В сущности, все равно, за что умираешь; но если умираешь за что-нибудь любимое, то такая теплая, преданная смерть лучше, чем холодная, неверная жизнь. — Генрих Гейне
Дорогу до Форт-Уэрта я провела с закрытыми глазами. — Знаете, — вдруг произнес Уилл в бронежилете. — Мы же на два часа впереди, в будущем. Конец же наступит по местному времени, а у нас еще будет часок-другой. Сейчас там только… пять утра. У нас снова десять часов в запасе, дружище. Мне хотелось, чтобы день скорее кончился. Десять часов — ничтожно мало, но они сейчас сродни вечности. Я дважды предложила отвезти меня обратно в Арлингтон, чтобы собрать вещи, но получила ожидаемый отказ. На автозаправке они влили полный бак, а после взяли еще десять канистр девяносто пятого. Последний раз я видела, чтобы люди использовали канистры, наверное, лет пятнадцать назад, когда дедушка отказывался заправляться в Хьюстоне, отдавая дань местной бензоколонке. — Уверена, что сопровождение не нужно? — водитель кивнул в мою сторону, вынудив показать средний палец. — Справишься, Элис? Женщина вымученно посмеялась и обняла меня за плечи. С виду она казалась хрупкой, но ее хватка схожа с мужской. — Мы отлично ладим, верно? — Мое дело — предложить. Увидимся. До встречи. Его военная (или черт-пойми-какая) выправка трещала по швам дешевой синтетикой. Еще немного таких слов на тему прощания, и он разрыдается. Кривя уголок рта, мужчина отсалютовал и вновь завел двигатель, затягивая петлю по маршруту до Сан-Анджело — нашей конечной точки назначения. В семь тридцать нас оставили в оживленном центре города до часу дня по далласскому времени. Уилл сделал прекрасную подсказку: на сложенном листке в два столбика «Форт» и «Л.А» расписана разница во времени по часам. Последняя строчка: «17:00» — «15:00», не давала покоя ни мне, ни Элис. Я жила с чувством, что стоит последней девятке в минутах смениться нулем, сердце не выдержит и разорвется. Впереди оставалось семь долгих часов до того, как машина отвезет нас к частным взлетным площадкам неподалеку от международного аэропорта Даллас / Форт-Уэрт, возвышавшимися над Арлингтоном чуть левее Ирвинга. — Это правда случится? Нет нужды в уточнении и излишней многословности, незачем создавать заранее панику, если давка и смерть неминуемы. Мы смешались с толпой и стали неторопливо прогуливаться мимо стеклянных великанов. Теперь-то спешить некуда. — Не знаю, — призналась Элис, закуривая в специально отведенном закутке. Несмотря на лавины отчаяния, сошедшие с возведенной горы спокойствия, меня начинает подташнивать от сигаретного дыма. — Мне бы хотелось верить, что это учения. Не волнуйся. Мы отправим тебя сразу домой, если ничего не произойдет. Я участливо кивнула. Если все происходящее только «учения», то в этот раз, Богом клянусь, я покончу с собой. Элис закурила вторую сигарету — «перед смертью не накуришься», — она подавила в себе глупый смешок и снова предложила мне несколько затяжек. В этот раз я дала добро. Вторая сигарета Элис улетает за три затяжки, и рука невольно потянулась за третьей. Я такой финт провернуть не рискнула и почти сразу закашлялась, дым попал в глаза, и мне вспомнилась первая выкуренная сигарета. А после «курительный салон» в родном городе. Джейк был в Далласе, когда я умерла, где теперь будет он? От мысли о брате мне стала нехорошо, сигарета вернулась в руки Элис и сгорела за одну затяжку. В висках застучало. Компания в «месте, предназначенном для курения» — табличка за спиной — сменилась. Я перевела взгляд на двух девушек-блондинок с алыми губами, продолжавших курить, отлынивая от работы; низкорослый мужчина-офисный планктон с брюхом и галстуком почти до ширинки докуривал сигарету, не затягиваясь. Пум-пум-пум. У него слегка дрожали руки, когда он подносил окурок ко рту. Когда он заметил мой взгляд, его губы дрогнули в подобие улыбки. Его мне уже было жаль. Приятель спешил на работу