***
Какого оказаться в родных местах после долгой отлучки? Ты знаешь каждый поворот, каждую хижину. Даже те лачуги, которые едва ли попадались тебе раньше, кажутся давними приятелями. Ты ступаешь по дороге и постоянно оглядываешься вокруг, выхватывая окрики, мазки, взмахи, но твой путь лежит выше суетливой будничной беготни. Ты внутри кипучего потока, бывшего некогда твоей жизнью, и заново привыкаешь к его ходу, окунаешься в океан забот, желая всей душей почувствовать себя частью дома. Но одного желания мало. Особенно если никто не встречает тебя, никто не ждет на пороге с открытыми пламенными объятиями, готовый в тот же миг погрузить тебя в заветный мир. Все начинается с этого порога и с этих рук — отца или матери, друга или соседа, бабушки или учителя — неважно. Не сразу рвущаяся на волю, заполненная откликами душа ощущает, как кипучей жизни, что развернулась перед глазами, мучительно не хватает, чтобы обрести то, что хочешь. Рождается вопрос: чего я хочу? Одной простой вещи, кажущейся безвозвратно потерянной и недостижимой. Ты убеждаешь себя — нельзя нуждаться в такой мелочи, стыдно желать подобного. Стоит оглянуться — и множество бесценных даров озарят дорогу, они достойны твоих помыслов. В погоне за лживой мечтой кто-то проводит день, кто-то год, а кто-то всю жизнь.***
Моргана с отдышкой преодолевала лестничные пролеты, размышляя, что никогда прежде не задумывалась о том, как тяжело пожилым людям далеко ходить или карабкаться по высоким ступеням. Добравшись наконец до двери Гаюса, она остановилась, чтобы перевести дух, и постучалась. Располагающий голос лекаря пригласил ее в комнату. Моргана замешкалась у порога, представляя, как Гаюс воскликнет что-нибудь от удивления или замрет в ступоре, но он выжидающе смотрел на нее, вытянув голову вперед. Колдунья растерялась и выдохнула — отменное зелье, если даже Гаюс не узнает ее. — Гаюс, это я, Моргана. Ты не узнаешь меня? — тихонько позвала она и придвинулась ближе. Старый лекарь нахмурился и начал вглядываться в ее лицо, его рот слегка приоткрылся. — Миледи! — воскликнул он после промедления и замахал руками. — Но как же… Ведь его величество привез ваше тело и вас похоронили… — Он снова вгляделся в ее лицо, нахмурившись еще сильнее. — Точно ли это вы? — Я, Гаюс, можешь не сомневаться, — она протянула ладони и взяла сморщенные руки лекаря, накрыв их жестом, свойственным ей одной. Гаюс вздрогнул от этого прикосновения. — Я выпила зелье старости, чтобы попасть в Камелот. Мне нужно кое-что узнать у тебя. Гаюс резко выдернул свои руки и отпрянул, и Моргану поразила жесткая нитка, в которую превратились его губы. — Как вам удалось разыграть свою смерть? — строго спросил он, выражение на его лице будто говорило: сначала Моргана отвечает на его вопросы, а потом он, если соизволит, удовлетворит ее любопытство. — Мерлин помог мне, Гаюс. Теперь я понимаю, что ты покрывал его, — ласково произнесла она и добавила: — Потому что у тебя доброе сердце. — Мерлин, — потрясенно прошептал Гаюс, опираясь на спинку стула. Моргана следила за ним и продолжала: — Теперь я живу со своей сестрой, Моргаузой, на острове Блаженных. Ты можешь не переживать за меня. Гаюс так резко вскинул на нее глаза, что Моргане тут же стало ясно: он и не думал волноваться за нее, скорее опасался за себя и Камелот. — Значит, вы живете у жриц, — Гаюс словно подводил итог услышанному. — Что же вы хотите от меня? — Меня привело сюда два вопроса, Гаюс, — Моргана решила не медлить, пока представилась возможность. — Первый, где Мерлин? Второй, почему Утер скрывал ото всех, что я его родная дочь? Изначально Моргана хотела спросить, знал ли Гаюс о тайне Утера, но в последнее мгновение передумала. Встреча обернулась для нее полным разочарованием из-за отношения Гаюса к ее «воскрешению», ее охватила полная уверенность, что он на равных хранил секреты покойного короля. Руки лекаря еще сильнее вцепились в спинку стула, в следующий момент он не удержался и рухнул на него. С удивлением открыла для себя