Свобода за решёткой

      Это так… странно, что ли? Наблюдать, как твоя карьера, все, что ты построил с нуля, над чем потел день и ночь, к чему стремился всю жизнь, терпит крах за считанные дни прямо у тебя на глазах.       Все так страшно и неизбежно.       Сделать ничего нельзя, сиди и смотри на все, заламывая руки и медленно погибая внутри.       Новость об избиении чиновника разлетелась по всем СМИ со скоростью света. Преданные поклонники восприняли как шутку, желтушную прессу, что постоянно врет и приукрашивает, но, когда популярные источники загудели, и новости начали взрываться от подробностей, всем стало не до шуток. К вечеру уже все телеканалы верещали о самой скандальной новости дня.       Фанаты недоумевали и разделились на два лагеря. Искренняя поддержка молодого футболиста и открытая ненависть с унижением. Вся грязь сыпалась на Александра, когда он сам толком не понял, что произошло. После победы над «Краснодаром» он поехал в столицу, выпил много алкоголя, а потом… Всё как в тумане. Кровь. Удары. Крики. Холод. Головная боль.       Разве можно судить человека за то, чего он даже не помнит?       Вообще-то можно. Нужно даже.       Дальше только суды, адвокаты и звон железных наручников. Саша точно запомнит их надолго. Противное позвякивание и натёртые запястья теперь будут преследовать его, кажется, всю жизнь.       В зале суда он не выдерживает. Из глаз текут слезы. Обидные, горькие, будто самый крепкий кофе.       Вот только не бодрят ни фига.       Загоняют его в еще большую дыру, откуда вряд ли выберешься. Обволакивают его горло тугой веревкой, душат, делая его слабым в глазах других людей, да что других людей, в глазах самого себя. Ему так хочется вернуться, вернуться в тот спокойный мир, что окружал его раньше. Где все восхваляют тебя, кричат с трибун твое имя, где Дзюба сжимает в медвежьих объятиях после очередного забитого гола, где можно давиться шампанским, что так весело пузырится в заслуженном трофее, где нет никаких обязательств и такого пристального внимания.       От таких мыслей петля слез на шее сжимается еще больше, причиняя боль не хуже намыленной веревки. Ему настолько хуево, что просто блевать хочется. Выблевать все органы, а с ними и самого себя, свою мерзкую душонку и мозг, что творил все те поступки, что он совершал.       Саша ощущает себя убийцей.       Саша раскаивается, как убийца.       Только делу это не поможет. Раскаивайся ты или нет, а наказание для всех одно.       Тёмная машина, везущая его в тюрьму, которая теперь суждена стать ему домом. Холодным, сырым и противным домом, где никто никогда не ждёт.       Самое отвратительное то, что он сам себя сюда привёл. Сам убил себе карьеру и дальнейшую жизнь. Всё разрушилось, словно карточный домик. Заново уже не построить.       Опять железные наручники, презрительные взгляды отбывающих, смешки и колкие фразочки: — О, футболист подъехал! — Ну что, где у нас вип-камеры? Для таких селеб только самое лучшее! — Теперь познаешь жизнь простых людей!       Хмурый охранник с недельной щетиной неторопливо ведет его по длинному, душному коридору, похожий на те подозрительные лабиринты из всяких фильмов ужасов. От нечего делать, Саша косится на сопровождающего, рассматривая его бледное, будто странно светящееся лицо, подмечая вертикальную складку, пролегшую между бровей. Мужчина замечает, что на него смотрят, и Кокорин спешит отвести взгляд.       Наконец, дойдя до камеры, Сашу освобождают от ненавистных наручников, и чуть подталкивая, заводят в помещение.  — Ужин в шесть, отбой в десять. Обживайся, — сухо бросает охранник, перед тем как захлопнуть дверь, оставив Сашу в заточении с четырьмя, наверняка не самыми приятными соседями по камере.       С ними то как раз завязывать общения Кокорин не очень-то и стремится. Кто они? Отбросы общества, в большинстве своем попавшие сюда по справедливости закона. Нет, конфликтовать с ними он тоже не будет, просто сохранит нейтралитет. Разве это так сложно?       