем по собственному отражению в трюмо.       — Дорогая, ты уже дома? — мамин голос из соседней комнаты заставил меня вздрогнуть, оставив на зеркале жирный отпечаток ладони.       — Да, мам, но я еще пойду, погуляю, — скороговоркой ответила я, вслепую вынимая из заднего кармана влажных шорт пластинку жевательной резинки. Мама уже появилась в дверном проеме и согласно покачала головой, будто бы не замечая, что ее дочь налакалась водки.       — Тут на столе, — она прошла в кухню, предлагая проследовать за ней. Я повиновалась. — Что это?       Наманикюренным ноготком указательного пальца мама пододвинула ко мне почерневшую серебряную цепочку. Глянцевый кружок пентаграммы под определенным углом демонстрировал печать Бафомета.       — Что это, — идиоткой повторила я. — Это мое, видимо забыла. Спасибо, мам.       Быстро застегнув цепочку, игнорируя волосы, что случайно попали в замок, я послала ей несколько воздушных поцелуев, схватила ролики из шкафа и выбежала из дома. Мокрая после пляжа одежда холодила тело, отрезвляя, точно контрастный душ. Под пальцами ног все еще ощущался ранее налипший песок, что теперь осыпался прямо в мою обувь. Теперь я думаю, что здесь нужно было выдать братца, выкрикнуть, что мать слепа, а эта сатанинская атрибутика лишь верхушка айсберга. Что нужно было сдать малолетнего идиота в психушку или под конвой, чтобы там кто-нибудь выяснил причины его девиантного поведения.       Разгоняться пьяной на любом транспорте, даже если это собственные ноги с привязанными четырьмя колесами — противозаконно и опасно для жизни. Я помню, как остановилась возле Берро Драйв — ноги сами несли туда, как на автопилоте, — и сразу ухватилась за бок, кашляя и надеясь, что это отгонит накатившую волной тошноту, иначе я вот-вот прочищу желудок на ближайшей заросшей лужайке.       Этого допустить было никак нельзя.       И тогда это произошло снова. Ощущение, будто кто-то с толикой презрения сканирует меня взглядом. Правда, теперь этот взгляд чем-то неуловимо отличался от того, что я чувствовала здесь раньше. Краем глаза я уловила какое-то движение по левую сторону улицы вблизи особняка. Поворачиваться нужно было быстро или же медленно, как показывают в фильмах, чтобы никого не спугнуть.       Что первый вариант, что второй был не самым лучшим, а потому я попросту развернулась на роликах, жалея, что до сих пор не переобулась и не повязала их удавкой на шею, связав за шнурки между собой.       На крыльце ближайшего дома стоял, прислонившись виском к колонне, парень. Вполне реальный, из плоти и крови. Чертовски притягательный парень у крыльца.       Есть те, кто попадает под категорию «симпатичных» или те, кого называют «хорошенькими» или того хуже — «миловидными». Эти прилагательные отлично подходят, если ты не можешь сказать человеку, что он далеко не красавец. Он или она миловидной внешности. Близко к страшненьким, но кому-нибудь понравится.       Парень же без труда попадал в категорию красавцев.       Слащавый, конечно, но все равно красивый. Глядя на него, даже со злости язык не повернется назвать его неказистым.       В нашей семье дела обстоят иначе. Джейка не назовешь привлекательным, но у него все еще впереди, а я всегда попадала под категорию симпатичных, которых сложно назвать уродинами (за глаза тоже), но без уникальности или изюминки, как часто любят говорить. Внешность и внешность. В детстве мама говорила, что я хорошенькая.       Слепые котята тоже хорошенькие.       Парень все еще смотрел на меня, пока я отчаянно попыталась вспомнить, могла ли видеть его раньше. Живя в одной части города больше года, сложно не запоминать людей в лицо, а я при этом частенько нарезала круги возле его дома. Впрочем, не исключено, что он приехал сюда пару дней назад.       Я вскинула руку, проявляя все свое техасское дружелюбие - в нашей провинции каждый считал своим долгом улыбаться друг другу до судорог.       Он по-ребячески быстро преодолел преграду в виде ступенек и оказался рядом со мной. Мы были примерно одного роста, отчего вблизи я с легкостью могла разглядеть россыпи юношеских прыщей на лбу и на носу.       "Ему, наверное, меньше лет, чем мне" — почти сразу же подумала я, улавливая заинтересованный взгляд в районе груди (не льсти себе) на чертовом, в прямом смысле слова, украшении.       Его звали Майкл. Никто и никогда не называл его Майком.       Жил он здесь с бабушкой Констанс, которую я, разумеется, не помнила.       Майкл напоминал мне брата в возрастном диапазоне от семи или восьми до десяти лет. Где-то непоседливый, стремящийся понравится, но не делающий это, как любят взрослые, заискивая перед тобой.       Единственная странность, бросившаяся почти сразу в глаза, заключалась в режущих слух речевых ошибках. Майкл иной раз говорил с глупыми ошибками, которые были бы простительны для того, кому английский не родной язык, но в голосе парня не различался акцент. Он ловко уходил от ответов про возраст, отнекивался от недавнего переезда и выражал большую заинтересованность украшением на моей шее, чем нашей беседой.        Я не исключала варианта, что причина была банально в том, что от меня несло спрайтом с водкой, жевательной резинкой и потом, а это, знаете ли, не совсем располагает к беседе. Что ж, такое тоже возможно.       Мне он тогда понравился почти сразу.       Было бы странно, если бы я испытывала к нему отвращение. Мы стали встречаться практически каждый день, говорили о какой-то ерунде и не хотели расставаться. Наши встречи прерывались его бабушкой, относившейся ко мне с настороженностью. Я ее не винила, обычно родители или другие родственники не особо радуются продолжительному общению детей противоположного пола. Ведь в итоге кто-то может родить, а кто-то перечеркнуть свою жизнь, зарабатывая на пропитание для выродка.       Второй странностью, а их, поверьте, было куда больше, стало то, что Майкл мог не контролировать себя, и порой язвительное дерьмо агрессии лилось у него изо рта, руки сжимались в кулаки. Его буквально всего передергивало от раздражения к абсолютно различным и не взаимосвязанным вещам, что настораживало.       Но я была влюблена, а если и нет, то мне нравилось проводить с ним время, хотя это совсем не походило на то, что раньше было с ровесниками. Никаких кафе, кино, глупого и неуместного держания друг друга за руку, когда вы оба смущены и у кого-то предательски потеют ладони. Отношения с мальчиками моего возраста разонравилось мне наверное, пару лет назад. Они склоняли к сексу, когда хотелось им, а не мне, слюнявили мне шею и водили ладонями по груди, точно гинеколог на школьном осмотре.       Забота о брате отошла на второй план.       Как-то раз Майкл задал вопрос, почему я катаюсь всегда здесь, и какой в этом смысл. Я ошибочно расшифровала слова в ключе старомодности, ведь большинство предпочитают скейтборды и прочие доски.       — Мне просто нравится чувство скорости, если разогнаться.       — Можно?       — Что? — я недоуменно посмотрела на него.       — Подтолкнуть тебя, тут же есть, где разогнаться, да?       Я помню, что смущенно кивнула, так как никто не предлагал мне подобное, хотя в его предложении не было ничего странного. Оно походило на какую-то своеобразную форму заботы, что ли.       Когда я была младше, видела, как это делали девчонки-старшеклассницы после раскуривания косяка. Одна из них, что была в кедах или кроссовках, разбегалась и толкала другую, что готовилась лететь с какого-нибудь подъема вниз, не боясь разбиться или сломать пару чьих-то хребтов.       Признаюсь, что я ожидала подобного, но Майкл не разбегался и, кажется, совсем не утруждал себя, а попросту оказался позади меня и толкнул вперед, отчего в первую же секунду почудилось, что он выбил из меня дух.       Это было сильно и заняло третью позицию в списке странностей Майкла с Берро Драйв, но я весело закричала, расправив руки в стороны, и наслаждалась тем, что могла просто ехать вперед, ощущать июльский ветер в волосах и поцелуи солнца на коже.       Вечером к тем местам, где были его руки, стало больно прикасаться, а через пару дней появились желтые синяки.       