Моргана, что внутри нее не родилось ни капли сочувствия к Гаюсу. — Мерлин покинул Камелот навсегда, — заплетающимся языком проговорил лекарь. — Король знает правду о нем. Моргана прошла к окну и встала перед ним. Она поняла, что Гаюс говорит о магии Мерлина, хотя тот подразумевал и его настоящее имя. Лекарь продолжал: — Что касается покойного короля… Кто вам сказал, что Утер — ваш отец? — Моргауза сказала мне, — повернув только голову, бросила Моргана через плечо. — Будешь обманывать и говорить, что это неправда? — в голосе колдуньи послышалась ирония, а движении ее подбородка наверх и надменном взоре мелькнуло намерение вступить в схватку с кем угодно — лишь бы докопаться до истины. — Нет, — с достоинством ответил Гаюс, — это правда. Вашим настоящим отцом был король Утер, поэтому он взял вас на воспитание после смерти Горлуа. Правда обнадежила Моргану, и она повернулась к лекарю. — Так почему же он не признал меня открыто? Почему ни разу за всю жизнь не сказал мне, что я его родная дочь? В старческом облике голос Морганы прозвучал особенно хрипло, а сила воли не смогла унять дрожь в руках. Гаюс удивленно посмотрел на нее — так непостижимо звучали молодые чувства из уст старухи. — Миледи, Утер не мог признаться вам. Он боялся, что в королевстве наступит раскол, если узнают, что на трон Камелота есть два законных наследника. Он был очень привязан к вам и горячо любил, вы это знаете и без меня, но долг всегда был для него превыше всего. — Артур был для него превыше всего, — холодно сказала Моргана, скосив глаза, а потом снова подняв их на Гаюса. — Ты это хотел сказать, не так ли? — Нет, миледи, — Гаюс спохватился, услышав ее тон, и попытался разубедить ее: — Король любил вас одинаково, но он думал о Камелоте. Он считал, что только сын сможет защитить земли и жителей. Это не влияло на его привязанность к вам, в душе вы всегда были его любимой дочерью. Он заботился о вас как умел. Гаюс покачал головой будто от отчаяния, потому что лицо Морганы потемнело, его слова не долетали до ее сердца. Слезы, пробежавшие по ее сморщенным щекам, скатились в уголки губ, поэтому слова выходили из нее заранее приглушенными и малоразборчивыми. — Я благодарна тебе, Гаюс, за искренность. Какая жалость, что ни ты, ни Утер не набрались смелости, чтобы рассказать ее раньше. Очевидно, она хотела резко дернуться и броситься прочь из комнаты, но дряхлое тело только посмеялось над преждевременным желанием и предъявило Гаюсу образ униженной своей немощью Морганы. Когда она ушла, лекарь еще долго сидел в задумчивости, забыв о своих делах и обязанностях. За пределами города Моргана наняла повозку, идущую до восточного побережья. Ее мысли витали в комнате Гаюса: жила ли в сердце Утера любовь к ней? Моргана не верила. Она не понимала, как можно было столько лет каждый день желать ей доброго утра, обедать, танцевать, гулять, охотиться, но так ни разу и не признаться хотя бы наедине, что она его родная дочь. Утер не желал ее признавать ни в сердце, ни при дворе. В сознании Морганы исступленно выбивалось лишь одно имя: Артур. Только он был в душе и помыслах ребенком для Утера. Мимо мелькали деревья, и Моргана вспомнила, как однажды они ездили в гости к старому приятелю Утера, живущему в королевстве Лота, и останавливались по пути у одного дворянина. В глазах короля она была маленькой несмышленой девочкой, но на самом деле уже тогда слышала и запоминала происходящее вокруг. Тот дворянин подумал, что Моргана — дочь Утера, и вслух отвесил королю комплимент о красивой девочке, так походившей, по его мнению, на отца своей целеустремленностью. Утер тогда смущенно зарделся и поправил его, заявив, что Моргана — воспитанница, а не дочь. Теперь это воспоминание особенной горечью обжигало Моргану, и выступало лишним доводом против Утера. Когда колдунья вернулась на остров Блаженных, предварительно выпив оборотное зелье, ее встретила, потрясывая сжатыми руками, Моргауза. — Где тебя носило, Моргана? Разве я не просила тебя без предупреждения никуда не