...Thought it would be over by now, but it won’t stop Вы рассчитывали, что теперь со мной всё уже будет кончено, но ещё не конец. Thought that I would self destruct, but I’m still here Вы думали, что я сама уничтожу себя, но я по-прежнему тут. Even in my years to come, I’m still gon’ be here И сколько бы я ни прожила, моё место будет здесь. - 2WEI — Survivor
Excelsior — «всё выше».
Когда они пришли, я еще не спала, продолжала лежать, успокаивать себя. Света не было на всей пятой станции, а потому в руке Александры (мне почему-то хотелось звать ее Агатой) была зажата свеча. Я с трудом собрала все, что осталось, позабыв о половинке дубового листка под кроватью, и послушно последовала за остальными, ожидая, когда вновь раздастся взрыв, грохот, лампы загорятся алым светом. Предупреждение об опасности, неминуемом конце. Очередном конце. Нас вывели в столовую, предупредив, что будет «экстренное» собрание, на котором обязаны присутствовать все обитатели кроличьей норы. Свечей было всего четыре, зловещим светом они освещали лица «главных», тех, кто отвечает за спасенных. Наши жизни отныне нам не принадлежали. — На земле произошел взрыв. Его природа нам неизвестна, — женский голос предательски дрожал. Возможно, мы не доживем и до подъема. — Мы склоняемся к повреждению внешних водных коммуникаций. Сильный поток воды или нечто, ударившееся в ограду, создало катаклизм и… Ее дерзко перебили. — Мы все сдохнем? — визгливо закричала девушка из толпы. Александра нервничала. Ее подбородок дрожал, и хотя губы оставались сжатыми в тонкую линию, глаза выдавали ее испуг, как и дрожь, закравшаяся в голос. — И у нас поврежден один из генераторов, но н-н-наши люди постараются это исправить. Вторая печальная новость — повреждение водных коммуникаций. Одно из сооружений мы не в силах восстановить. Один из отсеков, к сожалению, затоплен, но не волнуйтесь, никто не умрет с голоду. Все будет в порядке. Все будет в порядке. «Не поддавайтесь панике», — снова заговорил голос телеведущего в голове. Теперь у него есть конкурент. «Все будет в порядке», хотя, думаю, все знают, что будет с точностью наоборот. Винсент, который обещал, что мы не будем часто встречаться, солгал. Он проводил перепись присутствующих. Кто-нибудь из них знает наши имена? Каждого? Надеюсь, что нет. Я бы не хотела, чтобы «главные» знали, как меня зовут. Мне это кажется слишком личным. Через время я вспомнила о браслете на руке и чуть не взвыла. Зачастую забывались самые простые вещи, элементарные. Базовые. Я не верила в спасение. Отказывалась верить. Серые стены стали моим последним пристанищем, склепом, большим гробом. Когда до меня дошла очередь произнести имя, я впала в ступор и просто вытянула руку с именем. Мне оно все еще не нравилось. Чем я руководствовалась, выбирая подобную околесицу? Призраками прошлого? Они никогда не оставят меня, только сильнее наполняют воспоминаниями, словно сосуд. Одного парня не хватало. Может, это его рук дело? Он пробрался куда-то и вывел из строя генератор? Затопил отсек и утонул в нем? Я уже завидовала ему. Кто-то уже пустил слух о том, что он покончил с собой. Червячок зла пробрался к каждому в сознание, предлагая задуматься, насколько плох каннибализм в случае, если у нас не останется запасов. Сколько нужно времени, чтобы лишиться рассудка? Я не сумасшедшая, или...? Когда я говорю себе, что схожу с ума, то сразу ощущаю какое-то успокоение. Я ведь не признаюсь себе, что сумасшедшая или все же признаюсь? Не знаю. Нас снова отправили по комнатам, когда удостоверились, что авария не затронула остальные отсеки. Глупенькие. Вода бы поступала с первого этажа на второй, а не со второго на первый. Или вода просочится через стены и после водопадом обрушится вниз? Я думала об этом, пока возвращалась к себе в комнату, представляя, как тонут корабли во время шторма, как угрюмых моряков проклинают русалки и другие водные твари, чей покой они нарушили. Воображаемая волна окатила палубу и затопила каюты. От подобных мыслей у меня началась морская болезнь и затошнило, стоило голове коснуться подушки. Сегодня мы без обеда и ужина. Электричества недостаточно, чтобы сварить еды на всех, а еще главные умалчивают, какой именно бак с водой поврежден. С технической или с той, которую использовали для приготовления пищи. И откуда она поступала изначально? Я снова легла спать, но из-за голода уснуть было невозможно. Я представила, как разговариваю с Александрой о пятой станции, как она увиливает от ответов мол, секретная информация, не подлежит разглашению, конфиденциально и все такое. Однажды Александра, реальная Александра, обмолвилась, что мы здесь благодаря поручителям и небезразличным к умным детям, фонтанирующим идеями о новом будущем. Аргумент. Но кто тогда я? Меня устраивал старый мир, свет моего сердца никогда не стремился озарить окружающий мрак. Я любила окружающую гнилую действительность, я — ее часть, я взращена этими землями, культурой и бытом, и ради нового мира не смогу позабыть и перечеркнуть все былое. Кто мог стать моим благодетелем? Рассуждения о предназначении Майкла я задвинула в дальний угол и набросила сверху тряпку. Если об этом не думать или не обращать внимания, то оно не существует. Альтернативный вариант для страуса, чтоб его. Не голову в песок, а просто поднять ногами пыль, противник в ней затеряется, и все. Обидчика нет. Я представила, что Майкл умер или страдает где-то от радиации. Мне с трудом верилось, что «Кооператив» — его собственная идея. Придумать и во что-то уверовать — дело не хитрое, а вопросы организации проседают. Стал ли он опытным оратором, затмевавшим грозовыми тучами ясный смысл? Спонсоров, может, нашел среди таких же доморощенных фанатиков и чернокнижников, умеющих читать знаки. Сатана бы не оставил своего единственного наследника, пока Господь покинул каждого из нас. Каков смысл моего спасения? Мы расстались не на самой приятной ноте, я, черт возьми, предала его. Ушла, как и остальные, повторила триумф Констанс. Разве не проще и радостней было бы понимание, что я сдохла? Не присоединилась и умерла. Подчинение или смерть. Месть. Жажда мщения и обладания — единственное объяснение тому, что моя участь теперь - томиться здесь и вкушать гнилые плоды спасения. Я снова понадеялась, что Майкл умер. Безболезненно и быстро. У меня не было причин желать ему смерти, но все же, как я уже говорила раньше — лучше пулю в лоб, чем жизнь в склепе. В конце концов, идея третьей мировой могла прийти на ум любому, кто добрался до верхушки. Когда ко мне в комнату вновь кто-то вошел, я притворилась, что снова задремала. Здесь я не совсем уверена в реальности. В какую-то секунду события спутались. Меня как свидетеля пригласили взглянуть на тело того парня, что молился перед обедом и печатал автобиографию на ноутбуке, хотя может, это был и не он. Других-то я не рассматривала. Спустя время я думаю, что идея написать о произошедшем была навеяна не фильмом, точнее не только фильмом, а еще и этим парнем. В память о нем? Он болтался под самым потолком, покачиваясь, словно маятник, от бесконечного хлопанья