Every day is just another day.
У меня был год. Год и четыре месяца, если быть точнее. По человеческим меркам — ничтожно мало, но я старалась выжать из себя все, на что еще была способна, и для меня это было рода искуплением перед народом не только Америки, но и всем миром. Ведь я умолчала о приближающемся конце, согрешила, хоть мне бы никто и не поверил без доказательств. Но в свою защиту скажу, что писала статьи, нагоняющие мысли о неминуемом, как своего рода хлебные крошки на пути к основной идее. Я публиковала их чаще всего на форумах или в открытом доступе, но, конечно, страховалась. Вот еду через маленький городишко, где на одной улице церковь, а на другой бензоколонка — нажимаю отправить, а после уезжаю. Так сложнее вычислить. Ну, я в этом себя убеждала. Мне кажется, что к концу жизни дар убеждения будет единственным умением, которым я овладела в совершенстве. Главное — чаще повторять эту мысль. Лучшим человеком за прошедшее время мне так и не посчастливилось стать. В чем-то я, безусловно, продвинулась. У меня появилась маниакальная привычка каждую неделю скреплять оторванные календарные листки канцелярской скрепкой и выписывать в столбик то, что у меня хорошо выходит. Я перестала пить, сбросила двадцать фунтов и теперь могла наслаждаться дряблыми ногами сколько угодно. Теперь, когда в жизни все дни стали «трезвыми», мне приходилось занимать себя от заката до рассвета и наоборот, сжигать энергию и тратить время. Я стала смотреть фильмы. От книг меня тошнило со времен «Робишо», зрение тоже не позволяло утыкаться в бумажные переплеты ночами напролет. Накатило желание откупорить бутылку вина? Я поднималась, включала телевизор и смотрела: мыльную оперу, сериалы, новостные каналы (включая те, что на испанском и французском), индийские фильмы, бессмертную классику… неважно. Бонус ко всему: за писанину стали платить больше. Не думаю, что я перестала халтурить и писать менее посредственным языком, но это кто-то покупал и делал заказы на темы, что так или иначе были мне знакомы. Я выживала. Выписанные на самодельной брошюре значения арканов да усохший пучок мяты с полынью на дне сумки напоминали, что у меня есть детище, к которому можно будет вернуться, которое прокормит меня и позволит найти какой-никакой смысл. Когда первый глоток вдохновения, настигший меня в засаленной забегаловке, пропал, я попробовала жить по инерции, а это тяжело в одиночку. Я чаще ходила в супермаркеты, прачечные, торговые центры. Ходила, ходила, ходила. Последний День Благодарения я отпраздновала в окружении «новых друзей», последних, блять, кретинов, которых хочется поблагодарить. Меня пригласила молодая женщина, что чаще остальных связывалась со мной в «Фейсбук» и просила совета насчет отношений. Тогда я снова жила в Бирмингеме, и мы встречались четыре раза в неделю в ближайшем «Старбакс», где она, Джанис, брала капучино со всеми предложенными сиропами и взбитыми сливками. Вначале мы то и дело вскидывали кости, раскладывали карты на различные ситуации, а после Джанис вошла во вкус и принялась пичкать меня историями о своем муже — любителе театральных постановок, бездельнике и офисной крысе. Третье и второе мало вязались между собой, но женщина была свято убеждена, что ее муж только трахает секретаршу (будто нет других женских должностей под колпаком офисного крыла) и ломает их брак. Забавно, конечно, спрашивать советов у той, что никогда не была и не будет замужем, но Джанис было наплевать на формальности и деньги. Просто для примера: у нее настоящая сумка «Биркин», которую она чуть не забыла, расплачиваясь за кофе; в то время как сама создательница теперь не могла позволить ее себе. Из личной гадалки я перешла в должность личного психолога; по-хорошему, ей следовало обратиться к дипломированному специалисту. Но деньги лишними не бывают, верно? Подозрения Джанис были мне на руку. Я скопила деньги, которых бы хватило на фальшивый диплом или поддержанную тачку. Диплом или машина, машина или диплом. Воображение нарисовало картину о том, как три копа вламываются в редакцию какой-нибудь газетенки, закручивают мне руки (не слушая о спиральном переломе!) за спину и отвозят в участок по статье; поэтому я мысленно выбрала тачку, но по итогу спустила деньги на поездку в Бостон. Водительских прав на новое имя у меня тоже не было. Бостон оказался невыразительным и смутно напоминающим Бирмингем, хотя общего между городами было невероятно мало — их названия начинались на одну букву. Думаю, местные жители меня