Сквозь тернии , океаны и пустыни

Осень, 13 Ноября 1942 г. Шла Вторая Мировая война. Где-то на границе Польши и Украины. Ветер приглушённо шелестел вечнозелёными ежовыми лапами высоких сосен. Солнце осыпало своими холодными, неделю уже как не греющими лучами, густой ковёр из опавшей листвы, местами украшеный золотистыми гильзами от патронов и алыми пятнами уже засохшей крови. Донедавна, это был небольшой городок с красивыми улочками, двумя церковями, парком и даже любительским театром, а сейчас, он превратился в серые, бесформенные развалины, и, кроме как, невысокого здания школы, двух-трёх домов и церкви, с колокольный — от него ничего не осталось. Лишь только груды битых кирпичей да стерня из ломаных досок… Вот, по серой, кирпичной стене школы весёлой ноткой среди серой мелодии пробежался солнечный зайчик, перескочил на дом; на уже долго не покидавшую своего места немецкую каску, с круглой дырой на лобной части; на ещё, почему-то, всё такую же яркую тряпичную куклу с улыбкой, в буквальном смысле, до ушей, прошёлся по её ярким стежкам, а затем и погас вовсе. Это снайпер сидела на своей каждодневной вахте, поставленной уже как два месяца числившимся умершим распорядчиком. Но, даже после его смерти приказ оставался в силе, и стрелок отбывала свой, казалось бы вечный, срок уже как шестой месяц. Немцы здесь ходили, что странно, очень часто, и причём ни какие-то там заблудившиеся рядовые солдатики, а те, кто действительно стоили снайперской, дорогой пули . Офицеры, унтерофицеры, и, иногда, даже сам генерал не упускал возможности проехаться по главной улице городка. «Наверное — обходной путь… Только куда они его держат?» — Думала та, время от времени, даже понятия не имея о том — где находится. Да и спросить, впринципе — не было у кого. «Немецкий знать — я-то знаю, но вот с мертвецами особо языком не почешешь, а с живыми… Эх, о них и вовсе лучше забыть. Любой Фриц, который лишь завидит меня, сразу же либо пытается засветить пятками, либо, кто посмелее, пытается направить в мою сторону ствол и как следует прорешетить. Немцы-немцами, но и на нашем, на русском, тут, впринципе, не с кем поболтать, разве что к вороне, или к собаке, к бродячей.» Шмыгнув носом вояка затяжно зевнула и, обратилась сама к себе, негромкой речью: — Ээх, я уже и сама как бродячая собака: непонятно где, не помню даже откуда… Дома — нет, родителей и родственников, наверное , тоже — нет, а о любви, о любви сейчас, даже и заикаться не стоит, слишком уж много я знаю историй, как женщинами пользует ввесь взвод, а потом такие стреляются. Не хотелось бы разделить их участь… Да и вообще, лучше уж сразу умереть чем ложиться под мужчину как последняя шлюха.» — Нахмурив брови размышляла та. Внезапно, где-то вдали послышались короткие автоматные очереди и мужские голоса, но, привыкшая к этому служивая продолжила монолог, только уже в голос. — Может ну его — этот пост? На передовую, да из автоматом на окопах попрыгать? — Зеленоглазая заглянула в прицел и навела мушку на слегка шевельнувшиеся заросли. — Хотя, толку там от меня? Я же ювелир, и, наверное, не привыкну к отдаче от автомата, или какой винтовки, тем более ещё и вся эта бешенная обстановка боя. — Та, отстранилась от оружия и, вытерев глаз кулаком, вздохнула. Со стороны соснового бора, прямо из тех, колыхающихся кустов, вышло несколько фигур в немецкой, голубоватой униформе. У одного из них, обе руки, по локоть, были в крови. Иссая, тщательно прикрывшись маскировочной сеткой, наблюдала в оптику своей винтовки. Поставила палец на спусковой крючок. " Итак, четверо людей, и один, выделяющийся формой СС, с окровавленным руками (как НКВД , только со стороны нацистов — они пытали и убивали людей в концлагерях и тюрьмах) , высокий брюнет с пронзительно-голубыми глазами.» Которыми он только что блеснул ей прямо в объектив, вероятно обратив внимание на скачущий по его сопровожатым солнечный блик. «Интересно — он меня заметил?» -Мелькнуло вместе со скопом расчётов о калибре