уходить? — накинулась на Моргану сестра. — Не ругайся на меня, — отмахнулась Моргана. — Я и так не в лучшем настроении. Она села на стул, сцепив перед собой руки и отвернувшись от Моргаузы. Низко склонив голову, она продолжала рассматривать пальцы, пока Моргауза не подошла и не присела перед ней. — Я и не думала ругать тебя, — сказала она осторожно и мягко накрыла сжатые руки Морганы. — Я волновалась, что с тобой что-нибудь случилось, Моргана. Звук собственного имени заставил колдунью наклониться вперед, посмотреть Моргаузе в глаза и прошептать: — А тебе стоило бы сердиться на меня: я была в Камелоте у Гаюса. — Моргана повысила голос, и в нем безошибочно угадывалась ярость. — Он рассказал мне, что Утер не хотел признавать меня своей дочерью, потому что, видите ли, трон Камелота был бы в опасности и мог не достаться драгоценному Артуру! — Я догадывалась, — произнесла Моргауза, поднимаясь, — что им двигал расчет, но не подозревала до какой степени. — Я для него ничего не значила! — бушевала Моргана. — Пустое место. Он видел лишь Артура, заботился лишь об Артуре, все его мысли были лишь об Артуре! Я мучилась от осознания, что со мной что-то не так, а он и глазом не повел за все эти годы. Ему даже в голову не пришло, что я имею право знать, кто мой настоящий отец! Моргана негодовала на Утера, который уже никогда не мог услышать обвинений дочери. Она делала маленькие быстрые вздохи, вспоминая, как страшилась пробуждающейся магии, как чувствовала себя виноватой. Ее колотило от осознания, что, находясь в неведении, она считалась с Утером больше, чем он с ней. Будто о ее чувствах забыли, никому не было дела до ее переживаний. — Дорогая, я не хотела тебе рассказывать, потому что мне больно видеть тебя расстроенной, — сказала рядом Моргауза, и на ее лице появилось чуждое ей выражение неловкости. — Что еще я должна знать, сестра? — пытливо воскликнула Моргана, соскочив со стула. Она неотрывно смотрела на Моргаузу, которая слегка покраснела, но тем не менее продолжила: — Утер был лицемерен во многих вещах, дорогая. Много лет назад, когда еще ни ты, ни Артур даже не родились, он был пламенным поклонником всего магического. — Моргауза уловила краем блуждающих глаз остолбеневшую Моргану, стоявшую с приоткрытым ртом. — Его супруга, королева Игрейна, не могла зачать естественным путем, и тогда Утер прибег к магии. От того, что ты уже знаешь и почитаешь, он отмахнулся. На закон жизни и смерти он смотрел свысока, и природа, подарив ему Артура, забрала Игрейну. Утера предупреждали, и тем не менее у него хватило вероломства, чтобы обвинить всех магов в смерти жены и начать против нас войну. — Артур рожден при помощи магии? — недоверчиво повторила Моргана и снова села на стул. В голове мелькали воспоминания о ее жизни в Камелоте, о жутких криках сгорающих заживо волшебников, о длинных назиданиях, что магия — воплощение зла. Значит, это все было сплошным лицемерием? Она с ума сходила от мысли быть пойманной и преданной суду. И в это время его обожаемый сын, наследник появился на свет благодаря магии, которую его отец проклинал каждый день. Душу Морганы охватил гнев, когда она поняла, сколько поломанных судеб Утер принес в жертву своей ненависти, у которой не было достойной причины. Он переложил ответственность за смерть жены на магию, но виноваты были лишь его собственная глупость и непонимание природы волшебства. — Как же он мог казнить всех этих несчастных? — заговорила Моргана срывающимся голосом. — Почти каждую неделю на главной площади города я только и видела их кровь! Она закричала, и Моргауза кинулась к ней, обхватила ее голову руками и поцеловала в волосы. Моргана уткнулась в живот сестры, и вскоре платье Моргаузы стало мокрым в том месте.***