Со временем я заметила, что первое впечатление может быть обманчивым. Майкл был куда умнее и не имел ничего общего с моим непосредственным братом. Он с легкостью и почти вслепую собирал кубик Рубика, правда, иначе и после не возвращал популярную головоломку в первоначальное состояние. Умей я играть в шахматы, то думаю, он бы разбил меня без проблем, как делал это в играх на приставке, точно просчитывая на три, а то и пять шагов вперед. Майкл набирал наивысшее количество очков в игровых автоматах, оставляя детишек разочарованно выдыхать, ведь такой рекорд им было не переплюнуть.       Я помню, что поцеловала его первой после звонка мамы, которая попросила меня купить по пути льда — она не в состоянии залить формочки из морозилки самостоятельно.       Это было неловко и неумело с его стороны, будто мы были в начальной школе и играли в глупые игры на желание, где самым пошлым всегда оставался поцелуй взасос, перед которым меркло даже такое унижение как задрать юбку и продемонстрировать трусики. Меня подбивало спросить Майкла, неужели сейчас был его первый раз, но этот вопрос мог задеть его самолюбие, а потому я промолчала, углубляя поцелуй.       Я больше не видела Констанс ни в саду, ни на крыльце, ни презрительно наблюдающей за мной через окно.       Однажды Майкл во время непогоды предложил пойти к нему домой, чего я прежде никогда не делала. С порога в нос бил запах роз, терпкий и удушающий. Я никогда не любила цветы, а вот хозяйка дома мое мнение не разделяла. В саду их было даже слишком много, - ранее это не бросалось в глаза, кусты и кусты, но стоило лишь приглядеться, как отмечалась странная симметрия в посадке.       Комната Майкла напоминала комнату маленького мальчика, она как будто была отремонтирована в последний раз, когда ему было лет пять или шесть, а после он вернулся, но ни у кого не доходили руки придать этому месту какую-то серьезность. Та же кровать напоминала больше кукольную и прекрасно подошла бы для игрушек, сваленных у комода. Она была бы мала и для моего брата год назад, но ни один из этих факторов не помешал Майклу завалить меня на мягкий матрас, застеленный простыней с гоночными машинками.       В занятии сексом здесь таилась толика аморальности, точно вызов детству, потеря чего-то светлого.       С Майклом все было больнее, чем в первый и последующий разы и объяснений у меня не в запасе имелось. Попросту грань между стоном от удовольствия и стоном от боли отчасти стерлась. Но чувствовалась пропасть между тем Майклом, которого я, казалось, учу отвечать на поцелуй, и тем незнакомцем, что знал мое тело, знал, где стоит прикоснуться, чтобы вызвать приятные покалывания и выбить лишний вздох, а не слюнявить мне ухо с вопросом: «Тебе же приятно, да?».       Он был настойчивее с каждым разом, когда разводил мои ноги, проводя снизу вверх от голени к колену, и всякий раз его рука замирала на нем, будто в раздумьях, зазорно ли касаться губами этой части ноги.       Я как не в себя запихивалась противозачаточными таблетками и иной раз проглатывала их лишь при помощи слюны. Я морщилась от их горечи, хотя гинеколог уверяла меня в пресном вкусе этих препаратов.       Последние две недели перед отъездом мы встречались только чтобы потрахаться, и это не отличало нас от диких зверей. Первые дни я брала с собой ролики для отвода глаз, но когда осознала, что никто не выглядывает из комнат, чтобы оценить мое состояние, то стала просто сбегать после полудня под различными предлогами: на пляж, к подруге, в торговый центр.       Я могла прийти на трясущихся ногах домой, зная, что за мной тянется шлейф запахов секса, роз из сада его бабушки и муската. Последний был личным запахом Майкла, и я определила это практически случайно: мама купила специи, от запаха которых чудилось, что он стоял рядом.       По вечерам мне особенно нравилось разглядывать свое обнаженное тело, касаться покраснений, вызванных его прикосновениями, облизывать губы, небрежно стирая слюну с уголков рта и знать, что завтрашний день будет ничем не отличим от предыдущего.       Под конец августа мы не виделись несколько дней, что были потрачены на сбор вещей, которых оказалось больше ожидаемого. О своем скором отъезде я не говорила ни слова, наверное, по той причине, что не считала нужным. Майкл обладал не тем характером или внешностью, чтобы особо огорчиться моим исчезновением из его жизни. Для меня же летний трах значился приятным времяпрепровождением. Кто-то ездит на курорты в отпуск, надеясь на подобную интрижку, мне пришлось прокатиться до Берро Драйв и обратно.       