дверьми. В свете свечей трупные пятна на его конечностях казались загадочными тенями на руках марионетки. Парень — не промах: свил себе петлю из постельного белья и нашел какую-то ерунду в потолке, за которую зацепился. Я попыталась вспомнить об острых предметах в своей комнате и пожалела, что из-за вышедшего из строя генератора не смогу узнать о наличии подобного чуда у себя в комнате. Повеситься на изголовье кровати невозможно. Будь я ниже или дверной короб выше, то можно было еще попробовать зацепиться за него. На его лицо я не стала смотреть. Мне стало страшно, будто бы я впервые видела труп так близко. Я попыталась сосчитать похороны, на которых мне доводилось присутствовать, но не вспомнила ни одних. Были, конечно, вроде бы в детстве, но гроб был закрытый или меня к нему не подводили и оставили рассматривать заплаканные лица, укрытые черными вуалями. «Механическая асфиксия. Странгуляционная». «Нам нужны свидетели. Вы знаете, что он не пропал, не был убит кем-то еще, не стал нашим ужином». После слов об ужине засосало под ложечкой. Сколько времени мы не питались ничем кроме слипшейся в комок каши и похлебок? Я бросила взгляд на едва различимое в темноте бедро. На сколько бы его хватило? У него целых два бедра. Я представила, как обезглавленное тело притащат на воскресный обед после молитвы и каждый схватится за нож и проткнет мягкую плоть. Священно тело. Мужское или женское. Продающееся с молотка. Меня дважды вырвало желчью. Как добралась до комнаты — неизвестно, но рядом со мной поставили какую-то посудину. Она шире наших обеденных пиал, а потому можно не беспокоиться, что через время придется есть из нее. Меня полоскало еще раза три невесть чем, в темноте не разберешь. Стоило подумать, что стало легче — меня вновь выворачивало будто наизнанку. В следующий раз я распахнула глаза не от того, что устала спать — я не могла дышать. Едва теплая вода облизнула лицо, укрыла, точно покрывалом, ноги по голень, покачивала кровать. Ее становилось все больше и больше, будто кто-то позабыл выключить кран, вода уже вливалась в уши, вынуждая вздрогнуть, норовила хлынуть в ноздри, заполонить легкие. Я барахталась, пыталась на трясущихся от слабости ногах оттолкнуться от бортиков кровати, всплыть к потолку, захватить больше воздуха, нырнуть вниз и позволить воде заполонить больше пространства. Может, стихия пощадит меня и оставит жить? Или хотя бы оставит комнату в покое? Воздуха было нещадно мало, будто его вытянули, вытрясли пузырьками из шприца с лекарством для смерти — болезненной и не самой быстрой. Вода мешала двигаться, все сильнее утягивая вниз. Ручка двери не поддается, само металлическое полотно тяжелое. Черт знает, как она открылась и с какой попытки, но поток воды вынес меня со второго этажа на первый, будто рыбешку на сухой берег, будто брошенную сестрами русалку. Сырой затхлый воздух показался прекрасным, когда я вновь смогла вздохнуть, отхаркивая кровавые сгустки в сторону, надеясь не захлебнуться теперь ими. Капли воды медленно стекали со второго этажа-полумесяца. Я попыталась выпрямиться и застучала ладонями по полу, будто кто-то мог меня услышать и помочь. Тело слишком ослабло и валилось раз за разом — в последний я ударилась подбородком о бетон и взвыв от боли, сковавшей челюсть. Унизительно. Я поднялась на локтях, слыша треск конструкций нашего убежища. Вот-вот оно обрушится на голову. Я тщетно попыталась отползти, скребя ногтями по полу, будто смогу обнаружить бугор и подтянуться немножко, спрячусь. В детстве я пряталась под диваном, думаю, сейчас сработает тоже. В кромешной тьме сложно разобрать расположение предметов. Свет. Я нуждалась в свете, который озарит пространство над головой, укажет путь, как те стрелки «Пожарный Выход» в торговых центрах или светящаяся дорожка в самолете. Мне следовало найти что-то реальное в мире, полном иллюзий и абстракций. Когда я увидела что-то яркое, напоминающее белый свет, то с ужасом поняла — это свет фар. Я снова умерла. Снова во Флориде. Снова под колесами автомобиля. Как. Же. Сука. Тупо. Блять. Мне захотелось взвыть от горечи поражения. Почему я не поняла, что опять умерла? Почему это вошло в какую-то дурную привычку — умирать снова и снова? Где кабинет математики? Где мой личный ад, приукрашенный старыми добрыми фантазиями? Галлюцинации, — запоздало осенило меня. — Не было никакой воды, никакого убежища, никаких людей. Никакого апокалипсиса. И я снова погрязаю в сомнениях. Что могло заставить впечатлительный разум породить эти картинки прямиком из преисподней? Возможно, ничего прежде не существовало и мир — большая голограмма. Я и не оживала. Не было воскрешения, не было Майкла и его дурацкой школы. Это не реально. Я вновь попыталась встать и вновь одержала поражение. Мысль была еще ясной, но словно погрязшей в нитях, как кошмар в паутине ловца снов. Я жаждала определенности. Вариант, в котором смерть мозга еще не наступила, но легкие наполнились водой? Не этого ли я хотела? Умереть под водой? «Детка? Детка, ты слышишь меня? Они больше не придут. Они ушли» Я исполнила свою мечту — снова стала маленькой девочкой, которую мама взяла на руки. И я подумала о рае, упокоении и о том, что мы будем с ней вместе, с моей недалекой, но любящей матерью. Я ухватилась за ее руку - сладкое обманчивое воспоминание, - впервые подмечая, что она была красивой. В юности и вовсе походила на Шэрон Тейт. Никогда раньше не понимала, что отец нашел в ней, но в такую улыбку сложно не влюбиться. Я совсем забыла ее, а знала ли раньше? Мне кажется, что я не знала ее, и мне хотелось разбиться в извинениях: за ложь, неуважение, непонимание и самообман. Почему она такая красивая? Я протянула к ее молодому лицу руку, и она растворилась, словно никогда и не существовала, а была лишь выдумкой. Мама! Я звала ее, сдавливаемая со всех сторон темнотой каменной клетки, кричала и рыдала, позабыв о боли и слабости, вытягивала руку, ожидая, что она схватит в ответ. Ледяной поток воды вновь хлынул откуда-то сверху и голос брата приказал бороться. Я вновь забарахталась, хватала ртом воздух и не позволяла воде полностью поглотить меня. Борись, борись, борись. Не поддавайтесь панике. Все будет хорошо. Как будто птица взмывает вверх. И вновь выше всех. Где? Вот она! Удерживай баланс, словно птица. Взмывай вверх. И выше, и выше. Выше всех. Голоса обретали физический облик, превращались в волны и ласкали ушную раковину, как единственную раковину в пустоте настоящего. Они не отпускали меня, звали по имени и просили открыть глаза, разрушить иллюзию, где самой красивой русалкой стала моя мать, затягивающая меня в воронку. Они все испортили. Я снова увидела свет, мерцание на уставших, измученных лицах неизвестных. Они облегченно выдохнули. Мне захотелось обратно, но стоило закрыть глаза, щеки загорались от череды пощечин, и сквозь пелену слез я вновь смотрела перед собой, не различая ровным счетом ничего. Дышать вновь стало тяжело. Я открыла рот, подобно рыбе, и попыталась вздохнуть снова, но только давилась пустотой, издавая хрипы. Игрушка, у которой села батарейка. Кто-то засуетился, чертыхнулся, занервничал и снова пообещал невыполнимое: все будет хорошо. Я была готова к новой череде галлюцинаций и несвязного бреда. Он был лучше реальности и воскресной молитвы. На мгновение меня охватил страх, что я пропустила воскресенье и кто-то съел мою порцию, кто-то давился моей похлебкой и ел из моей тарелки. Забавно, что я могла еще что-то испытывать, что-то негативное, ощущая себя злобной крошечной собачонкой, нашедшей еще одно применение зубам. Чьи-то руки подхватили меня, касаясь пальцами шеи, придерживая голову. Я подумала о том, как у человека много конечностей и позавидовала невесть чему. Просто потому, что могла это испытать — зависть. Я пыталась рассмотреть лицо, подумала про того желчного мужика, которого мы не должны были часто встречать. Как его звали? Я не помнила. Майкл?***