в казенный закуток, не догадываясь, что смерть уже постелила скатерть к пиру. С его комплекцией он мог скончаться от инфаркта, но, увы. Ему навстречу шла девушка, кажется, моя ровесница. Гладкие рыжие волосы убраны в высокий хвост, красные, совсем не офисные замшевые туфли касались влажных участков асфальта. Она всем видом демонстрировала, что владеет положением. Я представила, что рыжеволосая незнакомка спешит в офис какого-нибудь глянцевого издания и проживает жизнь, которая могла бы стать моей. — Что насчет завтрака? Вряд ли удастся удержать пищу в желудке, но я согласилась. Элис купила два кофе и салат. От одного вида еды мне стало дурно и, когда дошла очередь до нас, я смутилась, встала за ее спиной и промямлила, что мне нужен самый обычный растворимый кофе. Даже в последний день существования подобных кофеен приторные сиропы и взбитые сливки не лезли в глотку. Еще в машине у меня оставались силы для побега. Я представляла, как сейчас выпрыгну на одном из поворотов, кратким путем поднимусь к себе на третий этаж по пожарной лестнице, заберу ноутбук и деньги и уеду первым же автобусом. Сейчас же я была опустошена, высушена, словно озеро в пустыне. — На кого вы работаете? Элис промокнула губы салфеткой. — Я не могу сказать, это конфиденциальная информация. Неужели вам мало понимания того, что вы будете в безопасности? — Крайне. Что это за место в Сан-Анджело? Она снова вернулась к салату, разместив вторую салфетку на коленях. Я сделала глоток кофе, морщась от горькой жидкости, и принялась вертеть в руке вторую вилку, которую Элис заботливо взяла для меня на случай, если все же я проголодаюсь. Вялый листок салата латука омерзителен на вкус. Я сделала еще один глоток и надавила большим пальцем на зубцы вилки. — Откуда у вас информация обо мне? Почему вы пришли за мной? В нашей стране достаточно достойных людей. А вам известны и мои старые данные, и новые, и, очевидно, моя фотография, раз вы узнали меня. — Боже правый, вы — настоящая катастрофа! Вы ведь журналистка? Я мгновенно выпрямилась и улыбнулась. Всегда мечтала, чтобы люди обращались ко мне именно в таком тоне! Или говорили: «О, как я ненавижу эту рыжую суку» или «Тоже мне Лана Уинтерс». Я печально усмехнулась старым иллюзиям и мечтам. Теперь уже не стоит об этом говорить. Постойте-ка… Вот сука. Я же знаю этот трюк. — Эй! — я толкнула ее в плечо. Элис усмехнулась и коснулась своей керамической кружкой моей кружки. — Cheers! Мне ли объяснять, что такое говорить людям то, что они хотят услышать? Бросьте, мисс Рейзор, мы на одной стороне, рассматривайте все это как сделку. — Бартер? Она улыбнулась и вздрогнула, тяжело сглатывая, кажется, не мне одной плохо от любой еды. Элис поставила на колени небольшую сумку, на которую я до этого не обращала внимания. Молния скользила бесшумно, словно по маслу. В контраст черной коже появился уголок чего-то светло-бежевого — папка размера А4. Я, подобно ребенку, ожидающему рождественский подарок, вытянула обе руки, но Элис помедлила, выдохнула и протянула папку, но не отпустила: — У меня никого нет, Элизабетта. Мои близкие мертвы. Все до единого. Мне некого вытаскивать из пепелища, поэтому цена моего спасения — ваша жизнь. Бартер. Я привожу вас и выживаю. Я открылась вам. Не подведите. Обложка не из обычного картона, мелованная. Самым примитивным шрифтом пропечатано «Катрина Ата Рейзор», внизу от руки было выведено «Элизабетта Рейзерн». Почерк с петельками, похож на женский, особенно, витиеватой вышла буква «Р». Титульный лист напоминал бюрократическую бумажку — расширенное свидетельство о рождении в двух экземплярах. Вторая бумажка — оригинал, предположительно сданный моей семьей для получения свидетельства о смерти. Следующий лист — ксерокопии действующего паспорта, карточки ID, и снова оригиналы, выданные на Элизабетту. На родном паспорте была та же красная точка, поставленная во время