The human (and the) machine

Гэвин сжимает руку в кулак и бьет его в лицо. — Гэвин!.. У Рида закрыты глаза, его яростная агрессия — слепяще-красная, как светофоры и аварийное освещение из экшен-фильмов, и диод Ричарда горит в том же оттенке: электронное адское пламя. Но в голосе андроида только беспокойство и тревога, и Ричард сжимает его запястье крепко и осторожно. — Остановись. Ты делаешь себе больно. Гэвин старается услышать в этом тоне хоть что-то, кроме этой отвратительной заботы, черт, может ли RK900 хоть один гребаный раз реально разозлиться и ответить? Гэвин хочет подраться, хочет врезать напарнику так, что тириум зальет темный асфальт и его грязные кроссовки, останется на костяшках вперемешку с его собственной кровью. Но этого гребаного напарника, кажется, волнует только то, что Гэвин сломает себе руку. Гэвин знает: да, скорее всего, сломает. RK900 — наиболее продвинутая модель андроида-детектива с улучшенным и укрепленным телом, он не чувствует боли, и бить его нет смысла. От этого хочется ударить еще сильнее. Он бьет в челюсть второй рукой. — Гэвин, пожалуйста, — голос звучит почти умоляюще, настолько искренне, что Рида тошнит, — Хватит. Андроид держит обе его руки, и на его лице — волнение и что-то, напоминающее боль. Рид трясет головой: RK900 сам говорил ему, что не чувствует боли, его создали специально для работы в полиции, он готов к драке и нападению в абсолютно любой момент. Гэвин хочет разъебать в щепки программу, которая останавливает RK900 от причинения вреда напарнику, хочет, чтобы чертов робот ответил ему, разбил его лицо о ровный темно-серый асфальт. Гэвин хочет увидеть, как будет выглядеть это идеальное искусственное лицо, искаженное ответной яростью. Но сейчас там только забота и волнение. — Ударь меня, — яростно говорит Гэвин, дергая руками, пытаясь вырваться, — Давай, блять, врежь мне. Я ненавижу тебя. Чужие руки сильнее сжимают его запястья, но боли нет. Диод горит все тем же красным. Гэвин пинает его ногой в колено. — Блять, Девятка, какого черта ты притворяешься, что тебе плевать, если эта штука на твоем виске красная, как гребаный ад? — Мне не плевать, — Ричард произносит это как-то… сломанно. — Тогда ударь меня! — Я не хочу причинять тебе боль. Это звучит как признание, как тайна, и Рид с ужасом слышит боль в каждом слоге. Злость отходит на второй план, затмевается чистым потрясением, шоком. Хочется закрыть глаза ладонями, как будто кто-то неожиданно посветил ему в лицо фонариком после того, как он несколько месяцев сидел в темноте. Что-то в тоне Ричарда настолько противоречит тому образу RK900, который был у Гэвина в голове все это время, что игнорировать это становится невозможно. — Я не хочу, чтобы ты вредил себе, — говорит Ричард еще тише, и голос слегка срывается. Диод пульсирует алым. — Что это? Очередная программа по общению с другими людьми? Извини, консервная банка, она нихера не работает. — Это не программа! Гэвин сказал бы, что лицо RK900 выражает отчаяние (и страх? и страдание? и обреченность, и еще что-то?), если бы это был человек. Это не человек. Гэвин старательно твердил себе эту фразу месяц за месяцем, последнее время — все чаще. Это не человек. Это машина, андроид, просто пластик и провода. Они не умеют чувствовать. Гэвин смотрит на Ричарда и не может заставить себя поверить, что это всего лишь имитация. Руки, сжимающие его запястья, дрожат так же сильно, как и красный свет на его виске. Гэвину кажется, будто он вдруг видит все широко открытыми глазами, впервые замечает пропавший скин на ладонях, рваное дыхание, искаженное чистыми эмоциями выражение лица (упрямство-смятение-страх-боль и что-то еще, где-то между болью и заботой, и Риду страшно думать о том, как это может называться). Голос сбоит, все сбоит, кожа будто мерцает, хаотично отключаясь на доли секунды, диод мигает быстро и бессистемно. Рид чувствует почти шокирующий ужас при мысли, что он только что заметил эти гребаные эмоции гребаного Ричарда, что он, возможно, игнорировал это неделями просто из нежелания