Я открыла глаза уже в другом помещении, где вместо стен оказались решетки. Психиатрическая больница? Тюрьма? "Я невиновна" молнией пронеслось в голове. Если это в самом деле психиатрическая больница, то все становится на свои места. Никакого апокалипсиса, никаких людей, никакого потопа и никакой пятой станции. Браслет на запястье отсутствовал. Позже я заметила его на основании штатива для капельницы у кровати. К вене тянулось три трубки с бесцветной жидкостью, поступавшей из пакета. В кино такие использовали для переливания крови. Мелкие красные буквы на пакете невозможно разобрать, они плывут перед глазами и превращаются в сплошные линии. Нужно будет сбежать. Я попробовала свободной рукой вытянуть иглу из вены, но пальцы дрожали и не слушались. Игла слишком глубоко, чтобы рывком вынуть ее наружу. Дышать все еще легко. Я только сейчас заметила кислородную канюлю в носу и тонкие трубки, заправленные за уши, почти неощутимые. Если вытащить ее, то я задохнусь? Лучше не рисковать. Если прислушаться, различимо гудение генератора и едва уловимый треск лопастей вентилятора. В помещении было душно. Я попробовала высунуть ногу из-под пледа как на борту беспилотника. Флис окутывал тело, словно кокон бабочки, но таковой я ощущала себя меньше всего. Скорее трупом, обмотанным в ткань перед сожжением. Такое было в какой-то религии, но я уже не уверена. Спать больше не хотелось, есть тоже. Казалось, что я выспалась на несколько лет вперед. Сколько времени прошло в беспамятстве? День? Два? Месяц? А если это была кома с осложнениями, которая началась еще после Флориды и мой расколотый разум придумал целый мир? Но пластмассовый браслет на штативе был реальным. Короткие, когда-то черные волосы - тоже. Шрам на щеке. — Вы очнулись? — голос заставил меня вздрогнуть, но его обладательница исчезла, добавив одно слово: Отлично. Женщина. Ей около сорока, черты лица острые, уголки губ опущены вниз. Улыбаться приходится не чаще моего. Она была одета в черный костюм и единственное, что остро бросалось в глаза — бриллианты в ушах. В ее руках не было ни подноса с едой, ни лекарств. Женщина сняла с левой руки черную кожаную перчатку и прислонила тыльную сторону ладони к моему лбу. Мама так тоже делала, а бабушка чаще прикасалась губами ко лбу. Я так и не научилась понимать, когда у человека жар. Только у себя и то с трудом. — Попробуй поговорить, — властным голосом произнесла женщина, опуская руку к шее. От чужого холодного прикосновения я дернулась. — Говорили, что у тебя была стычка с кем-то. Давай, представься, Катрина. Произнеси свое имя полностью. Я поежилась, когда ее пальцы принялись прощупывать горло, но подчинилась. Выхода не было. Втянув через рот воздух, я облизнула пересохшие потрескавшиеся губы. Катрина. Меня зовут Катрина. Я повторила это вслух, ожидала, что выйдет сипло и шепотом, но нет. Разве что хрипло с непривычки. Женщина кивнула, прощупала горло еще, сказала, что лимфоузлы не увеличены. Мне это никак не помогло. Я попыталась вспомнить, виделись ли мы на пятой станции раньше, но кроме косоглазия Александры ничего не шло на ум. Не знала, что у них был отдельный отсек для больных. — Вроде все нормально, — заключила женщина. — Расскажи мне, что ты помнишь. Она снова надела черную перчатку и отодвинула край моей постели - несколько пледов и простынь, а после присела на обнаженный виниловый матрас. Может, это психиатр? Сейчас она выслушает мои бредни и убьет, если мы все еще на пятой станции. Скажет, что я не выжила, но какой прок тратить столько лекарств? Чтобы мясо оказалось не зараженным? Я снова вздрогнула и принялась медленно говорить о пятой станции, повреждении генератора, коммуникаций, потопе. Женщина не перебивала, иногда качала головой во время моих пауз и следила за тем, как остатки жидкости в пакете продолжают путь по прозрачной трубке. Под конец я решилась спросить о починке на станции. Мы же под одной крышей. Мы, множественное число. — Пятой станции не существует, — отрезала она, но, заметив мой испуг во взгляде, поспешила уточнить. — Отныне. Стены оказались менее крепкими, чем предполагалось. — Никто не выжил? — перебила я, ощущая, что вот-вот расплачусь. Мы — не пустой звук. — Никто не спасся? — Спаслись все, но выжило только семеро, — я нервно затеребила трубки канюли в руках. Они скреплялись под горлом, словно проводки наушников. Телефон. Он остался там! И мой дубовый листок! — Своего рода рекорд. Вы — первая станция, которая пала за рекордное количество дней. — Сколько прошло времени? — Двадцать два дня. Невозможно. У нас было больше времени. Понятно, почему воскресенье наступало так быстро. А я даже не догадалась проследить за числами, используя мобильный телефон! Женщина вновь перевела взгляд на трубки с жидкостью. Может, это яд, а она застыла в ожидании мой смерти? Мне захотелось вырвать трубки вместе с венозной системой. Кому я могу доверять? Никому. А смогу ли довериться? — Не хочу показаться невежливой, — произнесла женщина, переведя на меня взгляд. — Я думала, что ты умрешь. Когда мы нашли тебя, ты была плоха, очень плоха. Лежала на полу в моче и поту, беспрерывно стонала от кошмаров, задыхалась. Жалкое зрелище. Я медленно поднесла руку к носу. Кожа не пахла ничем. Наверное, потоп был, меня омывали перед смертью. Женщина подтвердила мои догадки. — Галлюцинации, наверное, вызвало заражение крови или инфекция. Я полагаю, что у тебя был повышенный уровень CO2 в крови, но оборудования толком нет, чтобы убедиться в этом. Мы уже сталкивались с подобным, но я не врач. — Чем все это вызвано? — Оплошностью? Непрофессионализмом? Чем угодно. Они поздно обнаружили повреждение водных коммуникаций, вы травились этой водой. Большинство умерло от острой кишечной инфекции из-за того, что помощь была оказана несвоевременно. У кого был хороший иммунитет — держались до последнего. Двоим повезло. Они были слабы, но относительно здоровы. Их перевезли на станцию в Бекли, Западная Вирджиния. Как не печально, но правительство не способно построить ровным счетом ничего, чтобы спасти своих граждан. Даже правительство Америки. Она подчеркнула «даже», точно в других странах дела обстояли еще хуже. Я спросила об этом. — Станций по миру всего десять. Нам так сказали. Построены в безопасных регионах, но, видишь