Потирая все еще зудящие запястья, он оглядывается в поисках свободной койки. На ближней к двери, что сразу бросается в глаза при входе, сидят два парня. Оба молча смотрят в упор на Сашу, буравя его взглядом. От этого взгляда неловко. Саша молча переминается с ноги на ногу, подмечая между парнями сходство, и под конец приходя к выводу, что они близнецы.       И вот тут возникает проблема и куча вопросов вместе с ней. Как с ними себя вести? А надо ли вообще? Кто они такие? За что сидят? И наконец, как бы это странно не звучало, по каким понятиям живут?       Молчание затягивается. Саша просто стоит истуканом, сверля взглядом потолок, и не зная, что ему сейчас можно и нужно делать. Близнецы все еще неотрывно следят за ним, и как краем глаза подмечает Кокорин, косятся куда-то в угол камеры, где стоит двухэтажная кровать.       Саша плавно, стараясь не делать резких движений, отводит взгляд от потолка и поворачивает голову. На верхней полке, лежит загорелый парень с татуированными руками и, судя по его абсолютно обездвиженному положению, спит. На нижней, прикрывшись книгой, тоже лежит, скрестив ноги, еще один парень. Он потряхивает правой ногой в такт какому-то своему мысленному ритму, что немного выбивается из напряженной атмосферы, повисшей в камере.       Судя по всему, близнецы косились на него, а значит нужно внимательно следить именно за ним и его действиями.       Вдруг парень откидывает книгу и садится настолько резко, что Саша вздрагивает невольно, теперь не стесняясь, пялится на сокамерника. — Ноооовенький, — нараспев тянет странный парень, улыбаясь как-то по-маньячески пугающе.       Впрочем, может даже без «как», кто знает за что он сидит. Боковым зрением Саша замечает, что близнецы еще больше напрягаются, жмутся друг к другу, но продолжают наблюдать.       Саша сам нервничает, крепко сжимает зубы, обнажая скулы еще больше, но зрительного контакта с парнем не теряет.       Тот под аккомпанемент кровати поднимается и легкой походкой направляется в сторону Кокорина. Его шаги гулким эхом отзываются от бетонных стен, заставляя пробежаться табун мурашек по коже, доставляя отнюдь не самые приятные ощущения.       Близнецы, будто завороженные, поворачивают голову вслед его перемещению, что смотрелось бы весьма комично, если бы не сама ситуация, в которой все это происходит и витавшее в комнате высоковольтное напряжение. — Новенький, новенький, новенький, — тем временем, как заведенный, повторяет парень, по лицу которого невозможно было определить, понимает ли он сам, что именно говорит.       Братья переглядываются и теперь их взгляды направлены в разные стороны: тот из них, что сидит слева, продолжает караулить Кокорина, тот что справа неотрывно следит за «сумасшедшим».       Тот тем временем продолжает делать странные вещи: подходит к Саше почти вплотную, так, что тот может хорошо разглядеть его затуманенные, безумные глаза с охровой радужкой и широкими зрачками. В этих самых зрачках нет того самого осознания, понимания, разумности, что свойственно обычному человеку. Это зрачки человека сумасшедшего, совершенно не контролирующего свои действия. — Знаешь сколько мальчиков прогибалось подо мной?       Этот вопрос на мгновение вгоняет Сашу в ступор. Он дергается, готовый к агрессивным, насильственным действиям со стороны сокамерника. Но тот внезапно замолкает, лишь смотрит безумным, прожигающим взглядом, чуть голову набок склонив. Саша молча сглатывает. — Их было так много… Всех не пересчитать, — парень вновь начинает говорить неожиданно, но не меняя своего скучающего тона, будто он не о изнасилованиях рассказывает, а погоду за окном с соседом обсуждает, да новостями подъезда обменивается, — но как они изгибались! Помню хруст их позвоночника, у каждого разный, у кого-то более мелодичный, у кого-то грубоватый, но у всех особенный. Были совсем еще неопытные, такие нежные… Помню нескольких и твоего возраста, — он правой рукой цепко хватает Сашу за подбородок, заставляя повернуться левой скулой, — для меня вы все... — большим пальцем проводит по ней снизу вверх до самого подбородка, полностью оглядывая лицо, — наркотик, — секунду молчит. А Саша, будто загипнотизированный, смотрит в эти безумные глаза и не может отвести от них взгляд. Не потому что не хочет, просто не может не смотреть в эти зрачки, в которых плещутся огни адского пламени.       