Король Родор нижайше просил извинить его, но неотложные дела королевства вынуждали отклонить лестное приглашение короля Артура. Он обещал в теплое время лично принять короля у себя в замке. Уверял, что пламенный союз между их королевствами только укрепился после перенесенных вместе невзгод, и выражал свое уважение мужественному и доблестному королю, отразившему в темный и скорбный час нападение армии бессмертных. Примерно такое же по содержанию письмо Артур получил и от короля Карлеона с той единственной разницей, что тот вместо себя присылал своего дальнего родственника, лорда Олафа, с дочерью Вивиан. Лорд Агравейн и остальные советники не сомневались, что отказы вызваны страхом за собственные земли, а отношения с Камелотом будут рьяно оберегаться, потому что подобного отпора жрицам никто и никогда не давал. А визиту лорда Олафа и леди Вивиан стоит порадоваться, потому как их семья обладает богатствами большими, нежели семья короля. Незримое, но осязаемое впечатление оставили в умах рыцарей и Артура король Мерсии и его маг. Попытка обмана при помощи колдовства оказалась оглушительной, подобно холодной воде в раннее утро, бодрящей, но и леденящей одновременно. Невольно сэр Леон сравнивал Мерлина и Девона: делала ли магия их в чем-то схожими? «Нет, — говорил себе рыцарь, — Мерлин совсем другой человек. Он никогда не использовал магию против королевства, из желания навредить». Не только сэра Леона занимали подобные мысли, утащивший Ланселота в таверну сэр Гавейн после второй кружки тоже начал задавать вопросы сотрапезнику: — Думаешь, теперь лорд Агравейн будет донимать нашего короля своими нравоучениями? — У него, конечно, появился повод, — наклонив голову, ответил Ланселот, — но его величество проявил себя крепким правителем. Не думаю, что даже дядя сможет склонить его на свою сторону. Ты слышал? — Сэр Гавейн в ответ отрицательно тряхнул головой. — Мне рассказал один советник, что сегодня утром королю доложили о пойманных магах в лесу. Он велел их отпустить. — Без всяких темниц, костров и прочего? — вытянулся Гавейн. — Это что-то новенькое, должен тебе сказать. Что будет? Ланселот пожал плечами. — Представления не имею, — сказал рыцарь. — Однако королю потребуется поддержка, при дворе поговаривают, что это сродни бунту против порядков Утера. Магия запрещена, но король больше не казнит их. Сэр Леон сказал, что, по его мнению, его величеству придется делать выбор: нельзя находиться в промежуточном положении, иначе он потеряет власть. Советники и дворяне перестанут доверять королю, а маги и не начнут. В итоге, он останется без союзников. — Но-но, — возразил Гавейн, — у короля есть его рыцари. Мы не подведем. Ланселот по-доброму усмехнулся, и лицо его, немного загоревшее из-за тренировок на свежем воздухе, засветилось простотой и дружелюбием. — Интересно, — задумчиво произнес он, не глядя на Гавейна, — как там Мерлин? Его не хватает в Камелоте. — Главное, чтобы вместо него к нам не прибежали другие маги, не столь расположенные, — заметил Гавейн и вздохнул. — А знаешь, мне его чертовски не хватает, прямо в груди все ноет, когда вспомню, как его выгнали. — Король не мог поступить иначе, — защищал Артура Ланселот. — Да знаю, — махнул рукой Гавейн, — а все равно не справедливо это. Сметать всех под одно правило, коли ты стал королем и твое слово — закон. — Ты хочешь все упростить, но так нельзя. Если Артур пытается прекратить казни магов, то это уже огромный шаг. Сэр Гавейн явно с вниманием выслушал Ланселота, но ничего не ответил, доедая свой обед. Выпить еще одну кружку он себе не позволил, потому что вечером в замок прибывали гости — лорд Олаф и леди Вивиан, и король велел всем подготовиться, чтобы торжественно встретить гостей в замке Камелота.***