ли, нет ничего безопасного — ни на земле, ни под землей. — Где мы сейчас? — Промежуточные станции. Они не предназначены для длительного прибывания, но оснащены всем необходимым: лекарствами, провизией, топливом, генераторами. Просто не в таком количестве, чтобы здесь жило много людей. Десять станций. Больше двухсот пятидесяти стран. Семь миллиардов человек. Пять из них пришлось на штаты. Что дальше? Первая станция, моя станция, уже мертва. Если дела и дальше пойдут так, то мы умрем еще быстрее, чем я думала. Я подавила в себе истерику - нужно было выведать больше. Большинство моих воспоминаний — фальшь, но что-то среди них было и в реальности. Например, парень, что покончил с собой, воскресные молитвы (Библия была только на пятой станции), Александра и повреждение генератора. Женщина сказала, что, возможно, меня лихорадило, но я присутствовала при большинстве событий, поэтому и запомнила все, но воспринимала через призму галлюцинаций. Была ли я здорова с самого начала — вопрос, на который ни у кого не было ответа. Меня пичкали антибиотиками последнюю неделю, которую я провела в забытьи от начала до конца. Кормили через зонд, надевали кислородную маску и следили за тем, чтобы я не сдохла. Я спросила про Нэнси, сомневаясь, что мы вместе слушали музыку, подоткнув одеяло к двери. — Нэнси? — женщина сжала губы в тонкую линию. Так делают, когда не могут подобрать слов, чтобы поговорить о смерти. Она умерла. Разумеется. — Катрина, там не было никого по имени Нэнси. У нас есть списки. Может, ее звали как-то иначе? — А с кем у меня была стычка? — я сошла с ума. — Кто тогда пытался меня задушить? Кто тогда жил в комнате 4318? — Нам не сообщили этого. Просто сказали, что у тебя был стресс, который чуть не обернулся печальными последствиями для обеих сторон, — женщина резко встала и неопрятно одернула край простыни обратно. — Отдыхай. Набирайся сил. Они тебе понадобятся. Когда она ушла, я попыталась совладать с собой и не закатить истерику. Я не просила себя спасать, выхаживать, заботиться обо мне. Лучше бы я умерла вместе с пятой станцией. Я попыталась представить опустевшие коридоры, серые стены, наполненные трупами и их смрадом. Забрали ли запасы оттуда? Удивятся ли люди, которые спустя годы найдут это место? Будут ли строить предположения, что было там раньше? Если мы спасемся, наши святилища станут чем-то вроде чудес света, как египетские пирамиды. Выстояли ли они? Я попыталась вытащить иголку из вены, шипя от боли. Из места, где раньше плотно прилегала игла, выступила кровь. Я смочила слюной большой палец и стерла ее с кожи. Вышло не очень, осталось пятно. Когда я пробовала закрыть глаза, то начинала мучиться от удушья канюлей. Я боялась, что провода оплетут меня, загонят, как муху в паутину и на следующий день здесь обнаружат мой труп. Без канюли тоже страшно засыпать. Вдруг я разучилась дышать самостоятельно? Я вновь воткнула в нос трубки и подложила под спину подушку. Последующие дни я провела в постели. Периодически мне меняли катетеры и учили дышать самостоятельно. Трижды в день измеряли давление, сетуя, что оно пониженное. Кормить через зонд больше не решились, а я и не просила еды. По горло сыта лекарствами и воспоминаниями о горелой каше. Женщина сказала, что меня переведут на другую станцию, когда состояние придет в норму, но такими темпами это произойдет очень не скоро. В один из дней она принесла поднос с обедом и поклялась, что не уйдет, пока я не съем половину. Необходимо, чтобы желудок вновь работал, а я самостоятельно поднималась и ходила в туалет. Женщина пыталась достучаться до моего чувства стыда, надавить на то, что я — взрослая девушка, которая в состоянии позаботиться о себе и не просить устанавливать катетеры. Мне было плевать, но от еды я все же не отказалась, хоть очень и хотелось. Эта жижа пахла приятнее, чем на пятой станции. Ложку я смогла удержать в руке, но было бы приятнее, если бы меня кормили. Я невыносимо, в каком-то смысле одержимо, нуждалась в заботе. Жижа оказалась настоящим, мать его, консервированным супом, напичканном специями и добавками со вкусом говядины. «Не набрасывайся так. Тебе будет плохо». Я не слушала и попросила еще. Женщина отказала, а я перешла на вой, который остался проигнорированным. Через время желудок свело спазмом, я жалела, что съела кусочек той дряни, что плавала в супе. Свернувшись в позе эмбриона, я представляла, как сейчас дверь распахнется и войдет мама или бабушка (или обе), начнут меня жалеть, успокаивать, поглаживать по волосам; но никто не приходил. Когда я разрыдалась, пришла женщина и попыталась выяснить, что у меня заболело, словно плакать можно только от боли и спазмов. Меня вырвало на один из пледов, но это вызвало у женщины не отвращение, а жалость. «Я же предупреждала». Следующие разы я поступала умнее. По маленькому глотку, пережевывая каждый кусочек дольше необходимого, разрабатывая челюсти. С кровати поднялась с большим трудом, держась за крепкие женские руки. Коленки дрожали. Я не расставалась с пледом на плечах, боясь, что покроюсь коркой льда, если обнажу предплечья. Вознаграждение не заставило себя ждать. Мне принесли мой телефон, который спасли вместе с наушниками и зарядным устройством. До глубокой ночи я пересматривала старые фотографии, останавливаясь на видео, которые занимали большую часть телефонной памяти. У меня никогда не хватало силы смотреть их раньше. Мои близкие мертвы, а на сменяющихся кадрах живы. Информации о станциях, жителях и прочем больше не поступало. Меня просто поставили в известность, что завтра отвезут на другое место и моему здоровью больше ничего не угрожает. Больше я не опасна ни для себя, ни для общества. Очень красивая фраза. Путь до очередного внедорожника, который напоминал мини-танк, занял слишком много времени. Я страдала от одышки, постоянно приваливалась к стене, переводила дыхание и жаловалась на то, что темнело в глазах. Женщина лишь недовольно шикала, повторяя, что об этом она и говорила, что мне следовало разминать конечности и учиться жить снова, не отыгрывая партии тяжелобольной. Слова никак не побуждали меня доказать обратное и действовали с точностью наоборот. В салон меня подняли за руки, так как вскарабкаться самостоятельно у меня не вышло. На случай, если мне станет плохо в дороге, они захватили с собой кислородный баллон и маску. Когда автомобиль тронулся, мне дали последнее наставление: «Не высовываться из окон» и «Не привлекать внимание», точно смутные очертания в тонированном окне вызвали бы интереса больше, чем единственный автомобиль, рассекающий по пустынной автостраде. Мир пропал в завесе смога, ошибочно принятого мною за туман. Больше ничего не было. Ничего, что создавалось руками человека. Мне вернули кислородную маску и замотали в плед, предугадывая очередную истерику. Прижимая крепче к груди мобильный телефон, я ощущала, что я в безопасности, что осталось что-то живое хотя бы в моей памяти. Мысли о прошлом убивали и согревали одновременно, побуждали содрать с себя шкуру и бороться. Будто бы птица взмывает вверх, — прошептала я, зная, что