Охровая радужка затягивает, заставляя тонуть в ней, утопать по-настоящему. И нет, это совсем не тот случай, когда в глазах человека хочется тонуть, растворяться, когда ты испытываешь к нему сладкие, приятные чувства.       К этому парню Саша испытывает лишь горький страх.       Вдруг насильник резко отпускает Кокорина, чуть отталкивая: — Но ты не в моем вкусе.       Кокорин невольно проводит пальцем по левой скуле, будто пытаясь отчиститься от прикосновений уже теперь точно ясно, что сумасшедшего парня и слышит тихий выдох, как видимо одного из братьев, тут же оборачивается к ним, смотрит пристально, следит за реакцией.       Близнецы ощутимо расслабляются, показывая этим, что опасность, скорее всего, позади. Парни просто с интересом разглядывают его, смотрят на вещи, которые он до побелевших костяшек в руках сжимает. Смотрят даже дружелюбно, по крайней мере без проявления агрессии.       Хотя кто их знает? Тот парень тоже сумасшедшим не казался. Однако после более близкого знакомства, пожалуй, даже слишком близкого, Саша поменял о нем свое мнение.       И вообще, раз он сумасшедший, почему он тут? Почему не лечится в специальном учреждении для таких как он? Саша не психотерапевт, но любой человек поймет, что какие-то проблемы у парня определенно имеются. — Ты же Кокорин, да? — мягкий, с хрипотцой голос выводит Сашу из мыслей. Вопрос задал тот брат, что сидел слева, с родинкой возле самого кадыка — пока единственное различие, что Саша смог обнаружить. — Допустим.       Он продолжает придерживаться своему принципа — сохранять нейтралитет. Однако, как сохранять нейтралитет с тем сумасшедшим — все еще вопрос открытый. — Круууто — тянет второй из братьев, — вновь переглядываясь с первым. В этих молчаливых переглядках они спорят, будто что-то решая. Морщатся, а потом почти одновременно оборачиваются к Саше. — Я Леша, — тот, что с родинкой посередине шеи кивает в знак приветствия. То же самое делает и Саша, мысленно сравнивая, ища другие различные черты, кроме родинок, по котором он в будущем с может различать их. А не то, кто знает их обычаи? Может, не угадаешь, кто есть кто и все. Скормят в наказание какому-нибудь насильнику.       Вспоминая о насильниках, Кокорин смотрит в сторону того парня. Тот будто бы и не произошло ничего, взял свою книгу и сейчас в той же позе, что и до прихода Саши находился, лежит, все также потряхивая ногой. У Кокорина от этого напускного спокойствия мурашки толпами вдоль позвоночника бегут, волной пробегаются по рукам и оседают где-то в районе макушки. — Антон, — тот, что справа, тоже представляется.       Оба брата после этого делают недолгую паузу, будто раздумывают о чем-то, а затем уже Леша продолжает: — Предотвращая все вопросы, обозначу сразу. Мы близнецы. Крупные воры и… — Немного убийцы, — скромно вставляет Антон.       У Саши от этих «признаний» глаза на лоб лезут, внутри сжимается все, живот от страха скручивает. Ну, хоть не насильники, и на том спасибо. Правда сильно легче от этого не становится. Одна мысль о том что он спать будет в нескольких метрах от таких личностей, пугает Сашу, заставляя мурашки еще раз пройтись по всему телу, и дойдя до мозга отмести все разумные и неразумные мысли, оставляя после себя лишь пустоту.       Леша толкает нерадивого брата в бок, видимо замечая болезненную реакцию Кокорина.       Медлит, собираясь с мыслями, а затем продолжает: — Это вышло случайно, — тихо проговаривает он, — мы не хотели честно. Одно дело воровать: вскрывать сейфы, вырубать камеры и охранников, другое же — убийство. Для меня это слишком. Тогда мы допустили ошибку и, пожалуй, это единственная вещь в моей жизни, о которой я жалею.       