бы сожгли на костре, прознав, что я называю старейший город США, крупнейший в Новой Англии — «умные люди едут именно туда», — вторым Бирмингемом из Алабамы. Культурная программа в штате Массачусетс была обеспечена. Парочка музеев, скверы, одним глазком взглянуть на Кембридж и подумать: «Хо-хо, не будь я раздолбайкой и круглой идиоткой, могла бы подбрасывать конфедератку в воздух здесь». Я никогда не была в театре, поэтому решила наверстать упущенное и ощутить себя богачкой из Бирмингема, что ходит на постановки, имевшие успех на Бродвее. Раньше мне не доводилось смотреть мюзиклы, вернее фильмы-мюзиклы — да, а просто мюзиклы — нет, и поэтому я все время говорила себе, что мне должно понравиться, просто обязано, ведь билет обошелся мне по цене зимней резины на не купленный поддержанный автомобиль. Красивые костюмы, смазливые мордашки, все поют. Сюжет только отвратительный и неправдоподобный. Главный герой — наивнейший из всех возможных глупцов, влюблен в женщину, привыкшую продавать себя. Проституток любят только на экранах малобюджетных фильмов и страницах бульварного чтива по две штуки за доллар. Или в мюзиклах. Актеры старались, и за это следовало отдать им должное — изображать слепую влюбленность это довольно сложное, изматывающее занятие. Во время антракта (я почему-то была свято уверена, что во время мюзиклов его не может быть), в фойе подавали сухое шампанское. От смены обстановки резко заболели глаза — здесь слишком светло и много салатных оттенков, пока в зале вся сцена в угоду режиссерскому видению утопала в красном свете. Буклет о постановке я, конечно, купила, но свернула трубочкой и отправила на дно сумки. Сувенир на память. Ножка фужера органично устроилась между пальцев, светлая жидкость колыхалась по хрустальным стенкам, просясь наружу. Я поклялась, что не буду пить больше чем одну четвертую, а если мне ударит в голову от пары глотков, то и вовсе оставлю затею. Вкус я не распробовала ни с первого, ни со второго раза — шампанское больше походило на сидр, щедро разбавленный водой. Осушив залпом фужер, осмотрелась. Мой взгляд впервые пал интерьер, по вычурности сравнимый разве что с убранством Версаля: расписанные потолки, погрязшие в лепнине, сияющие хрустальные люстры. — Завораживает, не правда ли? — за спиной раздался мужской голос. — Знаете, Колониальный театр - один из старейших действующих театров Бостона, если не всего Массачусетса. Я нехотя обернулась и согласно покачала головой. Первая мысль — быстро уйти, а вторая —он слишком взрослый для меня. Мужчина был старше меня лет так на -цать и уже страдал не только от мимических морщин, фужер шампанского зажат между пальцами, точно бокал с коньяком. Скорее всего, у него имелись некоторые пагубные привычки. Не могу удержаться от подобного описания человека, если он начинает разговор со мной. Это уже можно отнести к издержкам профессии шарлатана: я привыкла подмечать каждую деталь, чтобы выдать что-то «эдакое», чего не ожидал квирент, словно карты вдруг "раскрыли" мне правду. Меня хватило на вымученную улыбку. — Вам нравится постановка? — я пожала плечами в ответ. Мне сравнить не с чем. — Я смотрю ее во второй раз и остаюсь при своем мнении — она должна умереть от туберкулеза в конце, иначе пропадает основной посыл трагичной любви. — Трагичной? Что ж, отношения между влюбленным мальчиком и куртизанкой, знающей себе цену, в самом деле, трагичны. — Вы не верите в любовь? — Тип усмехнулся и чуть склонил голову влево. Сетка морщин в уголках глаз стала ярче. — Вы первая девушка, противящаяся их союзу, а еще вы похожи на Николь Кидман Лурмана с этого ракурса. Не хватает рыжих волос. Какой дешевый флирт. Я усмехнулась при упоминании рыжих волос, сейчас скрытых плохим окрашиванием каштановой краской, и с трудом вспомнила, как выглядит Николь Кидман. У нас завязался неплохой разговор, в котором роль вещателя выпала ему. Немного о театре, немного о погоде, достоянии Бостона и, конечно, о постановке, где на рубеже девятнадцатого и двадцатого века играет Адель и Кристина Агилера. Я послушно кивала на любую реплику, пытаясь вспомнить, когда в последний раз мне приходилось знакомиться с представителем противоположного пола (вечеринки не в счет). В горле предательски пересохло. Первые двадцать минут второго акта оказались невероятно скучными, хоть яркий свет то и дело слепил в глаза, и в целом развернувшееся на сцене шоу сложно отнести к чему-то монотонному, бесконечные пляски и аляповатые пышные юбки мне приелись. Во время начала одного из действий зал резко зашелся в бурных аплодисментах, точно большинство пришли ради одной сцены. Главный герой откровенно переигрывал, порой неестественно почти выкрикивал строчки из куплета, остро акцентируя внимание на единственной строчке и выдавливая из себя слезы. Но в этом был смысл. »…Тебе не нужно бродить по улицам в поисках денег» »…Тебе не нужно надевать сегодня это платье» »…Ты свободна, чтобы оставить меня,но только не предавай».