губы скрыты краем пледа. Я так и не вспомнила полностью песню, кусочками, но выбросила строчки замещения, просто проговаривала про себя то, что хорошо помнила. Оно действовало успокаивающе, моя собственная молитва. В кромешной тьме салона внедорожника я пыталась различить что-то светлое и отвлечься. Женщина пару раз подумывала уложить меня на пол, но автомобиль подбрасывало на ухабах, и я бы разбила голову и заработала сотрясение. От меня, правда, никакой пользы. Она сказала, что на станции, куда меня отправляют, иной контингент. По пальцам пересчитать тех, кто был на «пятой» и немерено богачей, стараниями которых «Кооператив», которому мы все еще должны оставаться благодарны, смог осуществить операцию. Стоимость билета — сто миллионов долларов. Насколько должен быть силен страх смерти, что люди отдали такие деньги за койку в склепе? Сто миллионов для отделки стен гроба. — Кто же тогда был на пятой станции? — Умные детишки по части физики, химии, биологии. Неиссякаемые фонтаны идей нашего поколения. Стипендиаты, кажется, Билла Гейтса. Те, кто может что-то изменить. — Я тут не причем. — Не забывай, что и у таких людей есть жены, любовницы, сестры. — Я снова не причем. Я же говорила об ошибке в моем выборе. — На тебя есть дело, — она постучала пальцами по папке, спасенной, наверное, раньше меня. — Ошибки нет. Еще есть избранные личности с особенным строением генов. Подумай об этом. Автомобиль остановился перед коваными воротами и оградой по периметру. Женщина отдала мне защитный костюм, выглядевший так, будто был взят прямиком со съемок фильма. «От бета излучения и частично от гамма излучения. Усовершенствованная модель. Такие носят спасатели». Папку с личным делом я свернула и разместила в штанине. Плед у меня забрали. Он мог повредить радиационно-защитный костюм. Кислородный баллон вместе с маской остался в машине. — А вы? Где вы остановитесь? — Для меня места нет, — с горькой усмешкой отозвалась женщина, застегивая молнию на ядовито-желтом костюме. — Иди и постарайся выжить. Она переместилась назад на пассажирское сидение рядом с водителем. Дверь открылась и в салон хлынул смог. Спуститься вниз оказалось не легче, чем подняться. Присев на край, я свесила вначале одну ногу вниз, затем другую, а после попробовала спрыгнуть так, чтобы не зацепиться ни за что и не изорвать единственный костюм. На резиновые сапоги тонким слоем ложился пепел. Еще одна составляющая нового мира. Большой сожженный феникс. Сразу же подняться на ноги мне не удалось. Я смотрела на распахнутые ворота, которые казались смутно знакомыми, и пыталась понять, куда ведет меня этот путь. Во тьму или к свету? К спасению или новой череде страданий? Автомобиль еще не отъехал. Честно говоря, я могла бы еще уместиться под его колесами и позволить переехать себя пару раз. В костюме особо не вздохнешь. Он не предназначался для длительного нахождения на открытом пространстве, а потому я все же поползла в сторону нового убежища, найдя в себе силы подняться на дрожащих ногах. Вдаль я ничего не видела и каждый шаг в неизвестность давался с большим трудом. Ворота закрылись автоматически, оставляя выжженный мир за коваными прутьями. Со всех сторон меня окружали не изъеденные адским пламенем деревья, где-то еще отчетливо виднелись листья, покрытые слоем пепла. Выжженная солнцем трава под ногами, комья грязи. Шаг. Еще шаг. Шаг. Раз, два, три. Впереди замаячила фигура в черном радиационно-защитном костюме, напоминающем средневековое облачение чумного доктора. Я ошибочно приняла улучшенную версию маски за клюв птицы. Человек в костюме развел руки в стороны в доброжелательном жесте, указывая вперед. Я кивнула и выдавила из себя приветливую улыбку, жалея, что мое лицо не скрыто подобной маской. Идти снова стало тяжело и опереться не за кого и не за что. Трогать незнакомого человека мне не хотелось. Я старалась смотреть под ноги. Зеленые резиновые сапоги казались грязными. Холод практически не ощущался. Может, чудо-костюм из обмундирования супергероя не пропускал холод, может, здесь и не было холодно. Снега, по крайней мере, я не видела. Думаю, лучшим умам этого времени следует обратиться к той теории, где говорили, что начнется война за теплые участки земли. Четвертая мировая? Я нервно хихикнула, надеясь, что этого никто не услышал. Деревья, образовывавшие круг, расступились, представляя взгляду пустую поляну и едва различимое черное пятно. Кажется, я знаю, что это. Я попыталась прогнать гнетущую тревогу и мысли, которые, будто рой обезумевших ос, закружились в моей голове. Пожалуйста, нет. Пожалуйста, Господи, нет. Два шага и ноги предательски подкосились. Если бы не костюм, я бы ободрала кожу на ладонях и коленях. В глазах потемнело. Я зажмурилась и после принялась учащенно моргать, замечая у чужих ног выжженный вереск. Дышать снова стало тяжело, и я жалела, что не тащу с собой кислородный баллон. Насколько бы мне его хватило? Голоса в голове зазвенели. Я прижала ладони к ушам, но это не сработало. Свист слишком громкий, а смех звонкий. «Лабиринт?»; «Скульптура. Ты когда-нибудь видела снег?». Бездна воспоминаний затягивала, но рука неизвестного вовремя выловила меня, помогая подняться. Голова шла кругом, а каждый шаг вынуждал стиснуть зубы. Я закрыла глаза. Пусть меня ведут к этой гильотине вслепую. Я боюсь призраков. В лифте я вновь открыла глаза. Я совсем забыла, как выглядело это место. Теперь будет достаточно времени, чтобы вспомнить и изучить каждый дюйм. Двери здесь прочные, если прижмут, то переломают все кости разом. Фигура в черном приказала встать в центр на решетку, будто бы в первый день в новой школе, когда просят представиться и рассказать о себе. Я мертва, но не совсем. Мне сказать больше нечего. Неизвестная хрень, похожая на пар из утюга на режиме «отпаривание», обдала меня сверху донизу. Сквозь костюм я ничего не почувствовала. Человек в черном повторил процедуру, согнав меня назад. Что-то загудело и помещение озарил желтый свет. А какой был до этого? Дверь напротив с грохотом открылась, впуская невысокую девушку в сером, которая мгновенно оказалась у меня за спиной, дергая молнию на костюме. Из штанины на пол выпала моя папка. Девушка покорно подняла ее и всунула мне в руки, стыдливо опустив взгляд на пол. Ее темные волосы были собраны по бокам в две аккуратные полусферы. Тоже мне, Принцесса Леа. Другая дверь открылась с меньшим грохотом. В проеме застыла женщина со свечой в одной руке и тростью в другой, загораживавшая собой узкий проход. Не знаю, что из этого комичнее — платье в пол с уймой рюш или серебряный набалдашник трости в виде вороньей головы с камешком-глазом. — Я Вильгельмина Венебл, — хорошо, что она представилась сразу. — Добро пожаловать на третью станцию. Я кивнула, подавляя желание сказать просторечное «Здрасьте» женщине с тростью в подобном одеянии. Мое платье и голые коленки как-то не вписывались в окружающую обстановку. Для хромой или больной Вильгельмина двигалась резво, пока я припадала плечом к стене, ища опору в чем угодно. За день я прошла больше, чем за последние месяцы, и нуждалась в