покраски ногтей. Третий лист-раздел: список моих школ со средним баллом по итогам каждого года, включая особые достижения и старое эссе «Кем я хочу стать в будущем». Четвертый, пятый посвящен всем письменным работам и сопроводительным письмам, отправленным в университеты. Еще несколько листов — ксерокопии моей медицинской карты, состоящие из кратких очерков о состоянии здоровья, результаты осмотра на выявление педикулеза, анализ крови — «чего-то больше, что-то в норме, что-то понижено, питайтесь правильно», что-то о флоре влагалища (так и нарывалось на шутку про фауну), упорядоченный список жалоб на головные боли, подозрения на аппендицит и прочее. Я перелистнула еще с десяток листов. Эссе, табели успеваемости, характеристики, заключение и рекомендации школьного психолога, сведения о семье, увеличенные фотографии из ежегодников. На последних я старалась не заострять внимания. Девушка на фото мало походила на меня сегодняшнюю. У нее широкая улыбка, пышные волосы и ясный взгляд. Мне бы хотелось вновь стать ею. В конце прилагался толстый запечатанный конверт, не хватало только красной печати «Совершенно Секретно». Элис завороженно проследила за моими движениями, желая узнать содержимое конверта. — Спрашивать, что здесь, думаю, бесполезно? — усмехнулась я, поддевая мизинцем запечатанный край. — Что мне сказать после, мисс? Его не велели вскрывать. Я отмахнулась. Не мои проблемы. Клапан конверта практически не повредился, демонстрируя на внутренней стороне напечатанные тем же примитивным шрифтом, что и на досье, слово «Кооператив». — «Кооператив». Что это? Или кто это? Элис перегнулась через стол, распахнутые полы пиджака почти прикоснулись к остаткам соуса на дне тарелки. Она нахмурила тонкие брови и немного стушевалась. — Те, кто взвалили на себя тяжкое бремя и решили заняться всем. Я представила крошечную комнатку с десятком рабочих отсеков, где сидят невыразительные люди, возомнившие о себе невесть что, и выискивают информацию обо всем и всех. Какому-то несчастному не повезло: он вынужден был рыться в медицинских карточках, сортируя результаты крови или мочи. Утрирую, конечно, но не все ли равно? — Твое начальство? — Нет, — женщина нервно затеребила короткую прядь волос, — они возвышаются над моим руководством, а я и остальные — просто еще одни фигуры на игровом поле. Пушечное мясо, грубо говоря. — Оно и видно. Ты не особо вписываешься в команду по спасению человечества. Секретарь? — Личная помощница, — поправила Элис. — Не пытайтесь меня одурить или оскорбить, мисс Рейзор. Я невинно подняла обе ладони, оставив конверт на коленях. Не хочу, чтобы кто-то еще увидел его содержимое. Элис предложила прогуляться до ближайшего торгового центра через квартал, чтобы убить время. Убить время! Какая бездумная трата драгоценными минутами и часами. Я бы предпочла провести их в компании мамы или бабушки. Джейка бы пришлось успокаивать, говорить, что все будет хорошо. С этой ролью отлично справлялась бабуля, привыкшая много слушать и говорить. Все это время конверт я несла в руке, размышляя, как бы так избавиться от содержимого, чтобы никто из тех, кому суждено будет спастись или выжить, на досуге не сложил бы пазл из разорванных кусочков. Торговый центр Форт-Уэрта ничем не отличим от торгового центра в Хьюстоне, Далласе, Новом Орлеане или Лос-Анджелесе. Я бывала почти во всех, что на слуху, когда искала платье на танцы, и, поверьте, от однотипных магазинов и не менее однообразных стоек с нарядами на очередном круге начинает рябить в глазах. Все же в этих воспоминаниях осталось что-то хорошее. Я с тоской бросила взгляд на большую вывеску «GAP». В утро буднего дня торговый центр не отличался многолюдностью. Мне вновь вспомнила «Тот Тип» Тони и наше некрасивое прощание на Дне Благодарения. Развелся ли он? Надеюсь, что последние месяцы для него были счастливыми и полными театральных постановок. Я