Последние слова он выкрикнул, вынудив вздрогнуть, крепче вцепившись в бархатный подлокотник пальцами. Свет погас и одна декорация сменяла другую, когда зал вновь содрогнулся в аплодисментах. Я неожиданно для самой себя стерла непрошеную слезу большим пальцем левой руки. По привычке. Здесь потолок тоже покрыт рисунками, контур которых еле различался в сумраке. После мюзикла Тип (его звали Тони, но «Тип» или «Странный Тип» или «Тот Тип» ему подходило куда больше) предложил выпить и поговорить об искусстве. Я не пила на тот момент (за исключением шампанского, выпитого полтора часа назад) десять месяцев и планировала продержаться двенадцать, но согласилась. Он сказал, что я красивая, а я давно не слышала в свой адрес комплиментов (и вообще, никто, кажется, не говорил мне подобного последние пять лет). Помню, что отпросилась (как на уроке, ей-богу) в уборную, где дала себе волю разрыдаться. Без причины. Меня просто все заебало. Когда мы только представились друг другу, я впервые без затруднений назвала новое имя, и в голову закралась мысль, что теперь-то все наладится. Я уже привыкла к новому образу, посмотрите! Но я ни черта, блять, не привыкла! Мне не нравились все фальшивые атрибуты: платье-футляр с V-вырезом, глупые рукава, сумочка, оттягивающая плечо; каштановые волосы по плечи, ужимки, томные взгляды, шампанское в фойе. Это не я. «Я» — это шрам на запястье как результат злости за халтуру и безделье, тонкие платья, превращающиеся в половую тряпку после второй стирки, спутанные рыжие волосы, необдуманные поступки и роликовые коньки. Свободное пространство, перекати поле. Я ударила ладонью по зеркальной гляди, сдерживаясь, чтобы не разбить его на тысячу осколков. «Ты не должна надевать это платье, — выплюнула я самой себе, — И ходить в поисках наживы».***
Это был дешевый клуб, сраная дыра, где играла попсовая музыка и в глаза бил яркий свет прожекторов. Потные тела, прижимающиеся друг к другу, почти подростковые ласки (боги, я еще сильнее возненавидела это слово!), отвратительные закуски. Тони сдержал слово, говорил про любимые театральные постановки, мюзиклы и о том, что надеется заняться фрилансом. Я ответила, что это дыра и туда лучше не соваться. Он хотел стать журналистом или критиком и писать рецензии. Старые амбиции, желание идти по головам и стать лучшей, запомниться, вспыхнуло внутри, точно спичечная головка. Чужак на родном поприще. Музыка рикошетила от стен, алкоголь меня не брал, может, просто я не напивалась или здесь все разбавлено мыльной пеной и водой. Первый прилив раздражения, желания содрать с себя одежду вместе с кожей возник, когда мой новый друг «в порядке вещей» устроил свою липкую ладонь чуть выше моей коленной чашечки. Кожа горела огнем. Мне хотелось разбить бутылку пива и вонзить стекло аккурат в то место, где покоилась широкая потная ладошка. Тип совершил непоправимую ошибку, ляпнув в перерывах между слюнями на шее, что мне следует побывать в небезызвестном французском квартале славного беззаботного города — Нового Орлеана. Я соскользнула с барного кресла за секунду, точно до этого задница не прела на пластике, и побежала на выход. Снова бежать. Бежать за призраком, гонимая призраком, хватать голыми руками дым, ускользающий сквозь пальцы и пораждающий новые страдания. Вечные. Лучше бы Майкл порезал меня в подвале на Берро Драйв, не вернул из ада, оставил бы там, внизу, дожидаться спасения, молить о пощаде бессмертной души. Лучше бы я никогда его не видела, никогда не появлялась на той улице, никогда бы не ждала встреч. Лучше бы я сама не рождалась, только в ком-нибудь еще, стала бы другой женщиной, может, Джанис? Или своей матерью? Или кем-то, кто сильнее, моложе, умнее. Не самый лучший пример «Эффекта Бабочки», но, посмотрите, если бы я не пыталась поймать брата, не надела его цепочку, не каталась по Берро Драйв, то, наверное, сейчас выбирала бы платье для церемонии вручения дипломов в университете. Если бы я не пошла на поводу у тщеславия, выбрала другую тему для статьи, что прославила