патронов, их числе и ветре, в голове девушки. Спустя пару минут СС-овец пропал из виду, а ещё спустя несколько, сзади притаившейся послышался шорох. «Мыши в этой церкви, перевешались от голода ещё давно…» — Иссая хотела было обернуться, но её тут же подняли в воздух и приставили к стене лбом, со всей силы ударив переносицей о белую стену. В нос ударил запах крови, а самого его пронзило резкой болью. — Ich habe den Scharfschützen gefunden, der unser Kommando getötet hat! (Это тот снайпер, который убивал наше командование!) — Gut, sehr gut. — Прозвучал властный низкий голос. (Хорошо, очень хорошо.) Картинка в глазах резко поплыла, и также медленно, сознание переместилось куда-то в дальние углы черепной коробки . «Чёрт возьми, меня поймали…» — С хладнокровным спокойствием пронеслась песледняя мысль в голове той. ~ С силой разодрав ресницы, буквально два дня назад — снайпер, теперь уже — пленная, медленно открыла глаза. Горбинка носа пекла, а в голове стоял гул, и сама она готова была расколоться на две части. Вокруг было темно, но не настолько, чтобы глаз снайпера, который чётко видел свои цели и в безлунные ночи, не увидел в четырёх метрах от себя высокий стол, с угла которого, капля за каплей, скапывала, судя по всему — кровь, ведь в воздухе витал именно её, отдающий железом, запах. На том же столе, полированным металлом поблескивали, инструменты: пласкогубцы, рядом с ними, кстати были чьи-то зубы, левее лежали большие крюки, чем-то похожие на рыболовные, свёрла, гвозди, молотки… — На приём к стоматологу угодила. Хах. Та попыталась встать на колени, и разглядеть место, где оказалась, детальнее, но её резко дёрнул ошейник, зазвенев звеньями цепей, не дав подняться. Он крепко сидел на шее, настолько крепко, что даже мешал дышать. — Какой-то слишком жестокий стоматолог. — Заключила она, сев на своё место. Страха в груди почти не ощущалось, но было какое-то предчувствие. Предчувствие чего-то нехорошего. Послышался противный скрип несмазанных, ржавых петель двери, затем скрип шибки окна, и внутрь, судя по всему, подвала, влился мягкий солнечный свет. Разнеслись увесистые шаги, и шумное дыхание. Прямо перед пленной, как гора, восстал тот же, голубоглазый немец, которого она видела ещё тогда, с колокольни, наверное он-то и застал её в расплох. — Меня зовут Хаинз Хоффман, ты убила больше двух сотен людей с высокими званиями, и за это — должна поплатиться. И я с тобой повеселюсь за это, русская шлюха. — Зазвучало низким, басистым, хриплым голосом, но всё же, зазвучало чистым, без тени акцента, русским. — Со мной всегда всем весело, Фриц! — Её голос слегка осип — хрипел на окончаниях слов, но, был одновременно звонким. Извернувшись Иссая постаралась сильно ударить того головой в живот. Удар пришелся, вопреки желанному, выше паха — куда-то в печень. Немец же, слегка согнулся, не издав ни звука. — Лучше не зли меня…- Гневно скалясь, тот взял её за косу и коленом ударив в спину заставил прогнуться. Намотал волосы на кулак и взял нож со стола. — Интересно как тебя ещё не оттрахали, зная что ты баба?! Да ещё и с такими шикарными волосами? И тонким телом. Хотя черты лица у тебя слегка грубоваты… — Взяв нож тот начал медленно остригать русый шёлк, который, будь он распущен, струился бы почти что до пояса. — Я слышал такие волосы очень желанный аксессуар, и их считают красивыми. Что же, они будут прелестно смотреться на голове какой-то интелегентной и богатой немки. — Сучий потрох! -Девушка попыталась вырваться, но ей не дал сделать это ошейник, теперь уже откровенно перекрывавший доступ воздуха. — М.