вновь почувствовала, как глаза застилает пелена из слез, будто бы на похоронах. Масштабных похоронах семи миллиарда людей. — Сколько людей будет спасено? Элис, перебиравшая в это время вешалки с коктейльными платьями, будто бы собираясь ночью на свидание к самому дьяволу, от неожиданности дернулась. Нервы ни к черту. — Вроде около сотни, но мне неизвестно обо всех станциях. «Станции». Отлично! Новое слово. Я смогла выудить из нее очередную зацепку. Множественное число. Их много. Я надеюсь. Налет неподдельной радости от успеха сменился отчаянием. Сто человек из семи миллиардов. Серьезно? Господи. На «Титанике» и то больше людей выжило. Элис лишь пожала плечами — ни распределение, ни выбор кандидатов не зависели от ее прихотей. Мы преодолевали этаж за этажом, совершая почетный круг, поглядывая на каждый наряженный манекен. Музыка впервые за долгое время действовала на нервы. В одном из магазинов был собственный плейлист, а от одной песни, где повторялись слова: «Если бы сегодня был твой последний день», я сбежала, зажав уши руками. В каждой песне мне слышались слова: «смерть», «последний», «если я умру», «завтра», «похороните». Элис сказала, что у меня развилась паранойя на нервной почве. Не спорю. Я мысленно разрывалась между двумя возможными сценариями: отключиться и не приниматься реальность за правду или упасть на колени и рыдать. Пока не побеждала ни одна из сторон. Я стирала непрошеные слезы и утыкалась в табличку-подсказку. В Лос-Анджелесе почти десять, а у нас полдень. Через пять часов все закончится. Желудок сводило от голода и стресса. Мне казалось, что я свихнулась намного раньше, отгрызла во время завтрака кусок керамической кружки, и теперь он путешествует по моим внутренностям, разрезая на части мягкие ткани брюшных органов. Еще чуть-чуть и кровь пойдет горлом. Элис предложила пообедать или взять что-нибудь с собой. Удивительно, как это еда не стоит ей поперек горла или не лезет наружу. Перед тем как покинуть торговый центр и переместиться восточнее — в ресторан бизнес-центра, я отпросилась в туалет. Слезы, что душили на каждом этаже, куда-то исчезли, и я не смогла выжать из себя ничего. Рвать было нечем. Опустив крышку унитаза, я забралась на нее с ногами и вновь вскрыла конверт. Какое предсказуемое содержание! Первая бумажка — оригинал свидетельства о смерти. Понятия не имею, как «Кооператив» позаимствовал (украл) его у моей семьи, но листок одним движением превратился в комок, который я планировала смыть в унитаз. Четыре скрепленных листа — выдержки из вскрытия. Написанное мало соответствовало пережитому. Версия про болевой шок оказалась правдива. У меня обнаружили разрыв селезенки, трещины в двух и перелом одного ребра, которое после вторичного падения проткнуло легкое. Какие-то ужасы, право слово. Я с трудом верила, что весь набор можно получить от единственного столкновения с автомобилем, а еще не могла представить проткнутое легкое или разрыв какого-то органа. Как это было внутри? Просто кусок кости воткнулся в поролоновое легкое? (Мне говорили, что человеческие легкие, точно губка. Вот и ассоциации). По результатам анализа у меня обнаружили ноль восемнадцать промилле алкоголя; версии нелепого самоубийства и случайности лидировали. Того парня так и не посадили, признали невиновным. Самым обидным стало открытие, что семья не потрудилась заказать перевозку тела из Флориды до Луизианы или Техаса. Меня кремировали, а затем предали земле в пригороде Джэксонвилля. А я представляла закрытый гроб, черное платье и громкие рыдания. К последнему листку из конверта прикреплен небольшой файл с фотографиями. Первая — зеленая лужайка с небольшим надгробным камнем с высеченной датой рождения и смерти. Не «Любимая дочь» или «Дорогая, пожалуйста, вернись». Скромно, сухо, официально. Любопытство увидеть остальные фотографии оказалось сильнее отвращения. Три изображения размером