ДайРёшные драбблы

      — Эй, Рё… — Аомине тыкает лежащего Сакурая в ребра. Рё, весь смущенный и надутый, вжался в постель еще больше. Руками сильнее обнял подушку, отворачиваясь от рядом сидящего Дайки. — Рё, — еще раз позвал синеволосый.       Сакурай вновь ничего не отвечает. Он не может перебороть свое внезапно вспыхнувшее смущение, не может что-либо сказать. Да что там, боится пошевелиться по некоторым причинам… Ему не хочется причинить себе еще больше дискомфорта.       Аомине смотрит на голую спину Рё, время от времени чешет свою репу и думает, что можно сделать в этой ситуации. Да уж, Дайки молодец, что сказать…       Здесь не сработает что-то типа «Эй, Рё, не парься».       Не сработает лениво-утешительное «Ну, бывает, чо».       Или что-то типа «Да забей уже, а».       Потому что Рё сейчас не растерян, не напуган, не рассеян, и даже извиняться не намерен! Сакурай обижен, и Аомине это понимает как дважды два. Если говорить начистоту, Аомине хочет, чтобы эта неловкая ситуация побыстрее прошла. Не говоря о Рё, который хочет, чтобы Дайки уже наконец-то что-то сделал. Синеволосый ничего лучше не придумывает, как попробовать стянуть простынку с Рё и посмотреть, настолько ли там все плохо. Но Сакурай не дает ему этого сделать… На грани истерики русоволосый говорит несколько повышенным для себя тоном:       — Не трогай ничего!.. — и отцепляет одну руку с подушки и хватает простынку за ее край. Кроме как отпустить простынку и посверлить макушку Сакурая суровым и недовольным взглядом, Аомине ничего и не может.       Дайки все сидит на кровати, скрестив руки на груди и думая, че можно сделать. Ничего так толком и не придумав, спрашивает:       — Ну, долго ты там еще дуться будешь? — без особого интереса спрашивает Дайки и мельком глядит на Сакурая. Тот, услышав этот вопрос, надувается еще больше: поджимает губы, смущается. И, кажется, хочет слиться с кроватью и быть незаметным.       Но обида переполняет Сакурая, и он тихо-тихо произносит:       — Мне же больно было…       Дайки с хмурым видом закатывает глаза. Ну еще бы, больно ему было… Но Аомине ничего не отвечает, решает дождаться того, что еще скажет Рё. Впрочем, долго ждать не приходится.       — А ты не остановился, когда я просил, — бурчит слова в подушку. — И когда я почти ударил тебя, тоже не остановился…       «Почти», - думает Аомине и усмехается. Да эту дрожащую культяпку остановить было легче, чем комара.       — И… и… и мне больно было! Щиплет все! И неприятно…       — Ну, давай, — не сдерживается Дайки, — пореви еще.       Сакурай после этих язвительных слов напрягается, а затем замалкивает.       Аомине начинает размышлять, что же сделать Сакураю, чтобы тот успокоился? Что нужно сделать, чтобы хреновое настроение Сакурая стало более-менее нормальным? В общем-то, Дайки пофиг на настроение окружающих, лишь бы его находилось в относительной норме. Но это Сакурай, и если хреново ему, значит хреново Аомине. Тем более, Дайки действительно чувствует перед собой вину и хочет как-то ее загладить… Но не знает как.       Вдруг Аомине слышит продолжительный шмыг носом.       «Бля, черт возьми!.. — думает Дайки. — Начинается…»       С этим нужно что-то быстрее делать, если не остановить этот «шмыг» в ближайшее время, то «шмыг» превратится в всхлипы-сопли-слезы.       И вдруг глаза Аомине от удивления становятся чуть шире, будто лампочка появляется над его головой. Идея, которая возможно что-то исправит. Типа "А? как это я не догадался раньше?"       Дайки вскакивает с постели и стремительным шагом уходит из комнаты. Рё ничего не понимает, лишь сильнее сжимает подушку, ноги трет друг об дружку, поправляет немного спавшую простыню. И думает, а вдруг Аомине сейчас уйдет из его дома? Вдруг вообще уйдет? Но не простить же ему это… Рё говорил, что не хочет, чтобы Дайки так ему делал, но тот не слушал, решил попробовать. Допробовался...       Аомине заходит в комнату так же быстро, как уходит до этого. У Сакурая перехватывает дыхание, он думает, что же хочет сделать Дайки? Но не успевает Рё толком обдумать хотя бы одну догадку, как тут же с него сдирают простыню — единственное, что скрывало его наготу. И Рё не успевает опомниться, как сильная рука Дайки, а, точнее, ладонь, ложится на спину Сакураю и не дает тому встать, перевернутся или что-то типа того. Рё пытается вырваться, хоть что-то сделать, но приносит себе только дискомфорт и боль.       — Успокойся, — цедит Аомине, и Сакурай чувствует, как на его попу смачно прикладывают что-то холодное и мокрое. По тому, как старательно Аомине запихивает в ложбинку ягодиц это самое «мокрое и холодное», Рё догадывается, что это полотенце, но не может не сдержать судорожного вздоха. Сакурай перестает вырываться, Аомине тем временем накрывает Рё той самой простынкой и садится на кровать.       — Легче? — спрашивает Аомине.       Рё ему не отвечает: становится слишком неловко. Пальцы на ногах поджимаются, а все слова куда-то уходят. Дайки воспринимает поджимание пальцев как знак, что тому становится холодно. Аомине тянется к одеялу, натягивает его на Рё. Тот ежится.       Аомине не может ждать, когда там что-то произнесет Рё, он перевешивает свою рожу так, чтобы увидеть лицо Сакурая. Стоит их взглядам встретиться, как Рё прячет свое лицо в подушку. Аомине убеждается в том, что русоволосый не ревет, но теперь его заботит кое-что другое…       — Теперь вместо попы лицо краснеть будет? — издевательски тянет он.       На что Рё, вспыхнувший от негодования, возмущенный, стесняющийся, отрывает свое лицо от подушки и затем глядит из-за своего плеча на Аомине. Смотрит на ухмыляющегося Дайки с открытым ртом: хочет что-то сказать, а не может. И все равно, через секунду его лицо снова оказывается в подушке.       Еще через секунду слышится тот самый шмыг, от которого хотел избавиться Аомине.       — Ну, все, все, — произносит Аомине устало, закатывая глаза. — Больше так сильно шлепать не буду.       Дайки ложится на кровать, пододвигается к Рё, перевешивает свою руку через его тело. Затем берет его ладонь с подушки в свою, сжимает.       И Сакурай сжимает его ладонь в ответ, шмыгая носом.