Лорд Олаф занимался торговлей и влиял на короля Карлеона благодаря родственным связям с королевой Аннис. Его жена умерла при родах, пытаясь дать жизнь их пятому ребенку. К несчастью, все они умирали детьми, и только одна дочь, Вивиан, велением судьбы осталась подле отца. Лорд Олаф на все смотрел оценивающим взглядом заядлого торговца, не лишенного при этом происхождения и галантности. По его мнению, все имело свою стоимость, но его дочь была настоящим бесценным сокровищем. Лорд Агравейн, наблюдавший за идущим по тронному залу лордом Олафом, заметил для себя, что тот, очевидно, признал Камелот подходящим хранилищем для леди Вивиан. Та строго следовала за отцом, в ней угадывалось безупречное воспитание, какое только мог дать ее родитель. Лорд Олаф желал, чтобы она являлась леди от макушки до расшитых жемчугами туфелек, мелькавших из-под платья, и даже самый строгий судья и злопыхатель не мог бы обвинить ее в недостатке высоких манер из-за торговли батюшки. В Карлеоне это было недопустимо, а вот в соседних королевствах едкий шепоток неизменно сопровождал важную особу, чье золото было добыто на неблагородном, по мнению южан, занятии. Артур, как мы знаем, не был строг в вопросах происхождения. Его разрешение принять в армию Камелота некоторых, безусловно, талантливых, но не знатных особ, подарило надежду молодым людям, которые восхищались военным искусством (что не удивительно в таком месте, как Камелот), но по праву рождения были обречены на участь, в лучшем случае, наемников. Гости быстро откланялись, прием был назначен на следующий день, так как леди Вивиан почувствовала сильную усталость в дороге. Артур пошел в свои покои, а вслед за ним отправился лорд Агравейн. — Как хороша леди Вивиан! Вы не заметили: идеальное сочетание воспитания и красоты. Прелестное создание, лорду Олафу можно только позавидовать. А какое за ней приданное — ни одна принцесса в пяти королевствах не может похвастаться равным, — нахваливал он леди Вивиан. — Дядя, удивляюсь вам, — подал голос Артур, подошедший к дверям спальни. — Она, безусловно, мила, но при всех достоинствах вы чересчур ее расхваливаете. Король бросил перчатки на стол и кинул новому слуге, чтобы тот вышел. Лорд Агравейн перехватил у него дверь на выходе и лично закрыл ее медленным тяжелым движением. — Ваше величество, она очень хороша, — он выделил последние слова, — для вас. — А мне казалось, что вы положили глаз на принцессу Митиан, — Артур с нарочитой легкостью произнес эти слова, но рука его сама потянулась к кружке. — Разве то были не ваши слова, что принцесса — единственная наследница и жениться на ней — значит присоединить к Камелоту Немет? — Все так, — взмахнул рукой лорд Агравейн, — но тогда я не видел дочери лорда Олафа. Право, ваше величество, золото не менее ценно, чем земли. Вам стоит подумать, в чем Камелот нуждается сильнее в данный момент. Мир с Мерсией, прошу прощения, не надежен. — Мы подписали договор, — резко отрезал Артур, — и для короля — дело чести выполнить его условия. — Все так, — вновь повторил Агравейн, — но я слышал, что Сенред задумался о женитьбе. Вам лучше опередить его, иначе у вас не останется выбора. Сделайте шаг первым. К чему тянуть? Пока есть возможность укрепить Камелот, нужно ею пользоваться. Все короли женятся на королевских особах или богатых леди самого знатного происхождения. Этой древней традиции больше лет, чем закону о магии. Последние слова, брошенные вскользь, прозвучали в голове Артура так, как этого и хотел его дядя: «Жениться по собственной воле хуже, чем разрешить магию в Камелоте». Он крепко сжал край стола и молчал, дожидаясь, пока Агравейн не поймет, что визит окончен. Жаркие дни, стоявшие в последнее время, сделали вечера душными и неуютными. Король зарыл пальцы в свои светлые волосы и обхватил голову руками. Хватит ли у него смелости? Нет, не так. Хватит ли у нее смелости? Он предчувствовал, как завтра совет будет намекать о том же, что и его дядя. Артур словно пребывал не дома, а на поле битвы. Только эта битва никогда не заканчивалась, от меча в ней не было никакого прока, противники не обозначены, а правила не объявлены. В дверь постучали, и Артур, разрешив войти, встал и направился к столу, ожидая, что лавина новых дел спешит обрушиться на него. Но в комнату вошла Гвиневра. Она избегала заходить сюда, их встречи наедине происходили в дальних коридорах замка или в саду внутреннего двора, поэтому король был удивлен. Гвиневра остановилась посреди комнаты, сцепив руки и уставившись в пол. Видимо, собственная смелость напугала