Саша и Паша

Это был самый гадостный вечер за все время ее пребывания в Германии. Погода не выдалась, впрочем, это уже стало привычкой последних дней, Берлин был угрюмым и замученным. Лица прохожих сливались с рекламными щитами, земля сливалась с тяжелым серым небом, а где-то между ними пробегали машины, минуя друг друга с недовольным урчанием, и ныряли в густой туман. Ей нужно было перестать думать, и как можно скорее, поэтому она гнала свою ласточку дальше от тесных дорог города. Саша включила радио на всю громкость, но уже через пару минут поняла, что это не сработает. Мысли все равно настойчиво кусаются, лезут, лезут, лезут, не хотят оставить в покое. Еще и The cure - Disintegration… («Ну, что за черт, почему именно этот трек? Да лучше бы российский шансон по всем волнам.») Чего сейчас хотелось, так это прокатиться на всей скорости… Но нет, не здесь, нельзя. («Еще немного, выехать за километр, а там…») Пальцы сильнее сжимали руль. Внутренние струны натягивались до предела. И последним событием, которое поставило бы жирнейшую точку в цепи дерьмовейших неудач, стало завершение пути прямо посреди трассы. Она только выехала из города, двигатель заскрежетал, виновато икнул и заглох. Счастье («Scheiße!*»), что она еще кое-как сумела прижаться к обочине, пока машина продолжала двигаться по инерции. Громко хлопнув дверью, она вышла в отвратительно мокрый воздух и села на капот, задрав вверх голову. («Железо прямо горит – дурной знак».) Парковаться здесь явно нельзя. Не хватает только вездесущей патрульной службы, от которой точно нельзя ждать ничего доброго. Строгость и порядок. В этом вся Германия (ее голубая мечта). «А я даже не успела приладить этой пташке аварийную сигнализацию». Саша почти признала, что она самый хреновый механик на свете. Через пару мгновений ожидания экзекуции начался сильный дождь, и она, не в силах больше злиться, жалобно заскулила и позволила литься слезам. За те два с половиной года, что она знала Диму, он стал самым близким для нее человеком. Не так уж много объединяло их, но он был хорошим, действительно хорошим, добрым парнем, в отличие от тех, с кем она привыкла связываться. («Дмитрий Олегович…») Если бы не он, она бы и дальше прозябала в Подмосковье, с ним, благодаря ему, она начала новую жизнь с постоянной работой, нормальными шмотками, и практически полным отсутствием психов вокруг, в конце концов. И почти стала той, кем всегда хотела быть. Он стал очень хорошим ее другом, только потом их отношения изменились, и все это сумасшествие продолжалось до сегодняшнего дня. Сегодня он решил просто взять и уйти, ничего не говоря, не оправдываясь и не извиняясь (что раньше было его милой привычкой). Вот так внезапно нашел себе девочку и уехал обратно в Москву. («У нее все равно в Берлине папашка-кошелечек остался, бросит Диму на раз-два, наверняка».) Конечно, было обидно и больно. Но еще она знала, что и это легко забудется. Все проходит. Просто она никогда больше не встретит этого человека. («И вообще, я же оптимист»). Нужно только пережить эту неделю, а дальше… Облокотившись о больную железную птицу и уставившись в обрастающий пятнами луж асфальт, девушка самозабвенно прорыдала минут пять. Потом разозлилась на себя, вытерла рукавом растекшуюся тушь под глазами и решительно открыла крышку капота. По мере продвижения осмотра серьезно-воодушевленное выражение лица сменялось удивлением, и далее чем-то между «пичалькой» и настоящим отчаянием. («Н-да, хорошо было бы иметь сейчас что-то помощнее оптимизма.») Из инструментов у нее с собой только маленькая отвертка-брелок и пилочка для ногтей. Звонить ребятам с работы не позволяла не только гордость. Ганса бы точно хватил инфаркт, если бы он увидел, на чем она решила выехать покататься… Время вызвать эвакуатор и получить свои заслуженные проблемы. Дима просто устал. И она устала. Теперь ей нужно стать взрослой и принимать взрослые решения. Самой. («Не так уж все и хреново, правда…») Она залезла в машину, включила обогреватель и попыталась найти документы. Но потом, пораздумав («Очередной раз огрести, да по собственной воле? Саня, окстись!»), вышла пытать удачу