Однако попрощаться все же следовало.       Весь день стояла духота, а на небе ни облачка, на которое можно было списать, махнув рукой, что это к дождю. В Шугар-Ленд так бы и сделали, о чем напомнила мне мама, с которой мы покупали бирки на багаж. Начитавшись отрицательных отзывов на все авиакомпании, следующие по маршруту «Лос-Анджелес — Новый Орлеан», она рассчитала процент потери багажа, который я отказалась страховать и прибавила индекс семейного везения. Всю дорогу мама пила охлажденный кофе и сетовала на Техасскую лоу-кост компанию с видом эксперта, пока я то и дело одергивала платье вниз. При быстрой ходьбе тонкая ткань то и дело задиралась, обнажая колени, говорящие о моей сексуальной жизни больше, чем если бы я катила коляску.       И если в центре города жгло солнце, то ближе к Берро Драйв сгущались тучи. Я помню, как сразу же поехала туда, отмахнувшись от брата, под различимые с приближением к улице крики ворон. Не меньше сотни черных птиц кружило над особняком, и само небо, словно залитое кровью, казалось, приманивало их.       На пороге проклятого дома стоял Майкл, и его выражение лица, казалось, говорит лишь о том, что он упивается происходящим, будто и вороны, крики которых заглушали даже раскаты грома вдали, и сгущающиеся свинцовые тучи были его творением.       Мелкая морось началась прежде, чем он заметил меня, прикрывающую глаза от дождя рукой вместо козырька. Все шло уже не так, как я изначально представляла, — это стали не посиделки в его детской комнате на постели, нуждающейся в хорошей стирке, если не в кипячении. Майкл настойчиво тянул меня в сторону дома, будто бы не принимая возражений.       — Ты что, боишься? — злобно произнес он, сжимая одной рукой мое запястье, а другой ручку входной двери.       Я не боялась. Ну, может, немного, при этом руководствуясь здравым смыслом, который не предусматривал прогулок по объектам фонда недвижимости с мрачными историями. — Нет, но разве это хорошая идея? — пятиться назад в дурацких роликах тоже так себе. — Я о том, что этот дом выставлен на продажу, скоро его кто-то купит, а он будет в ненадлежащем виде.       Майкл отмахнулся от меня, мол, не плевать ли тебе на состояние дома. Крупные дождевые капли намочили его взъерошенные волосы, а всегда кристально-голубые глаза, может по вине неудачного естественного освещения, стали водянистыми или же цвета замершего пруда со стоячей водой.       Помпезный интерьер внутри дома душил так же, как и вид его вычурного фасада. Стоило двери закрыться, ударила молния. Свет, отразившийся в витражах, промелькнул на лице Майкла, и впервые за все время нашего общения внушая даже страх, а не отторжение.       — Черт, — тихо выругалась я, сбрасывая квады на пол и пачкая его - на колесики налипли комья влажной земля и жухлая трава.       Уголок его рта дернулся в подобии кривой улыбки.       Майкл решил показать мне дом, между делом бросив, что ночует здесь уже не первую неделю. Все вокруг, за исключением брошенных коробок в центре гостиной, говорило, что здесь кто-то живет и уже достаточно долго. Это таилось в деталях: не вычищенная хрустальная пепельница на кухонной столешнице, не укрытые чехлами диваны и кресла...       — Здесь я разговаривал с психологом, — уточнил Майкл, когда мой взгляд зацепился за стеллаж, набитый книгами по психологии и ментальным расстройствам.       Мысль о том, что подобная библиотека мне бы пригодилась для обучения на первом курсе, где два семестра занимает психология, затерялась под гнетом последующей: какой-то психолог приезжает в выставленный на продажу дом для разговоров с пациентом. Можно предположить, что он арендует помещение на сутки, но очень уж это неубедительная версия.       Чем больше комнат оставалось позади, тем сильнее мне хотелось заупрямиться, застучать ногами по начищенному полу и прекратить нежеланную экскурсию. Эти эмоции я списывала на разыгравшееся воображение, подпитываемое раскатами грома (после каждого сердце уходило в пятки) и предыдущими теориями о «живом» доме, подглядывающем за мной.       