Леша видимо сам чувствует, что сказал лишнее. Что слишком много личной информации рассказал, по сути, незнакомому человеку. Для него это было странно и необычно. Он ведь закрытый, менее разговорчивый. Даже в их повседневных разговорах с братом слушателем всегда выступает непосредственно Алексей. А он и не стремится инициативу перехватывать. Внимает речи брата спокойно, периодически что-то вставляя от себя, в основном за эмоциями собеседника наблюдает, даже залипая иногда, не слушая, что именно он произносит. — Я вот ни о чем не жалею, — жмет плечами Антон, — он сам виноват, что появился не в то время и не в том месте, — голос его приобретает металлические нотки. Саша же думает, что действительно переборщил вначале, когда так сильно расположился к близнецам. Все-таки они такие же преступники. Опасные и хладнокровные, плюющие на все и всех вокруг. Он не такой как они. И даже несмотря на свое пребывание здесь, никогда таким не станет. Не позволит сломать себя окончательно. — Он же тоже человек, — все также тихо возражает Леша. Эта тема из месяца в месяц остается чуть ли не единственной причиной их конфликтов. Ведь по сути сели они лишь из-за нерешительности Леши. Из-за его нежелания переступить черту, ту самую черту, что с такой легкостью преодолел Антон.       В тайне Леша надеется, что сейчас Саша переведет разговор на другую тему, заметит, что воздух между близнецами наэлектризован до предела, заметит тяжелый взгляд Антона и уставший Лешин.       Но Саша лишь молча переводит взгляд с одного на другого в немом страхе, не зная нужно ли ему что-то делать дальше. И можно ли? — Ты, наверное, тут совсем запутался, — на удивление тему переводит сам Антон. Видимо он решает, что их несогласия — их личные дела, а посторонним (пока Кокорин таковым и является) быть в курсе необязательно. — Есть чуть-чуть, — это чуть ли не первые его слова в камере. Обычно Саша не привык молчать, да что там, болтал без умолку, шутки шутил, язвил по делу и без него. Тут так не принято. Тут Саша шутить будет намного, намного реже. Если вообще будет. — Мы можем тебе тут все объяснить, в память, — Антон запинается. Будто давить на больное не хочет, будто напоминать Саше о прошлом не желает, будто жалеет что ли? — в память о твоих прошлых заслугах.       Саша мнется немного, колеблется, не зная, принять ли помощь при условии, что оказывать ее будут два вора, один из которых как минимум несостоявшийся убийца.       Леша, по-видимому, замечает его сомнения. Миранчук в принципе внимательный очень, подмечает детали, которые не видит брат, что порой играло им на руку во время ограблений. — Поверь, мы тут чуть ли не самые мелкие преступники, но тем не менее с нами безопасно. — Уж лучше, чем быть игрушкой Андрея, — поддерживает брата Антон. — Андрей это тот чувак, которому я не… — Саша делает паузу, пытаясь подобрать слово, — не понравился? — Да. На самом деле он сумасшедший. Ну в смысле, правда двинутый, — Миранчук мотает головой в сторону спокойно читающего Андрея, — у него растроение личности… — Если не расчетверение, — вставляет Леша, улыбаясь грустно и почему-то опуская глаза. — По сути его должны были в клинику специальную отправить, чтобы за ним следили и подлечивали потихоньку, — Антон продолжает спокойно рассказывать, наблюдая за Сашиной реакцией. Тому под двумя парами внимательных глаз стоять неудобно и он собирается положить вещи на койку, что расположена напротив той, где сидят близнецы, однако натыкается на предостерегающий взгляд Леши, — Это Лешина кровать, — холодно сообщает Антон, а Саша мысленно хлопает себя по лбу. Разумеется, они не вдвоем спят. Двухэтажная уже занята, а значит самые ближайшие друг к другу койки — эти две. Следовательно, для него остается пустующая кровать в углу.       Правда, оставшийся вариант выигрышный только в одном аспекте — недалекое расположение койки по отношению к окну. В остальном же одни минусы, а главный из них — непосредственная близость Андрея. — Ты не бойся пока, — внимательный Леша вновь все подмечает, — он после этих своих всплесков минут десять никого не трогает, так что раскладывайся спокойно.       Саша все же медленно и с опаской к кровати подходит и начинает осторожно, какими-то рывками даже, вещи по тумбочке размещать, не всматриваясь, куда именно он тот или иной предмет засовывает. Просто чтоб забыть про это и из опасной зоны свалить как можно быстрее.       Миранчуки тем временем не устают за ним наблюдать внимательно, периодически на Андрея косо посматривая. Все-таки бывало, на определенных людях он зацикливался. Цеплялся за них, отпускать не хотел, игрался с ними, будто кошка с живой мышкой, не понимая, что мышке вообще-то тоже больно. Таких людей братья видели немного, но запомнили их несомненно надолго.       