длительном отдыхе. В приглушенном свете не одного десятка свечей здесь все еще пахло, словно на похоронной службе. Венебл сохраняла молчание все время, пока мы шли по тому месту, где ранее была гостиная. Я запомнила ее с прошлого раза, а вот узкий коридор и крутую лестницу — нет. Мне бы не повредила трость, как у нее. — Ты, значит, с пятой станции, — произнесла она, не оборачиваясь ко мне. Я видела только то, как колышутся крупные серьги с грушевидными камнями, кажется, рубинами, в ее ушах. — Тебе повезло выжить. Учитывая, что три станции пали, и мы последний оплот цивилизации. Я остановилась, ухватившись за выемку в стене, где стояла свеча и под пальцами ощущался старый воск. Три станции из пяти пали? Еще недавно мне говорили, что пятая станция — единственная станция, которая прекратила свое существование из-за осторожности и несоблюдения установленных требований. Кто кого водит за нос? Доказывать что-то я не стала. Может, ей специально говорили ложную информацию. Или мне, чтобы не довести до нервного срыва. Так или иначе, лучше нам не станет. — В течение длительного времени это место было частной школой для выдающихся юношей. — Готорна. Черт. Зря я это произнесла. Венебл резко обернулась и с пренебрежением взглянула на меня, а после на папку в руках. Я покачала головой, мол, ничего, неважно. Что случилось с ее учащимися? — Теперь, — Вильгельмина вновь продолжила свой рассказ, отбивая тростью места, где следовало бы поставить запятую, если бы я записывала слово в слово. — Это надежное и прочное убежище. Хвала «Кооперативу», — кажется, это мы будем повторять всякий раз при мысли о нашем спасении вместо «Аллилуйя». — Наша жизнь, вероятно, покажется тебе однообразной, отдающей регрессом, но, увидишь, происходящее — слаженный механизм, работающий, как часы. Какой у тебя уровень? — Уровень? — С тех пор, как мы вернулись к естественному порядку и забыли о равноправии… существуют «Лиловые» и «Серые». К кому из них ты относишься? Я замямлила и открыла папку. Там не было и слова о подобной ереси и иерархии, как и на пятой станции. Мы все были равны там. Чем кто-то из первой касты лучше тех, кто из второй? Что за поганое клеймо? — «Лиловая». Я вижу. — Видите? Венебл кивнула, перехватила трость у деревянного основания, и коснулась серебряным клювом ворона с набалдашника моего запястья. Точно, браслет. Мне сказали надеть его перед отъездом. Лиловая бирка на пластмассе — единственное, что выделяло среди других. Я заскучала по пятой станции. — Как у «лиловой» у тебя есть право на собственную комнату. Вижу, что павшая станция не ценила свод указаний «Кооператива» и жила в беспорядке, но здесь такого нет. «Лиловые» носят лиловое, «серые» — серое. «Серые» — наши рабочие муравьи, счастливцы, вырванные из толпы, готовые на все, чтобы не проводить свое время, вкушая радости гамма-излучения и ядерной зимы на поверхности. Я резко вспомнила о первом платье, в котором оказалась в этих стенах. Пустили ли его на тряпки? Или оно все еще валяется где-то в одном из шкафов? — Правила просты. Ко мне обращаться исключительно как «Мисс Венебл», не покидать пределы бункера и никакого совокупления, — на последнем я усмехнулась. Последний раз такое слово мне приходилось слышать, наверное, на уроке биологии в средней школе. — Это кажется смешным, мисс? Я отрицательно покачала головой. Желание присесть на чей-то член — последнее в моем списке. Мне хотелось есть человеческую пищу, принимать душ по несколько часов, пить, пока не стошнит, ступить босыми ступнями на разгоряченный песок, умереть от переизбытка эмоций в Новом Орлеане… получить все то, чего у меня никогда больше не будет. — Коктейли в музыкальной комнате в шесть тридцать. Она забрала у меня из рук папку и оставила подсвечник в моем распоряжении. Комната казалась знакомой до боли. Теперь недостаточно захотеть, чтобы огонь вспыхнул и зажег фитиль каждой свечи. Это приходилось делать при помощи каминных спичек, принесенных кем-то заранее. Даже с четырьмя свечами помещение оставалось мрачным. Я снова осталась наедине со своими демонами. Следуя за Венебл, старалась не смотреть по сторонам, боясь обнаружить в углу очередных призраков. Я помнила, как впервые оказалась в этом помещении. Сложно забыть место, где ты заново родился. Символично, что умереть мне предстоит в этом же месте, хотя, думаю, это правильно. Как там говорят? Предать тело земле, что тебя породила. Или школе Готорна, не суть. Забравшись с ногами на заправленную постель, я сцепила руки в замок, глядя на пламя свечей. Из склепа в золотую клетку. Сунув под подушку телефон и зарядку, я принялась разматывать из ткани нижнего белья наушники. Цирк, знаю, но рисковать не стоило. Сил у меня было мало, но сон не шел. Я то и дело открывала глаза, упиралась взглядом в горящие свечи, пыталась уснуть, успокоить себя, но мозг продолжал работать. Майкл, к сожалению, не умер и не избавился от «человеческого» и «человечного». Своеобразный выбор места для третьей станции подчеркивал старые привязанности. Мне хотелось поиграть в психоаналитика. В последний раз, когда я почти задремала, в дверь постучали. Промычать — единственное, что пришло в голову в данной ситуации. В комнату вошла та девушка, что уже помогала мне избавиться от защитного костюма. — Вам нужна помощь, мисс? Я поежилась. Мы ровесницы или около того, а потому фамильярничать мне было ближе. — Помощь в чем? — Нарядиться к ужину и коктейлям в половину седьмого. — Я устала и не собираюсь туда идти. Только на ужин. — Но, мисс, — девушка подошла к платяному шкафу. — Присутствие обязательно. Иначе сюда придет Кулак или кто похуже. Я помогу вам одеться. Раздался лязг вешалок по штанге. Девчонка сняла одно из платьев и показала мне. Корсет и кружева — уже чересчур. Наряды как демонстрация того, на сколько веков назад нас откинул апокалипсис — во времена испорченного вкуса? — Ты издеваешься? — поднявшись, я коснулась пальцем шнуровки, спереди укрытой слоем безобразных рюшей. — Это что, портьеры? Серая стушевалась и вынула следующее, что ничем не лучше предыдущего. Последующие платья оказались столь же отвратительными. Подобное одеяние красиво на мелованных страницах учебника истории, в фильмах тоже ничего, дизайнеры получают парочку премий за такое, но не надевать же это на себя. Сплошное неуважение. Во-первых, к той же мадемуазель Шанель. С обувью дела обстояли так же. Атласные кандалы из детских сказок про удобные хрустальные туфельки для бала. Подобного дерьма не было в школе Готорна; оставалось перевести стрелки на Венебл. Лиловый — цвет королей. Мария Антуанетта поднялась к Мадам Гильотине в лиловых туфлях. Вот и весь сюрреализм. Платье я надеть согласилась, но в зеркало не смотрелась. Я не делала этого больше месяца, а потому изменять традиции не собиралась. Отражение наверняка разобьет мне сердце. Серая проводила меня вниз, согласившись держать за руку, чтобы я не свалилась на первой же лестнице. Я старалась смотреть только на пол и следить за размеренностью дыхания, чтобы исключить вероятность того, что кто-то обнаружит меня в углу, раскачивающуюся на месте