мразь немецкая! Как только ты снимешь этот ошейник — я тебя прикончу! — Зашипела она, пытаясь согнуться обратно. — Попробуй только. Из нас двоих, ровно через месяц умрёшь — ты. Тебе туда путь уже заказан. Но вот перед смертью — я просто обязан сломать тебя , и не из-за того что мне так приказано, а из-за того — что уже очень сильно этого захотел. Длинная русая коса упала на пол. — Вот и всё. Теперь ты не такая уж и девушка. — Тот звякнув ключами открыл замок на железном ожерелье девушки. На ошейнике что-то хрустнуло, и тонкая шея оказалась свободна. Резко развернувшись, та встала на ноги и замахнувшись хотела было ударить того в самое уязвимое место , опять-таки, — пах. Но, вопреки желанному её встретила ухмылка и две железные руки: одна — останавливающая колено, а вторая хватающая за горло. Руки были похожи на стальные клешни, без единого вздрога и лишнего движения. — Сколько же ты убил этими руками?! — Спросила та, прикрыв один глаз, и пытаясь высвободить свою многострадательную шею. — Много. Так же как и ты, нажимая на спусковой крючок своей снайперки. — Если ты ровняешь меня к себе, то твои руки слишком нежные, и мягкие! — Та в ярости усмехнулась, и опять попыталась ударить того, на этот раз кулаком в солнечное сплетение. Удар пришелся хороший, прямо в центр груди. Хаинз согнулся, но не выпустил её из своих рук. Наоборот поднял в воздух, постепенно сжимая руку на глотке. — Наверное командование не будет против, если ты умрёшь раньше времени. — Тот улыбнулся, будто вспоминая что-то хорошее, и послышался хруст, который издавала шея девушки. Пылающим, зелёным взглядом, задыхаясь и пытаясь вырваться, смотрела на него Иссая. В её глазах читалась ярость и пыл, но не ненависть и страх, как у многих, пытаемых им до этого. Ещё что-то было на самой их глубине — и это была либо её душа, либо сильное желание опять оказаться на свободе. Немца этот взгляд будто загипнотизировал, затягивая всё глубже и глубже в зелёные дали, но тут пленная начала громко хрипеть, и скрести его руки когтями . Фыркнув — тот швырнул ею в угол, будто ребёнок плюшевым мишкой. — Как тебя зовут, шлюха? — Я, кха, акх, не шлюха, чёрт возьми! Как девственница может быть шлюхой?! — Девушка встала на ноги, и прислонилась спиной к стене, пытаясь откашляться. — Я это проверю. Но сейчас — мне нужно знать как тебя зовут. — Тот взял лежащую на полу косу и подняв — начал крутить в руках, разглядывая. — Зачем такие любезности? — Тебя будет проще сломать, называя по имени. — Ответил тот, исподлобья глянув на зеленоглазую. Та громко рассмеялась. — Ты не сможешь меня сломать. Именно по этому, я — Иссая Волкова. — Иссая — это что-то из библии? — Ухмыльнулся тот, положив косу на стол. — О, неужели такая нечесть как ты не шипит и не отплевывается при её виде? — Та подняла бровь и рассмеялась. — Хах, а ещё мне не чуждо чувство юмора и похоть! — Тот хмыкнув, внезапно подскочил к ней и сжав запястья вместе в своей ладони, одним движением сорвал всю одежду. Поволок к столу, и загнув буквой «г»… (Жестокое непотребство) 28 ноября. Пол месяца Хаинз только и делал что наслаждался побоями и насилием над Иссаей. Чёрт возьми, ему это нравилось. Ему вообще нравилось мучать людей — вымещать свою злобу на беззащитных кусках мяса, особенно на эту, долговязую, смуглую девушку, в глазах которой он, всё ещё не видел ненависти и обозлённости к себе, хотя делал всё для этого. Она, в отличии от всех предшественников, которые у него были — огрызалась, материлась и даже иногда давала сдачи, местами подшучивая над ним. — Мразь фашистская, чтоб ты подох. — Та висела прикованная за запястья к стене. — И тебе доброе утро, Иссая. — Тот вошёл, и дёрнул за нитку, привязанную к шибке. Волкова плюнула ему под ноги и подставила лицо солнцу, приходившиему к ней вместе с ним, по привычке открывающим окно. — Иссая. — М? — Вот у меня такой вопрос — я тебя пытаю-пытаю, мучаю-мучаю — а ты всё держишься, вырываешься, а конец-то у тебя один. Почему бы тебе не здать позиции, ммм? Тебе же тогда легче будет. Начнёшь нормально есть, и находиться будешь в тепле. — Что ты имеешь в виду под «сдать позиции»? — Спросила та, опустив голову. — Ну, например: сказала бы что-то из того, что должна хранить в секрете. Ну, или же предпочла Фюрера своему главнокомандующему и перешла на нашу сторону? — А ты бы сдал? — Та улыбнувшись хмыкнула. — Я не вижу смысла ставать на сторону