на предмет доброго и готового помочь немца. *** Минут тридцать - а по ощущениям, целую вечность - удача ей не улыбалась. Она залезала в машину погреться и выскакивала обратно, обкладывая себя любимую трехэтажными за то, что не прихватила хотя бы кожаную куртку. Было уже темно, от чего мокрая погода казалась еще более мерзопакостной. Ее внимание зацепил прошуршавший мимо Chevrolet Corvette 70-го года, очень похожий на тот, что она помогала восстанавливать совсем недавно. Саша проводила машину восхищенным взглядом и уже собиралась пожелать ей провалиться в пекло, как и дюжине других, проехавших мимо нее до этой, но та вдруг через пару секунд изменила траекторию полета, насколько это позволяло движение, развернулась, и подъехала к ней. «Корветт, семидесятый, милый ты мой, вот так встреча!» Итак, рядом с ней стоял мужчина, хотя основательно завернутый-замотанный на вид, в шарфе и капюшоне, но все же не менее замерзший и даже более недовольный, чем она. Обменявшись ритуальным приветствием, они приступили к обсуждению проблемы. Вернее, это она приступила к возвышенному монологу, а ему не очень-то хотелось ее слушать, он без лишних слов поднял крышку и полез разбираться в машинкиных внутренностях. Ее максимально дружелюбная улыбка, которую только можно было выдавить в такой вечер, его не интересовала. Он только сдвигал брови и пытался натянуть капюшон, видимо, на самый нос. Пару минут он что-то там щупал, и игнорировал ее, но изредка бросал недовольные взгляды, да что там недовольные: выражение его лица красноречиво утверждало, что она бессовестная пакостница, которая впустую тратит его время. В конце концов, «пострадавшая», пресытившись его любезностью, констатировала: -Пожалуй, побуду в машине, чтобы Вам, почтенный херр, не мешать. Тот в долгу, конечно, не остался. Но вместо того, чтобы наплевать и уехать, вызвав ей аварийную службу, он пустил в ход все, за что она только могла ненавидеть немцев: обозвал невнимательной и неосновательной растяпой, доходчиво разъяснил, почему он считает, что девушка за рулем – ошибка природы, обвинил ее даже в непорядочности, и, хотя возмущению ее не было предела, она молчала и смиренно ждала. Кстати, к тому времени он перебрался к ней в машину и прикрыл дверь; там ругаться было теплее, и, что важно, все высказываемые колкости точно достигали адресата без постороннего шума. У нее не было сил отвечать, она сдалась только тогда, когда он упрекнул ее в доведении автомобиля до состояния смертельной болезни. Тут Саша тихим равнодушным голосом стала сыпать терминами, цифрами, ценами, объяснять, что это же («херр этакий!»), антиквариат, детали – восстановленные, каждая - оригинал, тут не так все просто, и вообще, она просто не до конца установила кучу всего, в том числе злосчастную аварийную сигнализацию («мать ее так!»), отсутствие которой вызывает у него не купируемые приступы ворчания. И чем больше она называла дат и фирм «начинки» авто, тем шире становились глаза «спасителя». На последней реплике он вышел, чтобы еще раз хорошенько взглянуть на ласточкины внутренности и своими глазами убедиться в правдивости сказанного. Потом он вернулся в салон, уселся, и немного помолчав с глубокомысленным видом, как бы между прочим сказал: -Прости, пожалуйста. Давай заново. Меня зовут… Рихард. Он очень забавно задумался, будто уже начал сообщать ей свое имя, и только потом понял, что не хочет его называть. И натянуто улыбнулся. -Просто, знаешь, день сегодня не задался. («Да уж, мы могли бы выпить на эту тему») Язвить ей отчего-то не хотелось. -Саша. Приятно… Он вполне правдоподобно изобразил дружелюбие и крепко пожал ей руку. -Ваш акцент… Польша? -Россия, Москва («Какая, к лешему, Польша?») Мысленно отправляя Польшу к лешему, она опять заулыбалась, а он как-то даже застеснялся. И тут, окончательно ее удивив, он, очаровательно хихикая, выдал на ломаном русском: -Я жил в Москвье и Россия очьень люблю, вообще! И Саша, не удержавшись, захихикала в ответ. Не считая «Москвье», фраза получилась очень даже благозвучной. Немцы в попытках овладеть славянскими языками, произносящие что-либо с этой причудливой вопросительной