и обезумевшую. Дорога вела к библиотеке, в которой когда-то состоялся решавший мою судьбу разговор с преподавателями. Жаль, что меня не сослали подальше. Мы остановились у коридора, идентичного тому, что вел к лестнице на второй этаж. Серая отпустила мою руку, мол, пришли. — Ты не идешь? — У меня еще много дел, — произнесла она. — Прошу прощения. Она быстро засеменила в противоположную сторону. Прошло меньше двух месяцев, а Венебл и россказни о милосердном «Кооперативе» уже превратили ее из сформировавшейся личности в предмет интерьера? Личную служанку? Я хотела было окликнуть ее, спросить, не бьют ли их, но на втором этаже промелькнула серая тень. В другой раз. Идти не хотелось, но выбора нет. Рано или поздно мне предстояло бы увидеть этих людей, говорить с ними. Я замешкалась у двери, прислушиваясь к едва различимым голосам, заглушенным музыкой. Sophisticated. Школа Готорна или Третья станция — это не имеет значения и не отменяет роскоши и изыска. Музыкальная комната, она же библиотека школы Готорна, потерпела изменения. Они добавили два дивана друг напротив друга, кофейный столик и какую-то усовершенствованную радиолу. — Сюда что, решили собрать всех выживших? — Ну и ну! Свежая кровь! — Последний раз у нас было пополнение почти месяц назад. Я вертела головой из стороны в сторону, пытаясь понять, кто говорил в данную минуту. Взаимодействие с таким количеством людей сразу осталось, наверное, в далеком и непродолжительном университетском прошлом. На пятой станции я ни с кем не говорила, а последние годы жила одиночкой. — Вы ее пугаете, — усмехнулся кто-то рядом со мной. Я хотела убедить всех в обратном, но молодой мужчина был прав. Они меня пугали. Устроившись на кожаном диване, мне страсть как хотелось слиться со стенкой. Напротив чинно сидела женщина в возрасте и ковыряла взглядом дыру в пепельном блондине, что нервно расхаживал кругами по комнате, отбивая отполированным ногтем сигнал спасения по кромке фужера. — Симпатичные туфельки, — рядом с той пожилой дамой расположилась девушка, чьей прическе в условиях конца света можно позавидовать. Это сарказм. Я осталась в своих же ботинках, выбирая между босыми ногами в гольфах нимфетки-школьницы и тканевыми туфлями покойницы. Другая Серая предложила мне фужер с пузырящейся жидкостью. Я нехотя взяла его в руки, ощущая себя обязанной. Было бы проще, если бы поднос с напитками стоял на кофейном столике. — Не захмелей, — язвительно пропел пергидрольный блондин. Я поднесла к губам бокал. Ни черта это не алкоголь, хоть и называлось коктейлем. Обычная вода. — Изо дня в день мы пьем это, «чтобы это ни было» и слушаем сраную песню из плейлиста Сатаны. При упоминании Сатаны я вздрогнула. На пятой станции никто не норовил пообщаться друг с другом. Не исключено, что умные детишки сходили с ума от того, что кубки, стипендии и значки отличия теперь им не пригодятся в жизни, но переживать гибель родных все же лучше в одиночку. Побыть наедине с самим с собой — роскошь для третьей станции. Окружающие продолжили меня игнорировать, осознав, что из меня не вытянуть и слова. Что ж, оно к лучшему. Я не совсем понимала, для чего и о чем нам разговаривать. Вскрывать старые шрамы воспоминаний? Если они отдали сто миллионов зеленых за то, чтобы снабдить шкафы нарядами прошлых столетий, а теперь сидеть на диванчиках, отхлебывая воду из фужеров, то, боюсь, у нас разные взгляды на происходящее. — Новенькая, — тот молодой мужчина толкнул меня в плечо, отчего я вновь вздрогнула и вжалась в угол дивана. Факт выживания не означает, что я не одичала. Все ли заметили, как я ненавижу чужие прикосновения? — Ты откуда? Вопрос поставил меня в тупик. Из Техаса? Это правда как ни крути. — Я уже вижу, — он снова усмехнулся. — Ты была на какой-то станции или одна из тех, кому мы должны быть бесконечно благодарны? Последние слова — плохо скрываемая ирония. Сформулировать мысль в одно предложение мне не удалось. В комнату вошла Мисс Венебл, опираясь на трость и для баланса удерживая в другой руке колокольчик. Деланная показуха в ее исполнении и навязывание ее остальным не прельщали. Сегодня — исключение — она снизошла до нас, объявив о подаче ужина, демонстрируя всю официальность происходящего фарса. Серые прижались к книжным полкам, удерживая опустевшие подносы в руках, позволяя белым или же лиловым господам пройти вперед. Двадцать первый век. Я с нескрываемым ужасом и удивлением наблюдала не то за самодурством, не то за предписанием свыше, пытаясь удержаться на поверхности сознания. И не закричать. Песня, в самом деле, из плейлиста Сатаны. Столовая почти не потерпела модернизации. Я уходила последней, руководствуясь тем, что все успеют занять места. Единственный свободный стул оказался между уже знакомым блондином и тучным молодым человеком. Они когда-нибудь представятся или назовут друг друга по именам? Я взглянула на тех, кто сидел по ту сторону стола. Все же в «Кооперативе» сидят не самые лучшие умы нашего тысячелетия. Выбрать для выживания двух дамочек не репродуктивного возраста и парочку гомосексуалистов — не самый лучший вариант для последнего оплота цивилизации на земле. С другой стороны — я бы не хотела ассоциироваться с маткой и влагалищем. Серых в стенах третьей станции подавляющее большинство. Стоит ли ждать от них акта неповиновения через какое-то время? Вдруг они решатся свергнуть действующую власть? Столовое серебро дружелюбно подмигнуло мне. Нож с зазубринами и вилка. Я бросила взгляд на Венебл и попыталась представить наказание за воровство. Уж больно мне приглянулся нож. В ожидании порции я коснулась пальцем зубцов вилки. Острые. Я бы прихватила ее с собой тоже. — Это все, что у нас есть, — вновь подал голос блондин, кивая на тарелку. Как хорошо, что не каша! Салатно-оранжевый кубик меньше спичечного коробка гордо лежал в центре черной керамической тарелки. Знаменитый «суперфуд», который еще не опробовали в течение длительного времени. Я подковырнула кусочек при помощи ножа и вилки. Нож мягко затонул в желеобразной консистенции, словно в топленом масле. Выдохнув, я отправила кусочек в рот, надеясь, что через время у меня не вырастет вторая голова или третья грудь. Съедобно, но безвкусно. — Сегодня к нам присоединилась гостья с пятой станции, — вдруг произнесла Венебл. Она уже успела ознакомиться с моим делом? Присутствующие мгновенно сосредоточили взгляды на мне, вгоняя в краску повышенным вниманием. — Разрушенной до основания станции. — Не повезло им, — засмеялась или же усмехнулась пожилая женщина. — И тебе тоже, — сквозь зубы произнес тот тучный молодой человек. Угроза? Не думаю. Я бросила взгляд на острые зубцы вилки. Не стоит недооценивать столовые приборы. — Порядок — единственное, что поможет сохранить жизнь и стены, — продолжила гнуть свою линию Вильгельмина, сосредоточив взгляд на тарелке. — В мире, где не осталось ничего прежнего, не существует иного пути спасения. На следующий день дела обстояли не лучше. На завтрак нам давали половинку кубика и неограниченное количество воды. В «Кооперативе» все-таки не дураки. Этой ерундой можно наесться, но