ее. Артур терпеливо дождался, пока она не поднимет глаза на него, и мягко спросил: — Что случилось, Гвиневра? — Я знаю, что не должна вмешиваться. Вообще, что я могу смыслить в государственных делах, — начала она сбивчиво, — но сегодня утром на совете я случайно услышала, как вам говорили о доме Уилкса. Действительно, дом Уилкса сильно пострадал после нападения армии бессмертных. Это было одно из самых больших хозяйств в деревне рядом с замком. Семья с успехом занималась земледелием, на их плодородных землях работали родственники и соседи. Они поставляли фрукты и овощи на королевский стол — по этой причине глава семьи обратился за материальной помощью лично к королю, что было неслыханно, по мнению советников. Они сказали Артуру, что в городе много пострадавших, нуждающихся в помощи ничуть не меньше, так что не стоит слушать жалобы не самого бедного земледельца. — Советники все исказили, — продолжала Гвиневра, — у Уилксов погибли семь человек. Они хоть и обеспеченные были, но не задавались, а сейчас они сломлены горем. На их землях всегда все росло, еще и работу давали людям. Им действительно нужно быстро восстановиться, тогда они вслед за собой начнут поднимать и других. Вам это только в помощь. Они кормят многих, и своих бед не приукрашивают. Сейчас по городу разлетелись вести, что им отказали, и горожане не очень довольны. — Гвиневра остановилась и помолчала, словно раздумывая не перешла ли границу дозволенного окончательно. — Может быть, вы съездите к ним и сами посмотрите? Поговорите с ними? Артур выглядел серьезно, пока слушал ее. Где-то в самой глубине его глаз на мгновение проскочил лукавый блеск оттого, что Гвиневра высоко ценит его и считает способным принять более хорошее и справедливое решение, чем старые советники. Он с недоверием относился к ним, поэтому и сам хотел послать к Уилксам сэра Леона, чтобы тот все выяснил. Произошедшее с Мерлином, всплывшая после смерти отца правда о его отношениях с магами показали юному королю — все не то, чем кажется. Артур пообещал Гвиневре, что лично во всем разберется и не будет полагаться на одни лишь доклады советников. Она улыбнулась ему, но в ее взгляде был заметен отпечаток печали. Король посчитал, что не в праве бередить ее душу; возможно, она просто утомилась и хочет поскорее уйти, чтобы остаться одной. У Гвиневры был повод для грусти: в комнатах, где жили служанки, ее объявили изгоем. За симпатии родовитых особ бедных девушек никогда не жаловали, а Гвиневра перешла все границы, очаровав короля. С ней не разговаривали, не помогали во время уборки там, где требовалась помощь, роняли ее вещи со стула, опрокидывали якобы случайно помои на кровать. Спасением для нее был бы свой дом, куда она хотя бы вечером могла уходить из замка. Но у Гвиневры не было дома, поэтому ей приходилось жить под одной крышей с завистливыми ядовитыми ненавидящими взглядами. Сэр Ланселот посоветовал ей пожаловаться королю, но находящийся рядом Гаюс покачал головой в знак несогласия. Когда они остались наедине, Гвиневра сказала: «Не волнуйся, Гаюс, я понимаю образ мыслей этих девушек еще лучше, чем ты или тем более сэр Ланселот. Я знаю, что стоит им лишь заподозрить, что я пожаловалась на них, и вместо мелких неприятностей меня ожидает настоящий кошмар». Гаюс обреченно вздохнул и похлопал Гвен по руке. Она знала, что у них нет будущего, что лишь за чувства к королю, ей придется несладко. Когда-то она осудила бы саму себя, посчитала бы заигрывание с королем вульгарным и нескромным, заслуживающим всеобщего порицания. Гвиневра все еще терзалась от мысли, что недостойна даже смотреть на Артура, но нежные чувства постепенно брали верх. Каждый день ей казалось, что она осмеливается на поступок, о котором еще вчера и думать бы не могла. «Должно быть, ему тоже непросто, — рассуждала Гвиневра. — Если он поступился своим происхождением, не тяготится разницей в наших знаниях, в нашем воспитании, если у него хватает сердца, чтобы любить служанку, то как я могу разочаровать его