абсолютно чуждой мне страны, с чужим языком, чужими традициями, и таким жестоким командованием. Тем более, я не хочу упасть лицом в грязь перед покойными родными, что вырастили меня на моей родной земле, за которую я здесь и отсиживаюсь вместе с тобой. А вот по поводу информации — хочешь сказать по мне не видно что я ничего не знаю? — Чёрт, но ты умрёшь от пуль, стреляющих тебе в спину, меньше чем через пол месяца, неужели тебе совсем не хочется пожить нормально, хотябы напоследок? Неужели в тебе нет страха смерти? — Тот поднял бровь и подошёл к закованной впритык, впился своим взглядом в переливчатый изумруд Иссаи. — А я и не боюсь.Ты ведь меня спасёшь — Уверенно-смешливым тоном произнесла та, приблизившись и ответив таким же твёрдым взором, на тот, что бросил ей вызов. Немец громко рассмеялся, подавшись назад. — И почему это я буду тебя спасать? — Тот опять взглянул на неё. — Потому что у тебя глаза добрые. — Волкова легко улыбнулась, подняв на немца свои уставшие очи, и постепенно смешала зелёный с сапфировым. Внутри того что-то ёкнуло. — Я знаю как вербуют людей в отряды СС… Учат быть жестокими, учат убивать даже не дрогнув душой. Мы для вас — болото и грязь. Я помню взгляды ССовцев, которых убивала. Их взгляды лукавые и подлые — будто у крыс. А у тебя другой — твой взгляд будто детский — честный, может даже, — та хмыкнула , — чистый?.. — Огоо, ну, таких комплиментов я ещё не получал… Особенно от тебя. — Немец подошёл к ней и подняв подбородок двумя пальцами, произнёс: — Знаешь сколько шлюх пыталось меня соблазнить до тебя? Телом, комплиментами. Думаешь — ты особенная? — Спросил тот слегка оскалившись. —  Да, конечно, ты уже сделал меня шлюхой. Но с чего ты взял что я тебя соблазняю? Я просто констатирую факт. Я, кстати, раньше, была очень радостной девчонкой, которая любила ввесь мир и помогала всем и каждому — а сейчас хладнокровная убийца, которая не моргнув глазом убила больше трёх сотен солдат, у каждого из которого была семья, отец, мать, сёстры, братья любимые, и даже дети. Представляешь — как это — одним лёгким движением, не сильнее взмаха бабочки, лишить человека жизни? Жизни — самого дорогого что может быть на всем белом свете. — По щеке Иссаи каплей дождя пробежалась слеза , блеснув на солнце, та бликом-искоркой прошлась по серому лицу Хоффмана, голос её, оставался ровным. Хаинз с замиранием сердца слушал.  — А свою жизнь я тоже отдам, отдам не задумываясь, чтобы эта война наконец прекратилась и перестала забирать чужие жизни моими руками. Ведь такой хладнокровной — меня сделала именно война. Видел ведь как душераздирающе чужой ребёнок заглядывает тебе в глаза и спрашивает о матери? А она за рогом лежит мёртвая, надруганная и раздетая с дырой в груди. Ни мать ни ребёнок не хотели такого. И ты сам себе не выбирал пытать людей, верно ведь? Не будь войны ты бы стал учителем, или музыкантом. Но не тем кто стоит предо мной, с оскалом маньяка и руками в крови… На секунду тот задумался, но его отвлёк протяжный стон за стеной. — Иссая, хм. Как точно тебе дали имя. — Заткнись и занимайся своей работой. — Интересно, а ты плачешь когда убиваешь солдат? В ответ — не зазвучало ничего, слышны были только стихающие стоны за стеной. — Молчишь? Ну молчи. Я сейчас прийду, подожди меня здесь. — Будто я куда-то денусь… Хаинз вышел и закрыл двери. В глотке стоял подступивший ком. А в голове крутились обрезки памяти с детства, почему-то напрочь забытые и зарытые в уголках памяти. Когда он увидел играющих на улице музыкантов, по пути в театр. Увидел внутри зала мужчину, весело играющего на фортепиано — озвучивавшего пьессу, и будучи маленьким впечатлительным мальчиком — искренне вдохновился этим. — Пап! Пап! Купи мне фортепиано, или гитару! Я буду на них играть и стану музыкантом! — Весело спросил у отца двенадцатилетний Хаинз. — Хехе, у тёти Анны, в соседнем доме есть Фортепиано. Если у тебя есть слух и чувство ритма — то я куплю тебе его! Тот вспомнил свою радость, когда оба эти