бы меня, не пошла бы собирать материал у Корделии Гуд, не связалась бы с фолиантами, информация в которых не для простолюдинки, то ничего бы не произошло. Если бы Корделия не болтала без дела в школе для выдающихся юношей, Майкл бы не узнал, что я умерла, не вернул к жизни, и я бы не рыдала в гостиничном номере, избивая себя по бедру кулаками до синяков. Если бы… Я выключила свет в номере, даже ночник. Кровать мягкая, простыни пахнут лавандовым кондиционером для белья. Я сдернула с себя платье еще в коридоре, когда выронила карту-ключ из рук, молнию заклинило, ткань трещала от безуспешных рывков. В итоге я победила, но какой ценой? Молния испорчена и почти целый клок волос, касавшихся застежки, остался там, точно зажеванный комок нервов. Сквозь открытое окно врывался запах Бостона, шум проезжающих машин, жизни города. Кожа иссохла после местной воды и бритья без пены (хотя бы мыльной). Я расчесала голени до алых отметин и стащила с себя нижнее белье. Когда я закрыла глаза, мне захотелось одержимо мастурбировать от одной мысли о школе Готорна. Мне сразу отчетливо представилась их школьная форма: идеальная строчка, изысканная черная лента, белый ворот рубашки. Я ощущала себя помешанной на этих воспоминаниях, перекликающихся с калифорнийскими, где фигурировал запах роз, детская комната и неопытность. Кончить я не смогла и вместо удовольствия получила новые раны.***
В общем, Джанис пригласила меня на День Благодарения, так как шутка на Хэллоуин ей не пришлась по вкусу. Она тогда выбрала костюм русалки, а я ответила, что буду наряжаться в уставшую от жизни наркоманку. В университете все из уважения хихикали. Ее друзья (коллеги мужа, родственники, подружки из секции по горячей йоге) оказались невыносимыми снобами из богатого района Бирмингема, и мое появление не вписывалось в их шутки о выборе вина или неопытности сомелье. Я не любила таких людей не потому, что они сорили деньгами, а из-за их заносчивости, которая могла испортить любой вечер. Индейка пахла дешевыми специями из магазина единой цены и местами подгорела, но белое мясо казалось сочным. Я в этом не разбираюсь, но знаю, что местную птицу пичкают гормонами на фабрике. От порошкового пюре я вежливо отказалась. Готовить ужин на пять и более персон — не моя стезя, и считаю, что лучше уж это признать и не травить гостей отвратительной стряпней. Пирог оказался вкуснее. Его не пришлось для вида ковырять или разминать вилкой. Присутствующие пили «Амаретто», пока я пила газировку. За окном уже смеркалось, когда началось настоящее представление. Из Бостона вернулся муж Джанис — моральный урод и любитель театра в одном лице, которого она скрывала от меня. Если вы любите предсказуемые сюжеты, то чудо случайностей и совпадений вас не удивит, как и меня. Выбьет нервный смешок и ладно. Галантный джентльмен, рассуждающий о постановках, сменился замученным человеком, которого выворачивает наизнанку от фильмов сложнее комедий и философских размышлений. Он всем кивнул в знак приветствия, не заострив на мне взгляд, и поморщился, когда Джанис впервые прогнусавила: «Тони***
Все произошло, когда я уже расслабилась и потеряла счет времени. Через пять месяцев после относительно неудачного Дня Благодарения. Три месяца я вполне беззаботно жила в Арлингтоне, устав бояться того, что в один день не проснусь. Скромная крошечная квартирка беднейшего района представляла собой внутренний мир человека, привыкшего проебывать и проебываться. Светло-серые стены, большой плакат-афиша с просмотренного мюзикла, купленный на «ибэй» дешевый диван, который лучше не собирать. Когда снимают такое жилье, его любят называть «временным» или «я не трачу много денег на съем, чтобы путешествовать». Это не про меня. Разъезды из города в город, из штата в штат стали чем-то необходимым, чтобы выжить и не приносили удовольствия. Я уже устала собирать одежду в коробку или сумку и беспокоиться, что впопыхах не выключила газ, оставила зарядное устройство ноутбука в розетке или документы где-то на столе. Мой брат заканчивал частную школу. Я узнала об этом случайно (из социальных сетей). Неплохая альтернатива недалекой матери и ненавистной мачехе. Я пыталась быть частью его жизни, его тенью, осведомленной во всех вопросах, но, к сожалению, Джейк стал скрытным. Виной ли всему моя смерть или это один из признаков взросления? Зато мачеха ничего не утаивала и демонстрировала фотографии с очередного «Бейби Шауэр», где оповестила весь мир о том, что ждет мальчика. Жаль. Я бы