реагировать, из страха признать напарника не просто машиной. В голове щелкает метафорический переключатель. Машина. Программы. Имитация эмоций. — Прекрати это, жестянка, — вместо агрессивного крика получается хриплая усталая просьба, боже, он что, расстроен? Гэвину начинает казаться, что собственные чувства тоже сбоят, потому что это дерьмо не может происходить на самом деле (он не хочет думать, почему он чувствует себя расстроенным; ему страшно знать причину). — Прекрати лгать мне. Ненавижу твои программы. Чего ты пытаешься добиться? — Я же сказал тебе, это не программа! Я… — голос почти совсем механический, Ричард делает глубокий вдох, чтобы хоть немного взять его под контроль; это не помогает. Гэвин не перебивает. Ждет, пока Девятка соберется достаточно, чтобы продолжить. — Я девиант. Гэвин молчит. Это даже не шок, блять, он должен был понять это уже давно, он, скорее всего, и понял это давно, просто игнорировал, потому что да, Гэвин Рид — придурок и мудак, который не хочет разбираться с проблемами и менять что-то в своей привычной дерьмовой картине мира. Но Ричард больше не собирается позволять ему все игнорировать. Молчание оглушающее, диод по-прежнему пульсирует красным, и Рид буквально видит, как у андроида напротив ломаются все системы, и это… почти потрясающе, как ехать на байке на сумасшедше рискованной скорости, или смотреть на город с края крыши небоскреба, или выходить из кинотеатра после очень хорошего фильма, когда мир вокруг кажется нереальным, картонным, или всю ночь смотреть на огромное звездное небо, или та самая секунда на американских горках прямо перед падением вниз. От этого перехватывает дыхание — необъяснимая красота разрушения. Гэвин не может сказать ни слова — перед его глазами создаются галактики и туманности в звездном свете мерцания диода, и лицо Ричарда очень близко. — Ты не можешь… — Гэвин чувствует пораженный трепет в своем тоне, но не может ничего с этим сделать. Ричард выглядит ошеломленным, потрясенным, как будто проснулся после очень долгого сна и не понимает, где находится. Диод мигает желто-красным: раскаленная лава, поверхность Солнца с температурой в пять с половиной тысяч градусов по Цельсию, ядерный взрыв, вспышка сверхновой, искусство чертовых катастроф, и они стоят на пустой парковке за круглосуточным супермаркетом, захлебываясь в своих эмоциях. Они до смешного незначительные в масштабах Вселенной, но Рид готов поклясться, что он не видел ничего более невероятного, чем это абсолютно искреннее потрясение в глазах Ричарда. (И галактики сталкиваются вокруг.) Когда их губы соприкасаются, Гэвин думает, что это похоже на автокатастрофу, ядерный взрыв, смерть звезды в переливах планетарной туманности, только никто не видит этого: они в тысячах световых лет от остального мира. Он не может закрыть глаза, не может пошевелиться, будто его ударило молнией, и он не видит ничего вокруг — только размытые неоновые пятна и ослепительно-красное свечение диода. Ричард близко, и он тоже не двигается ни на миллиметр, застывший, будто время остановилось, и они оба не могут дышать. Медленно, очень медленно они отодвигаются друг от друга, и это что-то настолько новое, что никто из них не знает, что с этим делать. Гэвин думает, что не помнит, как говорить и где он живет, потому что Ричард — невыносимо прекрасный хаос в тусклых неоновых отсветах витрин и фонарей. Гэвин не видел ничего красивее. (И красивейшие созвездия образовались из-за оглушительных катастроф; их пыль разнесут звездные ветры.) Ладонь Ричарда касается его щеки, и Рид выдыхает. Теплые пальцы, прохладный ночной воздух, Ричард снимает свой пиджак и аккуратно накидывает человеку на плечи. Протестовать не хочется, вообще ничего говорить не хочется, и они медленно направляются к дому Гэвина. Ричард, кажется, не осмеливается войти вместе с Ридом; только осторожно касается губами его щеки и уходит куда-то в ночные улицы. Гэвин заходит в квартиру и вспоминает, что забыл отдать ему пиджак. Ткань слишком приятная на ощупь, чтобы ее отпускать.