Вспышки пламенной мысли

      Дымясь от злости, я закидывал одежду в раскрытый чемодан, покоящийся на застеленной кровати. Кровь шумела в висках, каждый удар сердца рассыпал жгучие искры, от которых, обугливаясь, чернели ребра. Широкий зеркальный шкаф и серые стены разили холодом, но и в окружении привычного минималистического льда я горел, скрипел стиснутыми зубами, впихивал вещи в явно недостаточно большой чемодан — до треска плотной ткани.       Сколько, блять, это может продолжаться?.. Постоянные недомолвки, постоянные подозрения, постоянные скандалы!.. В пылу очередной громкой ссоры я всякий раз ловлю себя на мысли: «Убил бы…» — настолько он меня доводит! Настолько и я довожу его…       — И куда ты собрался?! — разгоряченно бросил Дуэйн из дверей нашей спальни. Его короткие черные волосы были взмылены от пота, красивые губы — тонки, темные глаза искрились, как оголенный провод. Облегающая грудные мышцы ярко-желтая летняя безрукавка слегка перекосилась у шеи: там, где я схватился за нее, отталкивая от себя сожителя, не позволяя ему потушить мое раздражение поцелуем.       — Уж найду, куда пойти! — больше себе под нос ответил я. — Где угодно будет лучше, чем в этом дурдоме наедине с главным, блять, психом!       — Что-то в прошлые разы ты дальше прихожей не ушел! Невменяемый истерик! Из любой мелочи раздуваешь театральщину и драму! Хочешь окончательно свалить?! Вперед! Останавливать не буду! Не секрет, где я тебя найду!       Я хотел молчать, планировал игнорировать Дуэйна, что бы он ни говорил, сколь бы изощренно он ни вытягивал из меня слова, но в тысячный — в миллионный! — раз он затронул эту тему, а чемодан — этот блядский чемодан! — не поддавался, сколько бы я ни упирался в его крышку коленом: молния рычала, вцеплялась металлическими челюстями в ткань, отказывалась закрываться!       — Да сколько ж, блять, я должен раз повторять! — зло выкрикнул я, рывком таки справляясь с чемоданом. — Мы с ним друзья!       — Великолепные друзья, ебавшие друг друга в рот!       — До нашего с тобой знакомства!       — Да какая нахуй разница?!       Схватив чемодан обеими руками, я протиснулся вместе с ним в дверной проем, намеренно или случайно ударил плечом Дуэйна, но и от этого бессмысленного акта насилия легче мне не стало. Все внутри кипело, обжигало бурлящим варевом грудь и горло! Я добрался до кухни, совмещенной с гостиной: блеклое солнце, скользнувшее по глянцевым кобальтовым поверхностям столешниц и шкафов, из пакости нашло мои глаза, и, дернувшись от колкого луча в сторону, я чуть не подвернул левую ногу. Чемодан задел черный деревянный стул, и тот с грохотом повалился на пол. Верх спинки ударил меня по правой стопе, но, сквозь зубы терпя тупую боль, я продолжал тащить проклятый чемодан к малюсенькой прихожей и заветной металлической двери.       Вспышки трещали в голове, разили мозг, точно маленькие молнии, и одну из них, особенно въедливую, я не сумел удержать при себе:       — Пиздобол и лицемер! — проскрежетал я, пересекая условную черту прихожей. — Смеешь меня обвинять в блядстве, когда у самого среди друзей десятки баб…       — Я тебе не изменяю! — рыкнул Дуэйн из-за моей спины.       Я с горькой усмешкой опустил чемодан на пыльный половик. Хотел обернуться — да не нашел в себе сил…       — Потому что с женщинами не считается, да?       — Хватит вести себя как хуесос!..       — А кто же я еще?..       — …В отличие от некоторых, я умею ставить точки над «i» и четко давать понять своему окружению, что я — занят! Но только не ты — и только не этот твой дружок! — Дуэйн кричал так, что горло его, наверняка, болело, напрягал голосовые связки до неминуемой в ближайшем будущем хрипоты, сексуальной и глубокой… — Почему бы не сходить с ним в ресторан или в кино, когда я не могу! Почему бы не провести с ним вместе вечер на диване в темноте! Это ж охуеть как по-дружески — и он точно не захочет сунуть тебе в задницу свой член!       — В отличие от некоторых, — едко передразнил его я, подходя вплотную и сталкиваясь с отражением моей ярости в его мерцающих глазах, — у него внимание не только на еблю настроено, он умеет быть другом. Другом для меня, а не для стада крашенных куриц!       Я выплевывал слова, поддавая жара в сердце Дуэйна, запекая его нервы на медленном огне. То и дело мой бешеный взгляд спускался к его губам — и едва-едва мне удавалось сдержать желание вцепиться в них зубами, чтобы ощутить металлический солоноватый привкус чужой крови на своем языке. Его кулак глухо врезался в наличник, выдерживающий и более мстительные удары. Нахмурившись, люто скривив от злости потемневшее лицо, Дуэйн глядел сверху вниз на меня, накрытого его тенью. Я знаю, что крутится в его голове: знаю, потому что сам испытываю это… «Ударить… Ударить!.. Врезать как следует, чтобы хотя бы крохотная доля его извилин встала на место!»       — Раз решил все бросить — вали, — прошипел он в мои напряженные губы. — Только ключи в чаше при входе оставь…       Этим завуалированным ультиматумом Дуэйн испытывал меня, проверял мою решимость, тыкал палкой в кровоточащую рану. Я буравил его тяжелым взглядом, сжимал кулаки, поневоле вдыхал спиртовой аромат его туалетной воды — от этого возбуждающего запаха у меня всегда подкашивались ноги… «Оставить ключи» равноценно «уйти и не вернуться»… Я готов откреститься от всего? Не только от нескончаемых стычек, ежедневного истребления нервных клеток, но и от него…       Схватив широкую черную чашу, дремавшую на низенькой тумбе, я со всей силы швырнул ее себе под ноги. Осколки керамики разлетелись по полу с высоким звоном хнычущей души. Дуэйн дернулся назад, куски поверженной чаши жалобно захрустели под жесткими подошвами его кроссовок; я сам не понял, зачем вновь сжал пальцами его безрукавку и притянул ошарашенного Дуэйна к себе.       — Заебал ты со своей блядской чашей, — с чувством проговорил я, не спуская глаз с его хмуреющего лица. Грядет буря…       Оттолкнув Дуэйна еще раз, я вместе с раздувшимся чемоданом вырвался из квартиры на небольшую чистенькую лестничную клетку. Помимо нашей двери, на нее выходила еще одна — дверь квартиры молодой соседки, вероятно, сейчас пребывающей дома, слышащей нашу юбилейную склоку.       Сердце бешено стучало в груди, пульс барабанил через подушечки пальцев в тканевую ручку чемодана, который в эту самую секунду за что-то зацепился, как подумалось мне. Я рванул его на себя, но чемодан не сдался, как и рука Дуэйна, сжимающая боковую ручку. Из распахнутой двери доносились фантомные крики — его и мои, накопившиеся за долгие годы, проведенные вместе. «Так продолжаться не может! Всему этому надлежит положить конец! Закончить любовные судороги, принести через расставание нам обоим покой!..» И этот разумный внутренний голос продолжал звучать даже тогда, когда Дуэйн мощным мановением руки вырвал-таки и отбросил чемодан к стенке, а меня прижал к двери соседской квартиры. Продолжал звучать уже впустую…       С щадящим остервенением мы вгрызались в губы друг друга, впивались ладонями в бока, прижимались бедрами к бедрам. Он до боли стискивал мои ребра, я — его широкие лопатки, обхватив испещренную свежими царапинами спину. В физической боли мы ощущали пик телесного единства; в психологических пытках страдания любого из нас стремительным потоком переливались в другого, смешиваясь с непохожей, но все же водой… Нам было похуй на дверной глазок, через который можно было нас увидеть; нам было похуй на возможных случайных свидетелей, решивших спуститься или подняться по лестнице, пройти мимо нашего этажа. Нам было похуй на все, кроме друг друга — так было всегда… С разносящимися протяжным эхом стонами я прятал покрасневшее лицо у раскаленной шеи Дуэйна, пока его правая рука обнажала из-под одежды наши члены. Я сыпал пламенными поцелуями и мало что значащими словами, горячими по вине разогретого страстью дыхания, и на губах скапливалась горечь его парфюма. Точно в забвении, мы отрывисто стонали друг другу о любви и ненависти, не способные породить иные мысли: все эмоции, все рассуждения в нас выгорели дотла, остались только ненависть — и любовь…       Соприкосновение моего члена с рукой и членом Дуэйна усиливало и голос, томными мычаниями срывающийся с моих уст, и остроту ощущений и чувств, взрывающихся фейерверками в голове и на коже. Как всегда, подгоняемый остаточной злостью, я кончил раньше, и причина для Дуэйна быть джентльменом отпала сама собой. Чистую ладонь он вдавил в мое плечо, и дрожащие ноги коленями коснулись холодного пола. Я держался за бедра Дуэйна, чтобы от бессилия вовсе не упасть; его руки — одна из которых по-прежнему была покрыта смесью из его предэякулята и моей спермы — обжигали мои щеки, так же как и набухшая головка, напористо раздвигающая мои влажные губы. Я позволял ему ебать меня в рот чуть ли не до самого горла — и находил в этом упоение его концентрированной ненавистью, направленной на меня. Ненавистью вперемешку с желанием, которое всегда будет гореть на задворках рассудка, затаившись, сиять в кромешной темноте — и разгораться наравне с лесным пожаром во время долгожданных ссор. Крайняя степень злости и порожденная ею вспыльчивость стали той неразбиваемой цепью, что сковала Дуэйна и меня вместе…       Я раскатисто кашлял и ронял на пол с губ крупные капли его семени. Так и не отдышавшись, Дуэйн привалился к соседской двери справа от меня и сцепил руки в замок на согнутых коленях.       — С нами что-то пиздецки не так, да?.. — произнес он, обращая на меня влюбленный снисходительный взгляд.       Рукавом я вытер заляпанный подбородок, откинулся назад и уронил голову Дуэйну на плечо.       — Не то слово…       Мы молчали, вслушиваясь в дыхание друг друга, утихающее — успокаивающее. На лестнице стояла гулкая тишина, будто все жители дома, помимо нас, вымерли…       — Я боюсь, что когда-нибудь… тебя убью… — вполголоса поделился Дуэйн, и саднящая боль в его голосе захлестнула меня взрывом нежности.       — Не удивил… Но все равно это лучше, чем жить без любви…       Я знал: он был всецело согласен со мной, но тупого, ослепляющего романтизма в Дуэйне всегда было меньше, чем в наивном, идеалистическом мне.       — Вечером найдем семейного психолога…       — Он ебнется, — рассмеялся я.       Нежные губы одарили теплом мою макушку.       — Ну и похуй. Зато я не причиню тебе вреда.