качества оказались ему присущи, и отец зарёкся купить ему инструмент. И он начал ходить к тёте играть учился… Собачий вальс, лунная соната. А затем всё как-то закрутилось, завертелось, тётя Аня умерла, а старое пианино расстроилось и инструмент выбросили на свалку. Тот вспомнил сырость, которую ощущал, проходя мимо заброшенного и потрёпанного его старого знакомого, наблюдая как с него слезала краска и выцветали клавиши . После — смерть матери. А затем он пошёл туда, откуда адекватными и нормальными уже не возвращаются… — в набор нацистов. Затем СС, и теперь это… — А сейчас? Чем я занимаюсь сейчас?! Я же до последнего мечтал и хотел стать музыкантом. — Спросил сам у себя немец. Хаинз уже сидел в своём доме, в кресле, так и не вернувшись к Иссае. Весёлые картинки детства и ностальгическое настроение сменили крики, стоны и плач всех тех, кого он пытал и мучал своими длинными музыкальными пальцами. Ему вспомнились глаза, постепенно стекленеющие глаза, которые покидала жизнь и душа. Внезапно мужчину охватил сильный страх. «А ведь у каждого была семья…» — мысленно зазвучали слова её голосом, и тут же вспомнилась ласково ругающая его мать: — Сын, не лови бабочек, и не сади их по банкам, у них ведь есть семья, по ним ведь будут скучать. Представь если бы у тебя отобрали меня — что ты тогда чувствовал бы? В сердце ударила боль последнего прощания с матерью. Как смерть отобрала её у него, как бессильно сжималось в агонии тоски серце. Судорожно, глубоко вдохнув, тот согнулся и, запустив руки в волосы — постарался отогнать эти мысли. Сострадание и сожаление, внезапно навалившееся на него, рвали сознание и душу на части. В глазах зажгло. — Чёрт побери, как я мог стать таким?! — Спохватился Хаинз, но уже, судя по-всему — поздно.  — Где же ты была?! Почему не открыла мне глаза раньше? — Воспоминания соткали образ Иссаи, её улыбку. Сильная, но хрупкая — будто хрустальная кукла с душой воина. На секунду отвлекшись на Иссаю, от своих невесёлых мыслей, Хоффман хмыкнул, вспомнив её фамилию. — Иссая Волкова, и всё же, как же точно тебя назвали… И вроде бы — враг. Тебя надо ненавидеть — ты убила множество больших шишек, но я уже не смогу ничего с собой поделать, ты ведь меня спасла? ~ Утро следующего дня. Хаинз, так и не ложившийся спать, распахнув дверь, и не открыв окно, в полном мраке, подошёл к пленной. — Кто ты такой?! Где Хаинз?! — Послышался звон звеней на кандалах. Явно всплошившаяся девушка попыталась вырваться. — Успокойся, это я. — Мягко произнёс немец, своим гулким голосом. В темноте было видно как прояснились зелёные глаза, и как они встретились с сапфировыми. — Как так — что ты меня не узнала? Ты же вроде неплохо видишь в темноте? — Слегка удивился Хоффман, пытаясь обратить на себя взгляд девушки. — Не спала всю ночь. Не спрашивай. — Отмахнулась та, смотря себе под ноги. — Почему? — Наивно спросив немец. Подошёл ближе. — Потому. — Волкова вжала подбородок в шею. — Почему потому? — Тот взял её тремя пальцами за подбородок и поднял на себя. — Просто ты никогда так внезапно не уходил, да и это «подожди меня здесь», будто кто-то прийдёт ставить меня к стенке… Ну, а ты ведь, обязательно хотел на этом присутствовать… — Русоволосая наконец взглянула на своего мучителя. Брюнет еле сдержал смех. — И ты не спала всю ночь? — Тот ухмыльнувшись — улыбнулся. — Значит мои слова тоже не оставили тебя равнодушной? — Сказал тот в полголоса. — Что? — Та сделала вид что не понимает, хотя на её лице было написано как чёрным по белой бумаге. — Никто к тебе не заходил пока меня не было? — Спросил тот решив сменить тему, попутно расстёгивая кандалы. — Заходил… — Кто? И что он делал?! — В темноте было видно как гневно сверкнувшие глаза, начали пускать молнии. — Какой-то низкий, пухлый мужчина, говорящий только на немецком. «Вот ведь поганец.» — Подумал Хоффман, уже представляя что сделает с подозреваемым. — Пойдём со мной — примешь душ. А то запекшаяся кровь на твоём теле выглядит не очень привлекательно. Связав