четыре на шесть дюймов — материалы из хроники и вскрытия. Чужое мертвое тело, покрытое пятнами, с огромным продольным швом снизу доверху. Я думала, что, будучи трупом, выглядела бы все еще хорошенькой. Ни черта. Рот чуть приоткрыт, глаза, наверное, закрыли принудительно, щеки впали. Ноги покрыты шрамами, колени в ссадинах размером с донышко рюмки. Хорошо, что мною не пировали черви. Ноги стали ватными. Элис пару раз бесцеремонно постучала в мою кабинку, проверяя, не вскрыла ли я еще вены. Увы. Присев на корточки, я пару раз нажала на кнопку смыва, завороженно наблюдая, как голубая бумага свидетельства о смерти липнет к белым стенкам унитаза, а после уносится потоком воды в канализацию. Надеюсь, последняя не забьет трубы в ближайшие часы. Умирать и прочищать толчок — отвратительно. Заключение вскрытия и фотографии я решила сжечь по пути к бизнес-центру. Прах к праху, пепел к пеплу. Впервые за последние пару часов во мне проснулось желание утолить голод, граничащее с неконтролируемым перееданием. Кесадилья с грибами, какая-то паста с морепродуктами и одна «Маргарита», которую никогда раньше не доводилось пить. Я накинулась на еду, будто бы голодала целую вечность, не задумываясь, прожевываю ли кусок за куском или попросту проглатываю. Когда официантка поинтересовалась о качестве приготовленной пищи, я залпом осушила бокал и осознала, что вкус остался белым листом в памяти. Если бы не чек, то я бы вряд ли вспомнила список блюд, которыми давилась еще десять минут назад. Ни вкуса, ни удовольствия. «Маргарита» и вовсе напоминала обычную минеральную воду. В качестве десерта Элис заказала излюбленную выпечку с корицей. Тесто сверху было полито горячим шоколадом и вишневым сиропом — «Здравствуй, кариес». Цифры на экране телефона показывали четырнадцать тридцать. Половина первого в Лос-Анджелесе. Ни Элис, ни я не обмолвились ни словом во время обеда. Она вновь набирала сообщение за сообщением, пока я остановила взгляд на ее круглом лице, неудачной стрижке-пикси, прибавляющей вес. Волосы крашеные с неестественным отливом и переходами. Почти отсутствие косметики, только ресницы очень густо накрашены и жирной линией подведены тонкие брови. Я выглядела, наверное, не лучше. Через полчаса следовало выметаться. Еще двадцать минут дорога до беспилотника и сколько-то в пути. Я снова и снова воображала, как это произойдет, пыталась вспомнить, как в фильмах люди вели себя во время эвакуации, как жить дальше. Как с этим вообще можно будет жить? Меня снова охватил озноб. Ботинки давили на большие пальцы ног. Я топала на месте, нервно вертела в руках вилку. Зубцы случайно попали под ноготь большого пальца, и на том месте выступила кровь. Мне понравилось. Я намеренно повторила трюк с зубцами, морщась от боли, в ожидании, что кровь потечет тонкой струйкой. — Пять минут и уходим. Всего пять. Город оставался неизменным. Люди спешно передвигались из угла в угол, напоминая крошечных муравьев: каждый занят своим делом. Кто-то поймал такси, несколько человек выстроились в очередь за кофе, точно на исповеди; кто-то толпился в закутке, устроив брейк, и, возможно, курил за компанию, а не из сильного желания затянуться. Я плохо помню, что было дальше. До этой минуты думала, что вспомню все и через тысячу лет, вплоть до мелких деталей, но нет. Ненавязчивая музыка прекратилась, теперь отчетливо стали слышался лязг столовых приборов, чужое бормотание и журчание системы кондиционирования. Никто и не заметил тишины. Элис потянула меня в сторону пожарного выхода, но тело не слушалось. Я попросила держать меня за руку, не уверенная, что сделаю шаг самостоятельно. Мне казалось, что стоит пройти пару шагов, и я рассыплюсь. Нам сказали не поддаваться панике. Не поддаваться панике. Не. Поддаваться. Панике. «Скоро. Совсем скоро все это закончится». — Но лифты там, — снова невнятное мяуканье. — Лифты в другом крыле. — Там сейчас