своими мелкими страхами?» И с такими мыслями она засыпала в комнате с четырьмя другими служанками, натягивая одеяло до самого подбородка словно последнюю защиту. На другой день на совете Артур приказал выделить ссуды не только Уилксам, но и еще нескольким крупным хозяйствам, на которые те ему указали. Очередной акт непокорности и своеволия мог вылиться в нечто крупное, но рыцари сгладили ситуацию как могли. Совет сжался и вцепился в королевскую мантию, чувствуя, как ими пренебрегают. Артур вдруг ощутил, что теперь они нарочно будут противоречить ему, лишь бы убедиться, что их слова еще что-то значат. В этот момент он заметил, как из-за приоткрытой двери в зал заглядывает Гвиневра. Артур увидел ее лицо, которое светилось гордостью за него. Словно он стал воплощением идеала, и она ликует, потому что не напрасно доверилась ему. И в это мгновение шум и споры, напрягавшие и тревожившие его, отступили назад.***
Сэр Гавейн не явился на то собрание, хотя был обязан. Сэр Гавейн проспал. Он шел к выходу в конюшни с полузакрытыми глазами и сильно тер лоб и затылок. Настроение у него было-таки мрачное. Прошлым вечером он все же знатно перепил, к тому же проиграл все жалованье кому-то, кого сам не помнил. «Нужно попросить в долг, — думал он, бредя по коридору, — У Ланселота я уже брал. Придется у Леона. Ох, как не хочется брать у него, но до нового жалованья еще неделя. Так, встряхнись, парень. Мужчины обязаны отдавать долги». Сэр Гавейн отлично знал, что в его состоянии всякое может померещиться, а потому не был склонен доверять собственным глазам. А его глаза тем временем показали ему леди Вивиан, идущую навстречу в едва завязанном платье, лохматую, дурно накрашенную и пошатывающуюся не меньше самого рыцаря. Сэр Гавейн зажмурился и снова распахнул глаза, но картина не изменилась. Он нахмурился, потому что таких обстоятельных видений его голова ранее ему не показывала. Леди Вивиан прошла мимо него, и когда рыцарь оглянулся, то увидел, как из ее рта вытянулся длинный язык и выхватил муху, сидевшую на стене. Потом она скрылась за поворотом, оставив его с отвисшей челюстью. Сэр Гавейн встрепенулся и с мыслями, что пить следует все-таки меньше, отправился дальше. Однако на званом ужине он почувствовал нечто странное. Он весь вечер нехотя наблюдал за леди Вивиан, вспоминая утреннюю встречу, а она как будто была той же благопристойной и безукоризненной дамой, как в момент приезда в Камелот, но прикладывала усилия, чтобы казаться таковой. Сэр Гавейн незаметно следовал за леди Вивиан после ужина, пока та не скрылась в своей комнате. Когда дверь закрывалась, рыцарь успел увидеть уродливую служанку, во рту которой мелькнул тонкий длинный язык. Подобный язык должен принадлежать слизкому животному, а не человеку. Больше не было поводов для сомнений — рыцарь отправился к Гаюсу. — Говоришь, длинный извивающийся язык? — протянул лекарь. — Да, как у какой-нибудь лягушки, будь она размером с человека. Гаюс, во второй раз я был трезв, так что мне точно не привиделось. — Я верю тебе, — заверил его Гаюс. — То, что ты описываешь похоже на пикси. Нужно позвать короля. Когда Артур услышал рассказ Гавейна с пояснениями Гаюса, то спросил: — Кто такие пикси? Это опасно? — Это магические существа, — объяснил всеведущий Гаюс, — которые не особо сильны сами по себе, питаются насекомыми, которых отлавливают длинными языками. Но они издревле прислуживают Ши, бессмертному народу, живущему на Авалоне. — Я слышал о нем, — вставил сэр Гавейн. — Священное озеро для магов, на котором есть остров. И на нем живут бессмертные существа. Гаюс подтвердил, что так и есть, но уточнил: — Истинно бессмертных не существует. Ши могут передвигаться между нашим миром и потусторонним, для них просто не существует смерти. Фактически они уже мертвы, потому что на Авалоне могут жить лишь мертвые существа. — Эти Ши сильны? Зачем они здесь? При чем тут леди Вивиан? — Артур ничего не понимал, было очевидно одно — магический мир вновь задумал интригу против него и