интонацией, ее бесконечно умиляли. *** Как оказалось, Рихард был не промах. Кроме «Россия» он тоже очень любил машины, дорогие, раритетные, и ее залихватские россказни слушал с неподдельным интересом (хотя, что уж, большинство особей мужского пола не могут не заинтересоваться подобными вещами, а если еще и повествовать с душой…) Потом вдруг оказалось, что прошло уже два часа. Они все же отправили ее многострадальную ласточку лечиться, Рихард утверждал, что знал очень хорошую мастерскую, а потом он решил показать ей свою птичку. Они болтали теперь в его машине, где не нашлось ничего, кроме пустых бутылок от зеленого чая. Пока ее попутчик избавлялся от промокшей толстовки и то ли скромно, то ли, наоборот, томно стрелял глазами, она пыталась понять, почему ей кажется знакомой эта необычная прическа. Девушка была уверена, что никто из ее друзей не носил подобной чудной челки. Еще на дороге можно было отметить, что он вполне хорош собой, насколько она его рассмотрела: неплохая фигура, классические, приятные европейские черты лица, ростом совсем чуть-чуть выше ее. И вид у него был совершенно очаровательный, когда он улыбался. Ну да, Сашу привлекали мужчины, которые много смеются. («Сколько ему, интересно, лет…») В общем, поехали они в ближайшее кафе, милую придорожную забегаловку с вкусным кофе и приглушенным светом. Непринужденный разговор как-то отвел на второй план все неудачи, случившиеся за день. Очаровательный мужчина, с юмором, умеющий интересно заболтать, с приятным голосом, да еще и очень даже годное тирамису – а почему бы не объявить этот вечер не таким уж плохим? Несмотря на то, что еще до того, как они познакомились, Рихард незаслуженно вычитал Сашу почище бабушки в ее лучшие годы, он был каким-то невероятно располагающим к себе человеком. Она не вспоминала про то, что ей предстоит еще добираться до дома, или о том, что ее не высохшие, как следует, кудри торчат во все стороны - с ним было интересно, спокойно, и как-то уютно. Может быть, это было чувство благодарности. Не только за машину… Им действительно было о чем поговорить, и мысль о том, что пора домой, не приходила в голову ни ей, ни ему. Правда, ее немного смутил один его комичный жест: не переставая улыбаться ей, и кивая, как самый внимательный собеседник на свете, он демонстративно выключил беспрерывно мигающий мобильный. А потом так зверски удавил в пепельнице окурок, что стало понятно - спрашивать о причинах этого коммуникационного побега не стоит. Даже веселые морщинки в уголках его глаз не отвлекали внимания от того, как его напряженный взгляд то и дело соскальзывал на экран телефона. Очевидно, что у него тоже произошло что-то очень малоприятное этим днем, и довольно странно было, что он с таким старанием пытался это скрыть от незнакомого человека. «Довольно глупо, тем более после этой истерической вспышки на дороге. Да и зачем?..» Мысль о том, что она как-то мало о нем узнала, довольно запоздало пришла к ней, когда она уже озвучила сожаления по поводу того, что ей нужно быть на работе рано утром. Было уже очень поздно, Рихард, как джентльмен, отвез ее домой (а она никак не могла вспомнить кто, а главное, когда делал это в последний раз). Как завороженная, Саша слушала его шутки («Боже, как ему удается говорить все это с таким серьезным лицом!..»), и думала о том, как бы намекнуть на продолжение знакомства. Никакие оригинальные идеи, конечно, и не думали приходить на ум. Но, как только они достигли пункта назначения, он, без лишних намеков, сам взял телефон с намерением поболтать еще («Йес!Йес!Йес!»), одарив ее очередной хитрой улыбкой. Он снова извинился за грубость, все же не преминув добавить, что неразумно было выгуливать ее авто сегодня («Вот, немец!»), и, наконец, укатил по своим делам. Взбегая вверх по лестнице и роняя сумочку на ходу, девушка благодарила кого-то «Там» (указываем пальцем в потолок) за то, что не дают ей как следует пострадать да погрустить. А дома она просто плюхнулась в постель, и, уже не думая ни о Диме, ни о новом знакомом незнакомце, быстро уснула. И снилось ей что-то хорошее - в этом, наверняка, была заслуга тирамису. *("Дерьмо!")