Майкл оставил меня в полупустой комнате, которую, как он мне с гордостью сообщил, присвоил себе.       Односпальная кровать и вентилятор, гоняющий горячие потоки воздуха, заставили меня поежиться и одернуть, как и прежде, платье. На плечах выступила испарина, принятая мною поначалу за непросохшие дождевые капли. Майкл пожаловался на духоту, а я едва сдерживалась, чтобы не застучать зубами, пока желудок сводило спазмом.       Очередное завывание ветра, сопровождаемое скрипом половиц, заставило меня вздрогнуть и судорожно вспомнить хоть одну молитву. Подслушанную, прочитанную краем глаза на страницах ветхого переплета Библии, рассказанную на воскресной службе, хоть какую-то... Пустота. Что ж, на крайний случай сгодится и повторение имени Господа.       Майкл с легкостью выбил из меня сдавленный шепот: «Боже», показавшись в распахнутом дверном проеме в латексном-мать-его-костюме. Если б он не снял практически сразу маску, то уверенность, что передо мной был именно он, колебалась бы у нулевой отметки. Складывалось ощущение, что прорези для глаз в этой маске и вовсе не предусматривались создателем.       — Это принадлежало старым владельцам, — предугадывая вопрос, ответил он. В его взгляде, обращенном на кусок латекса, сквозило больше щенячьего восторга, нежели на мою компанию, совсем как тогда, с пентаграммой Джейка на моей шее. — Мертвые не против, я спрашивал.       Я покачала головой, выдавив из себя натянутую улыбку, и провела рукой по его волосам, касаясь кончиками пальцев кожи головы. Это была старая привычка. Когда я нервничаю, то ковыряю кожу головы, а после отдираю корки с неприметных ранок. Или наоборот, когда я пытаюсь кого-то успокоить, как, к примеру, брата вскормленного дюжиной оплеух после каждого упоминания Сатаны, принимаюсь приглаживать его непослушные волосы.       Рука, облаченная в латекс, нагретый теплом тела, скользнула по моей ноге, задрав подол платья. Меня пробил озноб.       — Ты не мог бы снять это с себя? — специфическое одеяние меня не возбуждало.       Он хмыкнул, повторяя вопрос: страшно ли мне? В его вопросе не было никакой скрытой заботы, а лишь наслаждение произведенным эффектом. Опасность исходила от Майкла едва уловимыми вибрациями. Страх за собственную шкуру твердил мне поступать сейчас, как идеальная пленница: подчиняться и не сопротивляться. Раньше его непредсказуемость меня не пугала, а была еще одной особенностью - эдакий человек-настроение, в общении с которым все прямо пропорционально зависело от собеседника: вызывать в нем гнев или пытаться заслужить расположение.       Мне почему-то вспомнились все истории из криминальных сводок, что изображали подростков жестче зверья. Вроде тех случаев, когда группа подростков пустила по кругу шестиклассницу или когда парочка каннибалов проголодались и поужинали своей одноклассницей.       Кажется, все проглоченные за месяц противозачаточные таблетки образовали комок и подступили к горлу. Я дважды или трижды попыталась сглотнуть, но с каждым разом все сильнее чувствовала горечь в глотке. Дождевые капли отбивали дьявольский ритм по стеклу, лопасти вентилятора со свойственным им звуком не отставали в такт. Губы пересыхали от горячего воздуха, вынуждая вновь и вновь нервно их облизывать.       — Ты считаешь меня чудовищем?       Он задал этот вопрос на полном серьезе без тени усмешки или сарказма, что немало удивило и ввело в некий ступор. Считала ли я его чудовищем? Нет. По крайней мере, при мне за ним не наблюдалось ничего, что вызвало бы волну отвращения.       Мне бы хотелось сказать ему: «Ты не чудовище», но не было ни капли уверенности в достоверности этих слов, как и желания размышлять о субъективности мнений.       — Гораздо вернее внушить страх, чем быть любимым. Макиавелли.       Я понятия не имела, откуда знала это, может, выписывала для каких-то школьных эссе, но Майклу фраза, очевидно, пришлась по душе. Его губы растянулись в самодовольной улыбке.       