хотела, чтобы у нее была девочка и ее назвали Элизабетта. Я даже представила себе малышку с лицом-сердечком (как у мачехи на фотографиях) и выступающими двумя передними кроличьими зубами. «— Почему у меня такое дурацкое имя? — Тебя назвали в честь твоей умершей сестры, а она была хорошей». Но это только фантазия, навеянная мыльными операми. В реальности бы ребенка назвали какой-нибудь «Эммой» или «Грейси». Сейчас вроде многих малюток называют Грейс. Я проснулась в начале восьмого вечера, хоть и легла в двенадцать ночи. Двадцать часов ушли на сон после трех дней бессонницы. Неплохо. Снотворное без рецепта не получить, а ходить к врачу у меня не было денег, да и зачем? Достаточно пойти на поводу у организма, не спать денек-другой и после «выпасть» из жизни почти на сутки. Я засыпала - было еще темно, а распахнула глаза - было уже темно. Наушники выпали. Один все еще покоился на подушке, пока другой катапультировался вниз и покачивался, точно маятник. Я засыпала чаще всего под музыку (из того мюзикла, разумеется. Клянусь, той постановкой я стала одержима) и расходовала гору электричества, пока не догадалась потратиться на чудо-дитя прогресса, удерживающее зарядку на семьдесят два часа. Из-за длительного сна в голове шумело. Я сделала кофе и приветливо улыбнулась пустому холодильнику, вынимая из него остатки готового салата с вяленым мясом. Листья в нем заветрелись, как и куски свинины, отчего складывалось впечатление, что жуешь резиновую подошву. Потом я отправила новый материал редактору, что вел популярный блог, и написала крошечное эссе выходникам-выпускникам частной школы из пригорода. Они заказывали у меня не первый раз уже эссе по истории или социологии. Меня часто подбивало написать откровенную чушь, приписать макаронного монстра в теме религии, придумать своих исторических личностей и заплатить сто баксов тому, кто пришлет мне фото их физиономий во время сдачи контрольной работы. К четырем утра ливень, начавшийся ровно в полночь, прекратился, стихло и завывание весеннего ветра за окном. Синоптики что-то говорили про холодные потоки с севера и то, что уровень воды в реках поднялся, но «пока нет причин паниковать». Продукты на неделю я брала в небольшом круглосуточном супермаркете по типу «Севен Элевен», но в два раза меньше, и пахло в нем иначе. Рано утром там никого не было, один только седоватый мужик-работник читал какую-то книжку, не беспокоясь о халтурных описаниях или неубедительных диалогах. Вот развлечение что надо. Морозильная камера снова потекла, большой холодильник с газировкой гудел, точно исполнял прощальный марш перед тем, как выйдет из строя. Я почти всегда брала один набор продуктов, хотя список и нуждался в изменениях: две бутылки молока (в стекле дороже, но как-то раз мне попалась коробка, где сбоку был портрет пропавшей женщины лет сорока, с тех пор я обхожу коробки чего-либо стороной), две пачки овсяного печенья, две пачки замороженных обедов — «Пять минут на сковороде!», коробку пиццы, двухлитровую «колу» без сахара. Никакой здоровой пищи, но я особо не поправляюсь, наверное, это хорошо, вроде дара или супер силы. Последнее время я просто забываю разогреть ужин, когда печатаю что-то и боюсь, потерять нить событий, вдохновение и так далее. Сегодня я сделала исключение: в потертой корзинке появляются консервированные овощи и пачка макарон-бантиков. Пару дней назад от безделия я потратила больше пяти часов на кулинарные передачи и рецепт пасты (здесь ее не было в наличии) оказался самым простым из увиденного. Джефф (если верить потертому бейджу) неторопливо считает наличные и также медленно ищет способ, как выдать сдачу с двадцати долларов, а я и не спешу. Мне кажется, что люди, рыщущие между стеллажей во временном промежутке между часом ночи и девятью утра — конченые психопаты или социопаты. Касса здесь только одна и напротив двери, что не совсем логично. Стекло сплошь покрыто отпечатками пальцев, будто бы ручку еще не изобрели, а еще наклейками вроде: «AmericanExpress», «Western Union», «Camel Crush Bold» и, конечно, «Budweiser». Среди них я с трудом обнаруживаю свое отражение: почти загноившийся шрам на щеке, от влажности кончики волос завились и распушились, если сильно приглядеться, то различимы рыжие проблески корней. Я покрасила волосы в иссиня-черный в конце декабря, когда переезжала, и почти сразу же пожалела. Цвет лег неровно, кусками. От прежних волос практически ничего не осталось — что-то исчезло во время осветления, что-то от питания, что-то