будет давка, безопаснее спуститься по лестнице. — Но… лифты. Меня тянуло к толпе, что уже покинула ресторан, неряшливо перевернула деревянные стулья, разбила фарфоровые тарелки; к тем, кто стремительно покидал офисные закутки и все-таки поддавался панике; люди действовали вопреки фразе диктора «Ищите убежище, оставайтесь хладнокровными». Интересно, он сам верил в это? Элис крепко держала меня за локоть правой руки, а я впервые за долгое время не чувствовала боли или судорог. Только какое-то умиротворение, граничащее с сумасшествием, ведь ни о каком спокойствии и речи быть не могло. Ступенька за ступенькой, шаг за шагом. Слепой ведет слепого. Вовсю выла сигнализация — пожарная и та, что звучит в фильмах — сигнал тревоги. Звук нарастал, точно пытался догнать каждого, наступал на пятки и не давал позабыть о себе, крича в ухо победоносное: «Поймал!». На одном из пролетов послышался звук битого стекла. Работники швыряли ненавистную офисную технику в окна, прорубая новые пути для эвакуации. Смельчаки бросались вниз в надежде спастись или умереть. Я увидела ее, незнакомку в красных туфлях, на одном из этажей. Вначале мельком, поглядывая между пролетами, убеждаясь, что еще никто не соорудил бомбу из подручных материалов. Она держала в дрожащих от напряжения и страха руках большой черный принтер, поглядывая на зияющее отверстие на месте окна. Крошечные осколки устилали все вокруг. Девушка откинула устройство в сторону, быстро подошла ближе к краю и повернулась спиной. Ветер колыхал подол ее юбки, касался обнаженных участков кожи. Я замерла на одной из ступеней, вглядываясь в поистине красивое лицо с уродливым отпечатком страха. Девушка часто и тяжело дышала, левая ее рука уже была снаружи, расправленная, подобно крылу подбитой птицы. Перекрестившись, она отвела правую руку назад, качнулась, подобно лепестку цветущего дерева, и полетела камнем вниз. Быстро и без крика. Элис даже не обратила на нее внимания. Никто не видел происходящего. Только себя. Автоматические двери точно на зло замкнуло. Люди били кулаками по стеклу, кричали охране, чтобы открыли другой выход, убрали ограничения, не держали за скот в загоне. Не думай. Не думай. Не думай, — я повторяла эту мантру, пока шла мимо центра и старалась не смотреть на тела и содержимое черепных коробок. Какого-то мужчину переехало машиной. Он прыгнул со второго или третьего этажа, неудачно приземлился, и автомобиль переехал его, намотав кишки на шипованную резину. Я слышала, как женщина кричала в трубку: «Мама любит тебя, прости, прости, прости», слюна капала из уголка рта. Одна из командировочных. Все бежали, отмахиваясь руками друг от друга, по телам, по головам, перепрыгивая через ограждения. На проезжую часть невозможно ступить, машины неслись со скоростью не меньше ста миль в час. Пешеходов, светофоров и правил больше не существует. Хаос. — Сюда, — Элис схватила мою ладонь мертвой хваткой, сворачивая в переулок, где между мусорных баков затесался автомобиль. Водитель и сопровождающий мне вновь были незнакомы. Последний держал в руке пистолет, подозрительно оглядывая спасающихся. — Сюда, давай, давай! Череда выстрелов с криком: «Назад!», раздалась прежде, чем я успела захлопнуть дверь. Кто-то преследовал нас до самого переулка, учуяв, что мы — не бездумная толпа, бегущая вперед без малейшего шанса на выживание. Я не могла ни о чем думать, отвлечься тоже не получалось, в голове был лишь бесконечный поток слов. Выжить. Сбежать. Конец. Выжить. Сбежать. Конец. Выжить. Сбежать. Конец. Обхватив голову руками, я учащенно массировала виски. Не помогло. Я закрыла уши руками, подавляя вопль, который бы наверняка заглушил сирену. Элис хватало духу кричать что-то в трубку, чертыхаться, раздавать указания. Машина неслась по бездорожью, и ни у кого не возникало вопроса, когда мы оказались так далеко от Форт-Уэрта. С закрытыми глазами я отчаянно пыталась