The human (and the) machine

Ричард всегда просыпается первым. Гэвин чувствует это сквозь искусственный сон, но каждый раз решает продолжить спать. Не потому что он устал — просто сталкиваться с ним глазами очень неловко, особенно с утра. Гэвин не живет у него. Просто ночует семь дней в неделю, а в остальном все точно так же, как раньше. Неловко. Ричард ничерта не понимает в собственных чувствах, а Гэвин не знает, как вести себя после революции, побега, сотни неотвеченных смсок, «ялюблютебяялюблютебя», бьющегося в голове во время последней бойни, а потом — двух недель, которые он провел, шатаясь где попало, потому что не знал, можно ли вернуться. Ричард не переставал писать, спрашивать, где его носит, когда он вернется и почему он ушел. Гэвину просто нужно было время подумать; а в итоге его нашла Тина и дала Гэвину по его электронным мозгам, а потом привела в участок. Поэтому, в общем, они и были друзьями: Тина всегда знала, когда RD500 нужна была встряска. С Ричардом было по-другому. Ричард смотрел на него несмело, будто не знал, что делать дальше. Гэвин устал делать первые шаги, но в этот раз Декарт сам позвал его к себе и предложил остаться на ночь. Гэвин остался на три недели. Так получилось. Гэвин просыпается, когда к нему приходит кот. Кот мурчит и пытается его разбудить, Гэвин гладит мягкую шерстку, улыбается сонно и расслабленно. Кота, конечно, зовут Хоукай — потому что Гэвин так решил, а Ричард вроде как был не против. Ричард, в общем, много чего позволяет Гэвину. Руки у Ричарда всегда холодные, а волосы — мягкие, улыбается он редко, но удивительно искренне. Ричард аккуратный, осторожный, почти холодный (уже давно растаявший), сосредоточенный. Ричард — сам девиант, почти машина, только Гэвин видит, как чувства бурлят под тонкой оболочкой, кипят, вырываются штормами и цунами, когда они остаются наедине. Гэвин знает, как это — не уметь справляться с чувствами, подавлять их, он и сам был таким после девиации, долго учился не отрицать все, не лгать себе. А потом понял, что всем, в общем, плевать, никто и разницы особой не замечает. Кроме Ричарда. Ричард особенный, невероятный, от него диод от привычного болезненного красного переходит в нежный голубой, перед глазами системные ошибки вспыхивают фейерверками, загораются звездами. Ричард удивительный, и прикосновения у него странно успокаивающие, нежные под холодной внешностью. Ричард, блять, лучшее, что когда-либо было у Гэвина. Ричард всегда просыпается первым, идет на кухню, варит кофе (черный, без сахара, Гэвин знает), а когда приходит Гэвин — быстро целует его в уголок губ и снова отворачивается к плите. RD500 замечает вспыхнувшие щеки. Целовать Ричарда приятно. Это странно — быть дома. Странно вообще иметь дом, место, куда можно вернуться в любой момент, место, где его ждут и любят. Странно не ночевать в участке, а просыпаться каждое утро в теплой постели, целовать холодные руки Ричарда, слушать, как он сладко вздыхает от поцелуев в шею. Ричард со стороны — обжигающе ледяной, а на самом деле — непривычно теплый, спокойный, любящий. С Ричардом комфортно, и диод перестает светиться красным от преследующей его боли прошлого, переходит в мягкий голубой. Ричард стонет, когда Гэвин слегка тянет его за волосы, Ричард с ума от него сходит, Гэвин видит. Ричард удивительный. — Доброе утро, — сонно улыбается Ричард, целует его, снова отворачивается к турке, пряча румянец на бледных щеках. Гэвин широко ухмыляется. — Доброе. Люблю тебя. И наслаждается пораженным выражением лица Декарта.