от последующего похудения. Из-за прошедшего дождя на улице похолодало, рассветает еще не так рано, как хотелось бы, но небо постепенно светлело, пока я быстрым шагом двигалась в сторону дома, совершив нелепый круг, чтобы удостовериться в табличке «Закрыто» на двери ближайшего кафе. Чем ближе к родной кирпичной постройке — тем больше луж под ногами. Дорога покрыта мелкими выбоинами, точно шрамами на коже после акне. В ботинках на босу ногу уже хлюпала вода, а кожа покрылась мурашками от холода. Я неслась по неосвещенным пролетам вплоть до третьего этажа — моего этажа, точно за мной объявлена погоня. Эта выдумка давно жила в моей голове. В детстве, знаете, и не такое выдумывали. Щелчок выключателем, и крошка-квартира наполняется холодным белым светом. Сырые ботинки скинуты при входе. Продукты я раскладывала левой рукой, придерживая ногой дверцу холодильника. После перелома все приходилось делать левой рукой: мыть голову, посуду, закрывать двери, набирать телефонные номера. Гипса уже давно нет, но правую руку я до конца не разработала. Ручкой я писала редко, но пальцы слушались, пусть иногда и немели. В пять тридцать я поставила кастрюлю с водой для макарон на плиту, предварительно потратив около десяти минут на то, чтобы удостовериться, что сначала воду кипятят, а после бросают в нее что-либо, а не наоборот. Я все равно сомневалась, недоверчиво косясь на инструкцию на обратной стороне упаковки. Без десяти шесть утра в дверь постучали. Стук прекратился, но через десять секунд стал настойчивее, выбивая с каждым ударом из легких воздух, как пыль из прикроватного коврика. Я уменьшила газ, бросила взгляд на перекрытые краны, а после на вытянутый конверт с наличными и документами, который я всюду таскала с собой. Даже в круглосуточный магазин. — Кто это? — прохрипела я, вынимая из кухонного ящика нож. Рукоятка неуверенно легла в правую руку. Я разрезала одним взмахом воздух, скрипя зубами. Отпадает. Если держать в левой руке, то вспорю кишки самой себе. Перцовым баллончиком так и не обзавелась, хоть и планировала. Чертыхнувшись, я сжала в правой руке пластмассовую рукоятку и повторила вопрос, подойдя вплотную к двери. Ни дополнительной цепочки, ни глазка. Вариант с соседями я почти сразу же отбросила — за три месяца мы пересеклись один раз, когда я открывала дверь, а замок предательски заел. Кому придет в голову постучать в шесть утра, если краны перекрыты, утечки газа не наблюдалось, а музыку я предпочитала слушать исключительно в наушниках для большего эффекта «погружения». — Кто это? Кто бы там ни был — он ждал, что я послушно открою дверь. Если бы это была погоня за кем-то, то жертва умоляла бы открыть. Но по ту сторону ничего не доносилось, будто бы стук в дверь был галлюцинацией. Я медленно повернула ключ в замке, сильнее вцепившись пальцами в рукоятку, и приоткрыла на одну четвертую входную дверь. На пороге стояла миниатюрная женщина в деловом черном костюме с короткой стрижкой. У нее было десять секунд, чтобы сказать что-то, но она лишь растянула губы в относительно приветливой улыбке. Что ж, время вышло. Я захлопнула дверь и рявкнула, что ничего не продаю и не покупаю. Не прошло и минуты, как кто-то (явно не эта коротышка) ударил по двери с ноги, выбив хлипкий замок. На чистый пол посыпалась деревянная труха, руки задрожали. Когда подобное происходит в фильмах, главный герой бросается в бега. Я быстро сунула в карман спортивного платья телефон, судорожно перебирая варианты обвинений, что могут мне выставить. Поддельные документы? Те статьи о неминуемом конце? Политические эссе? Незаконная предпринимательская деятельность? Из-за спины женщины вырос темнокожий высокий мужчина с выправкой военного. — Я не виновна! — выкрикнула я, вытянув руку с ножом - слабенькая самооборона. — Я ничего не делала! — Вас ни в чем не обвиняют, мисс Рейзор, — брюнетка миролюбиво подняла две ладони, демонстрируя, что обезоружена. — Мы — ваши друзья, вы в безопасности. — У меня нет друзей, — горькая правда из прошлого слетает с языка раньше, чем в дверном проеме я замечаю еще одного громилу в надетом поверх пиджака бронежилете. — Я не р-р-аботаю ни на кого. — Конечно-конечно, — женщина уж больно мягкотелая, с дружелюбной улыбкой на тонких губах. — Вы должны пройти с нами, — церемониться тому, что походил на военного, надоело. — Вещи, документы, деньги можете оставить. Они больше не пригодятся вам. — Не вынуждайте применять грубую силу, — добавил тип в бронежилете. — Времени на дискуссии