Самым запоминающимся случаем, пожалуй, был их бывший сокамерник, севший всего на полгода за мелкую кражу.       Это был тот случай, когда близнецам представилась возможность разглядеть влияние Андрея максимально близко. Тот парень не прошел «проверку» насильника, и с тех пор вся его жизнь превратилась в сущий ад. Нет, тюремные будни обычных преступников тоже не были такими уж радужными, однако то, что терпел тот парень, было воистину отвратительно.       В голове Леши хорошо отпечатался тот затравленный взгляд голубых глаз. В них давно потухли огни надежды, что горели, когда он только переступил порог их камеры.       После трех месяцев рабства, да именно рабства, у Андрея, в этих глубоких, красивых глазах осталась лишь та безжизненная синева, что плещется в глазах людей давно сломленных, либо уже близких к этому.       Леша до сих пор помнит те кровоточащие порезы, что красовались буквально на каждом сантиметре нежной кожи. Некоторые из них изображали какие-то рисунки, понятные только самому насильнику, порой даже можно было прочитать слова. Для Андрея тот парень был лишь игрушкой, личным холстом на котором можно написать все что угодно и который принадлежит только ему. Он ведь вообще собственник жуткий, и пальцем дотронуться до своей игрушки никому не позволит.       Леша честно порывался помочь, заглушить если не физическую, то моральную боль, но Антон каждый раз останавливал его, предостерегая от гематом по телу и конфликта с сумасшедшим соседом. Леша плакал, рвался, но брат, тоже собственник, молча хватал за плечо мертвой хваткой, смаргивая редкие слезы.       Это мучения для всех троих кончились в марте прошлого года, когда парня наконец-то отпустили, а значит высвободили из мертвой хватки Андрея. В тот день личность насильника пропала чуть ли не впервые за те месяцы, что он игрался со своей игрушкой.       Вернулся настоящий Андрей, что сидел целый день сжавшись в комок и уткнувшись лицом в колени. Внимательный Леша тогда заметил тихое подрагивание широкой спины и побелевшие костяшки рук, чьи пальцы впивались в ноги, не жалея мягкую кожу и не чувствуя боли, что причиняют ей.       Тогда Миранчук почувствовал искреннею ненависть к тому парню, что постарался засадить хоть насильника, хоть убийцу, но все же человека, человека, которому тоже нужна помощь.       Ту ночь Леша провел в объятиях Антона, сжимая в кулак футболку брата, и вжимаясь в него как можно ближе.       Антон чувствовал, как ворот его футболки становится влажным от чужих слез, и плакал сам, плакал потому что плачет брат, потому что не мог это терпеть, но остановить это также не мог.       С тех пор личности Андрея менялись почти каждый день, а то и по нескольку раз.       Леша даже предположил, что он действительно любил свою жертву. Правда, своей особенной, жестокой любовью. Любовью, что сломала человеку жизнь, что разбросала его по кусочкам без возможности собрать себя заново.       Одна личность это осознавала. Осознавала и ненавидела себя за это. Две другие похоже нет.       Саша разгибается и как можно быстрее пытается отойти в дальний угол подальше от Андрея. Антон на это криво улыбается и продолжает свой рассказ: — Какой-то мудак, чьего неженку сынка он изнасиловал, заплатил суд мед эксперту, чтобы он написал справку о том, что Андрей здоров. У нас же знаешь, один сказал, значит точно правда, а если и заплатили сверху, вообще вопросов не будет. — Ты его сильно не бойся, он мирный в основном, прикольный даже, — пытается хоть как-то Сашу к парню расположить Леша. — Ага, прикольный. Правда, двадцать два человека изнасиловал и пятерых убил, но это так, мелочи…- разряжает обстановку Антон. И Саша неуверенно на эту шутку улыбается. Втайне надеется, что улыбка эта его не последняя будет, что Миранчуки надежными ребятами окажутся, что за них держаться можно будет.       Про свои планы сохранять нейтралитет Кокорин успешно забывает.       