ей руки небольшой чёрной тряпкой, тот взялся за тонкое запястье и пошёл к выходу. Солнце сразу ударило в лицо, на этот раз — это было не нежное солнышко, заглядывающее в окошко, а мощный солнечный луч, светящий до рези в глазах, ещё и отбивающийся от уже выпавшего снега. Вся в синяках, ссадинах, кровоподтеках, нагая, та, не опуская головы шагала вслед за Хаинзом. «Гордая…» — Подумал тот, смотря на изувеченное им тело. Отовсюду слышался свист, и взгляды, буквально пожирающиее хрупкое, исхудалое тельце. Брюнет ближе прижался к подопечной, чтобы прикрыть наготу. Им на встречу вышел невысокий немец. — Heinz und Heinz, gib mir diese Schlampe, ich werde spielen. — Проговорил тот улестливым голосом на немецком. (Хайнз, а Хайнз, отдай мне эту сучку, я поиграю). — Geh zu deinem lieben Fritz, ich habe sie gefangen, und sie haben sie mir gegeben. (Иди своей дорогой Фриц, я её поймал, и её отдали именно мне). — Холодно ответил тот, зная что именно этот навещал его собственность. — Nun, gib, nun, sie hat noch eine kurze Zeit, was nützt es — von der Kälte? (Ну даай, ну ей же ещё недолго осталось, какой прок от неё — от холодной?) Брюнет замахнувшись дал тому в челюсть. — Sie gehört mir! (Она моя!) — Будто гром среди бела дня прозвучал его грубый голос. — А меня кто-то спрашивал? — Заткнись и иди. ~ Собственник, вместо того чтобы вернуть пленницу в подвал — пришёл с ней в свой дом, предоставив хорошую еду, тепло и некоторые свои рубашки, взяв обещание не сбегать. Так и прошли полторы недели, в тепле уюте, наполненные чем-то скрытым, чем-то, что не должно было вообще возникнуть. ~ За три дня до расстрела: Волкова, возвратила себе былую красоту: глаза сверкали двумя изумрудами, а на теле, кроми укусов, оставленных в «порывах» Хоффманом и зажившего шрама на переносице носа, абсолютно не было никаких других повреждений и даже изъянов. За окном, не смотря на то, что новый год был уже на носу, не лежало ни единой пылинки снега. Зима, напоминала о своём царствии лишь лютыми морозами, иногда доходило даже до того, что пробудь ты на морозе без перчаток — пальцы тут же заледенели и напрочь откажутся сгибаться, а если без шарфика, то насморк, а то гляди и простуда обеспечена на все сто. Нарисованные, льдяные узоры на шибке, панорамного стеклянного окна на кухне радовали глаз романтиков сидевших за столом, хотя своих натур они никому никогда и не показывали. — Так кем ты хотел стать в детстве? — Неожиданно спросила девушка, потянувшись за шоколадкой, как всегда лежащей за утренним столом. Она, кстати говоря, будучи заядлой сладкоежкой, только попробовав шоколад — сразу же крепко подсела на сладость. Как ни странно, в каких бы объемах Иссая его не употребляла — он вновь и вновь появлялся в доме. Хоффману, было в радость наблюдать как спасённая им в бабочка в банке лакомиться чем-то вкусным и искрене улыбается. — Какое тебе дело? — Холодно спросил тот, не отрывая глаз от увлекающего газетного сюжета. — Ну интересно просто. — Девушка подняла на него глаза, тем самым иногда заставляя оторваться от дела и взглянуть на себя. — Ну музыкантом. Легче стало? — Тот подняв брови, саркастически взглянул на улыбающееся личико. — Интересно… А ещё интересно — как меня казнят? — Также улыбаясь кратко спросила Волкова, откусив уголок плитки шоколадки. Потягивавший кофе, и сидевший за утренней газетой немец аж поперхнулся. — Ты как-то слишком быстро меняешь темы, тебе не кажется? — Спросил Хоффман, пытаясь откашляться. — Не знаю. Да и это вроде не от меня зависит. — Легкомысленно отмахнулась Иссая. — Хм. Ну, по стандарту: тебе на голову наденут мешок, поставят к стенке и всадят в тело около пол килограммов свинца, ну, а потом, возможно скормят собакам. «Всего… Всего-то три дня осталось.» — С ужасом вспомнил тот. — «Я не готов её отдавать!» — Хм. А кто будет стрелять? — Все желающие. И я — в том числе. — Он постарался сделать наиболее холодный тон, полный безразличия, но заметив как зеленоглазая резко устремила свой взор на него — последний слог последнего слова застрял у того во рту. — Уже представлял как это делаешь? — Пялясь теперь уже куда-то сквозь своего собеседника спросила девушка. — Да. — Хаинз начал мелко дрожать. — Ну и как? — Неприятно забирать твою жизнь, у тебя же есть мать, отец, может братья, а может и муж.