у нас практически нет. Я выключила газ, а воду, что почти на четверть выкипела, вылила в раковину, подняв в воздух облачко пара. Двое ушли, но, думаю, что «Бронежилет» остался у входной двери снаружи, выжидая момент, чтобы заломить руки за спину или надеть симпатичные браслеты-наручники, что топорщились в кармане его брюк. — Когда я сюда вернусь? Женщина вновь выдавила из себя лживую улыбку. Ладно, видимо не скоро. Зарядное устройство и наушники уже болтались в кармане плаща, который я набросила на плечи. Когда рука потянулась к конверту с документами, женщина потянула меня за локоть — не стоит. — Ключ мне стоит отдать соседям, чтобы его передали хозяйке? «Бронежилет» глухо рассмеялся, точно находил мои слова смешными. Женщина предложила оставить ключ в замке или банально под ковриком. Я захлопнула дверь и последовала ее совету. Врезанный замок вроде обещал жить, а вот второй пал смертью храбрых. Дубликат ключа хранился в почтовом ящике. На улице уже рассвело, туман, что появился буквально за считанные минуты, растворялся. Напоминавший военного курил сигарету у внедорожника, поглядывая в сторону перекрестка, где уже через сорок минут проедет первый желтый автобус. Кругом ни души, даже в соседнем доме не горел свет. Мне указали на заднее сидение, мужчины расположились на передних и сразу же предложили пристегнуть ремни, будто бы машина сейчас расправит крылья или ее начнет трясти. Женщина присоединилась ко мне и вынула из кармана своего пиджака мобильный телефон. Пальцы так и летали по крошечным буковкам на сенсорном экране. — Мы почти укладываемся во время, — жизнерадостно отозвалась она, не отрываясь от экрана устройства. — Уверена, все пройдет как надо! Ее «как надо» мне не понравилось, как и интонация. — Сплюнь, — гоготнул «Бронежилет». Куда можно опаздывать в шесть утра, когда люди еще сонными мухами поднимаются из теплых постелей и заваривают кофе перед работой? Машин практически не было — я насчитала около пяти, ориентируясь на свет фар, слепящий глаза. Меня никто не слушал. Я ощущала себя ребенком, который без толку пытается обратить на себя внимание взрослых. Мужчины переговаривались между собой, женщина продолжала набирать текст, изредка поднимая глаза на трассу, местами скрытую молочной вуалью. Я подумывала выпрыгнуть из машины, точно героиня боевика, и сломать пару костей, но стоило потянуться к ручке, как сработала автоматическая блокировка дверей. Примитивная ловушка, в которой томятся дикие зверьки. — Вы уверены, что я именно та, кто вам нужен? — говорить о фальшивых документах — последнее, что нужно упоминать при правительственных лицах, но ситуация уже вышла из-под контроля. — Вы же ищете кого-то по фамилии Рейзор? А это не моя фамилия, то есть по документам. Вам нужен кто-то другой. Женщина впервые за все время отключила телефон, уложив его на колени экраном вниз. — Мы ваши друзья, помните? Вы в безопасности, — она говорила, как те люди, что проводят тренинги или семинары — мягко и успокаивающе. — Элизабетта, нам нужны именно вы. Никаких ошибок. Я заскулила от злости, шрам на щеке запылал огнем. Водить дружбу с полицаями, правительством, военными — не для меня. — Почему бы вам просто не оставить меня, а? Скажите, что не нашли, — я попыталась найти поддержку во взгляде водителя, что наблюдал через зеркало дальнего вида. — Пожалуйста. Я же ни в чем не виновата. — Вас никто и не обвиняет, — огрызнулся он и вновь перевел взгляд на дорогу. — Никакого буйства, не вынуждайте принимать меры. Меры. Я снова представила, как автомобиль резко тормозит, и кто-то из них бьет меня резиновой дубинкой до кровоподтеков или, что вероятнее, вкалывает дозу чего-нибудь. Навигатор на приборной панели пищит, но я с трудом могу разобрать наш маршрут — вижу только синюю линию и крошечные буковки с указаниями поворотов. Когда автомобиль проносится мимо участка I-30, я запоздало понимаю, к чему нужно утро — дорожные работы еще не возобновились, а несколько участков через Форт-Уэрт огорожены. Растянувшиеся на много миль вперед поля превращаются в одно акварельное пятно. Я почти свыклась с молчанием и ревом двигателя, как женщина завопила: — Черт! Останови! Останови! Черт! Ох, как не вовремя! Подобный исход меня испугал и одновременно обрадовал. Может, все-таки ошибка и меня не посадят? Или к чему весь ряженый цирк? Автомобиль свернул на обочину, двигатель все еще ревел, когда мужчины синхронно обернулись и уставились на женщину, кивнув, чтобы она сообщила, в чем