представить что-то, что вытащит меня на поверхность, заглушит страх потоком чего-то хорошего. Все воспоминания о семье, о маме в Лос-Анджелесе, о братьях, кузенах, отце, стариках я глушила, точно дикарь, забивающий дичь камнем. — Элизе. Полное имя, конечно, Элизабетта. Полный отстой. Я знаю. — Майкл. — Так официально. Как насчет «Майк»? — Майкл. Меня никто не называет иначе. Это не то. Я не хотела об этом, только не об этом. В последнюю очередь об этом. Он не мог заселиться самостоятельно в мотель, кто бы стал его слушать. Собрать людей, создать организацию, заняться строительством каких-то «станций», приобрести беспилотники. Нет, нет, нет. Я крепче прижала ладони к ушам. Я не переживу этот день. Из машины меня буквально вышвырнули. Я хваталась руками за кресла, автомобильную дверь и хотела остаться, сгореть в огне с остальными. Позвольте сдохнуть с остальными. Дайте мне умереть мучительной смертью. Слабые аргументы, но мне хотелось взывать к справедливости и совести. «Какая отвага и самопожертвование!» «Крошка, этого никто не оценит!» В этот раз Элис не уговаривала меня, словно маленькую девочку, а поддержала инициативу вытащить из машины любой ценой. Переломаю ли повторно кости или не переломаю — не важно. Основная задача — доставить меня в чертов Сан-Анджело и спасти свои шкуры. Каждый шаг давался тяжело, кукольные ноги путались, будто сделаны из ниток. Трап слишком узкий, поэтому его преодоление оставалось на моей совести. Я забыла оглянуться назад, попрощаться со светлым небом, ослепляющим солнцем и зелеными деревьями, которых больше не будет ни для кого. Салон новый, без единой царапины и жирных отпечатков на стеклах или панелях. Кресла мягкие, кожаные. Элис парой резких движений затянула на мне ремень безопасности и бросила в руки тонкий флисовый плед в темно-синюю клетку. Прямо стюардесса года, чтоб ее. Краем глаза я заметила знакомого водителя с выправкой военного. Он о чем-то говорил, сидя в кабине пилотов. Выяснилось, что чудо-беспилотник следовало вывести на взлетную полосу и позволить разогнаться, а остальное машина сама сделает. «Крылатая машина, — прохрипел в голове старый патефон. — Выше и выше». Меня продолжало бить нервной дрожью несмотря на то, что я закуталась в плед с головой. «Военный» захлопнул дверь в кабину и плюхнулся на соседнее кресло, устало откидываясь назад. — Вы, оказывается, летчик, — промямлила я, заметив его взгляд, обращенный к белым облакам в иллюминаторе. — Я думала, что морпех. — Я не летчик, — усмехнулся он, подперев рукой гладковыбритую щеку. — И не морпех, а просто умею слушать и делать то, что мне говорят. Например… — Выполнять команды. — Приказы, — поправил мужчина. — Нам показывали устройство этой махины дважды, а испытывали трижды. Черт возьми, оно летает по заданному маршруту! Летает низко, поэтому вероятность столкнуться с пассажирскими колеблется у нуля. Разве не чудо? Я согласилась. — Хочешь снотворное вколем? — поинтересовалась Элис, не отрываясь от экрана смартфона. — Проспишь до завтрашнего дня. Гарантирую. «Да. Скажи да. Да. Да. Да!» — Нет. — Как хочешь. Каждая цифра-минута порождала новые страдания. Совсем скоро Лос-Анджелес превратится в одну большую воронку, напоминающую лунный кратер, а мама так и не узнала, что эти годы я была жива и переезжала из штата в штат, из города в город, познавая вечность мучений. Я не успела попрощаться с братом. Когда меня посетила идея написать ему сообщение, связи уже практически не было. Не имеет значения. Я все с той же силой люблю его, но сказала ли об этом в последнюю встречу? Была ли всегда искренна с ним? Страдала бы из-за любви, если бы ничего не случилось? Или отлынивала бы от встреч? Обычно мне нравилось смотреть за взлетом и посадкой, припав лбом к холодному стеклу, но не в этот раз. В Сан-Анджело меня привезли в кандалах, убеждая, что я буду в безопасности, что это единственный