от однообразия начинаешь хиреть. Миссия «знакомство» все еще оставалась невыполненной. Я узнала имя блондинки, чьей прическе можно было позавидовать — Коко Сен-Пьер Вандербилт. Встречный вопрос о родстве с Магги Вандербилт, основательницей забегаловки «Знаменитый жареный цыпленок Gus», ее оскорбил. А тот, кому девчонка Вандербилт обязана своими волосами — отбеленный донельзя блондин — Галлант. Единственный человек, что проявил ко мне излишнее дружелюбие — Стю, — молодой мужчина, который пытался разговорить меня еще в музыкальной комнате. Знакомство, правда, вышло отвратительным. Он произнес свое имя и вытянул руку, я пожала и сказала, что мне приятно, правда, приятно познакомиться. Стю засмеялся и сказал, что до сих пор не знает моего имени. Ставлю десять к одному, что он счел меня тронутой. Стю оказался интересным собеседником. Он был родом из Бирмингема, где у него остался отец — гнилой нувориш. Мы говорили об унылой Бирмингемской округе, я рассказала о последнем Дне благодарения, вызвав искренний смех. Я впервые за долгое время почувствовала облегчение, схожее с тем, что охватило меня при прослушивании музыки с Нэнси, если бы она была реальной (или все же была?). Больше десяти лет назад Стю переехал в Лос-Анджелес и первое время жил в семи кварталах от того дома, где жила моя мама. Чудо случайностей и совпадений, ей-богу. Во время коктейлей мы не так яро вступали в беседу. Стю миловался со своим бойфрендом, пока я краем уха слушала истории пожилой дамочки о бурной личной жизни. Если бы мне было суждено прожить на земле больше, то, полагаю, что я смотрела в свое возрастное отражение. Веселая тетка, не лишенная самоиронии. «Здесь не так ужасно, — разоткровенничался Стю перед ужином. — Если отбросить мораль и… в общем, свыкнуться легко. Иной раз можно повеселиться». Желеобразный кубик. Ничего нового. Только Венебл до сих пор не присоединилась к нам, как и ее прихвостни. Я посмотрела на присутствующих - заметили ли они отсутствие главной? Кажется, нет. Вильгельмина не заставила себя долго ждать. — У нас возникла проблема, — вместо приветствия объявила она, обведя липким оценивающим взглядом каждого. — В этой комнате был замечен всплеск радиации. Галлант резко отодвинулся в сторону. Ножки стула противно заскрипели по начищенному паркету, оставляя на нем царапины. — Это она! — он ткнул в меня пальцем и закрыл нос рукой, будто облучение передается через дыхательные пути. — Все она! Она здесь со своей разрушенной станции! Кулак не мешкала. Я не успела и вскрикнуть, как она и еще кто-то вытащили меня с места, опрокинув стул на пол. Слова о невиновности застыли где-то в саднящем горле. Это ли тот желанный свет и спасение, о котором я подумывала по пути сюда? Насколько жалкой я выглядела сейчас, ища спасение в наполненных неподдельной ненавистью глазах окружающих? Каждый сам за себя. Нет никаких «мы». На Третьей станции либо ты, либо тебя, и нужно выбирать, что дороже — собственная шкура или игра в милосердие. — Не вертись. Опусти руки. Я застыла, следя за тем, как низкорослая женщина медленно рассекает воздух вокруг меня радиометром. Каждое потрескивание счетчика Гейгера сбивало дыхание. Еще немного, и на лбу выступит испарина от напряжения. — Чистая, — заключила она, выбив из меня вздох облегчения. Я пошатнулась назад, упираясь ладонями в прохладную зеркальную поверхность. — Убирайся. Остальные положите руки на стол и не двигайтесь. Парализованная страхом, я не сдвинулась с места, наблюдая за тем, как трещит прибор вокруг остальных. Тишину и неприятный звук счетчика прервал монотонный рассказ о последствиях облучения от этой женщины. Как они узнали о всплеске радиации, если на стенах не было ни одного радиометра? — А вот ты, — треск усилился у лилового рукава Галланта. — Заражен. — Это ошибка! Я… я не трогал ничего! Ничего! Только в-в-вол-лосы Коко! Скажи им! Иви! Его выдернули еще быстрее, чем меня. Вилка с кусочком желе катапультировалась вниз, пока нож оставался на своем месте. Галлант брыкался, словно зверек, пойманный в силки, пытаясь избавиться от чужих рук. Ногой загреб вилку, а та отлетела к моим ногам. Я сделала шаг вперед, закрывая подолом платья столовый прибор. Голод еще не настолько силен, чтобы подъедать ошметки с пола, а вот острый предмет мне пригодится. — Нет-нет, постойте! Верните его! — пожилая женщина, очевидно, Иви так и застыла с вытянутой рукой, будто просила милостыню. Меня привел в чувство треск и крик Стю. Представление было коротким, его любовник успел только завопить, когда Венебл отдала указание отправить обоих в комнату для дезинфекции. Последнее, что я увидела - Стю смотрел мне в глаза, будто пытался донести что-то. «Не правда. Не верь им, — его голос зазвенел в моей голове». А я и не верила. До следующего дня на третьей станции повисла знакомая тишина и напряжение, равное смогу, застилавшему теперь мир. Я снова ощутила себя на пятой станции, ковыряя вилкой капли воска на подсвечниках. Завтрак заменили обедом. Галлант нервно потирал запястья, скрывая красные глаза за лиловыми стеклами солнцезащитных очков. Место, где раньше стоял стул Стю, пустовало. Я бы не решилась сесть рядом с Венебл и хныкающим любовником. Коко что-то говорила о том, как люди сходят с ума в замкнутом пространстве, поглядывая в мою сторону. Сука. Я стиснула зубы, ощущая, как зудит голень. Вилку я пронесла с собой в плотном белом чулке. При удобном случае я воткну ее кому угодно в шею. Пусть знают. — Сейчас мы переживаем сложные времена, учимся жить иначе, памятуя об альтернативе, но даже в самое темное время, — Венебл разошлась в оборотах. — Следует помнить о хорошем и светлом. Она с изяществом подняла крышку супницы, появившейся позади. Помещение наполнил аромат свежеприготовленной еды, в воздухе появился пар от бульона. — Bonne bouche. Наслаждайтесь. Наваристый бульон занимал только четверть тарелки, остальное пришлось на долю тушеного мяса. Настоящего, не соевого. Я повертела в руках ложку. Никогда не любила супы. Похлебка, которой я обедала в этих стенах три года назад, будто снова подкатила к горлу. Я сделала глоток воды, отодвигая от себя тарелку. Отрывки лекций о хранении и питании на пятой станции невольно всплыли в памяти, переплетаясь с лживыми речами Вильгельмины о существовании каких-то «мы» и всеобщей трагедии. Одиночка не слабее, чем группа, особенно, если владеет оружием. Парень, что сидел на углу на противоположной стороне, отрицательно покачал головой, когда наши взгляды встретились. Его тарелка осталась нетронутой, между дрожащих пальцев зажата ложка. Прикрыв другой рукой рот, он поглядывал на остальных, словно пытался пробудить у них каплю здравомыслия. Откуда, черт возьми, взяться свежему мясу в четырех стенах? — Скажи мне, что это не похоже на палец, — прошептал горе-любовник, толкнув меня локтем. На палец кость не особо походила, но и на куриную кость не смахивала. Я жила вблизи ферм и мне известно, как выглядит куриная тушка внутри. — Господи! Это мясо — это Стю! Наваристая жидкость всколыхнулась, оставляя жирные следы на керамических стенках пиалы. Повеселился.