Вдруг получившуюся паузу нарушает тихий скрип кровати. Нога Андрея на секунду сбивается с ритма и замирает неестественно, но тут же восстанавливает его. Сам хозяин спокойно читать продолжает, телом не шевелясь совсем.       Скрип же издала койка сверху, на которой человек с татуированными руками спал, пропуская все шоу с приходом Саши в их камеру.       Хозяин кровати приподнимается на локтях и мутным взглядом оглядывает комнату. Скользит по стенам, койкам и наконец натыкается на Сашу. Оба молчат, буравя друг друга взглядом, пока татуированный не садится в кровати и начинает тереть глаза длинными пальцами. — Это Федя. Федя Смолов. Авторитет местный. С ним лучше не ссориться, — тихо шепчет Антон, пока сам Федя отвлекается на растирание глаз. — Да и дружить с ним я бы тебе тоже не советовал, — вставляет Леша, — лучше нейтралитет сохранять, а не то с ним поведешься, потом проблем огребешь.       Саша на это кивает, полностью Миранчукам доверившись и на этого Смолова таинственного искоса посматривая. В камере наступает та самая тишина, что приходит во время исчерпывания тематики разговора, когда собеседники в эту самую паузу ищут новые темы для продолжения беседы.       Кокорин как раз этим и занимается, выбирая из миллиона вопросов в своей голове самый важный, тот который следует задать в первую очередь. Погрузившись в раздумья, Саша не замечает пристальный взгляд, коим Федя его награждает, но который подмечают Миранчуки.       Леша уже собирается предупредить невнимательного Сашку, что в упор ничего не видит, полностью уйдя в себя, но чувствует цепкие пальцы на своем плече и натыкается на предупредительный взгляд брата.       Молчание затягивается. Тишина неприятным облаком оседает в камере, заставляя всех присутствующих невольно прислушиваться к каждому звуку.       За дверью слышится тихие переговоры охранника, что вел Сашу и еще одного какого-то парня, судя по всему тоже являющегося местным работником.       Леша подмечает, как потряхивания ноги Андрея становятся все более плавными, чувствует, что он уже давно не книгу читает, а весь в разговор охранников погружается.       Вслушивается в тембр голоса, неузнаваемый, а потому такой любопытный.       Видимо к ним наконец-то прислали нового охранника, что пропал около двух недель назад. Миранчук подозревал, что одна из главных причин его исчезновения — как раз внимательно слушающий разговор за стенкой, Андрей.       Леша сглатывает, предчувствуя надвигающуюся бурю. — …и, Далер, будь особенно осторожен с тридцать восьмой, — голос старшего мужчины предостерегающий, с нотками отеческой заботы, — не поддавайся играм Лунева ни в коем случае, если бережешь свою психику. — Да, Игорь Владимирович, я же не абы откуда, нас же этому обучали, — голос за стенкой незнакомый и слышен слабо, из-за того, что его владелец говорит тихо, причем скорее не сколько потому, что робеет перед старшим, а просто потому что он привык так разговаривать, потому, что ему так комфортнее.       Андрея, по-видимому, это не устраивает. Он отбрасывает уже порядком потрепанную книгу и быстрыми шагами подходит к двери. Саша от него отскакивает резко, судя по всему уйдя в свои мысли окончательно. Но Андрею плевать сейчас. Он буквально подскакивает двери, подставляет левое ухо и слушает, слушает, бегая взглядом из стороны в сторону. Леше сейчас немного страшно. Но ему остается лишь губу легко закусывать, да на брата поглядывать, что сильнее сжимает его плечо и головой качает. — Ага, того тоже обучали, — бурчит себе под нос Игорь. Голос его удаляется, разносясь тихим эхом по коридору. Видимо он уходит вглубь здания в свой кабинет, оставляя новичка дежурить.       За стенкой наступает тишина.       Держится она, правда, недолго. Слышится копошение и тихое позвякивание ключей. Через несколько секунд звон повторяется, но уже громче, ударяясь о бетонный пол помещения. — Блять, — громкое чертыхание, после которого Андрей вдруг резко от двери отходит. Все также молча безумно улыбается.       И вдруг неожиданно закашливается. Саша от резких звуков вздрагивает невольно. Плечами ведет, будто бы от холода.       Вообще, пожалуй, все слова, как: «внезапно», «неожиданно», «вдруг» и «резко» несомненно подходят для описания действий насильника, настолько он непредсказуем и внезапен.       