выход. Полагаю, они меня ненавидят за непослушание. В этот раз я послушно расстегиваю ремень самостоятельно и без помощи остальных спускаюсь по трапу, удерживаясь за поручень. Флис все еще касался плеч, смутно напоминая объятия. Кругом сплошные прерия. Настоящий Техас. Неподалеку стоял очередной внедорожник. За рулем новое лицо — женское. Она приветливо махнула рукой. Традиционное техасское, мать его, дружелюбие. Широкие штаны-хаки с десятком карманов, военная куртка, на рукаве которой едва различима нашивка американского флага, обмотана вокруг пояса. Фигуристое тело облегала серая футболка со следами-полумесяцами пота подмышками. Ее глаза скрывали массивные очки-авиаторы, а местами выгоревшие русые волосы были заплетены в неряшливую косу. — Вы как-то рано, — голос мощный с явным южным акцентом. — Что, уже паника? В автомобильном салоне было прохладно и пахло яблочным ароматизатором. Прерии сменились узенькими безлюдными улочками с кирпичными домами с флагштоками. Бесконечное четвертое июля. — Ударили по «Эмпайр», Нью-Йорк — СМИ взбушевались. Полагаю, Белый Дом будет тянуть до последнего. — Лондонский мост уже упал, моя дорогая. Они говорили об этом до ужаса будничным тоном, будто бы происходящее — нереально, часть какой-то огромной голограммы. На секунду я предположила, что сплю, как вновь раздался звук сирены. Нарастающий, облизывающий ушную раковину. Ред-Блафф-роуд. Я прочла это на одном из хлипких указателей, что раскачивался на ветру, словно флюгер. Однотипные халупы остались позади, их сменили обшитые шифером ангары и колючая проволока под напряжением. Вдали сплошные линии электропередач. На закрытой территории красовался небольшой дом, иссохшее дерево и загон для домашнего скота. — Что это? Те мужчины и Элис перегоняли машину на подземную парковку, пока безымянная женщина взяла меня под свое крыло. — Ранчо, — она двигалась уверенно, прижимая мою папку к груди крепко, точно младенца. — Когда-то им было, после стало примитивным бункером, а последние два года позиционирует себя убежищем. Последним пристанищем цивилизации. — И много таких убежищ? — Мало. На всех не хватит. Она криво улыбнулась. Неудачная шутка. Хлипкая деревянная дверь с легкостью отворилась под ее напором. — Добро пожаловать на пятую станцию.***
Первая же лестница вела в подвал и к узкому коридору с крутым спуском вниз до упора, где скрывался лифт. Отвратительный такой, напоминающий грузовой, со скрипучими дверцами, смыкающимися с верху и снизу, а не привычно по бокам. Нижняя опускалась только до голени, поэтому пришлось переступить через нее, чтобы войти внутрь. — Эта станция, — женщина нажала на светящуюся рубиновым светом кнопку, — Подарок нашего многоуважаемого правительства. Ее раньше и в планах-то не было, но… Единственный источник света над нашими головами недружелюбно замигал. Элис принялась чертыхаться, повторяя, что происходящее очень не вовремя. Не поддаваться панике, не поддаваться панике, не поддаваться панике. Лифт ушел глубоко под землю, и теперь казалось невозможным избавиться от ощущения, что комья сырой грязи и груды тел вот-вот погребут тебя под собой. Свет окончательно погас, и я представила, что сейчас ящик застрянет, и мы умрем, не добравшись до убежища; от этой мысли перехватило дыхание. К счастью, конструкция оказалась надежной, и женщина вытолкнула меня первой, точно принимая последующий удар на себя. Коридор стал шире и светлее, и напоминал крутой спуск на подземной парковке между этажами в Хьюстоне. Ситуация со светом вновь повторилась, и женщина прибавила шаг, схватив меня за больное запястье, вынуждая двигаться в том же темпе. — А как же Элис и остальные? — я совсем забыла, что они остались снаружи. Женщина фыркнула и выплюнула безжалостное и горькое: — Забудь! Плевать на них!God is dead, We get to sleep tonight. Бог мертв, Сегодня ночью мы будем спать. — IAMX, The Stupid, the Proud