Когда моя голова коснулась подушки, в сознании выброшенной на берег рыбешкой билась мысль все прекратить, сославшись на глупость вроде переутомления на солнце или месячных. Меня било и от жара, и от озноба с каждым последующим прикосновением латекса к коже. Казалось, что сейчас по всему телу проступят красные пятна аллергии — мои неразлучные друзья после переедания шоколада, но ничего этого не происходило.       Я помню, что собиралась крепко зажмуриться и открыть глаза только по окончании, но часть прелюдии затянулась. Двумя пальцами он неряшливо обвел контур полуоткрытых потрескавшихся губ, а после надавил на кончик языка. Вкупе с латексом все это напоминало прием у дантиста, правда, тот никогда не водил пальцами у меня во рту с целью проверить, когда сработает рвотный рефлекс или сколько я могу вобрать. Когда сглатывать стало тяжелее, струйка тягучей слюны скатилась по подбородку, он убрал руку и растер всю бесцветную жидкость у меня по промежности. Довольно экзотические познания, которыми не владела и четверть одноклассников. В первый раз тоже было недостаточно смазки не то из-за волнения, не то из-за того, что партнер не вызывал бури эмоций. Пункт потери девственности до шестнадцати затерялся в списке дел где-то между исправлением прикуса и покраской волос. Исчезнуть.       Исчезновение — навязчивая идея во время первого секса, когда от боли я прикусила язык, но зачем-то приторно изображала удовольствие. Десятиклассницу из нашей школы прозвали фригидной, кричали это вслед, посмеивались за спиной. Крайне неразумно после подобного инцидента лишаться невинности с ее бывшим парнем.       Неплохо было бы исчезнуть.       Об этом я думала сейчас, не зацикливаясь на том, что ладони касаются не горячей кожи, а латекса, и глаза, хоть и не крепко зажмурены, но полуприкрыты. Так охуительно хорошо, хоть после и больно сидеть - еще несколько дней назад, и так до горечи в горле омерзительно - сейчас, под жужжание вентилятора и крик ворон. — Я совсем забыл показать тебе подвал! — в его голосе прозвучало столько болезненного энтузиазма, а я была занята лишь тем, чтобы стереть сперму с тела собственным платьем, не замарав чужого постельного белья. «А вот так начинаются все фильмы ужасов, где девушек насилуют и убивают, или сначала убивают и потом насилуют» с ужасом подумала я. — Я не хочу спускаться в подвал, — попугаем повторяла я, сжимая в руке мобильный телефон и то и дело одергивая липнущее к еще влажным бедрам платье, словно это помогло бы высушить его в кратчайшие сроки. — В нашем полно крыс и, возможно, его затопило.       Майкл меня не слушал.       Боже.       Господи, помоги.       — Ты что-то сказала? - он резко обернулся и хищным взглядом оглядел мое лицо, точно видел впервые в жизни.       — Н-н-нет, - заикаясь, выдала я и для пущей убедительности отрицательно покачала головой. — Ничего.       — Уверена? - его неуместная ухмылка вызвала у меня раздражение.       Я кивнула.       Треск ламп накаливания в подвале еще хуже жужжащего вентилятора и горячих потоков спертого воздуха в лицо. Внизу стоял запах сырости и спирта, как в процедурном кабинете.       Что-то испугало меня в тот момент, когда осталась позади последняя ступенька и предстояло осмотреться вокруг. Не исключено, что добрую службу сыграл последующий раскат грома, от которого разве что стены не задрожали. Здесь все в памяти смазано: я попятилась назад, размахивая телефоном в руках, городя околесицу о позднем часе и звонке брата, затем побежала назад, крепче хватаясь за пыльные перила. Должно быть, мой первый и последний театральный перформанс получился убедительным, ведь Майкл перестал возражать, лишь раздраженно следил за происходящим.       — Я совсем забыла, что мне нужно встретить брата, — напропалую врала я, пытаясь дрожащими пальцами завязать шнурки роликов между собой, — Что-то со связью, думаю, наверное, повредились какие-то линии.       Все еще ни слова об отъезде.       Бездумно закинутые на плечо ролики грязью колес перепачкали ткань платья, и без того нуждавшегося в большой стирке. Мне хотелось обнять его, как одну из тех школьных подруг на прощание, когда вы обе прекрасно осознаете, что дальше ваши дороги расходятся и вряд ли пересекутся. Однако Майкл, точно почувствовав или предугадав, что будет дальше, отстранился еще до того, как я протянула руку в его сторону.       