А кашель его все сильнее, и сильнее становится. Перемешивается с попытками вдоха, приступами заставляет Андрея выпучивать глаза и широко открывать рот. Ощущение, будто парень сейчас все органы выплюнет, вывернется наружу, задохнется из-за ленты кишок, застревающей в горле.       Сейчас Саша просто смотрит.       Смотрит как насильник в конвульсиях корчится, то краснея, то белея; как пытается схватить ртом, что уже не улыбается, спасительные глотки воздуха; как мгновение спустя с места срывается вроде бы Леша и начинает в дверь металлическую барабанить что-то громко крича; как за шкирку его буквально оттаскивает Антон.       А Саша просто стоит истуканом, боясь пошевелится, да и не зная в принципе что делать и куда бежать.       В камеру залетает бледный Далер с перепуганным лицом и мечущимися глазами. У него красивые выразительные скулы — и это единственная его черта, что отпечатывается у Саши на подкорках сознания. Парень подлетает к уже еле дышавшему Андрею, который несколько мгновений назад с громким стуком валится на пол, будто бы это не человек живой, а игрушка заводная.       Конечности его под невообразимым углом изгибаются, широкая грудь скачет то вверх, то вниз, скованная в невообразимых судорогах. А взгляд будто бы не изменился вовсе. Такой же безумный с вязкой охристой радужкой.       По охраннику видно, что у него паника, что он не знает что ему делать. Парень оглядывается на Миранчуков. За его взглядом следует и Саша. По щекам Леши бегут дорожки слез, сам он чуть подрагивает, губу закусывая, да за брата цепляясь. Тот стоит, одной рукой Лешу за талию приобняв, другой — за плечо придерживая, тоже губу закусывая. — Ему искусственное дыхание сделать надо, — ленивый, даже какой-то расслабленный голос доносится откуда-то с потолка и под судороги Андрея звучит еще пугающе. Тут же четыре пары глаз уставляются на Смолова, а тот лишь на Сашу смотрит, будто бы они втроем в этой комнате, и это ему, Саше, искусственное дыхание делать надо. Кокорин невольно пятится даже, на что Федя криво ухмыляется, но тут же взгляд на охранника переводит.       После фразы Феди, Леша тут же к Андрею броситься порывается, но крепкая рука брата вновь останавливает его.       Каким бы внимательным Леша ни был, но сейчас он точно не видит всего, что замечает Антон. — Это должен сделать охранник, — шепчет брат на ухо Леше, на что тот непонимающе на него смотрит, но попытки помочь оставляет. Становится в ту же позу, что и раньше, лишь губу еще сильнее закусывая.       Тем временем Далер, будто под воздействием Фединого взгляда проницательного, неуверенно наклоняется над Андреем. Секунду медлит, неуверенно на братьев, а затем на Сашу оглядываясь, а затем побольше воздуха в легкие набирает и наклоняется к чужому рту.       Следующие события развиваются настолько быстро, что осмыслить их у всех получилось лишь после того как все случилось.       Вот до губ Андрея остается буквально несколько сантиметров, Далер с какой-то брезгливостью, вперемешку со страхом, все еще не сошедшим с его лица, тянется к губам Андрея.       Но тут вновь вмешиваются опять эти луневские «вдруг», «внезапно» и «резко», из-за которых его рот, секунду назад пытавшийся поймать глотки воздуха, тут же искривляется в дьявольскую улыбку.       Мгновение и его губы находят губы Далера, отчего Саша вообще теряет ощущения реальности и понимания что вообще происходит.       Но Далер видимо не даром в охранники попал. Секунда после соприкосновения его губ с чужими, и Саша слышит звук затвора, а Лунев продолжает улыбаться, но уже чувствуя рядом с виском холодное дуло чуть подрагивающего пистолета.       Почему-то сейчас Кокорин смотрит не на Андрея, что буквально минуту назад не мог вдохнуть нормально и чьи конечности выворачивало и судорогой сводило, а на Смолова, что также скучающие, из-под прикрытых ресниц наблюдает за ситуацией, а точнее за Сашиной реакцией на нее. Улыбается его растерянности. Он все знал. — А вот ты, Далерррка, — Лунев тянет эту «р», смакуя ее, перекатывая на языке, наслаждаясь реакцией охранника, — еще как в моем вкусе.