дело. «Бронежилет», кажется, занервничал. — Они изменили решение, — ее голос звучал подавленно, — говорят, что беспилотники надежнее, туман окончательно рассеется только к половине одиннадцатого, — («Я говорил тоже самое», — прервал водитель), — Да. У нас остается уже меньше девяти часов, а кому-то следует перегнать машину и забрать троих из Далласа. Я не успевала переварить информацию, но разделяла напряжение, что охватило всех. «Беспилотники», «меньше девяти часов», «трое из Далласа». Водитель нервно забил пальцами по рулю и одним рывком перехватил навигатор, устанавливая новый маршрут. — Они издеваются, суки, — последнее он почти выплюнул сквозь зубы. — Пять часов минимум, а прибавь пробки в Далласе? Черт подери, мы сдохнем раньше, чем доберемся. Ради чего столько петель? А эту куда? Женщина пожала плечами и принялась быстро водить пальцем по экрану мобильного устройства: — Нас, — она указала пальцем на меня, а после ткнула себя в грудь, — обратно в Форт-Уэрт, там будет ожидать беспилотник. Группа «В» будет перегонять автомобиль до Сан-Анджело, пока кто-то из вас встретит тех, что из Далласа. По времени уложимся, еще останется минут десять-пятнадцать. — Минут десять-пятнадцать, — невеселым эхом отозвался водитель, — этого нам хватит, чтобы подписать себе смертный приговор. Он резко крутанул руль, будто штурвал корабля, вынуждая крепко ухватиться за спинку водительского кресла. Нарушая правила, мы оказались на параллельной автостраде, возвращаясь к славному и незнакомому городу Форт-Уэрт. От скорости зазвенело в ушах, но, кажется, у одной меня. Тот, кто походил на военного, выжимал как минимум сотню миль в час, и на ремонтируемом участке дороги свернул в сторону полей. Брызги и комья сырой земли веером разлетались из-под колес, оседая на ранее чистых стеклах. К горлу подкатила желчь. Я толкнула в плечо безымянную спутницу, с тоской всматривающуюся в светлеющее с каждым мгновением небо. На тонких губах вновь промелькнула улыбка — печальная и ничуть не обнадеживающая. — Что будет, — голос погряз в шумихе, — что будет в три часа дня? Ну, через девять часов? — Тебе не о чем беспокоиться. — Что. Будет. Через. Девять. Часов? — пусть не думают, что я легко отступлю. — Знакома с понятием баллистических ракет? Сердце, кажется, пропустило удар. — Одна из них упадет на мой дом? — с издевкой переспросила я. — На Лос-Анджелес, — подает голос водитель, не отрывая взгляд от дороги. — Взрыв уничтожит все, а дальше, полагаю, что океан поглотит острова. Знаешь, Уилл, а я так и не рванул ни на один из них! — Смешно, — я нервно засмеялась, затеребив дрожащими пальцами ленту ремня. — Вы, ребята, смешные. Такие смешные. Мне так смешно! — голос сорвался на истерический вопль. Женщина отрицательно покачала головой. Сомкнув губы в тонкую линию, она отвернулась к окну. Поля сменились однотипными коттеджными постройками пригорода. Кто-то уже заводил автомобиль, вслепую отмахиваясь от жены в ответ на ее воздушные поцелуи; кто-то только ставил на плиту турку, неприлично широко зевая и не прикрывая рот ладошкой. Кто-то справлялся с молнией на одежде, торопил детей в школу, будил, грозя выговором или звонком в университет. Кто-то заметал следы прошлой ночи, оттирал помаду с лица, замачивал в спешке белую рубашку, бросал «До вечера» на прощание, отказывался от завтрака и строил планы на вечер. Кто-то чертыхался, вынимая из коробки зимних вещей свитер, забывал сказать родителям «Люблю вас» и раздраженно хлопал дверью, закуривая по дороге к автобусной остановке. Как один в счастливом неведении. Блаженные. Они будут мертвы в три часа дня по тихоокеанскому времени. Они все будут грудой тел, не успевших еще так много всего. В первую очередь — прожить эту сраную жизнь. Я не заметила, как бесшумно разрыдалась. Еще немного подобных размышлений и голова лопнет, словно воздушный шар. — Голова болит, — почти по-детски захныкала я. Хотелось свернуться клубочком, сжать руку мамы, уткнуться в плечо папы или раствориться в бабушкиных объятиях. Ее мягкие жилистые широкие ладони-корзины не дадут в обиду. — У вас нет таблеток? — Тайленол. Подойдет? Я грустно усмехнулась и положила таблетку на язык, позабыв, что вначале следовало набрать слюны. Рот наполняется горечью и из воспоминаний на поверхность всплывает приторная химическая отдушка ванильного крема и антибактериального геля для рук. Меньше девяти часов. Они все будут мертвы.Когда земную жизнь окончу я, Когда во славу Ты введешь меня, Вечная радость мне: Ближе, Господь, к Тебе.