- Он попытался подавить дрожь и что-то с собой сделать приятными мыслями, но ничего не получалось. И от одной мысли только, что в это хрупкое тельце будут вонзаться пули, и она умрёт в диких муках, даже просто умрёт, казалось начинала бесноваться сама душа. — Их давно нет — можешь стрелять в меня с чистым сердцем.  «Вот как. «А как же я?» — Подумал тот. — Будешь скучать за мной? — Будто услышав его немой вопрос спросила девушка. Тот замолчал, слегка удивлённый её способностью угадывать мысли. Обернувшись спиной тот пробубнил себе под нос. — Три дня — спишь со мной в одной постели. — Значит будешь. И с чего такая доброта? — Перед смертью хоть почувствуешь что такое мужское плечо и удобная кровать. — Чёрт возьми, спасибо. Давно я уже не спала на нормальной кровати. А то всё время то на полу, то на перине. — «Три дня… Слишком мало чтобы почувствовать тебя полностью.» «Господи, просто так подумать — я полюбила немца… Немца, который меня пытал и насиловал. Влюбилась в угрюмого, злого мужчину с тоном голоса — похожим на рык медведя… И как же меня угораздило-то?!» ~Последний день~ Утро~ Все три дня, как и обещал Хаинз — они проспали вместе. Просыпались обнимая друг друга. Точнее Хаинз просыпался первым, и старался аккуратно снять с себя девушку, чтобы не разбудить, но та, как на зло, тут же просыпалась в его руках. — Чертовка. — Как жаль что я не могу тебя ударить… Ты хоть представляешь как хочется, на последок, как следует тебя отмудохать? Чтобы дня два не мог встать с кровати. — Та взяла его за щеку, и потрепала со стороны в сторону. — Вот я иногда задумываюсь — ты же мой злейший враг — не так ли? — Тот, будто бы случайно, уронил своего «злейшего врага» на кровать. — Также как и ты мой. — Сказал враг, плюхнувшись о постель и приподнявшись на локоть. — И мысля логично — мы должны ненавидеть каждый вздох друг друга и каждый удар сердца. — Хм… — Но почему-то мы с тобой в одной постели, причём просыпаемся обнимая друг друга… — Помнишь, что я тебе говорила — каждый солдат, офицер, лейтенант — он сначала человек. И знаешь, если бы не было войны, то я бы, я бы любила тебя… Улыбнувшись тот тоже произнёс: — И я бы тебя любил… Телефон, так внезапно зазвонивший, заглушил последние, сказанные одновременно, слова обоих. Хаинз поднял трубку и резко побледнел и посерьёзнел, сердце, проломив грудную клетку, провалилось куда-то вниз. — Пора… — Сказал тот, будто не своим голосом. Только эта чертова война, стоит между нашими «любила и любил»… — подумали вновь одновременно оба. — Я хочу ещё немного полежать вот так… Хаинз Пожалуйста. — Иссая сжала рубашку того в кулаках. — Разве что только пять минут. — Сказал тот шёпотом и прижал одной рукой женщину к своей груди, накрыв одеялом обоих. «Чёрт, я не хочу её отпускать… Тем более — не хочу чтобы она умирала. Ну почему нельзя остаться так навсегда, в тёплой постели, обнимая её… Такую хрупкую и маленькую…» — Тот положил подбородок ей на голову и попытался увековечить этот момент в своей памяти. «Раньше — я наверное могла бы умереть спокойно, ведь на этом свете меня ничто и никто не держал. Но сейчас… Сейчас я не хочу уходить, хотя… Если и уходить — так пусть лучше от его руки.» — Хайнз, когда будешь стрелять… Стреляй только в меня. — Какая разница кто в кого будет стрелять? — Ну, у меня ведь есть предсмертное желание? — Ну есть. — Я выбираю тебя своим палачём. — В то же мгновенье зеленоглазая услышала через прослойку плоти, как сердце, у груди мужчины внезапно пропустил удар, а затем встрепенулось и зазвучало как-то по-новому, больно, истерично, а на лбу у него появилась испарина. — Ладно, идём… — Пытаясь подавить поступивший к горлу ком произнёс тот. — Подожди. Что мне одеть? Это всё же, как-никак праздник, хоть и печальный. Тот пошуршав в шкафу, подошёл и молча положил на кровать небольшой сатиновый свёрток. Та развернула его, и в её руках оказалось красивейшее, голубое, в розовый цветочек, платье. — Коса твоя, и деньги вырученные за неё — тоже твои, и платье, соответственно — тоже. — Почему именно платье? Мог бы шоколадку купить. — Потому что ты женщина. Одевайся. Девушка не стесняясь мужчины аккуратно надела на себя вещь. — Размер — точь в точь.