Идеальная девушка на 99 процентов

      Спросив кого угодно о том, что первое приходит на ум, когда речь заходит о близнецах и двойнях, почти всегда можно услышать однообразный ответ: «Двое ребятишек, похожие, как две капли, которые не представляют жизнь друг без друга, постоянно делятся секретами, тайнами». Мы же с моим братом никогда не подходили под это описание.       Когда мы были маленькими, мама одевала нас в одинаковую одежду, отличающуюся разве что цветом кофт или наличием массивной броши с цветным попугаем на моём грудном кармане, которую обычно у меня отбирал Чимин. Она восхищённо вздыхала и делала сотню фотографий, заставляя нас улыбаться до самых ушей (хотя это больше относилось к моей натуре, ведь я не была любителем фотографироваться, в отличие от братца).       По характеру же с Чим-Чимом мы были похожи больше на кривые зеркала. Являясь несносным сорванцом и гиперактивным ребёнком, Пак постоянно приходил после прогулки с содранными коленями и порванной одежде, которую мама по ночам зашивала. Со мной же было всё иначе, как рассказывала она. Если меня пускали на улицу в чистом и белоснежном платье, то я возвращалась в том же состоянии. И если не считать того факта, что все дети разбрасывают игрушки по дому из-за своей растерянности, то меня можно было бы назвать идеальным ребёнком. Пожалуй, это одно из главных отличий между мной и Мином.       Пубертатный период дал ещё больше понять нашему окружению, что, кроме миловидных лиц, любимые дети семьи Пак ничем более не похожи. В четырнадцать лет Чимин уже красил волосы в яркие цвета, сам проколол себе уши и стал пользоваться чёрной подводкой для глаз, за что постоянно получал по шее от отчима. А я по-прежнему оставалась «дочерью маминой подруги». Мама всегда нахваливала меня перед своими знакомыми при любой удобной ситуации, мол, отличница, красавица, которая в любой момент может помочь приготовить вкусный и сытный ужин, убраться в доме и всё в этом же духе. В каком-то смысле мне было обидно за брата, которого родители явно недооценивали, а в какой-то мере я завидовала его свободе.       Пак шёл гулять с друзьями, а я оставалась делать уроки. Чимин приходил домой под утро, а меня сажали под домашний арест, если я опаздывала хоть на минуту после начала комендантского часа. Брат получал еженедельно по три неудовлетворительных отметки, но родители ругали именно меня, когда я приносила в дом восемьдесят девять баллов из ста. А если я схватывала пятьдесят, можно в принципе не приходить домой, пока не получу как минимум пять положительных отметок, которые закроют её.       Так было всегда: когда с нами ещё был папа, когда мама была одна, когда появился отчим. За семнадцать лет ничего не изменилось.       Я и сама не поняла, когда погрузилась в мысли о своём детстве, слушая лекцию учителя Кима. Последний учебный год встретил выпускной класс 3-A математикой, корейской литературой, двумя часами биологии и контрольными, с помощью которых педагоги решили проверить, что осталось в нашей памяти после каникул, и, лично меня, ещё тремя дополнительными курсами, ожидающими после всех уроков.       До конца урока оставалось ровно тридцать пять минут, когда в дверь постучались, нарушив рассказ сонсеннима. Потом последовали размеренные, тяжёлые шаги скрипящей обуви и звук, характерный массивным цепочкам, бьющимся друг о друга.       — Хаксен Чон, — учитель поднял глаза на вошедшего в класс человека, оторвавшись от своей записной книжки в тёмно-зелёной коже, где обычно записывал последовательность тем урока, — ваш класс находится дальше, прямо по коридору. Покиньте, пожалуйста, помещение и больше не прерывайте урок.       Едкий и мерзкий смешок был ответом для Сокджина. Затем опять послышалось царапание цепочек да скрежет обуви. По классу покатился девичий шёпот, и, пожалуй, именно он заставил меня оторваться от парты и обернуться к источнику столь неприятных для ушей звуков.       Лучший друг моего братца, что до этого вальяжно стоял, опираясь на косяк, с ухмылкой на губах смотрел на педагога, направляясь к кафедре. Первым в глаза бросался его внешний вид: белая рубашка с нашивкой в виде герба школы, что являлась единственной вещью из обязательной школьной формы, кожаная куртка с завёрнутыми рукавами на локтях, тёмно-серые джинсы, порванные на бёдрах. За рюкзак был зацеплен шлем мотоциклиста, в отражении стекла которого виделась в кармане куртки бело-красная упаковка «Marlboro». Но больше всего привлекали внимание массивные ботинки, естественно, чёрные, с тяжёлыми серебряными цепями. Многие успели зацепить глазами в его руках белый лист с красной печатью и размашистой подписью.       — Спешу вас огорчить, — медленно протянул брюнет, будто бы растягивая удовольствие, — теперь я в этом классе. Минатозаки-сонсенним осточертело моё присутствие в журнале её учеников, и она перевела меня в ваш класс.       Тяжёлый вздох Кима заглушили крики с улицы, где у класса 1-C сейчас проходила подготовка ко дню здоровья. Взяв листок за край, он прошёлся глазами по тексту, где, скорее всего, его невеста умоляла взять к себе в класс Гука.       — Представься, раз на то пошло, — сказал мужчина, поставив подпись в нужной строке, а затем отдал бумагу мне, как старосте класса.       — Вы действительно считаете, что я нуждаюсь в подобном? — лицо темноволосого исказилось в надменном удивлении, отчего мне стало просто противно.       — Я не позволю тебе обращаться ко мне в подобном тоне, Чонгук, — заняв место у доски, блондин протянул парню мел, не показав ни одну из эмоций. — Напиши своё имя на доске и расскажи о себе, затем можешь занять свободное место.       — Когда мы перешли на неформальное обращение, сонсенним? — вновь парировал парень, довольно улыбаясь от смешков из-за спины.       — Если вы не хотите вылететь и из этого класса, хаксен Чон, то вам лучше прекратить подобные клоунские выступления. Либо вы выполните то, что я сказал, либо можете сразу забирать свои документы.       Педагог был более чем равнодушен к выходкам парня и его полному отсутствию уважения в свою сторону, наверное, именно из-за этого хладнокровия он и являлся моим любимым учителем в этом учреждении.       Когда класс вновь окутала тишина и наступило неловкое молчание из-за долгих метаний молний взглядами господина Кима и Гука, последний всё же решил уступить старшему. Подняв руки в знак признания поражения, парень взял мел и написал на доске корявым и нервным почерком своё имя. Пишущий предмет вскоре оказался откинутым в коробку, а кареглазый всё же посмотрел на присутствующих в кабинете.       — Меня зовут Чон Чонгук. С этого дня я буду учиться с вами в одном классе. Надеюсь, что вы не разочаруете меня и не окажетесь такими же скучными, как мои прошлые одноклассники.       Более отвратительный и самодовольный оскал я никогда не видела.       Тем не менее, появление Гука не должно было никак повлиять на учёбу и другие аспекты моей жизни, как, впрочем, и любой другой новый ученик. Хотя, являясь ответственной за всех учеников, отныне я должна была волноваться за ещё одну, весьма и весьма неразумную голову, подобную Чимину.       — Можешь садиться, — коротко ответил Сокджин, вновь возвращаясь к своей любимой книжке, что-то записав на полях, а уже через несколько секунд он продолжил свою ранее прерванную лекцию об этапах онтогенеза.       Чону хватило буквально трёх секунд, чтобы скользнуть взглядом по классу и занять единственное свободное место рядом со мной. Как только едва ли не пустой рюкзак упал на парту, я почувствовала на себе его взгляд, вызывающий противный, липкий страх. Парень бессовестно пнул мою сумку, стоящую рядом с теперь уже его стулом, и занял место, сложив руки за голову.       — Какого чёрта? — я не успела даже осознать своё возмущение, как стала причиной гробовой тишины и затаившегося дыхания.       Тот, кто перечил Чону, либо был таким же отмороженным, как и он сам, либо был безбожно глупым. Не сказать, что я относилась к первому или второму типу, просто я ненавидела, как и любой нормальный человек, когда с моими вещами обращались таким образом.       — Что? — он перевёл на меня тёмно-карие глаза, в которых едва ли виделся зрачок.       — Почему ты ведёшь себя так, будто тебе всё дозволено? — процедила я сквозь плотно сжатые от гнева зубы, когда ногти впились в ладони.       Его ответ был таким же желчным, как и он сам:       — Потому что мне действительно всё дозволено, — кареглазый гадко ухмыльнулся, демонстрируя чёрное кольцо в правом уголке губ. — И, в отличие от тебя, у меня есть возможность принимать решения без постороннего мнения, маленькая госпожа пай-девочка.       В горле застрял ком от услышанных слов. Я поджала губы и, подобно его тону, бросила ему: «Ублюдок», а затем и вовсе покинула класс, тихо, но быстро перебирая ногами.       «Мерзавец, гадёныш, скотина», — в моей голове крутилась сотня, нет, ещё больше ругани. Он надавил на самое больное.