Камелота, а он отчаянно желал, чтобы у всех было как можно меньше причин ненавидеть колдовство и колдунов. — Старейшины Ши могут приказывать другим вселяться в людей и подчинять их своей воле. Я боюсь, как бы это не случилось с леди Вивиан. Тогда ее служанка-пикси приглядывает за ней по приказу старейшины. — Но для чего столько хлопот? — недоумевал сэр Гавейн. — Мои предположения, — произнес Гаюс, — они догадались, что лорд Олаф хочет заключить союз между вами, ваше величество, и леди Вивиан. Тогда королева Камелота будет подчиняться народу Ши. — Ну такого мы не допустим, — заявил Гавейн. — Ваше величество, какие будут приказы? — Приглядывай за леди Вивиан, — сказал ему Артур. — Гаюс, как освободить леди Вивиан от Ши внутри нее? — Либо Ши сам покинет ее, либо нужна очень древняя и сильная магия, которая никому из нас не подвластна, — ответил Гаюс. Все они подумали про Мерлина, но промолчали. — А где находится Авалон? — спросил Артур. — Если ехать к юго-западу от Камелота, то, обогнув морскую впадину, вы найдете озеро, — нахмурившись, отвечал Гаюс. — Я надеюсь, вы не собираетесь поехать туда? — У нас нет другого выхода, Гаюс, — развел руками король. — Ваше величество, там властвуют Ши и Древняя Религия. Вам нельзя туда ехать, — отговаривал короля лекарь. — Это смертельно опасно, вас некому защитить! Артур встал и выпрямился во весь рост, его лицо приобрело странное серьезно-решительное выражение. — Никто не должен меня защищать. Я сам позабочусь о себе и своих людях. Король ушел и Гавейн, пожав плечами, торопливо засобирался. — Постарайся не упускать его из виду, — тихонько сказал ему Гаюс. — Он наверняка поедет вечером, тайком и один, потому что в замке гости. — Не волнуйся, Гаюс. Прихвачу с собой Ланселота, и мы глаз с его величества не спустим. Лекарь знал, что храбрые и преданные рыцари сделают все, что в их силах, чтобы помочь королю. Но когда речь шла о магии, тем более о народе Ши, могли ли они защитить его? Гаюс прикрыл глаза, думая о том, что все идет наперекосяк. Дурные заблуждения Утера отравляли жизнь многих людей годы спустя, и он, Гаюс, тоже был в какой-то мере ответственен за происходящее. Если бы только он был настойчивее и жестче с покойным королем двадцать лет назад, если бы магия была не запрещена, то Мерлин не покинул бы Камелот и продолжал защищать Артура. А сейчас он уязвим для любого волшебного выпада, его гибель значит гибель всего королевства. Сердце старика ёкнуло, когда он услышал об отказе Артура казнить магов, даже без рассказов Мерлина было понятно: у Камелота есть шанс увидеть восхождение одного из лучших правителей в своей истории, не боящегося идти по пути справедливости, против предрассудков. На взгляд лекаря, Артур отлично справлялся со своими обязанностями, но прикладывал неимоверные усилия, чтобы не заблудиться и найти верный путь, потому что слишком много сомнений и противоречий зародилось в его душе. Иногда, когда Гаюс покидал заседания совета одним из последних, он оборачивался на короля, сидящего на троне и думающего, что его никто не видит, и улавливал в его глазах беззвучный крик тоски и сожаления. И он знал, о ком этот крик. Расставание, никому не нужное и причиняющее одну боль, тяготело над рыцарями, королем, самим Гаюсом. Лекарь долго сидел рядом с угасающей свечой, в один момент у него в голове мелькнула совершенно безумная мысль: вспомнить некоторые заклинания и написать Мерлину, что его подопечный собрался на прогулку к Авалону. Он тут же отмел ее — какая бессердечная жестокость тревожить волшебника, пообещавшего не переступать границы Камелота. Круг безжалостных клятв тяготел над ними и сжимал в тиски. Гаюс вспомнил о Моргане — она словно прощальный подарок Мерлина. Он никак не мог от сердца порадоваться за то, что она выжила. Жрицы взращивают новое оружие мести, терпеливо обучают ее и готовятся поразить Артура и Камелот в самое сердце. Та Моргана, которую он знал, ни за что не согласилась бы навредить родному королевству, но Гаюс уже не был так уверен.