Ты меня мерял — пока я сплю? — Подняла бровь девушка. «Какая же она красивая…» — Хаинз на пару секунд задержал на ней свой взгляд. — Какая разница? Давай скорее… Дорога к месту расстрела была для обоих как в тумане. (Из воспоминаний Иссаи) Я смутно помню как мне связали руки, как надели на голову мешок и приставили к стенке, веющей холодом. Под ногами были ало-черные лужи из запекшейся крови. Пошёл отсчёт. Каждое число было равно удару моего сердца. Всю спину сковало холодом, а страха не было. Страх перед смертью покинул меня ещё тогда — когда я впервые вышла на поле боя и убила в свой, в первый раз. Тогда-то частичка моей души умерла вместе с этим человеком, и так все последующие 384 раза. Наверное нет уже во мне души, да и чувств — почти никаких нет (я вспомнила то жгучее ощущение к Хаинзу, и сразу же попыталась забыть его, готовясь к смерти без камня на плечах), а сейчас — сейчас только нестерпимое ожидание. einmal zwei drei fünf (От 1 до 5) «Я хочу заглянуть смерти в глаза! Надо только лишь развязать руки.» Прокрутив запястьями, та освободилась от верёвки, и повернувшись лицом к стреляющим стянула мешок, сразу же найдя знакомую, высокую, статную фигуру — устремла свой взгляд, подобно пуле прямо в глаза целящемуся в неё Хаинзу. Улыбнулась. И пронзила его сердце насквозь будто снарядом. — Сдержал таки обещание. По щеке, всегда брутального мужчины с голосом медведя, покатилась слеза, такая же голубая как и его глаза. Одна, вторая, третья. sechs sieben acht neun zehn (От 6 и до 10) Послышался дружный перещёлк затворов. Девушка всё стояла не шелохнувшись, стояла и с улыбкой смотрела на мужчину «наконец-то… Если я не увижу заката войны — то она увидит мой закат…» — подумала та, и уняла дрожь в руках. Она была чертовски сильна и не телом — нет, а душой и силой воли. Не каждый человек с таким чувством воли заглянет смерти в дуло. «Я не выдержу больше этого. Она сегодня не умрет! Не позволю!» «Нуже — стреляй!» — Думала та, уже приготовившись принять боль и смерть. Внезапно для всех зазвучал зычный грубый голос, того, кто только что немо давился слезами. — Halt! Nicht schießen! Hier ist derjenige, der den Tod noch schlimmer sterben muss! (Стоп, не стрелять. Здесь есть та, которая должна умереть смертью страшнее этой!) (Сам того не понимая он выкрикнул пророческие слова) Буквально в один шаг преодолев расстояние в десять метров, тот взял её за руку и потащил за собой. — На фронт. Ты едешь со мной на фронт. — Я ведь говорила — спасёшь. Да, и правда — неудобно целиться когда слезы режут глаза? Хаинз лишь сильнее сжал её ладонь. Спустя два дня. Первая линия. Окопы. — И чем ты только думал — взяв меня сюда, с собой? Я же могу запросто перестрелять всех солдатов. — Но, по крайней мере — ты не умрёшь. Ласточка долго не проживёт в клетке, так и ты… Я тебя отпускаю, ведь знаю — тебе нужна свобода и земля, на которой выросла. Надеюсь — мы не встретимся в бою. — Постарайся не умереть, и знай… Ты, сейчас отпустив меня — окупил все грехи сделанные до этого. Спасибо тебе… Иссая, взяв автомат, обняла того за шею, и взяв за воротник поцеловала в губы. — Знаешь, у всех волков — одна пара на всю жизнь. И у меня, у Волковой — больше не будет никого. Та, выскочив из окопа, расстреляла всех немцев по боках и оставив одного единственного Хаинза, птицей полетела на родную сторону. «Надеюсь мы ещё встретимся.Когда-то после войны… Когда я смогу любить тебя» — Подумали оба. Она — убегая, а он — смотря ей в след.