Так делает Джейк, когда мама пытается к нему прикоснуться.       — Мне, правда, жаль, - вторила я. — Но уже поздно.       Он ничего не сказал, скривил губы в подобие улыбки и распахнул дверь, точно сдерживаясь, чтобы не сказать вслух: «А теперь убирайся».       Дождь не стихал ни на минуту, когда я выбежала за порог и интуитивно вобрала голову в плечи, ощущая, как ткань моментально прилипла к спине. Майкл смотрел мне вслед еще с минуту, а после с силой хлопнул дверью.       Я хотела обернуться еще пару раз и махнуть рукой, щурясь от воды, льющейся в глаза, но побежала вперед, опустив взгляд на перепачканные грязью ноги в резиновых сандалиях, хлюпающих по земле. Желание сбежать подальше было слишком велико.       Дома с порога чувствовался запах разогретой пиццы с пепперони, перебивающий едкий запах жидкости для снятия лака, слышались голоса ведущих ток-шоу. Мама сидела на большом кресле, закинув одну ногу на пуфик, и пыталась накрасить ногти. Тщетно, судя по количеству окрашенных в розовый цвет ваток на полу. Она повернула голову, мельком взглянув на меня, чтобы удостовериться, что никто чужой не застал ее в неподобающем виде, и изумленно открыла рот.       — Ты вся мокрая! Не знала, что там дождь, - мама прищурилась и посмотрела в окно, а после добавила:       — На столе пицца, но она немного пригорела по краям. Ничего?       — Не страшно, - дрожащим голосом отозвалась я, чувствуя, как вода стекает на пол, где тут же образовалась приличных размеров лужа. — Пойду, переоденусь.       Мама лишь промычала в ответ и прибавила звук на телевизоре, словно отгораживаясь не только от меня, но и от погодных условий за окном.       Мокрое платье сразу же отправилось в мусорное ведро. Я дважды вымыла волосы и намеревалась сделать это в третий раз, выдавив больше нормы шампуня, но взбив в руках пену, растерла содержимое по телу и медленно опустилась на дно ванной. Только сейчас, сидя под тонкими струйками воды, закрывшись от окружающего мира длинной шторкой, местами тронутой грибком, я почувствовала себя защищенной. От взглядов непрошеных гостей, непогоды, дома и Майкла. Особенно от него.       Неизвестно сколько времени я провела, сидя в ванной, но, когда решилась отдернуть штору, стены и зеркала уже запотели. Юркнув в свою комнату, я заперла дверь и для большой безопасности подперла ее стулом.       Заснуть под нестихающий шум дождя я не смогла, даже наплакавшись. В голову постоянно лезли глупые мысли вплоть до такой, что тот дом меня проклял, стоило переступить порог. Ночь прошла в бесконечном сборе вещей и сортировке их между коробками с надписями «ЗИМНЯЯ ОДЕЖДА», «ТУФЛИ», «КНИГИ».       Сон пришел только с рассветом, когда дождь постепенно превратился в морось, а после и вовсе прекратился.       Следующие несколько дней все СМИ твердили о превышенной норме осадков, которой не наблюдалось последние полвека, жаловались на повреждения и затопленные улицы, а после выяснилось, что пропала десятиклассница из пригорода. Я ее знала, она училась в моей школе и метила на место редактора школьной газеты. Тело нашли через пару дней около бензоколонки, без сердца и органов брюшной полости.       Это была последняя новость, которую я прочитала о Лос-Анджелесе, прежде чем изменила город в настройках, надеясь огородить себя от происходящего дерьма на ближайшие годы.       В частности, от Берро Драйв.

Paupieres baissees, visage gris Surgissent les fantomes de notre lit On ouvre le loquet de la grille Du taudis qu'on appelle maison Protect me from what I want Protect me Опущенные веки, серое лицо… Внезапно появляются призраки в нашей постели… Открывается задвижка решетки Этой конуры, которая называется домом… Защити меня от моих желаний Защити меня — Placebo - Protege-Moi

__________________ * Квады - четырехколесные ролики или же "ретро" ролики Берро Драйв, где-то была упомянута, как название улицы, где расположен Дом-убийца в сериале. В реальности он расположен на Westchester Place.